Текст книги "Сборник стихов. Паломничество Теодора"

Сборник стихов. Паломничество Теодора
Сурен Галстян

© Сурен Галстян, 2023

ISBN 978-5-0059-5832-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Сборник стихов

Голод

 
Я сыт, но только телом.
«А можно разве по-другому?».
Вы, люди, правы в целом,
Служа желудку дорогому.
 
 
Но всё же есть иное,
Мало кому родное.
 
 
Страшный мор по-разному зовётся,
Нет сытости от него нигде.
Обывателя он не коснётся —
Он о той не ведает еде.
 
 
Чтоб обезопасить тебе всех,
Книгу ты бери пореже,
Живи лишь средь шума и утех —
Так ум сохранишь ты свежим.
 

Старая влюблённость

 
Зима. В голове появилась та,
Что влюблённость мою не приняла.
Жаль, что сердем и головой пуста;
Жаль, что зря была пущена стрела.
 
 
Но ей я благодарен хоть за то,
Что не сошёлся с нею ни во что.
О ней мне больше не за чем писать,
Ведь всё прошло – спасибо, Благодать.
 
 
Зимой я чувствую тепло,
Хоть людям холодно извечно;
В глазах моих огня жерло
Огня влюблённости беспечной.
 
 
Хоть чувства мои и устарели,
Я память верную храню!
Воспоминания лишь бы грели,
А ложных чувств я западню
Избежать смогу – не надоели.
 
 
Ведь после боли от отказа
Сможешь принять ты, как проказу
Шаги кривые ловеласа,
Что без особого наказа
Сидит во всех мужчинах сразу.
 

Пустота

 
Лежит старик, болен, одинок.
Большой дом, богатые убранства.
Глазёнки пустые в потолок.
На столе ненужные лекарства.
 
 
Была семья, но теперь один,
Без Бога, с пустотой лица.
Его сын сам себе господин,
Сын молодец: пошёл в отца.
 

Дружба

 
Мне не интересно, что вокруг.
Люди, с кем проводишь ты досуг,
Люди прошлой юности твоей,
В ком уже не видишь ты друзей.
 
 
Нет друзей
У людей, для коих слово «друг»
Имеет смысл и предел.
Обывателей порочный круг —
Лишь такой для них удел.
 
 
Те, кто знает характеры людей,
Не способны открыться им скорей;
Те, кто знает суть их дружбы,
Не хотят нести им службы.
 

Россия

 
Люблю я в прошлое глядеть,
Ведь как Россия та блистала,
Как всё могла преодолеть,
Наполеона как сломала,
Доказав этой Европе, что она
Не только духовно сильна и скромна,
Но и что Россия есть
«Русский бог», Народ и Честь.
 
 
Но есть иная эпоха у страны.
Эта эпоха пришла после войны;
Оторванная от предыдущей,
Пропитанная кровавой гущей.
 
 
Величия всё ж в нём русского немало,
Ведь новое государство показало,
Что хоть в крови была страна,
Ещё не значит, что она
Капитализму отдана,
Кануть в лету обречена.
 
 
Поднялась, но может и не такое.
Особенно, когда надо защищать
Всю Россию, самое дорогое.
Решили немцы Россию испытать.
 
 
Победа была наша.
Сомнению нельзя подвергать.
 
 
Но, как всегда бывает у людей,
Не могут быть благодарны они
И начнут портить всё Добро скорей
Тем смердящим Злом, что у них внутри.
 
 
Эпоха вновь иною стала —
Эпоха грустного развала.
Безмерно радовалась та,
Чья наконец сбылась мечта.
 
 
Так смело думала она,
Считая, что моя страна
Ей уж смиренно отдана.
Но ошибалась та волчица.
Пускай победой не кичится:
Хотя миром не желаем править,
Но и тебе не дадим возглавить.
 
 
Хоть на формы Россия не бедна,
Но всё ж она всегда была одна:
Русские люди живут везде,
Хоть этносом иные в среде.
Но всё те же шири да вершины,
Для каждой души они едины.
 

Двадцать первый век

 
Вот он – двадцать первый век.
Человечность заменяет техника.
И частной нет жизни – только публика.
Вот – разумный человек.
 
 
При всяческих ограблениях
Насилиях, преступлениях
Животное достаёт телефон,
Чтоб доказать, как Богу мерзок он.
 
