Текст книги "Уничтожьте всех дикарей"

В Ксар Марабтин

30.

Ин-Салах в действительности называется Аин-Салах, что значит «соленый источник» или буквально – «соленый глаз» (поскольку источник – это глаз пустыни).

Вода, которую сегодня берут с большой глубины, все равно солоновата на вкус и содержит 2,5 грамма сухого вещества на каждый литр, причем некоторые из этих литров оказываются совершенно мутными.

Годовой уровень осадков – 14 мм, но в действительности дождь идет раз в пять или десять лет. Зато обычным делом являются песчаные бури, особенно весной. В среднем на год приходится порядка 55 дней с песчаными бурями.

Лето очень жаркое. Температура достигает 56 градусов в тени. Зимы прежде всего отличаются разницей температур на солнце и в тени. Если камень лежит в тени – он слишком холоден, чтобы сидеть, если на солнце – слишком раскален.

Солнечный свет – как острый нож. Я задерживаю дыхание и прикрываю лицо ладонью, когда перехожу с одного островка тени на другой.

Лучшее время здесь – предзакатный час и час после захода солнца. Солнце наконец прекращает резать глаза, а приятное тепло остается – в теле, в вещах, в воздухе.

31.

Ин-Салах – один из редких африканских примеров культуры фоггара.²⁰ Считают, что слово foggara происходит от арабских слов «копать» и «бедный». Им обозначаются такого же рода подземные акведуки, что на персидском называются kanats, канат. Согласно арабским хроникам, некто Малик Эль Мансур в XI веке ввел фоггара в Северной Африке. Его сегодняшние наследники живут в Эль Мансуре в Туате и называют себя бармака. Они являются специалистами в проведении фоггара.

Фоггара бывают длиной от 3 до 10 км. Их общая протяженность по всей Сахаре достигает 3000 километров. В этих галереях можно было ходить не нагибаясь, иногда их высота достигала 8–10 метров. Глубина колодцев доходила до 40 метров, их всегда выкапывали рабы. Когда рабство отменили, оно сохранялось в этих тоннелях, правда, под другим названием.

Это своего рода шахтерский труд, хотя жила здесь не рудная, а водная. Работают небольшой шахтерской киркомотыгой с короткой ручкой. Ствол шахты на поверхности земли имеет площадь около 1 квадратного метра, а достигая пласта песчаника, сужается до 60 кв. см – как раз столько, чтобы можно было хоть как-нибудь орудовать киркой.

Отработанная почва вытаскивается помощниками наверх и высыпается вокруг скважины, так что на поверхности входы в фоггара выглядят как цепочки кротовин.

Когда колодец достигает водоносного слоя песчаника, начинается рытье тоннеля. Во мраке этих тоннелей копателю легко потерять ориентацию. Именно здесь проверяется его искусство.

На поверхности кажется, что фоггара идут совершенно прямо, но под землей они извилисты. Копать тоннель надо так, чтобы он соединился с тоннелем из другой шахты. Необходимо обеспечивать ему достаточный уклон для течения воды, точно рассчитывая при этом перепад высот на всю его протяженность.

Когда французы завоевали Ин-Салах – в канун Нового года на рубеже XIX и XX столетий, – фоггара уже начали иссыхать. Постепенно их заменили глубокими колодцами, но до сих пор, чтобы избежать выпаривания воды, ирригацию проводят лишь по ночам. Каждый, кто пользуется колодцем, имеет свою звезду: когда эта звезда восходит, это служит ему знаком, что настал его черед пользоваться водой. Ожидающие своей звезды проводят ночи у колодца. Их зовут «детьми звезд».

32.

Один из четырех кварталов в Ин-Салах называется Ксар Марабтин. Здесь мало интересного: земля, дома, небо – все одного пыльного цвета. Только могилы с их таинственными, побеленными марабутами многозначительно сияют в монохромно-пыльном цвете. Смерть – единственная праздничная вещь в жизни.

