Текст книги "В западне"

Репортеров провели еще через одни металлические двери, и они оказались в комнате, где группа телевидения уже устанавливала свет и две телекамеры. Рядом с дверью, в которую они вошли, было еще несколько железных дверей. Одна оказалась чуть приоткрыта, и Йоук заглянул внутрь. За дверью располагались четыре зарешеченные камеры, стены которых были обиты эластичными матами, – камеры для психов. По-видимому, полицейские не собирались держать Альдану в общей камере с обычными заключенными.

Йоук узнал телекомментатора; они не были знакомы. Тот кивнул Мергенталеру и углубился в книгу, в это время одна из женщин накладывала ему грим. Она расчесала ему волосы и побрызгала спрэем. Один из техников проверял микрофоны. За всем этим безучастно наблюдал полицейский.

Мергенталер выбрал место, с которого открывался хороший обзор, но так, чтобы не попасть в камеру. Йоук прислонился к стене позади него.

Время шло. Пять минут, десять.

Кто-то кашлянул, но в основном все молчали. Ждали.

Что за человек этот Альдана? Йоук попытался нарисовать его портрет исходя из того, что знал о нем. Головорез, решил он. Переполненный ненавистью латиноамериканский ублюдок, Адольфа Гитлера считает пророком, который знал, как добиться победы и править миром в грядущем хаосе. Звучит как название популярной книжки по самообразованию. Интересно, подумал Йоук, была ли в жизни Чано Альданы хоть одна большая книга.

В двери появился темноволосый симпатичный мужчина в сером костюме. Он прищурился от яркого света, а затем поприветствовал телекомментатора и Мергенталера.

– Мой клиент появится с минуты на минуту. Правила такие. Он сделает заявление, затем пять минут на вопросы для телевидения и пять минут – Мергенталеру.

– Я против присутствия Мергенталера во время съемок, – сказал комментатор.

– Когда вы покажете свое интервью? – спросил Танос Лиаракос.

– Возможно, сегодня вечером и завтра с утра.

– Я не вижу никаких проблем, – адвокат нахмурился. – Он не будет отнимать у вас пальму первенства. А вы можете снимать, когда он будет задавать вопросы, если хотите, конечно.

Нет. Телевидение не собирается это делать. Ни при каких обстоятельствах компания не может допустить, чтобы Мергенталер перед камерой задавал более проницательные вопросы, чем их человек.

– Шоу-бизнес, – шепнул Мергенталер на ухо Йоуку. А затем уже громче, обращаясь к Лиаракосу, – мистер Лиаракос, знаете ли вы, что хочет сказать Альдана?

– Нет.

– Он с вами этого не обсуждал?

– Нет.

– Это вы посоветовали вашему клиенту провести пресс-конференцию?

– Без комментариев.

– Если обвинение потребует, чтобы суд запретил прения, вы будете оспаривать это?

– Я не думал об этом.

– Возможен ли в Вашингтоне беспристрастный суд над Альданой?

– Я не думаю, что он может рассчитывать на беспристрастный суд где-нибудь в Соединенных Штатах.

– Как долго нам еще ждать? – вмешался представитель телевидения.

– У меня один вопрос, мистер Лиаракос, – вмешался Йоук. – Джек Йоук из «Пост».

– Он с тобой, Отт?

– Да.

– О'кей. Валяйте.

– Вы удовлетворены тем, что ваш клиент обеспечил оплату вашего гонорара, который, как известно, очень высок, из денег, не имеющих отношения к преступному бизнесу?

Лиаракос нахмурился.

– Без комментариев, – сказал он решительно и скрылся за дверью.

Телекомментатор широко улыбнулся Йоуку. На губах Мергенталера тоже промелькнула улыбка.

Время тянулось медленно. Комментатор поглядывал на часы.

Через семь минут дверь отворилась и появились два полицейских в форме, а следом – два судебных маршала.[10]10
  Судебные чиновники. – Прим. перев.


[Закрыть] Лиаракос шел следом, за ним – человек среднего роста латиноамериканской наружности с аккуратными усами. Позади шли остальные полицейские и судебные чиновники, но внимание Йоука привлек именно этот человек.

