Текст книги "20 писем к другу. Последнее интервью дочери Сталина"

Светлана Аллилуева
20 писем к другу. Последнее интервью дочери Сталина

© Аллилуева С, наследники, 2021

© ООО «Издательство Родина», 2021

Ада Петрова, Михаил Лещинский. Последнее интервью дочери Сталина

От авторов

В последний день ноября 2011 года на новостных лентах информационных агентств, в программах радио и телевидения появилось сообщение о том, что в США в городке Ричленд (штат Висконсин) в возрасте 85 лет скончалась от онкологического заболевания Лана Питерс, известная в России как Светлана Иосифовна Аллилуева, единственная дочь Сталина. Журналист местной газеты Wisconsin State Journal Даг Моу сообщил, что смерть наступила еще 22-го числа, но муниципальные власти не предали этому должного значения, так как им не было известно прежнее имя одной из обитательниц дома престарелых. Этот же корреспондент поведал, что был знаком с покойной, бывал в ее очень скромной однокомнатной квартирке, где не было даже телевизора. «Это была бедная женщина, живущая на 700 долларов в месяц от государства», – заявил он.

Ее рожденная в Штатах дочь Ольга Питерс, ставшая теперь Крис Эванс, живет в Портленде (штат Орегон), где владеет небольшим магазином одежды. Она сказала, что часто общалась с матерью по телефону, ездила к ней в Ричленд, а сейчас собирается на похороны.

Все сообщения были лаконичными, лишенными эмоций, с короткими комментариями, которые в основном касались ее отца и жизни Светланы в Америке.

Для нас это горестное событие стало настоящим эмоциональным ударом, принесло ощущение потери, которое испытываешь, теряя близкого человека или душевного друга. А ведь знакомы-то мы были совсем немного и провели вместе всего лишь неделю, да и то два десятилетия назад, еще в прошлом веке. Но вспомнилось многое…

Среди дворцовых палат и помпезных храмовых врат есть за Кремлевской стеной ничем не примечательное строение с массивной дверью под железным козырьком крыльца. Когда-то здесь была святая святых: последняя квартира Сталина в Кремле. После смерти вождя комнаты сохранялись в неприкосновенности, словно холуи боялись, что Хозяин вот-вот вернется. Позже квартира стала частью Президентского архива. Здесь в строжайшей тайне и полной неприкосновенности хранятся все, или почти все, документы и свидетельства важнейших событий в жизни Иосифа Джугашвили-Сталина и членов его семьи.

Есть какая-то тайна в Кремлевском холме, отгороженном от мира то ли крепостной, то ли тюремной стеной. Злые шутки играет судьба с теми, кто воцаряется здесь. Избранные быстро забывают о том, что они тоже простые смертные, что в результате все вновь обернется ложью, предательством, разоблачениями, трагедией, а то и фарсом. Об этом поневоле задумаешься, листая тысячи архивных документов, начиная от каких-то медицинских справок и результатов анализов, частных писем и фотографий до документов, имеющих без преувеличения историческое значение.

Именно тогда обратили мы особое внимание на простенькие папки с «ботиночными» шнурками, на которых от руки было написано: «О невозвращении Светланы Аллилуевой». Слово-то какое придумали: «невозвращение». В этих папках открылась вся жизнь дочери Сталина. Архивная биография эта была, словно мозаичное панно, собрана из мельчайших деталей; детских рисунков и донесений охранников, писем родителям и расшифровок подслушанных разговоров, документов спецслужб и телеграмм дипломатических представительств. Картина получалась разнообразная, но достаточно мрачная, причем всегда: и при жизни отца, и после его смерти, и на Родине, и за рубежом.

Что все мы знали тогда об этой женщине? Да ничего. Разве что скабрезную частушку:

 
Калина-малина,
Сбежала дочка Сталина –
Светлана Аллилуева.
Вот семейка х…ва.
 