Толпы детей сидят на камнях с табличками на коленях и поют Коран. Проходящий мимо человек пинает ногой пустую плошку. Другой человек заснул в пыли, он спит с выброшенными вперед, как для объятий, руками и даже не слышит гремящей плошки, когда та катится мимо.

Гимнастический зал – одно огромное помещение с очень высокой крышей. В дальнем углу темная раздевалка и винтовая лестница, ведущая на балкон, где ты разогреваешься упражнениями со скакалкой или гимнастикой и смотришь вниз на зал.

Зал вполне соответствует своему предназначению, хотя несколько примитивен. Зеркал мало и они небольшие. Скамьи деревянные, не переносные. В оборудовании для поднятия тяжестей вместо стальной проволоки используются веревки, но, чтобы выдерживать тяжесть, веревки должны быть такими толстыми, что при опускании сила трения забирает работу мускул. Во всем же остальном – все как обычно, запах потных тел, звяканье металла, крики и стоны.

Я спускаюсь вниз, и мне везет: мне сразу передают штангу, узкую черную штангу с дисками.

Три раза по десять подъемов из-за головы, три раза по десять от подбородка и три раза по десять на бицепсах. Потом я оставляю штангу и беру только что освободившиеся гантели. Я с минуту стою с гантелями в руках и озираюсь по сторонам в поисках скамьи. Какой-то человек приглашает меня «присесть» на свою скамью, и мы делаем три раза по десять взмахов бабочкой, хотя его гантели вдвое тяжелее моих.

Трубы каркаса из черной стали образуют что-то вроде небольшой корзинки над моим лицом, пока я лежу на скамье и отжимаю вес. Мальчик десяти лет добавляет груз на штангу. Я помогаю ему, и мы чередуемся; он три раза по десять и я три раза по двадцать. После этого он выдыхается.

Высокий араб с белым шрамом на левой щеке предлагает мне удвоить груз. Теперь я отжимаю три раза по десять, а он три раза по двадцать. Он снова удваивает вес, и после этого уже выдыхаюсь я.

Иду дальше. У одного силового тренажера веревки несколько тоньше, что и вправду сокращает сопротивление – не только при движении вверх, но и вниз. Я делаю три подхода, отжимая вес по пятнадцать раз из-за головы. Здесь нет гребных тренажеров. Тренажеры для ног выглядят шаткими и опасными, так что к ним я не подхожу. Тут еще многое требует доработки.

Видения и грезы, посещавшие меня, когда я только начинал тренироваться, стали теперь редкими. Виде́ния приходят в постели, не в гимнастическом зале. Но мысли мои проясняются. Может, это и не дает ничего нового. Но то, что я знаю, проступает отчетливей.

33.

«Севен!»

Усталый и довольный, я сижу на одной из низких скамей в «Ше Брахим», прихлебывая из стакана чая, заваренного свежей мятой.

Тренировка разминает застоявшиеся мозги, открывает поры, и после этого особенно приятно посидеть здесь, наблюдая прохожих.

«Севен! Севен!»

В Ин-Салах проживает двадцать пять тысяч обитателей, в основном черные. Некоторых из них я встречаю так часто, что мы начинаем кивать друг другу в знак приветствия. Тем не менее я точно очнулся, когда с удивлением понял, что «Севен», наверное, означает Свен.

Имя извлекает меня из моей анонимности, как будто из сна. Я недоверчиво озираюсь и замечаю радостного туринца, которого знаю по Алжиру. Он ездит из Турина в Камерун по нескольку раз в год, и для него Сахара – лишь досадное дорожное затруднение.

Он только что начистил вазелином переднюю часть своего «мерседеса» и теперь хочет, чтобы я помог ему закапать глаза специальной жидкостью. Обе эти меры должны защитить чувствительные поверхности от разрушающего действия песка. Он умчится следующим же утром, будет ехать весь день, пока светло, а ночевать будет в машине.

«А можно с тобою?»

«Нет, – говорит он. – У тебя компьютер и чемодан слишком тяжелые. Если едешь в Там на машине, надо быть налегке».

Его ответ меня вполне устраивает. Сейчас работа с компьютерными данными, мои собственные «фогарра», привлекает меня больше, чем продолжение географических странствий.