Как только он расположился на стуле, вспыхнул свет, и Йоук разглядел его получше. Это был упитанный человек с полными щеками, которые через несколько лет превратятся в обвислые брыли. Он напоминал банкира средних лет, особенно не утруждавшего себя еще со школьных времен. Одет он был в брюки и белую рубашку с короткими рукавами, без галстука. Он щурился на яркий свет и осторожно оглядывался вокруг, пока техник прилаживал ему на рубашку микрофон.

Как только техник закончил, оператор помахал одному из маршалов рукой, чтобы тот ушел из поля зрения камеры, и комментатор начал.

– Насколько я знаю, вы готовы сделать заявление, сеньор Альдана.

Альдана смотрел прямо в камеру.

– Я Чано Альдана, – начал он с заметным испанским акцентом. – Я ваш самый страшный кошмар наяву. Я – те безликие голодающие массы, которым вы отказали в пище. Я – раб, которого, закованным в цепи, вы принесли на беспощадный алтарь ростовщичества. Я – болезнь, которую вы не хотите лечить. Я – нищий, которого вы прогнали с праздника. Мне вручен ключ от преисподней. И Я открыл ее.

Несколько секунд комментатор стоял, разинув рот, ничего не понимая.

– Сеньор Альдана, вы признаете себя виновным в том, в чем вас обвиняют?

– Это вы виновны, не Я!

– Вы возглавляете Медельинский картель?

– Я бизнесмен третьего мира.

Хотя стало ясно, что это и есть весь ответ, комментатор, без особой надежды, продолжал.

– Вы занимаетесь контрабандой кокаина?

– Я никогда не занимался контрабандой кокаина.

– Ваше заявление дает понять, что люди, которые работают на вас, поднимут волну насилия, если вас не освободят. Это ли вы имели в виду?

– Я имел в виду то, что сказал. И только. Люди, которым известна Моя репутация, скажут вам, что я человек слова.

Подошла очередь Мергенталера спрашивать. Представители телевидения погасили свои лампы.

– Что вы имели в виду, говоря «мне вручен ключ от преисподней»?

– Я Тот, кто низвергнут с небес. Я Тот, которого вы не пустили на пир. Мне вручен ключ от преисподней и Я открыл ее.

– Всего лишь один прямой ответ – вы имеете или не имеете отношение к контрабанде кокаина?

– Я никогда не занимался контрабандой кокаина.

– Действительно ли ваша организация оценивается в четыре миллиарда долларов?

– Я богатый человек, но не знаю, насколько богат.

– Хоть один прямой ответ.

Глаза Альданы сузились, губы скривились в презрительной усмешке. Его взгляд задержался на журналисте. Альдана поднялся со стула. Он не сводил глаз с журналиста до тех пор, пока маршалы не вывели его из комнаты и за ним не закрылась дверь.

– Да он сумасшедший, как клоп диванный, – сказал Йоук уже в машине.

Оттмар Мергенталер неподвижно сидел за рулем, зажав ключ зажигания в ладони.

– Жаль, что этого не видел Джеральдо Ривера.

– Он не напугал тебя своим диким взглядом, а?

– Да, ты прав, – ответил Мергенталер.

Мергенталер внимательно осмотрел ключ и аккуратно вставил его в замок зажигания.

– Он больной, и у него целая армия наемных убийц, которые уже лишили жизни сотни политиков, судей и полицейских в Колумбии. Они взрывали самолеты, магазины и редакции газет. Они убили дюжину журналистов, которые отказывались молчать. Их не волнует, кого они убивают. Их это действительно не волнует.

Мергенталер завел двигатель и включил передачу.

– Да, Джек, этот парень меня напугал.

Глава 5

Любовь американца к закону и порядку прямо пропорциональна тому, в какой степени он ощущает угрозу своей безопасности и благосостоянию. Когда ощущение опасности исчезает, то же самое происходит и с его готовностью быть подконтрольным.