Стыдно теперь за эти «познания». В это же русло устремились и потоки изощренной лжи, вылившиеся на страницы советской прессы после отъезда Аллилуевой в марте 67-го. О чем только не писалось тогда с подачи опытных «редакторов» из КГБ! Утверждалось, что этот поступок спровоцирован тяжелым психическим недугом, неумеренной сексуальностью, манией преследования. С другой стороны предполагалось тщеславие, жажда обогащения, поиски дешевой популярности. Договорились даже до поисков сокровищ отца, якобы, спрятанных в западных банках. С годами стали появляться статьи, очерки и целые книги об этой жизни, основанные на каких-то косвенных свидетельствах, сплетнях, домыслах и мифах. И никто из этих «авторов» не видел ее, не говорил, не брал интервью.

Меж тем за рубежом были изданы и четыре ее собственных произведения, появившиеся в 90-е и у нас: «20 писем к другу», «Только один год», «Далекая музыка», «Книга для внучек». Несомненно, они много сказали о трагической судьбе ребенка, женщины, матери и жены, незаурядной личности, наконец. И все же чувствовалось, что многие главы написаны в них под влиянием настроения, момента, противоречий и метаний неуемной души. И, конечно, надо учитывать и то, что написаны и изданы они на Западе, невольно, может быть, но «подстроены» под тамошнего читателя и издательские коммерческие интересы.

Документы из секретного и поныне досье настолько потрясли, что было решено непременно найти Светлану Иосифовну и, если получится, сделать с ней телевизионное интервью. Конечно, было известно, что сделать это очень непросто. К середине 90-х она уже много лет жила на Западе, в последние годы не давала никаких интервью, поменяла имя и фамилию, тщательно скрывала не только свой адрес, но не было известно даже, в какой стране обосновалась.

Начали с поисков московских родственников. А их, к счастью, тогда было еще немало: двоюродный брат Владимир Аллилуев – сын Анны Сергеевны Аллилуевой, родной сестры жены Сталина Надежды, двоюродные брат и сестра Кира и Павел – дети Павла Сергеевича Аллилуева, родного брата Надежды, племянник Александр Бурдонский, сын Василия Сталина, и, наконец, сын Светланы Иосифовны Иосиф Аллилуев. Все они очень милые, интеллигентные, вполне состоявшиеся люди. Владимир Федорович Аллилуев – инженер, писатель, Кира Павловна Политковская (урожд. Аллилуева) – актриса, Александр Павлович Аллилуев – ученый-физиолог, Александр Васильевич Бурдонский (урожд. Сталин) – театральный режиссер, народный артист республики, Иосиф Григорьевич Аллилуев – кардиолог, доктор медицинских наук.

К величайшему сожалению, теперь многих уже нет в живых, но мы сохранили записи интервью с ними, которые представим в этой книге. То были яркие, хотя отнюдь не радужные воспоминания об истории семейного клана, чьим злым роком стало родство со Сталиным, и, конечно, о Светлане, которую, несмотря на разрыв с Родиной и семьей, помнили и по-родственному любили.

Владимир Федорович Аллилуев, единственный из многочисленной родни, продолжал поддерживать связь с двоюродной сестрой, а, точнее, она доверяла ему и переписывалась. Владимир Федорович и помог нам связаться со Светланой Иосифовной. По его рекомендации она согласилась встретиться в Лондоне, где жила тогда. И мы поехали…

Когда мы позвонили ей и сказали, что уже в Лондоне и готовы работать, она не пригласила нас к себе, а предложила встретиться где-нибудь в городе: в Кенсингтонском парке, например. Мы очень волновались, зная по рассказам ее непредсказуемый характер, крутой нрав. Ожидать можно было чего угодно. Наша героиня могла отказаться от интервью, поддавшись минутному капризу, а может быть, мы ей просто не понравимся.

Она ведь столько уже натерпелась от прессы.