 
Страшно быть хорошим человеком,
Нынче человечность только смехом
Награждается псевдолюдьми,
Несчастными отродьями тьмы.
 
 
Но есть что-то верное за суетой.
Хоть мало осталось веры простой,
Порождающей добро в людях —
Вся Сила в трёх единых Судьях.
 

Слабо я пишу

 
А ведь как слабо я пишу…
В словарь я что ли не гляжу?
Рифмам ли нужна замена?
Муз известных ли измена?
 
 
Перечитал старьё: слог вялый;
Фразы довольно длинноваты,
Таланта нет или же малый.
Но без того мне нет отрады.
 

Про других

 
Надо про других бы больше.
Тогда давайте про людей:
Про людей, чей ум тем тоньше,
Чем больше кажется сильней.
 

Ричард III

 
Печально известен сей злодей:
Клеветник, мучитель двух детей,
Братоубийца и урод,
Калека, проклявший свой род.
Божий преступал закон,
Чтобы взять кровавый трон.
 
 
Личность его сложна и вправду.
Не настолько грешник, не таков,
Чтоб получить ему в награду
Лишь слепую дерзость дураков.
 
 
Придя ко власти ведь случайно,
Не стремился к ней отчаянно.
Брату – королю верно он служил,
Другого брата, среднего, любил,
Судьба же среднего печальна.
Почему ж о нём не говорят?
О той кощунственной измене?
Его мало в хрониках корят,
Хоть думал он о царской смене!
 
 
Старший брат умер,
Средний  – предатель.
Наследники – бастарды,
В Тауэр загнать их!
Угроза законной власти.
Однако кто ж теперь король?
Тот, кто всегда плетёт страсти?
Да, и вправду это так.
Получил новую он роль.
Славься, хитрости мастак!
Новый Йорк – Глостер у власти!
 
 
Но есть отголоски войны.
Ждёт сюрприз заморской страны;
Там жив один, Ланкастер жив.
Каких же ищет он нажив?
 
 
Граф в Англии, он продвигается,
Ричард с армией смело идёт,
Хоть в войсках он сомневается,
Король не боится, что падёт.
 
 
Во время битвы решающей
Сражались стороны на равных.
Вот силы, толпой пугающей,
Казалось, Ричард уже в лаврах.
Но вдруг предательство и беда —
Примкнули те к Генриха рядам!
 
 
Но Ричард не сдался:
Сражался до конца
Он с сердцем храбреца.
Бой всё не кончался.
 
 
Он в поле сражается один.
Он ещё король! Он – господин!
Лошадь умерла из-за копья,
Поднялся, кобылу ту кляня,
Прокричав: «Корону за коня!»
 

Зима

 
Зима – суровой красоты творец.
Не зря снегами украшает
Как начало года, так и конец,
Всё пухом чистым наряжает,
И сердце холод согревает.
 
 
Но зимой мне не нужен город —
Хотел бы в русскую я глушь,
Где ждёт хороший, стойкий холод,
Чья тишина сотрёт всю чушь.
 

Побеждая рутину

 
Рутина вечная. Времени нет.
Будильник, умылся, кофе, омлет.
И хоть отвратная погода —
Идёшь, ведь ждёт тебя работа.
 
 
Уже дома. Дел нет. Дальше куда?
Как отдыхать умеешь от труда?
Смотреть ли в экран пустой,
Продолжая свой застой?
 
 
Иль, может быть, хотя бы раз
Привиться от своих зараз?
Тогда советую тебе,
Что применяю сам к себе.
 
 
Возьмите (не новая то весть)
Хорошую книгу, если есть.
Но прошу вас! Без бахвальства
Иль какого-нибудь чванства.
 
 
Читают лишь только для души,
Иное – тщеславный крик в глуши.
 

«Сижу, учусь, смотрю в окно…»

 
Сижу, учусь, смотрю в окно.
Через окно стесняшку вижу
И тихий голос сердца слышу:
Испить желаю, как вино.
 
 
Посмотрит на меня с улыбкой.
Я удивляюсь, я не верю,
Но радость скрыть ведь не посмею.
Лишь взгляд – и сердцем стал я пылкий
 
 
Но, к сожалению, лишь мечты.
Страстных чувств желаю красоты,
Но к ним ещё я не готов,
Боюсь я острых уголков.
 
 
Страшно мне, когда влюблён,
Если ж нет, то углублён
Мой вечный страх перед отказом,
Ведь мне путь чувств уже заказан.
 