Американцы – самая бесконтрольная нация в мире. Средний американец за всю свою жизнь едва ли, разве что случайно, сталкивается с блюстителем закона. Исключение составляет вездесущая дорожная полиция со своими требованиями соблюдать установленную, иногда до смешного медленную, скорость движения, что сами американцы считают просто необходимым, но, как правило, всегда нарушают. Многие законопослушные граждане ни разу в жизни не разговаривали с полицейским. А подавляющее большинство не испытывает унижения от общения с полицейским, исполняющим свои обязанности.

Американские улицы не знают, что такое военные патрули. Тайная полиция не прослушивает телефонные разговоры, не перлюстрирует письма, не заставляет соседей стучать друг на друга. Ни одного американца не привлекли к ответственности за поношения в адрес правительства или Президента, за оскорбительные письма редакторам и политикам.

Американец уверен, что, независимо от его психического или эмоционального состояния, власти не посмеют его побеспокоить до тех пор, пока своим поведением он не нарушит запрет на насилие. В таком случае его ожидает относительно краткосрочное пребывание в камере, где у него появится возможность обдумать те неверные шаги, которые он совершил на своем жизненном пути.

Никакой расстрельной команды. Никакой политической тюрьмы. Никакого Гулага. Даже если он сойдет с ума, никто его не запихнет за это в сумасшедший дом. В Америке право каждого не любить своего соседа защищается как нигде в мире.

Несмотря на постоянный приток иммигрантов из раздираемых войнами и сочащихся ненавистью уголков Земли, Америка установила личную свободу граждан. Суды ревностно лелеют ее, возможно, неумышленно, но действуя решительно и твердо, опираясь на часто декларируемое и в значительной степени сомнительное предположение, что от всякой несправедливости должно быть средство защиты. Защиты не в будущей жизни, а здесь, в Америке. Сейчас! Никогда за всю трагическую и кровавую историю человечества подобная радикальная и алогичная концепция не принималась так обыденно и не воплощалась в жизнь таким огромным количеством, казалось бы, вполне рационально мыслящих людей.

Таким образом общественный строй остается невредимым. Все социальные группы, независимо от их величины, пребывают в спокойной уверенности, что их жалобы будут услышаны. Каждый услышит. Газеты прольют море чернил, праздный просто посочувствует и пожертвует средства, политики будут ораторствовать, а судьи – создавать те самые средства защиты.

А Америка будет жить дальше.

Джек Йоук вчитывался в слова на экране, покусывая ноготь. Это была Америка, какой он ее видел, восхитительно безумная и прагматичная. Американцы хотят справедливости, но не слишком много. Они хотят порядка, но не слишком много. Они хотят законности, но не слишком много. И вот в этом средоточии свободного духа появляется Чано Альдана со своими четырьмя миллиардами долларов.

4 000 000 000 долл. Невозможно представить, сколько убийств, увечий, предательств и измен стоили эти деньги. А Альдана – всего лишь тот, кто получал и платил. Что станет он делать, когда фундамент треснет и дом начнет рушиться? И вот уже появились первые тревожные симптомы.

– У тебя отвратительный стиль, – Отт Мергенталер читал, стоя за спиной Джека.

– Не подходит для «Пост», так?

– Определенно нет.

– Альдана не сможет выиграть.

– Ты знаешь это, и я знаю, а он, возможно, нет.

– Немного непринужденности, американцам это нравится. Немного запретного удовольствия, чтобы в воскресенье утром за это покаяться, а что такого? Но Альдана рано или поздно будет раздавлен как клоп, если попробует запугивать людей здесь так же, как в Колумбии.

– Не сомневаюсь, что Лиаракос уже пытался ему это объяснить.

– Лучшая защита для него – изображать жертву несправедливости. Давид против Голиафа.

– Чано Альдана – Голиаф, – сухо произнес обозреватель и пододвинул к себе стул. – Он это ясно дал понять сегодня днем.

– Мы идем к тому, что будем вынуждены легализовать наркотики, Отт. Сейчас никто не хочет их легализовать, но и никто не хочет жить в стране под полицейским колпаком ради того, чтобы их нельзя было продавать.

– Если все дело в более эффективной полиции, то я за нее, – сказал Мергенталер.