В тот день поздней осени город с утра засыпало столь необычным для Лондона снегом. Конечно, на улицах и тротуарах он быстро растаял, а вот в парке еще лежал на зеленых газонах и уцелевшей еще пожухлой листве. Белым были обрамлены и золоченые ворота Кенсингтонского дворца – тогда еще резиденции принцессы Дианы. Подумалось профессионально: в парке принцессы английской встреча с принцессой кремлевской. Однако появление Светланы Иосифовны тут же разрушило этот только что родившийся очередной журналистский штамп. К нам подошла очень скромно одетая, немного сутулая обаятельная женщина, разрумянившаяся от утренней снежной прохлады. Сразу обратили на себя внимание ее открытое лицо, приветливая, почти застенчивая улыбка и большие светлые глаза. Никакой настороженности, напряженного внимания во взгляде – она была сплошное обаяние. И, как будто были знакомы сто лет, затеялся разговор о пустяках: как долетели, как устроились, что в Москве? Мы передали ей какие-то письма, посылочки, которые она, не вскрывая, сразу же убрала в сумку. Не затягивая вынужденную неловкую паузу, Светлана стала рассказывать о парке, где назначила встречу, о том, что именно здесь она любит проводить свои одинокие дни. Ничуть не смущаясь, показала на маленькую кафешку у пруда и сказала, что здесь утром она пьет чай с булочкой, а на обед – бульон с пирожком. Все самое простое, доступное. Здесь же, на аллеях парка, читает книги, кормит уток и лебедей на пруду, а вечером уезжает в свою маленькую квартирку на севере Лондона, своеобразное общежитие для пожилых людей, находящееся на попечении городских властей. Транспорт, слава богу, для пенсионеров бесплатный, а вот за жилье и коммунальные услуги приходится платить, но совсем немного. Так что 300 фунтов пенсии, которую ей назначил один уважаемый профессор из Кембриджа, вполне хватает…

Она сразу же стала выкладывать все эти подробности, будто боясь наших вопросов, неосторожного, а, быть может, и бестактного вторжения в ее частную жизнь. Она очерчивала круг, внутрь которого ступать было нельзя. Конечно, этому ее научили десятилетия, проведенные в Америке и Англии, горький опыт общения с наглой и циничной прессой. А ведь поначалу газеты восторженно писали:

«Это изящная, жизнерадостная женщина с рыжими вьющимися волосами, голубыми робкими глазами и привлекательной улыбкой, весь облик которой светится чувствами добра и искренности. «Хелло! – говорит она. – Фотографируйте, пишите и говорите обо мне все, что угодно. Как это много – сказать перед всем миром все, что думаешь…»

Через пару десятилетий те же издания стали сообщать о том, что дочь Сталина скатилась на дно, живет в ночлежке для наркоманов и алкоголиков, теряет человеческий облик. Естественно, что все эти «новости» с радостью подхватывала и наша пресса.

Мы понимали, каких усилий стоило ей решение встретиться с нами, были благодарны за это и боялись спугнуть только-только установившееся хрупкое еще доверие. Конечно, у нас и в мыслях не было когда-нибудь злоупотребить им, но все же предстояло каким-то образом добиться, чтобы она вновь перелопатила всю свою жизнь, открыла ее драмы, надежды и разочарования. Удивило, что Светлана Иосифовна не стала расспрашивать о родных, о жизни в стране. Неужели за годы скитаний она не только изменила свое имя, став никому не известной Ланой Питерс, но и отринула от себя все, что связано с землей, где родилась, была счастлива и несчастна, где упокоился прах ее родителей, бабушек и дедушек, где увидели свет ее дети? Конечно, нет. Скорее всего, это была лишь первоначальная защитная реакция от прикосновения к больному, глубинному. Потом все так и оказалось.

Однако подошло время святого для англичан ланча, и мы отправились в самый обычный лондонский ресторан. Обед был обычным, но видно было, какое удовольствие доставляют ей самые обычные блюда, как смакует она все, что подано к столу. «Давно я так не пировала», – поблагодарила в конце, и было очевидно, что это истинная правда.