Кто свободен?

 
Он хочет отдыха,
Однако есть дела,
Не даёт промаха,
Хоть скука и взяла.
 
 
Человек в наше время раб.
Всё работе отдаёт.
Она, как зверь, вдруг цап-царап,
После неё домой и храп,
А будилка сон крадёт.
 
 
И не свободен, кто богат,
Ведь лишь деньгам он в жизни рад.
 
 
Для меня свободен тот,
Кто не следит за делами,
Кто не ведает забот
И довольствуется снами.
 
 
Эх, дурачества мечты,
То рутинные черты.
 
 
Быть может, свободу обрету
Иль в смирении утоплю беду,
Или неизведанное счастье
Одолеет над жизнью безвластье.
 

Человек

 
Глупостью лишь блещет он,
Грязной гордостью смешон.
Он говорит об интеллекте
И о своём исконном месте
В Планете – Матери своей,
Где становился всё смелей:
Всё, что мог – уничтожал
Или грубо извращал;
Что мелкой не понимал душой,
Считал вещью глупой и пустой.
 
 
Как может называться сыном,
Если глумится он над миром —
Матери врёт он лицемерно,
Что дорожит её дарами,
А, между тем, крушит он верно
Всё лежащее под ногами.
 
 
И в чём же польза от людей?
Такой жестокости не знает Мир:
Убийство – их друг, а война – кумир.
Чем дальше, тем они глупей.
 
 
Ниже всех животных – люд.
Те знают мораль Природы,
Человеку ж нет заботы,
В нём законы все гниют.
 
 
Он заставляет мир гореть.
Если не весь ты гадкий,
Не будь, какой есть, жалкий —
Не дай Природе умереть.
 

Пишу – живу

 
Когда пишу, я приобщаюсь
К великим поэтам прошлого,
Своей душою выпрямляюсь
И отдаляюсь от пошлого
 
 
Хоть пишу про мерзость, гадость,
Изливая всё на лист,
На миг ощущаю сладость.
На миг – будто бы я чист.
 
 
Не великий я писатель,
Примитивных рифм слагатель.
Но представляю я собой
Звено ведь цепи Мировой!
 
 
Из золота в нём звенья,
И серебра там много,
Но нет во мне сомненья,
Что лишь медь – мне подмога.
 
 
Зато я буду среди них —
Средь Великанов Золотых!
 

Самоубийство

 
Помнится, где-то я читал,
Может, у Гёте в «Вертере»,
Момент тот в душу мне запал,
Хоть и читал я ветрено.
 
 
Молодой человек обыкновенный,
Отчасти весёлый, но и степенный,
Без предпосылок и причин,
Когда остался он один,
 
 
Увидев на столе пистолет,
Не зная, заряжен или нет,
К виску для проверки приложил
И курок, не думая, спустил.
 
 
Не был он заряжен.
 
 
Беда не в одном лишь человеке —
Она в целом злополучном веке;
Терпеть бремя земных оков,
А, может, каждый век таков?..
 
 
Что такое слабость:
Жить, чувствуя гадость,
Иль жизнь отдать из-за секунды,
Что ты не вспомнишь сквозь минуты?
 
 
А если план в тебе созревал,
Ты боролся, боль претерпевал,
Но вдруг затем устал сражаться,
Решив ему покорно сдаться.
 
 
Но можно ли винить людей,
Чей жизни исхудал ручей?
 
 
Надеюсь, что они услышат
Плесканье рыб да волн морских
И как вокруг всё жизнью дышит —
Тогда пройдёт боль их тоски.
 

Звёзды

 
Я не опущусь до вас.
В ваших кругах я лишь изгой,
Стремлюсь подняться я душой,
Грязный век мне не указ.
 
 
Вы в своей тупости едины.
Быть может, вы непобедимы,
Но не победа тут важна —
Личность противиться должна.
 
 
Тренье искру создаёт,
К звёздам только тёрн ведёт.
Борьба – это тяжкое бремя,
Но в награду – звёздное время!
 
 
Они, раз вспыхнув, сотни лет
Несут нам яркий свой завет.
Также людей умы: дав свет раз,
Являют истины чистый глас.
 
 
Жизнь посвящают борьбе,
Приближаясь тем к звезде;
Покрывшись яркими цветами,
Они светят для нас, над нами!
 