Пока что я сумел доказать, что фраза «уничтожьте всех дикарей» связана с прерванными дебатами по Конго в 1896-97 гг., с тем особым вкладом, что внесли в них Дилк и Глейв.

Но у этой фразы есть и другая предыстория. Когда в 1898 году Джозеф Конрад писал о безработном капитане Марлоу, пытающемся устроиться шкипером в Африке, он основывался на воспоминаниях об осени 1889-го, когда он сам, безработный капитан Йозеф Конрад Корженёвский, тридцати одного года, хотел устроиться шкипером для работы на реке Конго.

Моя гипотеза состоит в том, что, если вы хотите понять «Сердце тьмы», вам надо увидеть связь между декабрем 1889 года и декабрем 1898-го.

Так что следующим утром я опять засаживаюсь за компьютер. С полотенцем на стуле, одетый лишь в тонкую китайскую майку и пару коротких китайских кальсон, я готов двигаться дальше.

Часть II

Боги оружия

«With the might as of a deity»[3]3
  «Точно с божественной мощью» (англ.)


[Закрыть]

34.

«Великим мировым событием» 1889 г. стало возвращение Стенли из трехлетней экспедиции вглубь Африки. Стенли спас от дервишей Эмин Пашу.²¹

«Дервишами» называли сторонников исламского движения, успешно противостоявшего англичанам в Судане. Так, в январе 1885 г. «махдисты»[4]4
  Махдисты – приверженцы «ал-Махди» («ведомый по пути Аллаха» – араб.), ожидаемого «восстановителя первоначального ислама и спасителя верных». Ал-Махдием объявил себя предводитель восстания в В. Судане в к. XIX в. Мухаммад б. Ахмад.


[Закрыть], как их еще называли, захватили Хартум. Подкрепление, посланное для спасения осажденного генерала Гордона, опоздало на два дня. Это было самое унизительное поражение, которое Британская Империя потерпела в Африке.

Но в конце 1886 г. до Занзибара добрался курьер, доставивший сообщение о том, что один из губернаторов Гордона, Эмин Паша, все еще держит оборону в отдаленной провинции Судана и просит о помощи.

Правительство медлило в нерешительности, но ряд крупных компаний воспользовались ситуацией с Эмин Пашой как поводом для снаряжения экспедиции, главной задачей которой было превращение провинции Эмина в управляемую этими компаниями британскую колонию.

Стенли попросили принять на себя командование. Человек, спасший Ливингстона, должен был увенчать свою карьеру повторением былого подвига. «Д-р Эмин, я полагаю».

35.

Но, как и Гекльберри Финну, когда он спасал Джима, Стенли показалось слишком простым отправиться к Эмину напрямую и всего лишь доставить ему оружие и боеприпасы, о которых тот просил.

Вместо этого он повел экспедицию из Занзибара кружным путем через всю Африку к устью реки Конго, преодолел бурлящие водопады, достигнув судоходного участка реки в ее верховьях. Оттуда он надеялся суметь при помощи кораблей короля Леопольда и носильщиков охотника за рабами Типпу Типа доставить сотни тонн военного снаряжения из Конго в Судан через Итури, страшный «лес смерти», где еще не ступала нога белого человека.

Естественно, никаких кораблей он не нашел. Не было там и носильщиков. Стенли пришлось оставить большую часть экспедиционных сил в Конго и поспешить на помощь с передовым отрядом.

Стенли был выходцем из низов, коренастым, как мусорщик мускулистым, с испещренным морщинами лицом и покрытым шрамами телом. Своим заместителем он назначил элегантного молодого аристократа, майора Бартелота: мягкого, как шелк, и красивого, как душка-тенор, – но без какого бы то ни было африканского опыта. Почему?

Стенли презирал английский высший класс и оценивал себя в сравнении с ним. Возможно, он хотел увидеть, как джунгли сломают белоручку из высшего общества, как тот утратит свои прекрасные манеры, свою непоколебимую самоуверенность, свое самообладание. Это бы выставило в лучшем свете дарования самого Стенли как человека и вождя.