Расставаясь, договорились о съемках завтра. И вновь она не захотела, чтобы мы снимали у нее дома или мы приехали за ней. «Я сама приду к вам в отель», – сказала на прощанье.

Глава первая. «Воспоминанья слишком давят плечи, как будто это было не со мной…»

Наутро перед камерой она была свежа и естественна: никакой «зажатости», жеманства, желания понравиться. И разговор начался как бы с полуслова, зацепившись за броский заголовок в одной из привезенных нами газет: «Кремлевская принцесса».

Из интервью Светланы Аллилуевой:

«Господи, какая чушь! Да не было там никаких принцесс. Здесь тоже писали, что она ела из золотых тарелок, спала на кроватях из царского дворца. Ерунда все это. Так пишут люди, которые ничего не знают, не были там. В Кремле мы все жили в строгости, в работе, в занятиях. В мое время все так называемые «кремлевские дети» очень усердно учились, кончали университеты, получали специальности. Это было важно. Кто там жил? Молотовы, Ворошиловы, Калинины и мы. У всех были довольно убогие квартирки с казенной мебелью. У нас при жизни мамы была небольшая, бедно меблированная квартира в доме, где при царе жила дворцовая прислуга. Отец был очень строг в смысле быта и одежды. Очень следил. Увидит на мне что-то новое, нахмурится и спрашивает: «Это что? Заграничное? – «Нет, нет», – говорю. «Ну, тогда ладно». Очень не любил заграничное. Никакой косметики, никаких духов, ни губной помады, ни маникюра. Ни боже мой! Какая уж тут принцесса! Я вообще очень не любила кремлевскую квартиру, даже детских воспоминаний ярких не сохранилось об этой жизни «за стеной». Другое дело – дача в Зубалово. Это была когда-то богатая усадьба бывшего нефтепромышленника. Отец поселил семью там, а рядом обосновался Микоян. Я помню Зубалово, как дом, полный любви. Они были все очень добрые, Аллилуевы. Бабушка и дедушка постоянно жили в Зубалово, а остальные приезжали: мамина сестра Анна Сергеевна, брат Павел Сергеевич, внуки аллилуевские. Нас было 7 человек детей. И все тут же крутились, вертелись под ногами. Отец был не из тех, кто любит быть один. Он любил компанию, любил стол, любил угощать, развлекать. Грузины ведь народ семейный. У отца же не было ни братьев, ни сестер. Вместо кровных родственников для него семьей стали родители, братья, сестры его жен – Екатерины Сванидзе и моей мамы. Когда я была ребенком, я очень любила своих родителей, маму больше, дедушку, бабушку, тетушек и дядюшек, братьев и сестер».

Конец 20-х годов – начало 30-х были счастливым временем для семейного клана Сванидзе – Аллилуевых. Еще все вместе, успешны, живы и здоровы. Сергей Яковлевич Аллилуев и его жена Ольга Евгеньевна встречали старость в почете и достатке, в окружении детей и внуков.

Их дочь Надежда, жена Сталина, женщина умная и дипломатичная, умела объединить очень разных и непростых родственников.

Из интервью Светланы Аллилуевой:

«С дядей Лешей Сванидзе отец познакомился еще в молодости. Тогда у Александра Семеновича была партийная кличка Алеша. Так он и остался для всех нас под этим именем. Он был европейски образованным марксистом, большим финансовым деятелем, много лет работал за границей. Я запомнила его и его жену тетю Марусю как настоящих иностранцев: так они были интеллигентны, образованны, всегда хорошо одеты. В те годы это была редкость даже при «кремлевском» дворе. Я любила Марию Анисимовну, даже пыталась в чем-то подражать ее. Она была в прошлом оперной певицей, любила приемы, веселые застолья, премьеры.

А сына своего Джонрида, Джоника, они воспитывали, в отличие от нас, как настоящего барчука. Были еще Сашико и Марико, родные сестры дяди Алеши, но я их как-то не запомнила.