Жизнь – роман

 
Если всякая жизнь – роман,
То мой, прошу вас, не читайте.
Не потому, что там обман —
Нового там не узнаете.
Слишком однообразен
Для ждущих приключений;
Хоть он и не опасен,
В нём нет нравоучений.
Герою всё и много, и мало,
Не имеет чувств глубоких,
Его всё заранее достало,
Будто знал людей жестоких.
 

Ромео и Джульетта

 
Кого не смущал этот рассказ,
Кому не казался отдалённым,
Будто не про людей, не про нас.
Про ангелов, одолевших вражду
Благодаря чувствам их любовным;
Терпевших обоюдную нужду —
Тоску враждебно любящих сердец.
Здесь подвожу введения конец.
 
 
Ромео, милый юноша, тоскует.
Отец не знает, что в голове сына
Одна дева милая – Розалина.
С ней бесконечно в мыслях он воркует,
Лишь она в голове его всю ночь.
Юноши тоску изгоняя прочь,
Друзья ведут его на маскарад,
Кстати, герой тому безмерно рад —
Неудивительно: там будет его bella,
Отказавшаяся от матери удела.
 
 
Это опасная идея:
Идут во вражьи сети —
К семейству Капулетти;
Но всяк мила любви затея.
Входят: вокруг танцы, шум и гам;
Он желает лишь её чертам
Даровать любви глубокий взгляд;
Стрелы любви скоро убедят,
Что не она создание света.
Возникла пред ним Она – Джульетта.
 
 
Понял он, что любовь лишь ныне родилась.
Купидон, шутник, обманул его:
Стрела только что в сердце юное впилась,
До этого не знал он ничего.
«Боже, если душою я не пуст,
Дай коснуться священных её уст».
 
 
Заметив его, ощутила то же.
Как же ей совладать с собой, о Боже?
Они ушли от всей толпы,
Он изложил свои мольбы
О желании прильнуть к устам.
Взял обратно он свой грех,
Отдал грех вновь её губам —
Любви сила, не утех.
Джульетта влюблена в Монтекки,
А он теперь её навеки.
 
 
Джульетта на балконе мечтает,
Ромео в укрытии сидит
И любви своей слова внимает,
Но что же она говорит?
«О, Ромео, ну почему же ты Ромео?»
То услышало сердце наитием:
Возлюбленная позвала его, Ромео.
Увидев его, окрасилась стыдом,
Она обрадована открытием:
Её счастье здесь – он сердцем был ведом.
 
 
План тайного брака заключили,
Затем в права супругов вступили.
И влюблённые уже тогда
Знали, что будут любить всегда.
Счастью их не было предела,
Но счастье – миг, нет быстрее ничего.
Юнца явление задело
Брата Джульетты, и вызвал он его.
Ромео, любя жену, полюбил и брата,
Но Тибальт убил друга – ждёт его расплата.
 
 
Им убит Тибальт – то была месть.
Но была ли в этом деле честь?
Месть за друга – убийство брата.
Ныне за последнего гада
Безбожного себя он счесть готов.
За нарушение Завета
Умереть хочет, себя заколов,
Но умрёт вслед за ним Джульетта.
Должен жить и грех свой искупить,
Чтоб любимую не погубить.
 
 
Но как Джульетте поступить?
Кому ей за брата мстить?
Её сердце рвётся пополам:
Она своему мужу жена,
И, чья бы в том ни была вина,
Она опора брачным столпам,
И лишь такой быть жена должна;
Но брата кровь ей была важна,
Ведь с Тибальтом выросла она,
Но его убийце отдана.
 
 
У Джульетты жених – Парис,
То выгодно Капулетти.
Отцу не понятен каприз:
Ей приятнее лик смерти,
Чем измена узам брака.
Отец Лоренцо с ней страдает.
Для плана нужна отвага.
Отважна та, кого снедает
Жизнь без любимого супруга,
Нет в такой девушке испуга.
 
 
Выпьет Джульетта одно зелье —
Наступит смерти повеленье.
Избежит брачного венца,
Приняв обличье мертвеца.
Мужу сообщит Лоренцо
О задуманных для них мерах,
Чтобы не болело сердце,
Что ищет истину в химерах.
Жаль, узнал он ложные вести
И побежал к своей невесте.
Хотел умереть, выпив яд,
Пред собой видя её взгляд.
Придя к ней, простился,
Поцеловав в свой предсмертный час,
(Мир без неё полон лишь зараз)
Резко он вцепился
Устами в бутылку с ядом,
Будто к её прильнул устам.
На миг жизнь казалась адом,
Потом упал к её ногам.
 