– О-о-о, черт побери. Подумай как следует. Ты же презирал Дж. Эдгара Гувера. Ты же считал парламентский Комитет по расследованию антиамериканской деятельности раковой опухолью на теле государства. – Мергенталер хотел возразить, но Йоук повысил голос и продолжал. – Я читал кое-какие твои прежние материалы. Не пытайся менять свою точку зрения сейчас.

– Я был в Голландии, – сказал Мергенталер, убедившись, что Йоук закончил, – я видел там юнцов, лежавших в общественных местах, в полной прострации, они еще кое-как шевелились, полицейские безучастно стояли рядом и смотрели, а жизнь спокойно протекала мимо. Я был в голландских моргах и видел трупы. Я был в местных моргах и тоже видел трупы. Это не табак и не алкоголь. Две дозы крэка делают среднего человека наркоманом. Легализовать это? Нет! Тысячу раз нет!

Джек Йоук взмахнул руками.

– В 1989 году в Медельине в морг попали четыре тысячи пятнадцать человек. И это только те, кого нашли. Население Медельина составляет два миллиона, выходит, на каждые сто тысяч человек – более двухсот убитых. – Глаза Йоука сузились. – В округе Колумбия эта цифра – восемнадцать или девятнадцать. В 1989 году здесь зарегистрировано четыреста тридцать восемь убийств. Вот когда это число вырастет в десять раз, Отт, в десять раз, тогда я спрошу тебя, как ты относишься к этим наркоманам, которые все прекрасно понимали и все равно решились на свою первую дозу.

– Здесь не будет такого.

– Ты думаешь, что эти черные и либералы, которые управляют городом, все уладят? Ты видел Альдану сегодня днем. Куда к черту, здесь не будет такого.

– Разве не ты сказал, что Альдана рано или поздно получит свое?

– Да я не об Альдане, я о тех, кого на деньги тянет, как мух на мед.

Когда Мергенталер ушел к себе, Джек Йоук попробовал писать еще, но не смог. Он кипел от возмущения. На глаза попалась сегодняшняя газета с фотоснимком Джорджа Буша на первой полосе. Буш перед отъездом в Кеннебанкпорт. Машет рукой и широко улыбается. Джек выбросил газету в мусорную корзину.

 * * *

Парк Рок-Крик в Вашингтоне подобен нью-йоркскому Центральному парку. Но, в отличие от огромного лесопаркового массива в Нью-Йорке, парк Рок-Крик – отнюдь не лучшее место для прогулок. Причина отчасти заключается в топографии.

Парк начинается в дюжине миль севернее Потомака, в округе Монтгомери, штат Мэриленд, и представляет собой массив неухоженного леса, простирающегося вдоль извилистого ручья, который течет на юг и впадает в реку.

В нескольких сотнях ярдов от моста, через который проходит кольцевая автодорога с восьмирядным движением, дома и подворья подступают к самой воде. Дальше узкая лента воды идет через луга армейского госпиталя Уолтера Рида. Южнее госпиталя ширина парка достигает четверти мили, и так он тянется на несколько миль. Это настоящий оазис буйной растительности на склонах глубокой долины ручья.

Пересекая округ, зеленый пояс в конечном итоге становится парком. На протяжении четырех миль его ширина составляет около мили, здесь прекрасные места для гольфа и бесчисленное количество живописных тропинок, которые вьются по заросшим лесом и усыпанным валунами береговым откосам Каменного ручья – название соответствует действительности – и его притоков.

Затем парк сужается, и все его пространство занимает Национальный зоологический парк, южнее которого ширина лесной полосы вдоль ручья составляет всего лишь несколько сотен ярдов. Здесь ручей пересекает множество мостов, через которые проходят основные улицы и авеню Вашингтона.

В двух милях южнее зоопарка помутневшие от городских стоков воды ручья впадают в Потомак. Устье его расположено прямо напротив острова Теодора Рузвельта, у Джорджтаунского канала. В этом месте парк представляет собой скромную полоску прибрежной растительности на фоне впечатляющего городского пейзажа.

Большую часть парка составляют неудобные крутые, усеянные камнями склоны, густо заросшие деревьями. Несмотря на мягкую осень, к началу декабря листьев на деревьях почти не осталось, и они превратились в полупрозрачное сплетение серых ветвей и стволов, слабо поглощающих городской шум.