Больше же всех я любила аллилуевских родственников – дядю Павлушу и тетю Аню, маминых брата и сестру. Дядя воевал под Архангельском с англичанами, потом с белогвардейцами и басмачами. Он стал профессиональным военным, дослужился до генерала. Долго работал военным представителем в Германии. Отец любил Павла и его детей Киру и Сашу.

Анна Сергеевна была на удивление доброй и самоотверженной. Она вечно переживала за семью, знакомых, всегда просила за кого-то. Отец всегда страшно негодовал на это ее христианское всепрощение, называл ее «беспринципной дурой». Мама жаловалась, что Нюра портит детей и своих и моих. Тетя Анечка всех любила, всех жалела и прощала любую детскую шалость.

Я все время хочу воскресить в памяти те солнечные годы детства, поэтому говорю обо всех тех, кто был участником нашей общей жизни».

Из интервью Киры Павловны Политковской-Аллилуевой:

«Это было веселое время. Приезжал Ворошилов, Микоян, Буденный с гармошкой, начинает играть, Орджоникидзе танцует лезгинку. Весело время проходило. Я не помню, чтобы они много пили: так винцо легонькое, кислое. По кавказской традиции и нам, детям, давали. Дедушка был не очень веселый, а вот бабушка могла взять гитару, спеть.

Сталин умел общаться с детьми, забывал, кто он и что он. Очень все любили кино смотреть наше и американское с Диной Дурбин.

В то время Светлана ладила со всеми, или черты ее характера не проявлялись. Мы всегда спали в одной комнате: ее кровать у одной стены, моя – у другой. Я всегда танцевала. Нянечка уйдет, а Светлана просит меня потанцевать. Она сидит на кровати, а я танцую под Штрауса на патефоне. Очень была хорошая девочка».

Из интервью Александра Павловича Аллилуева:

«Иосиф Виссарионович очень любил играть в бильярд. Мой отец тоже хорошо играл. И вот однажды они договорились сыграть на пролаз под столом. Обычно Сталин выигрывал, но на этот раз победил отец. Возникла курьезная ситуация. Никто не мог представить, что Сталин полезет под стол. Отец быстро среагировал и велел лезть мне, что я с превеликим удовольствием исполнил. И вдруг моя сестра Кирка возмутилась, что это нечестно, что Сталин должен лезть под стол. Все засмеялись, а Сталин громче всех. Сталин любил, когда собиралась большая компания. Бывало так, что за столом сидели маршалы Буденный, Ворошилов, Егоров, Тухачевский, здесь же наши родители и мы, дети. Такие сборища часто заканчивались большими возлияниями, а после них принято было бороться. Сложно было мериться силами с Тухачевским. Он был физически сильный человек, спортивный. Он своих оппонентов быстро укладывал. И в одной такой борьбе он в сильном подпитии подошел к Иосифу Виссарионовичу и поднял его на руках, давая понять, что он может все. Я посмотрел в глаза Сталина и увидел там такое, что сильно напугало меня и запомнилось, как видите, на всю жизнь».

Что ж, эти ребятишки могли с полным основанием декламировать пионерский лозунг тех дней: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!» Правда, детство это очень быстро кончилось. Семейный клан был разгромлен его главой. Одних уничтожили, другие отправились в ссылку и лагеря. И точкой отсчета всех несчастий стало самоубийство матери Светланы.

Из интервью Светланы Аллилуевой:

«Отец познакомился с семьей большевика Аллилуева в 1890 году, когда мамы еще не было на свете. У него была жизнь подпольщика. Ни дома, ни семьи. Четыре раза был в ссылке в Сибири, три раза убегал. Бабушка, дедушка его опекали, как родители. Они были старше. Они посылали ему в Сибирь табак, сахар. Он им писал очень нежные письма. Когда он в очередной раз вернулся из ссылки, маме еще не было 16. Она в него влюбилась.