 
Проснувшись, увидела Джульетта
Рядом своего любви предмета,
Лежащего бездыханно.
Но яда был пуст флакон —
Выпил всё до капли жадно.
Смерть с мужем – таков закон.
На губах яда не нашла.
Кинжал его воткнув в себя
И смерть безмерно возлюбя,
К мужу наконец перешла.
 
 
Их нашли потом во склепе;
Продлились долго стоны
Всех жителей Вероны;
Прочности любовной цепи
Горожане удивились.
Но заржавеет, не насладившись силой,
С которой они простились,
Как и семьи супругов с борьбой унылой.
Нет повести печальнее на свете,
Чем повесть о Ромео и Джульетте.
 

Детство

 
Милое детство, уходи!
Ведь двадцать мне без года.
Лучшие дни уж позади,
Дождаться ль вновь прихода?
 
 
Беспечен, не было мне туго.
Говорили, выбирать работу,
Но лень – извечная супруга.
Говорили, кем хочу, я буду.
 
 
И хоть мне не хотелось ничего:
Быть, как сын этого иль брат того;
Не только те – жизнь мне соврала:
Мой цветок фантазий сорвала.
 

Отродье англов

 
Миром – дружбой прикрываясь,
Убивают народы стран других,
Их деньгами упиваясь,
Натравляя народы на своих.
Ребёнок избалованный лишь он,
Который наступает, будто слон,
На тех, кто хоть и меньше, но мудрей,
Иные даже англов постарей.
Свободна от морали эта «страна»,
И на погибель она обречена.
 

Человек. Луна. Любовь

 
Устав от мира суеты,
Оставил старый тёмный град.
Понял: где истины просты,
Там ждёт извечный путь лишь в ад.
В пути последуем за ним,
Что начал новый пилигрим.
 
 
Для души искал смиренья
Примеры Божьей доброты,
Находил лишь прегрешенья —
Людей те смрадные плоды.
Один, странствуя в чужбине,
Узнал поверье в пустыне.
 
 
Пройдя песчаные поля
И сквозь тихие равнины,
По лесам, по холмам бродя,
Каменистые вершины,
В ту ночь найдя, когда Луна
В небе, молочная, полна.
 
 
Исполнив верно сей наказ,
Луною будет одарён
Всякий, но лишь единый раз.
Теперь в то место приведён;
Он волей стал ещё сильней,
Речами обратившись к ней.
 
 
«Луна, укажи дорогу,
По которой смогу пройти,
Успокоив тем тревогу,
Что загорелася в груди.
Где есть истины отрада
Посреди людского стада?»
 
 
Речь до конца доведена.
И молниеносным громом
Заговорила вдруг она:
«Твоим призвана я словом.
Да, немало людей в мире,
Грешащих, чтобы быть в силе.
 
 
Как говорили мудрецы,
В людской что жизни есть земной:
И святые, и подлецы —
Всё, всё бывало подо мной».
«Людей все опиши черты.
Мне расскажи, что видишь ты».
 
 
«Открыто всё мне, как всегда:
Вдали, среди заморских стран,
Из-за труса пришла беда —
Град родной им врагу был сдан;
«Умер, отец, ваш сын, мой брат» —
Обнял богача, спрятав яд;
 
 
Вижу богача – убийцу,
Его вину всю стёр судья,
Освободил кровопийцу,
Его вину теперь деля;
Зрею я, как грустит жена,
К неверному любви полна;
 
 
Монах, прикрываясь Богом,
В Господнем доме же грешит,
Увлекая грешным слогом
Монашек, с ними сладко спит;
И тот, кто другу помогал,
От него получил кинжал».
 
 
«Я знал, что люди все грешны,
Но не представлял всей меры,
Не знал такой величины.
Луна, ты хоть каплю веры
Хранишь, что есть в нас хоть что-то,
Польза нашего прихода?»
 
 
«Я тебе уже сказала,
Что за всё людское время,
Людей знала я немало,
Человека видя бремя.
Иные несли достойно,
С принципами и пристойно.
 