И Бартелот действительно был сломлен. Оставленный в тылу руководить основными силами, он безуспешно пытался сохранить дисциплину, устраивая ужасные ежедневные порки. Его расизм расцвел пышным цветом, он оказался в изоляции. Его все больше ненавидели и в конце концов убили.

36.

Тем временем Стенли продолжал с трудом продвигаться вперед, борясь с удушающей жарой, стекающей с деревьев влагой, потом, насквозь пропитавшим одежду, муками голода, диареей, гниющими ранами и крысами, обгладывающими ступни спящих людей.

Обитатели джунглей были напуганы. Они отказывались торговать и наниматься в проводники. У Стенли не было времени на переговоры, так что оставалось одно – насилие. Чтобы добыть еды для своей экспедиции, он убивает безоружных людей, подстерегая их на пути на рынок, стреляет в детей, чтобы заполучить их каноэ.

Возможно, это было необходимо, чтобы добраться до места. Но было ли необходимо вообще добираться туда? Буквально все отговаривали Стенли от избранного им маршрута. Лишь его собственные амбиции толкали его на совершение невозможного, что в свою очередь сделало необходимым убийство – ради нескольких крокодиловых яиц или связки бананов.

Шэклтон, исследователь Южного полюса, не был столь тщеславным. Он не стал жертвовать жизнями и, подавив собственную гордыню, повернул назад. Стенли же продолжает продвигаться вперед, оставляя на своем пути горы трупов.

Одна из наиболее ужасающих сцен: за «дезертирство» Стенли приказывает повесить совсем юного носильщика. Носильщиков нанимали на отрезок пути, проходящий по сухой восточно-африканской саванне. Однако Стенли заставил их идти и дальше, вглубь этого девственного, пропитанного влажностью леса. Половина из них уже умерла. «Это всего лишь мальчик, голодный и тоскующий по далекому дому», – молят пощадить его остальные. Но Стенли непреклонен: «Если мы сейчас проявим хоть один признак слабости, эти черти моментально потеряют голову и набросятся на нас».

Возможно, в этом он был прав. Однако сам он сознательно загнал себя в такую ситуацию, выбраться из которой можно было только убивая.

Изнуренные и оголодавшие, измученные лихорадкой и гнойными инфекциями, спотыкающиеся на каждом шагу выжившие участники спасательной экспедиции наконец достигают берегов озера Альберт.

Сам Эмин приплывает на пароходе, чтобы встретить их. Он одет в сияющую белую униформу. Здоровье у него превосходно, он спокоен и полон сил. Он доставляет своим спасителям одежду, одеяла, мыло, табак и провизию. Непонятно только, кто кого здесь спасает?

37.

Махдисты не беспокоили удаленную провинцию Эмина в течение пяти лет. Но слухи об экспедиции Стенли вызывают их нападение. Стенли спешит обратно в Конго, чтобы подтянуть арьегард своей экспедиции. Махдисты сразу же захватывают всю провинцию, за исключением ее столицы, где еще сопротивляются люди Эмина.

Единственное, на что теперь остается надеяться, это что Стенли вернется-таки и предотвратит катастрофу, которую он же и спровоцировал. День за днем все с нетерпением ждут, когда прибудет Стенли со своими пулеметами, ружьями и амуницией.

Вместо этого Стенли в очередной раз появляется, едва держась на ногах и ведя за собой кучку дрожащих от лихорадки скелетообразных существ. Все оружие и амуницию они растеряли и едва ли способны защитить самих себя, не говоря уже о том, чтобы одолеть десять тысяч визжащих от ярости дервишей.

Тем не менее Эмин хочет остаться. Он просит Стенли позволить ему вернуться в свою провинцию и попытаться защитить ее. Однако Стенли не может пойти на это. В этом случае его собственный провал станет более чем очевидным. Он не сумел доставить Эмину ничего из того, о чем тот просил, и только ухудшил его положение.