Аллилуевы, я думаю, его жалели. Это позже стали говорить, что он великий человек. А тогда он не был никаким «великим». В нем была бездомность, неухоженность. Я очень часто думаю, почему мама в него влюбилась? Она его жалела, а когда женщина жалеет – это уже все.

Когда я была ребенком, я обожала маму, просто обожала. Мама – это было все: дом, семья. Теперь-то я понимаю, что детьми она занималась немного. Ее больше заботило наше воспитание и образование, потому что и сама всю жизнь стремилась к этому. Мое детство с мамой продолжалось всего шесть с половиной лет, но за это время я уже писала и читала по-русски и по-немецки, рисовала, лепила, писала нотные диктанты. Мама добывала где-то для меня и моего брата хороших воспитателей… Это была целая образовательная машина, которая крутилась, запущенная маминой рукой, – самой же мамы никогда не было дома возле нас. В то время, как я сейчас понимаю, женщине, да еще партийной, неприлично было проводить время около детей. Это считалось мещанством. Тетушки говорили мне, что она была «строгой», «серьезной» не по годам, – она и выглядела старше своих 30 лет только потому, что была необычайно сдержанна, деловита и не позволяла себе распускаться».

Когда мы работали в «Фонде Сталина», нам, естественно, никто не разрешал делать копии документов, но мы пошли на хитрость: снимали все на камеру, а потом делали фотокопии с экрана кинескопа. Таким образом, удалось многое привезти в Лондон и показать Светлане Иосифовне. Была там и семейная переписка между отцом и матерью, Светланой и отцом. Первое, что мы услышали от нее, когда открыли папки с документами, были слова возмущения тем, что эти глубоко личные письма хранятся в каких-то государственных архивах, что ими распоряжаются совершенно чужие люди.

А, меж тем, письма эти много могли бы рассказать об отношениях в семье, Сталина с женой, чего 6-летняя тогда Светлана помнить просто не может. Вот, например, несколько фрагментов из писем, которыми обменивались супруги, когда Сталин уезжал в «бархатный» сезон лечиться на юг.

«Без тебя очень и очень скучно, как поправишься, приезжай и обязательно напиши мне, как себя чувствуешь. Мои дела пока идут успешно, занимаюсь очень аккуратно. Пока не устаю, но ложусь спать в 11 часов. Зимой, наверное, будет труднее…» (Из письма Надежды 27 сентября 1929 года.)

«Как твое здоровье? Приехавшие товарищи рассказывают, что ты очень плохо выглядишь и чувствуешь себя. По этому случаю на меня напали Молотовы с упреками, как это я могла оставить тебя одного…» (Из письма Надежды 19 сентября 1930 года.)

«Попрекнуть тебя в чем-либо насчет заботы обо мне могут лишь люди, не знающие дела. Такими людьми и оказались в данном случае Молотовы. Скажи от меня Молотовым, что они ошиблись насчет тебя и допустили в отношении тебя несправедливость.

Что касается нежелательности твоего пребывания в Сочи, то твои попреки так же несправедливы, как несправедливы попреки Молотовых в отношении тебя… «(Из письма Сталина 24 октября 1930 года.)

«Направляю тебе «семейную корреспонденцию». Светланино письмо с переводом, так как ты вряд ли разберешь все те важные обстоятельства, о которых она пишет…

Здравствуй папочка, приезжай скорее домой фчера ритка токой пракас зделала уж очень он азарная целую тебя твоя сятанка». (Из письма Надежды 21 сентября 1931 года.)

«Здравствуй, Иосиф! В Москве льет без конца дождь. Сыро и неуютно. Ребята, конечно, уже болели гриппом и ангиной, а я спасаюсь, очевидно, тем, что кутаюсь во все теплое. За город так и не выбралась. В Сочи, наверное, прекрасно, это очень и очень хорошо.

У нас все идет по-старому однообразно – днем заняты, вечером дома и т. д. …» (Из письма Надежды 26 сентября 1931 года.)