 
Слова свои я докажу,
Показав тебе примером,
Что знаю не только ханжу,
Грешника умом иль делом.
Сын верный есть, болен отец,
Сын с ним – Бог даровал венец;
 
 
Вижу двух я ребятишек,
Богат один, другой беден,
Молвит бедный из мальчишек:
«Ешь, мой хлеб ещё не съеден»,
«У меня нет с собой монет»
«Глупость», «Спасибо» – был ответ;
 
 
Где-то не совершил грабёж
Бандит, промолвив тогда вдруг:
«От жены с сыном не уйдёшь?»
«Нет, их люблю», «Езжай, мой друг» —
Бандита предана любовь,
Но в её силу верит вновь;
 
 
И где-то муж пришёл с войны,
Бушевала в сердце ревность —
Не верил в верность он жены,
Но лишь взгляд – узрел он честность,
И грудь его теперь полна:
Горит любовь там и вина».
 
 
«Луна, велика ведь сила,
С которой паришь над землёй,
Жизнь меня ж не одарила
Наблюдать за людской семьёй;
Видишь ты все достиженья,
Моё ж дело – прегрешенья.
 
 
Так вот в чём истинная суть?!
В чести, помощи взаимной,
Чтоб совести не дать уснуть,
В вере чистой и всесильной
И бежать от лицемерья,
Как губителя спасенья.
 
 
Как назвать мне это дело,
Всякий что творить способен,
Всяк, чьё сердце ещё пело,
Совестью не став «удобен»?
Жаждет дух и вскипает кровь,
Как назвать же это?», «Любовь».
 
 
«Прекрасно. Сильней всех Любовь!
Но одно есть, что мне важно»,
«Что же не так? Ты мне промолвь».
«Что Любовь пройдёт, мне страшно.
Ничто не вечно под Луной».
«Да, но Любовь ведь надо мной.
 
 
Выше стоит она, чем я.
Тем превосходнее она,
И бесконечна власть ея».
«Отменна твоя речь, Луна!
Людские я хочу дела
Узреть через твои глаза!».
 
 
Его услышала она,
Ему силы даровала;
И засияло в нём сполна
Души чистое начало.
Мрака озарена среда,
Где нынче Луна да Звезда.
 

Паломничество Теодора

Песнь первая

I

Жил в землях сильной державы

Юноша, пылкость и славы

Желание за льдом таящий,

И с гордостью внутри шипящей.

Не успел распуститься сей цветок

В людей мировой оранжерее,

Как понял он, что в людях лишь порок,

А его пороки всех смелее.

Юноша, что был для всех укор,

Звался благородно – Теодор.

II

Не понимал он в самом деле,

Что такой же, что в том же теле

Человеческом, с тем же умом.

Не боялся адским он огнём

Быть испепелённым; посему

(Гордыня его убедила)

Считал, что ему лишь одному

Доступны земли и светила.

Гордостью ослеплён, не видя ничего,

Презирал больше всех себя же самого.

III

Прошлыми восхищался он веками,

Душой и умом будучи не с нами;

То лишь тело «жизнью гнило»

В грязном веке сём уныло.

Критиковал людей за нравы:

Как высший опустился свет,

Приняв плебейские уставы,

Заменившие этикет.

Не уважал он тех дворян,

Что опустились до мирян.

IV

Жил он, гордостью скрывая

Ненависть, не понимая,

Что не во времени лишь дело,

Но леность также в нём сидела.

А безделие, хоть и даровитый,

Оправдывал дворянскими чертами —

Надеялся, что был бы родовитый,

Однако, жаль, не теми он веками

Был обласкан. Хоть мир и оскудел,

Помни: труд – вот извечный наш удел.

V

Но того не понимал:

Очень часто забывал,

Что обеспечен и богат

Ещё не значит жизни рад;

Если нет денежных проблем

И если не делаешь работу,

Это не «быть довольным всем»,

Не всегда «жить отдыху в угоду».

Готов претерпевать лишенья

Ради духовного прозренья.

VI

Слова сих последних строк

Пусть послужат как урок

Для тех, кто как мой герой

В деньгах, в сердце с темнотой,

Видят лишь выгоду одну.

Помни: благополучие без души,

Известно, поведёт ко дну,

Имеешь деньги – соблазны задуши,

Ведь богатой жизни без морали

Не избежать грязи и печали.

VII

За высокомерное мышление

И души гордыней осрамление

Искупления кара ниспадёт:

Очистит или в порошок сотрёт.

Из-под ног его пропала вмиг земля,

Он думал, что то был лишь сон;

Окутал страх, бежал, голову сломя,

Но вдруг пред ним явился он.