Генри Чарон по привычке избегал наступать на ветки и камни под ногами; несмотря на это, сухие опавшие листья, лежавшие толстым ковром, громко шуршали при каждом его шаге. Он знал, что хороший дождь пропитает этот ковер насквозь, тогда можно будет по нему двигаться бесшумно. Но не сейчас.

Справа под ним по Рос-Драйв, одной из живописных аллей, проходившей вдоль ручья, с шумом проносились автомобили. Как правило, ею пользовались в часы пик. Чарон без устали карабкался по склону, оглядываясь вокруг. Он остановился, чтобы осмотреть нагромождение камней, а затем продолжил свой путь в северном направлении.

Этот тип местности был ему хорошо знаком. Здесь можно надежно спрятаться, если найти подходящее место. Городские ищейки его здесь никогда не найдут.

Он вновь сверился с картой и направился к мосту вверх по склону, хоть и небольшому, высотой всего какую-то сотню футов, но слишком крутому для обычного городского пешехода. Привыкший к ходьбе в горах, Чарон даже не сбился с дыхания, пока взобрался на него. Наверху он остановился, чтобы осмотреться.

Уже смеркалось, когда Чарон обнаружил то, что хотел. Он осматривал основание одной из опор моста, когда наткнулся на расселину, которая вела в небольшую пещеру, скорее даже впадину. Огромный валун почти закрывал ее. В полутьме он разглядел несколько банок из-под кукурузы и сигаретных пачек. Земляной пол хорошо утрамбован, сомнений не оставалось, здесь побывали либо подростки, либо бродяги. Множество следов ног и отпечатков обуви. Если понадобится, это будет подходящее место.

Он осмотрел все вокруг, обратив особое внимание на трещины и щели в стене. Вынув из одной едва державшийся камень, Чарон убедился, что сможет спрятать туда винтовку и принадлежности, если понадобится.

Генри Чарон выбрался из пещеры и огляделся, чтобы запомнить местность. Да, он сможет найти ее снова. Осмотревшись еще раз вокруг, он спустился по склону.

* * *

Получасом позже Танос Лиаракос приехал домой в Эджмур и поставил свой «ягуар» в гараж.

Его жена Элизабет как раз заканчивала готовить на кухне бутерброды. Гости соберутся к семи. Она чмокнула его в щеку, пока он готовил себе выпивку.

– Как все прошло сегодня?

– Ты не поверишь, парень определенно болен. На пресс-конференции он заявил, что он – дьявол.

Она недоверчиво посмотрела на мужа, не шутит ли.

– Прикидывается сумасшедшим?

– Я так и подумал, и он ничего не говорил, пока я не упомянул про психиатра, тогда он сказал «нет». Да-да, одно слово. «Нет». Конец разговору.

– Твоя мать звонила сегодня днем. – Элизабет повернулась к нему спиной и стала заправлять салат майонезом.

– М-да. – На прошлой неделе был день рождения Элизабет. Ей исполнилось тридцать девять. Глядя на ее талию и крепкие бедра, Лиаракос решил, что ей спокойно можно дать на десять лет меньше.

– Она узнала из новостей, что ты собираешься представлять Альдану.

– И она расстроена.

– У нее случился обморок. Она удивлена, как ты можешь защищать такие отбросы. «Все эти годы… мой мальчик… совесть». Не очень приятный разговор.

Лиаракос выглянул во двор. Участок занимал почти акр.[11]11
  0,405 гектара. – Прим. перев.


[Закрыть] Наемный работник раза три за осень сгребал листья, но их уже много накопилось поверх пленки, покрывавшей бассейн, и в резервуаре с подогревом воды. Придется убрать снова, как появится свободная минута.

– Я ей сказала, – продолжала Элизабет, – что каждый человек имеет право на защиту, но ты ее знаешь.

– Да.

– Я старалась сдерживать себя, Танос. Я действительно старалась. Но я так устала от ее нытья. Бог свидетель, у меня вот где уже эти ее нравоучения.

– Я знаю.