Конечно, человека непосвященного эти письма не удивят, но для дочери, которая никогда прежде не видела переписки родителей, они значили многое. Видимо, под влиянием этих впечатлений она вспомнила фразу из разговора родителей, случайным свидетелем которого стала. Так бывает в жизни, когда вдруг в памяти всплывает какой-то эпизод из далекого и уже давно забытого детства.

Из интервью Светланы Аллилуевой:

«Ты все-таки немножко любишь меня!» – сказала мама отцу.

Меня так удивило это «немножко». Ребенку казалось, что все вокруг должны любить друг друга очень-очень. При чем здесь «немножко»? Теперь-то я понимаю, что эта фраза была продолжением какого-то большого и нелегкого разговора, каких наверняка было много в их жизни. Я думаю, что отца было терпеть очень трудно. Сдерживая себя в деловых отношениях, дома он не церемонился. Мне довелось в полной мере испытать потом это на себе. Я уверена, что мама продолжала его любить, несмотря ни на что.

Она любила его со всей силой цельной натуры однолюба. Ее сердце, я думаю, было покорено раз и навсегда. Жаловаться и плакать – она этого не терпела…

Еще я очень хорошо помню два последних дня ее жизни. 7 ноября мама взяла меня на парад на Красной площади. Это был мой первый парад. Я стояла рядом с мамой с красным флажком в руке, а Хрущев, который был рядом, все время поднимал меня на руки, чтобы лучше было видно всю площадь. Мне было 6 лет и впечатления были очень яркими. На следующий день воспитательница сказала нам, чтобы мы описали все, что видели. Я написала: «Дядя Ворошилов ездил на лошади». Мой 11-летний брат высмеял меня и сказал, что надо было написать: «Товарищ Ворошилов скакал на коне». Он довел меня до слез. В комнату вошла мама и рассмеялась. Он увела меня с собой в свою комнату. Там усадила на тахту. Все, кто жил на Кавказе, не могут отказаться от этого традиционного широкого дивана с валиками. Мама долго внушала, какой я должна быть и как себя вести «Не пей вина! – говорила она. – Никогда не пей вина!» Это были отголоски ее вечных споров с отцом, который по кавказской привычке всегда давал детям хорошее виноградное вино. Она думала, что в будущем это не приведет к добру. Между прочим, пример моего брата Василия доказал это. Я долго сидела у нее в тот день на тахте и оттого, что встречи с мамой были редки, хорошо запомнила эту. Если бы знать, что она последняя!

Все, что произошло вечером 8 ноября, я знаю только по рассказам. Был правительственный банкет в честь 15-й годовщины Октября. «Всего-навсего» отец сказал ей: «Эй, ты! Пей!» А она «всего-навсего» вскрикнула вдруг: «Я тебе не «эй»!» – встала и при всех вышла из-за стола. Потом Полина Семеновна Молотова, с которой они вместе ушли с банкета, рассказывала мне: «Казалось, что она успокоилась. Она говорила о планах, о занятиях в академии, о будущей работе». Полина Семеновна приглашала ее к себе, чтобы не оставлять на ночь одну, но мама отказалась и ушла… Тетки потом говорили мне, что причиной ее самоубийства стала какая-то болезнь, причинявшая постоянные головные боли, глубокая депрессия…»

Конечно, то, что рассказала Светлана Иосифовна, это наиболее «мягкий» вариант происшедшего на том злосчастном банкете. Скорее всего, это версия ее отца, принятая в семье. На самом же деле воспоминаний об этом событии и его толкований масса. Одни говорят, что он кидал в нее хлебным мякишем и корками апельсина, другие припомнили, что прилюдно созванивался с какой-то женщиной и, вызвав машину, уехал к ней, третьи считают, что это было обострение психического расстройства. Есть еще и совсем уж невероятная версия, что она должна была застрелить Сталина, но не смогла и покончила с собой. Так или иначе, Надежда ушла домой и там застрелилась из пистолета, подаренного ей братом Павлом.