То не от Морфея заблужденья,

То новой жизни повеленья.

VIII

Он на вопрос «Кто есть?

Какую несёшь весть?»

Вслед получил ответ такой:

«Твоей играю я судьбой.

Для тебя я вот каков».

«Что ты: адская ли тварь

Иль из божьих ты сынов?»

«Мы едины были встарь,

Мы и теперь Его созданья,

Однако разного мы званья».

IX

«Можно ли без наказания простить

Мои грехи, а сие всё отменить?»

«Нет человеку очищения

Без искреннего искупления.

Однако ты больно говорлив.

Если кто словами всё сорит,

Притворяясь будто бы сметлив —

То не в уме, а во рту горит.

Слушай же теперь меня,

Свою гордость схороня.

X

Не веришь ты уж ни в кого.

Глупец, не веришь и в Того,

Хотя я пред тобою и стою;

Ты не стоишь на пропасти краю,

Упавши, ты уж в ней лежишь,

Глумливо обращаешься к Нему,

Грозно проклятия шипишь —

Но идут к тебе, больше ни к кому.

Однако я уж дал зарок,

Что щенку преподам урок.

XI

И вот каков он: будешь жить,

Себя не сможешь ты убить.

Долгие жизни познавая,

От грешной доли изнывая,

Ты сорок жизней проживёшь,

И в каждой по три года:

Пока сей срок не проведёшь,

Из жизни нет исхода.

Бремя нетленности с твоего лица

Сорвёт кожу нехристя и наглеца».

XII

Устрашающими речами

Пронзил он будто бы мечами

Плоть нашего грешника,

Слова сего вестника

Принять он не хотел;

Но, весь ужасом объят,

Вдруг вниз он полетел

Меж стоящими там в ряд

Звёздными вратами —

Принят был морями.

XIII Первая жизнь

Чтоб его вытащить из воды,

Крестьян были надобны труды.

Герой с небес грозно упал

Близ моря каменистых скал.

Падение было нипочём:

Он сам сухой, и нет во рту воды.

Говорили: «Мы тебя спасём,

Аид не наложил ещё узды!».

Но без усилий ожил он —

Теперь над ним иной закон.

XIV

Очнулся, посмотрел вокруг:

Если пропал уже испуг,

Тотчас к нему вернётся,

Но вскоре страх уймётся.

Всё кажется чужим:

Не знает он этих скал

И домов; ему зрим

Громкий морских волн обвал,

Слышим резкого ветра шум,

А затем понял его ум.

XV

Он, ощутив в себе покой,

Вмиг понял на земле какой.

Ведь то написано везде:

На небе, в скалах, на воде.

О чём сердце мечтало страстно,

Земля, что для каждого отрада,

Рассматривал теперь он ясно:

Мать мысли – Великая Эллада!

Средь греков разрозненных селений

Начнётся путь, полон приключений.

XVI

Его одели, приютили,

Едой его не обделили.

Тем людям в голову пришло,

Что в воду божество вошло,

С вершин олимповых слетая,

То лишь для нас, быть может, вздор:

Он, в волны дикие ныряя,

Был сух и цел. Каков укор

Тогда ваш к людям сим?

Мы нравы их не зрим.

XVII

Его просили имя огласить.

Желали уж его там объявить

Покровителем этого селения

И исполнять его все повеления.

В нём видели и Аполлона,

Что молод и хорош собой,

И даже сына Посейдона,

Что управляет всей водой.

Безвестия прошла завеса —

Назвался сыном он Зевеса.

XVIII

Вновь явил себя пред нами

Малодушными делами;

Ещё характер он не обуздал

И сил к тому ещё не прилагал.

Он в том месте, где спасён,

Там и поселился.

Был идеей осенён —

Мигом спохватился:

«Исполню жизни приказания,

Чтоб не удвоить наказания».

XIX

Как сады красятся цветами,

Так люди ценятся трудами.

Теперь герой наш день-деньской

Работой занят был людской.

Чуть после плуга не издох.

Людям сомнительно уж было,

Точно ли юноша тот бог;

А вот когда одна кобыла

Его в висок лягнула,

Сомненье мигом сдуло.

XX

«Теперь уверен, что честен,

Так как телом он бессмертен;

Не кичится силы чудом,

Чтобы быть на равных с людом».