Но, прихватывая Эмина с собой и доставляя его к морю, пусть даже и против его воли, Стенли надеялся определить, какую именно новость станут телеграфировать агентства по всему миру: «Эмин спасен!» Эмин должен стать тем трофеем, который обернет поражение Стенли в его медийную победу.

Этот план сработал. И это стало единственным успехом во всей экспедиции – широкой публике был обеспечен повод для ликования.

Заниматься же проверкой частностей в момент общего триумфа никому не интересно. Стенли очередной раз удалось сделать то, что никому не было по плечу. Этот факт отпечатался в сознании общественности. По крайней мере на короткий промежуток времени победа стала реальностью – не важно, чего она стоила и что на деле скрывала за собой.

38.

Когда безработный морской капитан Корженёвский, более нам известный как Джозеф Конрад, в ноябре 1889 г. прибыл в Брюссель на беседу с Альбером Тисом, директором Société Belge du Haut-Congo[5]5
  Бельгийское общество Верхнего Конго (фр.)


[Закрыть], город был охвачен приступом стенлимании. Было известно, что Стенли находится на пути к побережью, но еще не достиг его.

Благородный Эмин Паша, как он выглядел в то время, когда все ждали его спасения.

Illustrated London News, November 30, 1889.

4 декабря, когда Стенли победоносно доставил Эмина в Багамойо, Конрад уже вернулся в Лондон. В течение нескольких недель пресса только и знала, что петь осанну великому герою цивилизации.

В январе 1890 г. Стенли прибывает в Каир, где пишет собственную версию истории экспедиции. Конрад же впервые за шестнадцать лет возвращается в Польшу и проводит два месяца в родной Казимировке.

Тем временем Стенли завершает «В дебрях Африки» (In the Darkest Africa) и возвращается в Европу.

20 апреля он прибывает в Брюссель, где его встречают овациями. На банкете, устроенном в его честь королем Леопольдом, все четыре угла приемной залы украшены цветочными пирамидами, из которых торчат сотни слоновьих бивней. Празднества длятся пять дней.

Конрад в это время возвращается из Польши. 29 апреля он появляется в Брюсселе, где все еще только и говорят что о чествованиях Стенли. После встречи с Альбером Тисом Конрад получает искомое место, и ему сразу же предписывается отбыть в Конго. Чтобы подготовиться к своему путешествию, Конрад едет в Лондон, где застает празднования в честь Стенли в самом разгаре.

Стенли прибыл в Дувр 26 апреля. Оттуда специальным поездом он отправляется в Лондон, где на вокзале его ожидает огромная толпа. 3 мая он выступает в присутствии членов королевской семьи в Сэнт-Джэймс Холле перед аудиторией в несколько тысяч человек. Он удостаивается почетных степеней Оксфорда и Кембриджа. Затем наступает черед многочисленных торжеств.

Конрад не присутствовал на всех них. 6 мая, когда Стенли принимала у себя королева Виктория, Конрад уже вернулся в Брюссель, а 10 мая он уже садится на корабль, отправляющийся в Африку.

39.

В какую Африку? Сама ситуация дает ответ – Конрад едет в Африку Стенли.

Стенли был на шестнадцать лет старше Конрада. Как и Конрад, он вырос без матери. Как и для Конрада, фигура благожелательного отца стала для него определяющей. Конраду было четырнадцать, когда Стенли нашел Ливингстона и стал всемирно известен. В пятнадцать Конрад, как и Стенли до него, сбежал на флот. Как и Стенли, Конрад изменил свое имя, родину и национальность.

Теперь же под аккомпанемент всех этих чествований, что до сих пор звучат в его ушах, он направляется в «Конго Стенли», не зная ничего о той темной реальности, что скрывается за легендой Стенли.

40.

28 июня 1890 г. (в тот самый день, когда Конрад отправился из Матади в устье Конго вверх по реке по направлению к Стенливиллю) «В дебрях Африки» Стенли вышла в свет.