Из интервью Светланы Аллилуевой:

«Никто не мог понять, как же она могла это сделать. Мама была человек очень сильный, организованный. Она выросла в семье революционеров-подпольщиков, была рядом с отцом на Гражданской войне, работала в секретариате Ленина. Ей был всего 31 год. Ужасно. Отец считал это предательством. Нож в спину. Тут же начали шептать, что это он ее убил. Так и до сих пор идет. Но мы в семье знаем, что это не так. Ему было очень трудно. Он вдруг начинал говорить: «Ты подумай, у нее был маленький такой пистолетик. Павел нашел, что подарить». Смерть мамы его подкосила. Родственникам говорил: «смерть Нади искалечила меня навсегда». Это действительно было так. Он лишился доверия ко всем».

Из интервью Александра Аллилуева:

«Спустя годы моя мать рассказывала мне, что никто предположить не мог, что дело закончится стрельбой. Надежда Сергеевна собиралась поехать с детьми к родственникам в Ленинград. Подоплеку этого она не раскрыла, а только отдала своему брату, а моему отцу, с которым была очень близка, какой-то маленький сверток и сказала: «Вот меня не будет, я не хотела бы, чтобы кто-то туда лазил».

Когда случилась эта страшная трагедия, папа пришел домой и спросил маму о свертке. Открыли и увидели письмо. О нем наша семья молчала много лет. Обращаясь к отцу и маме, Надежда Сергеевна писала, что она принимает решение уйти из жизни, так как не видит другого выхода. Иосиф ее замучил, он достанет ее всюду. Он совсем не тот человек, за которого себя выдает, за которого они его принимали. Это двуликий Янус, который переступит через все на свете. Надежда Сергеевна попросила принять участие в детях, особенно позаботиться о Василии, мол, Светлану он и так любит, а Василия жучит.

Родители были потрясены. Мама предложила показать письмо Сталину, но отец категорически не согласился и сказал, что письмо надо сжечь. Так и сделали. Много лет они молчали об этом письме и только лишь после войны, когда мама вышла из лагеря, она рассказала мне и Кире».

Официально причиной смерти жены Сталина был объявлен аппендицит. Похороны были устроены, что называется, по первому разряду: с некрологами и статьями в газетах, всенародной скорбью и шествием траурного кортежа через центр Москвы. 9 ноября попрощаться с матерью привезли Светлану и Василия. Светлана Иосифовна говорит, что это стало самым страшным воспоминанием ее детства. 6-летнюю девочку заставили подойти к телу матери и поцеловать холодный лоб. С громким плачем она убежала. До сих пор доподлинно неизвестно, прощался ли с Надеждой Сталин. Одни утверждают, что он подошел, поцеловал жену, а потом оттолкнул от себя гроб, другие говорят, что его перепутали с Алешей Сванидзе, а Сталина, мол, вообще не было на похоронах, да и на могилу он никогда не приходил.

Из интервью Владимира Аллилуева:

«У многих членов нашей семьи, и у меня в том числе, было убеждение, что обида на Надежду за самоубийство была так глубока, что Сталин никогда так и не приходил на ее могилу. Но оказалось, что это не так. Сотрудник охраны Иосифа Виссарионовича Алексей Рыбин, бывший рядом с ним долгие годы, рассказал мне, что в октябре 1941-го года, когда судьба Москвы висела на волоске и правительство готовилось к возможной эвакуации, Сталин приехал на Новодевичье кладбище проститься с Надеждой Сергеевной. Он же утверждал, что Иосиф Виссарионович периодически приезжал на Новодевичье и подолгу молча сидел на мраморной скамье около памятника. В стене монастыря напротив захоронения была даже прорублена для него небольшая калитка».

Из интервью Светланы Аллилуевой:

«Я думаю, что смерть мамы унесла из его души последние остатки тепла. Он освободился от ее смягчающего присутствия, так мешавшего ему. Я думаю, что с той поры он окончательно укрепился в том скептически недоброжелательном взгляде на людей, который был свойственен его натуре».