– Почему ты не объяснишь ей еще раз? – Она повернулась к мужу лицом. – Это нечестно, что только я одна должна вдалбливать ей основы американской конституции и системы законодательства. Когда она опять начинает свои причитания типа «как-мог-мой-сыночек-Танос-так-поступить», меня страх берет. Она не слушает, не хочет слушать.

– Я поговорю с ней еще раз.

– Обещаешь?

– Да, обещаю.

Элизабет снова занялась салатом.

– Где девочки? – спросил он.

– Наверху. Они займутся уроками, пока у нас будут гости. Я им купила сегодня новый компакт-диск. Они слушают его уже одиннадцатый раз.

Лиаракос заглянул в гостиную. Элизабет уже достала хрусталь, открыла вино, сыры и крекеры расставлены на белой камчатной скатерти. По крайней мере она понимает, что это его работа. Она только начала работать помощником юриста после окончания Гарвардского юридического колледжа, когда они стали встречаться. Шесть месяцев спустя, после продленного уик-энда в Аспене с лыжными прогулками, они вернулись домой уже женатыми. Ей, конечно, пришлось уволиться, но его как раз сделали младшим партнером.

Им приходилось нелегко, но они старались держаться.

В мыслях он снова вернулся к своему клиенту, размышляя над возможной тактикой защиты, снова и снова перебирая в уме выдвинутые обвинения. Дело Альданы обещало быть сложным. У правительства два свидетеля из бывших сподвижников Альданы и множество айсбергов, с помощью которых легко потопить «Титаник». Сегодняшнее представление Альданы на пресс-конференции не помогло.

Он запишет шестичасовые новости. Завтра отправит помощников на досудебное публичное слушание дела. Пожалуй, пресс-конференция этому не помешает, учитывая, какое освещение в прессе получила выдача Альданы американским властям.

Лиаракос посмотрел на часы. Новости начнутся через десять минут. Нужно включить видеомагнитофон.

Сделав дело, он вернулся на кухню за очередной выпивкой.

– Когда прислуга ушла?

– Около пяти, она помогла мне приготовить.

– Хочешь, помогу?

– Нет. Иди отдыхай. У меня все под контролем.

Все под контролем. У защитника никогда не может быть все под контролем. Эта концепция ему не подходит. Максимум, что можно сделать, – это предвидеть выпады и уколы обвинения и попытаться их отразить. И иметь несколько своих сюрпризов в рукаве. Главное – контролировать возможный ущерб.

Но как можно проконтролировать ущерб, который нанесут свидетели со стороны правительства? А клиент, Альдана? Можно ли его проконтролировать? Послушается ли он добрых советов? Лиаракос хмыкнул. Он уже знал ответ. О да, конечно, под угрозой – голова Альданы, а не его собственная. И все же он не любил проигрывать. Он никогда не сдавался даже в проигрышных делах, вот почему его команда приносит фирме ежегодно одних гонораров на два миллиона долларов.

Он включил телевизор в гостиной и смотрел его стоя, пока Элизабет расставляла закуски на столе.

Пресс-конференция Альданы шла первым номером.

– Иди, посмотри, – позвал он Элизабет.

Комментатор пересказал заявление Альданы своими словами. Затем он умолк и посмотрел в сторону, явно чего-то ожидая. На экране появился Альдана. Его голос заполнил комнату: «Мне вручен ключ…»

– Боже милостивый! – услышал Лиаракос сдавленный голос жены.

– Он производит впечатление, не так ли?

После вопросов заявление прокрутили еще трижды. Эксперты – адвокат, психиатр и специалист по вудуистским культурам Южной Америки – единодушно сошлись во мнении, что Альдана – преступник с манией величия.

Зазвонил телефон, и тут же раздался звонок в дверь. Элизабет пошла открывать гостям, а Лиаракос подошел к телефону. Звонил старший партнер фирмы.

– Я только что увидел в новостях нашего нового, самого известного клиента.

– Да, я тоже смотрел.

– Танос, тебе нужно найти средство, чтобы заткнуть ему рот. За один раз ему удалось убедить половину населения Америки в том, что он виноват как дьявол. Половина дела сделана!