Книга имела огромный успех, было продано 150 тыс. экземпляров. Но она привлекла не только благожелательный интерес. Чтобы защитить память сына от наговоров Стенли, отец Бартелота опубликовал его дневники. В течение осени все европейцы – участники экспедиции публикуют свои собственные версии того, что случилось. В ноябре-декабре 1890 г., когда тяжелобольной Конрад отлеживался в африканской деревне, английские газеты практически ежедневно печатали статьи за или против Стенли.

За время своего восьмимесячного пребывания в Африке Конрад обнаруживает, что реальность вопиющим образом разнится с той картиной, что живописалась в пафосных речах, услышанных им накануне своего отъезда. Когда он, больной и разочарованный, возвращается в Лондон в канун Нового, 1891-го, года, даже английское общественное мнение начинает меняться.

Дискуссия продолжается на протяжении всего 1891 г. Наиболее тщательное, детализированное и критическое представление проблемы было сделано Фоксом Бурном в его исследовании «Другая сторона экспедиции по спасению Эмина Паши» (1891). Когда все было сказано, то на историю Стенли и его экспедиции опустилось смущенное молчание.

41.

Уже в Африке, к своему смятению, Стенли обнаруживает, что человек, ради которого он пожертвовал столь многими жизнями, является вовсе не благородным пашой, но упрямым силезским евреем.

И если Стенли мог заставить Эмина присоединиться к возвращающейся экспедиции, то принудить его предстать перед публикой он был не в силах. Во время всего путешествия обратно к побережью Эмин в знак протеста хранил молчание. Во время приветственного банкета в Багамойо он незаметно для всех скрылся из-за стола и позднее был найден лежащим на мостовой под балконом со сломанным черепом. Его доставили в госпиталь, где он и оставался, пока Стенли переезжал с места на место со своей триумфальной процессией.

В апреле 1890 г. Стенли чествовали в Брюсселе и Лондоне как спасителя Эмина, тогда как тот валялся всеми забытый в госпитале в Багамойо. Однажды ночью он выскользнул оттуда и, наполовину глухой и наполовину слепой, отправился назад в «свою» провинцию.

В октябре 1892 г. европейская стенлимания окончательно сошла на нет. К тому времени и Эмину удалось добраться к себе домой. Дервиши обнаружили его и перерезали ему горло.

Несколько лет подряд вся Европа была истерически поглощена операцией по его спасению.

На его же смерть даже не обратили внимания.

42.

Шестью годами позже, в октябре 1898 г., в Лондоне была опубликована книга Джорджа Швайцера «Эмин Паша. Его жизнь и труды, представленные на основании его дневников, писем, ученых записок и официальных документов». В ней история Эмин Паши была впервые рассказана исходя из его собственной точки зрения.

В октябре-ноябре книга обильно рекламировалась и обсуждалась. В декабре Конрад садится за написание «Сердца тьмы».

Подобно тому, как Стенли путешествует по Конго, чтобы спасти Эмина, Марлоу в повести Конрада путешествует вверх по реке, чтобы спасти Куртца. Однако Куртц не желает, чтобы его спасали. Он исчезает во тьме и пытается уползти назад к «своему» народу. То же самое сделал и Эмин.

Но Куртц не является портретом Эмина. Напротив, все, что есть симпатичного в Эмине, можно найти в Марлоу, выступающем в конрадовской истории спасителем Куртца. Монстром же предстает спасаемый, Куртц, напоминающий как раз Стенли.

У Стенли тоже была «нареченная» Долли, которой сообщили столь желанную для нее ложь. – Весь белый мир получил ту ложь, которую хотел услышать. И получает до сих пор. Когда Марлоу в конце конрадовской истории лжет «невесте» Куртца, он делает не только то же самое, что делал сам Стенли, но также и то, что делала вся британская общественность, пока Конрад писал свою повесть. Они лгали.

43.

История любит повторяться. Осенью 1898 г. «Стенли» возвращается во второй раз, теперь под именем Китченер.²²

Генерал Горацио Герберт Китченер, прозванный «Сирдар», совершил то, что не удалось сделать Стенли. Он нанес поражение дервишам и «спас» Судан.