И бывшее сомнение,

А вместе с ним и дерзость,

Сменяют на почтение

Да рабскую впредь верность.

Герой наш в это время

Ленился нести бремя.

XXI

Трудом грехи не искуплял,

А новые лишь добавлял.

Хоть работал вседневно

И делал всё наверно,

Желал достичь обманом

Веры в его очищение.

Он изменился станом —

Не обрёл души смирения.

Тот наблюдал всю эту ложность

И спасения невозможность.

XXII

В полисе тесно стало,

Работал уж он мало,

Не видя от того плодов.

Недостаточно лишь трудов

Для человеческой души,

Что очищения желает.

Только поработал в глуши,

А спесь его уж раздирает:

Себе кажется свободным

И, верно, богоугодным.

XXIII

Вновь приняв судьбу,

Бросил с ней борьбу.

Пошёл, для услады,

В город он Паллады.

Центр всех учений и отец,

Что рядом с тобой молодая дочь?

Этот ребёнок лишь наглец.

Ей светит день, твоё же дело – ночь.

Отцов своих неуважение

Признак духовного гниения.

XXIV

Между тем идут всё годы,

Приближая срок свободы.

Но не принёс он пользы,

Хоть и боясь угрозы

Незнакомца-укротителя,

Что спесь героя сбил

И именем Повелителя

Героя осудил.

Гордыня ищет в нём спасения

И прежней власти сохранения.

XXV

Бесполезность сознавая

И её забыть желая,

Хотел плоды архитектуры

Узреть в том месте, где культуры

Со страной равны и неделимы.

Лишь духовные светлые сады

Для желчи героя нестерпимы;

И, будто в пустыне глоток воды,

Оживляют чувств остатки,

Что от гордости в упадке.

XXVI

Древнегреческие красоты,

Умнейших мастеров работы.

Их колонна величия полна,

Греками красота возведена.

Даже то, что лишь для опоры

Было создано строений,

Приковывает ваши взоры

И требует восхищений.

Удержать себя не в силах:

Вмиг в Акрополь, что в Афинах.

XXVII

Чьё бы сердце не желало

Узреть города начало,

Когда там нога эллина стояла —

До действия времени и вандала?

Его пропилеи восхищенье

Тотчас предупредили,

И громадных там колонн строенье

В нём чувства пробудили;

Глядел, как раб на господина,

Недостижима та вершина.

XXVIII

Картины золотого века

Хранились, где Пинакотека.

Простите, знаниями не обладаю,

Потому описание пропускаю.

Однако был там мой герой,

Но у него спрашивать не надо —

Всё обежал он стороной,

Ведь не любил живопись, досада.

Но его не пристыжу. Почему?

Не хочу уподобиться ему.

XXIX

Храм Ники изяществом восхитил,

Затем дальнейшие предупредил

Чувства приятного волнения,

Красою мрамора смирение.

Храм Посейдона, Паллады

И афинского царя.

Жаль: царь не избег расплаты

Волновавшего моря,

Месть ждала лишь только срока

Царя гибельного рока.

XXX

Он, когда шёл на другой откос,

Увидел Афину Промахос.

Она с благородным видом,

Телом, бронзою отлитым;

Со щитом, сияющим золотом

Шлемом и остриём копья —

То знак уважения городом

Афины; она, как заря,

Освещала и берегла каждого:

Детей, моряков и бойца храброго.

XXXI

Ушёл, оставив на потом,

В великий Парфенон зайдём.

Он нам таким уже незрим,

И ему честь не отдадим,

Как то умели делать греки —

Они видели и ценили красоту;

Жаль: то потеряно навеки.

Руины отражают нашу пустоту —

Тех людей, кому в ценность вверено

Лишь то, что уж давно потеряно.

XXXII

Но только перешёл порок,

Как страха ощутил ожог:

Статуя, что пред ним была,

Ударом молнии ожила.

«Слушай меня, нахал!

Думаешь сквозь дальность эпох

Твой грех совсем пропал?

Отмолил грех свой через вздох?

Не жалею твою душу.

Хочешь выбраться наружу

XXXIII

Как человек, провалившийся под лёд:

Вряд ли спасётся и трещину найдёт;

Если ж выбирается из воды,

Колит лёд и потеряны бразды.

Что судьбой приведено,

Пройти уж ты обязан,

Дело не завершено —

Ты жизни болью связан».

Сказав, метнула в него копьё,

Прервав его первое житьё.