– Я категорически предупреждал его…

– Танос, он всего лишь человек. В нашей фирме пятьдесят два партнера и сто двадцать помощников, которые представляют более дюжины счастливчиков, пятьсот крупных и около ста пятидесяти менее крупных компаний. Мы занимаемся судебными делами и коммерческими спорами. Одно дело защищать сбежавшего преступника, и совсем другое – человека, который пытается выдать себя за Антихриста!

– Он не виновен, пока его вина не доказана.

– Ты знаешь об этом, и я знаю, но публика может и не знать. Я заявляю тебе вполне откровенно, Танос. Мы никогда не говорили, кого тебе защищать, а кого нет. Но наша фирма не собирается разоряться только из-за того, чтобы удостоиться привилегии представлять самого отъявленного бандита со времен Аль Капоне. Ты заставишь его заткнуться или пусть он ищет себе другого адвоката. Я ясно выразился?

– Да, Харви.

– Загляни завтра ко мне в офис. – На том конце положили трубку.

Некоторое время Танос Лиаракос сидел с телефонной трубкой в руках, затем медленно положил ее на аппарат.

Харви Брюстер был еще тот зануда. Если он думает, что фирма может запросто избавиться от Чано Альданы, просто швырнув ему в лицо его дело и известив клерка в суде, то его ждет большой сюрприз. Судья не позволит ни Лиаракосу, ни фирме выйти из дела, пока другой компетентный и опытный адвокат не согласится представлять Альдану. На судью будут давить, чтобы он провел дело незамедлительно, а у него есть средства переложить всю тяжесть этого давления на адвоката и прокурора.

Лиаракос знал, что судья не будет сомневаться, использовать ли ему свою власть. Гарднеру Снайдеру было чуть больше семидесяти, и в судейском кресле он уже свыше тридцати лет. Это самый бесстрастный педант из всех, с кем Лиаракосу приходилось сталкиваться. Несомненно, именно по этой причине Министерство юстиции сделало все от него зависящее, чтобы дело досталось Снайдеру.

Не исключено, что завтра обвинение также получит команду замолчать и принудить к этому других. У Лиаракоса было чувство, что в данный момент телефон прокурора тоже звонил. Возможно, первый шаг стоило сделать ему. Несомненно, Альдана должен замолчать, иначе ему не видать справедливого суда.

Дверь отворилась. Элизабет просунула голову.

– Танос, гости пришли, пойдем.

Гости обсуждали пресс-конференцию Альданы. Те, кто видел ее в новостях, делились впечатлением с теми, кто ее не видел. Лиаракоса засыпали вопросами, от которых он с улыбкой отбивался, что ему удавалось с трудом.

Он уже покончил с третьей порцией выпивки за вечер и раздумывал над тем, справится ли с четвертой, когда увидел, как Элизабет направляется к нему из кухни.

– Звонит твоя мать. Она явно не в себе.

– Я возьму трубку в кабинете.

В кабинете Джефферсон Броуди и женщина, едва знакомая Лиаракосу, вели оживленную дискуссию. Он извинился и запер за ними дверь.

– Привет, мама.

– Танос, Танос, что ты наделал?

– Мама, я…

Его ответ ее не интересовал. Она бросилась в наступление.

– Я видела этого ужасного человека, твоего клиента, в вечерних новостях. Я хотела тут же тебе позвонить, но звонили мои друзья, мы проговорили около часа. Поэтому звоню тебе, как только появилась возможность.

– Мама, я адвокат, я…

– Ты не должен защищать всякую мразь, торгующую наркотиками. Боже мой, я и твой отец отказывали себе во всем, копили деньги тебе на колледж и юридическую школу, чтобы потом ты защищал такую мерзость, как этот Альда… Альда-нечто. У тебя есть совесть? Где твоя мораль? Что ты за человек, Танос?

– Мама, я адвокат, – нет, дай мне закончить! Я адвокат, а этот человек имеет право на защиту, неважно, в каком преступлении его обвиняют.

– Но ведь он виновен!

– Он не виновен, пока жюри присяжных не признает его таковым. И виновен ли он или нет, он должен иметь адвоката.