27 октября 1898 г. он прибыл в Дувр. Так же, как то было и в случае возвращения Стенли, собралась огромная толпа, чтобы приветствовать его. Так же, как и Стенли, он был доставлен в Лондон специальным поездом и удостоен аудиенции королевы Виктории. На обеде в его честь он выразил уверенность, что одержанная победа над дервишами открыла всю протяженность долины Нила «цивилизующему влиянию коммерческого предпринимательства».

Именно эти слова звучали в устах Стенли относительно реки Конго.

Следующие пять недель превратились в круговерть празднеств. В Кембридже, где ранее почетную степень получал Стенли, 24 ноября Китченер получил свою. В тот момент, когда в честь Сирдара был запущен фейерверк, некоторых ученых, выступивших против его награждения, в полном облачении сбросили в реку. Далее он едет в Эдинбург, где получает почетную степень 28 ноября. Затем наступает черед общенациональных празднований.

Едва ли возможна более точная копия возвращения Стенли. В том же номере газеты, где были опубликованы реклама и рецензия на книгу о дневниках Эмин Паши, на книгу, показывающую, насколько безосновательным был прошлый экстаз, – в том же самом номере снова звучит людское ликование, раздаются здравицы, эхом повторяются пустые фразы.

Мало кто ставил под сомнение победу под Омдурманом. Мало кто задавался вопросом, как это могло произойти, что на одиннадцать тысяч убитых суданцев потери англичан составили только сорок восемь человек. Никто не спрашивал о том, почему из шестнадцати тысяч раненых суданцев выжили в лучшем случае лишь единицы.²³

Тем временем на кентской ферме Пент польский писатель в изгнании прервал работу над романом, которым он был занят, и вместо этого начал писать историю о Куртце.

44.

Я выхожу на солнце, и, когда делаю глубокий вдох, горячий воздух обжигает меня. Как горячая пища в те времена, когда я был маленьким и не мог ждать, пока еда остынет, а вместо этого гасил нестерпимый жар глотком холодного молока. Где теперь тот стакан холодного молока, который так нужен для каждого вдоха?

45.

В битве при Омдурмане вся суданская армия была уничтожена, даже не сумев подойти к своему неприятелю на расстояние выстрела.

Искусство убийства на расстоянии стало европейской специализацией уже давно. Соревнование в вооружении между морскими державами Европы в семнадцатом веке привело к созданию флотов, способных решать стратегические задачи вдали от родных берегов. Их пушки могли разрушать доселе неприступные крепости, не говоря уже об уничтожении беззащитных деревень.

Доиндустриальная Европа мало что могла предложить остальному миру. Нашим основным предметом экспорта была сила. По всему остальному миру к нам в то время относились как к воинам-кочевникам, своего рода татарам или монголам. Те правили из седла, мы – с палуб кораблей.²⁴

Народы более высокой культуры, чем мы, оказывались бессильными перед нашими пушкам. Могулы в Индии не имели кораблей, способных выстоять под артиллерийским огнем или принять на борт тяжелые пушки. Вместо создания флота могулы предпочли оплачивать военные услуги европейских держав, которые вскоре оказались в состоянии захватить и сами престолы правителей Индии.

Вверху: Темная сторона Суданской кампании;

Внизу: Разум, The Graphic, 1 октября, 1898

Китайцы открыли порох в X веке и отлили первую пушку в средине XIII в. Но они чувствовали себя в такой безопасности на своей части света, что начиная с средины XVI в. вовсе отказались от участия в гонке по военно-морскому вооружению.

Таким образом, отсталая и обладавшая скудными ресурсами Европа XVI в. получила монополию на океанские корабли с тяжелыми орудиями, способные сеять смерть и разрушение на огромных расстояниях. Европейцы стали богами пушек, которые убивали задолго до того, как их противники успевали применить свое оружие.

Через триста лет эти боги уже владели третьей частью всего мира. И в конечном счете их владычество покоилось на мощи их корабельных орудий.

46.

Однако большая часть обитаемого мира в начале XIX в. находилась вне досягаемости для пушек военно-морской артиллерии.

Поэтому когда Роберт Фултон пустил первый корабль с паровой машиной по Гудзону, это оказалось чрезвычайно значимым в военном отношении открытием. Вскоре уже сотни пароходных кораблей бороздили реки Европы. В середине XIX в. пароходы начали использовать для транспортировки европейских пушек вглубь азиатского и африканского континентов. Таким образом, в истории империализма началась новая эпоха.²⁵

Это стало и новой эпохой в истории расизма. Слишком много европейцев было склонно истолковывать военное первенство как интеллектуальное и даже биологическое превосходство.

Немезида – имя греческой богини мести, наказывающей за гордость и высокомерие. Есть большая доля исторической иронии в том, что именно это имя носил первый пароход, отбуксировавший британский военный корабль вверх по Желтой реке и Великому каналу по направлению к Пекину.

Уже вскоре пароходы перестали использовать только как флотские буксиры: их оснастили собственной артиллерией. «Канонерка» стала символом империализма на всех крупных реках Африки – Ниле, Нигере, Конго – и обеспечила европейцам контроль над огромной территорией, ранее недоступной для применения военной силы.

Пароход описывали как носитель света и справедливости. Если бы создатель паровой машины смог взглянуть с небес вниз на землю, чтобы оценить успех своего изобретения, – писал Макгрегор Лэрд в своем «Повествовании об экспедиции вглубь Африки по реке Нигер» (1837), – вряд ли какое-либо иное его употребление принесло бы ему большее удовлетворение, нежели созерцание картины сотен пароходов, «несущих радостные вести «о мире и доброй воле для всех людей» в самые мрачные уголки земли, ныне полные жестокости».

Такой была официальная риторика. В битве же при Омдурмане было продемонстрировано, что канонерки также, подобно богам, обладают способностью уничтожать с расстояния, недосягаемого для противника.

47.

Вплоть до середины XIX в. характеристики легкого оружия, используемого в Третьем мире, были сопоставимы с аналогичным европейским вооружением. Стандартным оружием был гладкоствольный заряжаемый с дула мушкет с кремневым замком, изготовить который были способны и африканские деревенские кузнецы. Мушкет был устрашающим оружием для тех, кто впервые слышал звук его выстрела. Однако его дальнобойность не превышала сотни ярдов. Для его перезарядки требовалась как минимум минута. Даже при сухой погоде на десять выстрелов приходилось три осечки, если же шел дождь, то он вообще оказывался негоден.

Умелый лучник все еще превосходил стрелка из мушкета в быстроте, дальности и точности выстрела. Единственным преимуществом мушкета была его способность простреливать доспехи.

Поэтому колониальные войны первой половины XIX в. носили затяжной характер и были довольно затратными. Хотя французы имели в Алжире целую армию в сто тысяч человек, их продвижение было чрезвычайно медленным, поскольку пехотное вооружение противников особо не отличалось от их собственного.

Но с изобретением ударного капсюля мушкет стал давать лишь пять осечек на тысячу выстрелов, а нарезные стволы повысили точность стрельбы.

В 1853 г. британцы начали заменять старые мушкеты новыми энфилдовскими ружьями, дальнобойность которых достигала пятисот ярдов, а скорострельность увеличивалась в силу применения картонных гильз для пуль. Французы также приняли на вооружение аналогичные ружья. В обоих случаях первым местом их применения стали колонии.

Но это оружие все еще было медленным и сложным в использовании. Выстрел из него сопровождался дымом, по клубам которого можно было вычислить местоположение стрелка, а непрочные картонные гильзы впитывали влагу. Кроме того, чтобы перезарядить ружье, солдат по-прежнему должен был подниматься с колена.

Пруссия первая заменила свои мушкеты, заряжаемые с дула, заряжающимися с казенной части винтовками Драйзе. Впервые новое вооружение было опробовано в 1866 г. во время прусско-австрийской войны за пангерманское первенство. В битве при Садова лежащие на земле пруссаки успевали сделать из своих винтовок Драйзе семь выстрелов за то время, как австрийцам удавалось стоя зарядить свои ружья и сделать лишь один залп. Исход сражения был предрешен.