– Я надеюсь, Господь справедлив, и ты проиграешь, а этот человек заплатит за все свои преступления, Танос. Он убивал и грабил, подкупал и делал Бог знает что еще, его нужно отправить куда-нибудь, где он не сможет причинять боль невинным людям. Тысячам невинных людей. Танос, ты предаешь свой талант и свою веру, помогая такому человеку.

– Мама, я не собираюсь продолжать с тобой спор.

– Он сказал, что у него есть ключ от преисподней. И у него он есть. Ты помогаешь этой мерзости остаться у дел. Ты помогаешь ему убивать невинных людей. Ради памяти твоего отца, после всего этого ты спокойно спишь по ночам?

– Я уже слышал все это.

– Нет, ты не слышал. Тебе придется выслушать свою мать, которая любит тебя и хочет спасти твою душу. Тебе придется отказаться от помощи этим людям. Танос, мой Танос! Ты разбиваешь мне сердце.

– Мама, у нас полный дом гостей. Я не хочу обижать их, стоя весь вечер в кабинете и слушая твои проповеди о том, в чем ты ничего не понимаешь. Неужели ты мне ни капли не веришь?

– Верить тебе, когда ты продаешься таким негодяям, как Альдана? Да меня от тебя тошнит. – Она бросила трубку.

Есть хоть кто-нибудь, кто не смотрел вечерние новости?

На столе лежала бейсбольная перчатка. Он поднял ее и потрогал мягкую кожу. Черт! Он ударил кулаком по перчатке. Черт, черт, черт.

Лиаракос выключил свет и остался сидеть в темноте, ослабив галстук и устроившись поудобнее на диване. Сначала он слышал голоса за дверью, шум вентиляции, потом звуки куда-то исчезли.

Шумы как бы отошли на задний план, как гудение толпы вечером на стадионе «Тинкерфилд» в Орландо, которая вздыхает и охает в такт игре.

Там никогда не бывало много народу, в хорошие вечера – тысячи полторы. Но, независимо от количества людей, эти жаркие душные вечера доставляли удовольствие. Мячи летели со скоростью примерно восемьдесят миль в час, достаточно быстро, если вам сорок один, а вы стараетесь достать один из них своей битой. В те редкие моменты, когда удавалось ударить по мячу, выкладывался до конца, чтобы прийти первым. Иногда сам себе удивлялся, отражая бросок.

Теперь то лето казалось сном. Лиаракос все еще чувствовал запах пота, ощущал землю под шипами своих туфель, видел, как мяч отделяется от биты и летит по направлению к нему, а он его ловит. В этот момент он знал, что находится на вершине своей жизни. Солнце, пот и смех товарищей по команде…

Кто-то тряс его за плечо.

– Папа, папа, проснись.

В кабинете горел свет.

– А?

Это была Сюзанна, его двенадцатилетняя дочь.

– Папа, что-то с мамой, она закрылась в ванной наверху и не хочет выходить.

Танос Лиаракос вскочил как ужаленный и бросился из комнаты. Через гостиную мимо ничего не понимавших гостей вверх по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки сразу. Сюзанна в ночной рубашке бежала следом, стараясь не отставать.

Он подергал ручку двери. Заперто. Лиаракос забарабанил кулаком в дверь.

– Элизабет, Элизабет, ты слышишь меня?

Ничего.

О Боже, только не это, только не это!

– Элизабет, если ты немедленно не откроешь, я сломаю дверь.

Сюзанна и ее младшая сестра стояли в проходе и смотрели, то и дело всхлипывая.

– А вы, девочки, идите в свою комнату, делайте, как я сказал. – Они ушли.

Он пнул дверь. Девочки стояли в дверях своей комнаты и плакали. Лиаракос уперся спиной в стену, а правой ногой с силой ударил в дверь. Дверь треснула. Он ударил еще, и замок поддался.

Элизабет лежала на полу. Вокруг ноздрей следы белого порошка. Остатки порошка на столике. В руке зажата свернутая в трубочку долларовая банкнота. Глаза не фокусируются, зрачки расширены. Сердце бьется как у загнанной лошади.