Текст книги "Метро 2033. Дворец для рабов"

Глава 6

Блики от костра плясали по некогда величественным колоннам, закопченному мрамору и изгвазданному полу. Бордовая дорожка и квадраты кое-где еще проглядывали на фоне более светлого камня, но приходилось внимательно присматриваться, чтобы понять рисунок. По нескольким плитам прошли отвратительные ветвистые трещины. С дугообразной арки рядом свисал соплей жировой нарост. И только круговые светильники, врезанные в потолок, все еще выглядели величественными. Из куполообразных возвышений, раньше подсвеченных огнями, а теперь темных, словно забытые былыми почитателями небожители, смотрели на погрязших в нищете и разрухе людей изображения тех, кто, несомненно, жил в гораздо лучшем, мирном, времени.

Наверняка для поколений, выросших в московской подземке и не видевших прежней жизни, метростроевцы, создавшие подобную красоту, должны были стать если не богами, то представителями некой высшей расы. Увы, но маяковцы, как называли себя несколько сидящих у костра мужчин, вели себя хуже варваров, за-ради развлечения разрушающих прекрасные античные статуи и храмы.

– Даже мерин сивый… желает жизни изящной и красивой. Вертит игриво хвостом и гривой. Вертит всегда, но особо пылко – если навстречу особа-кобылка. Еще грациозней, еще капризней стремится человечество к изящной жизни, – процитировал Данька.

– Эйто чеготь такое-то? – спросил сосед по костру: сутулый и ничем не примечательный мужичок с хитрым и каким-то недобрым, подозрительным прищуром узких темных глаз.

– Стихи, – пожав плечами, ответил Данька. – Маяковского. Это по чьему имени эту станцию назвали.

– Некрасивые какие-то, – поморщился мужичок.

– Я просто неправильно читаю, – повинился Данька. – Мне, признаться, Есенин гораздо больше нравится, а еще Ахматова и Окуджава, но станций метро для них не выстроили, увы.

– А вы нездешние, чай, – отозвался еще один мужик, сидящий напротив. Он не спрашивал, утверждал. Уж слишком отличались и Тим, и Данька от окружающего народа.

– Нет, мы… – начал было Данька, но Тим вовремя наступил ему на ногу.

– Ой, извини, – тотчас сказал он, но друг уже понял, что едва не сболтнул лишнего.

То, что просто не будет, они поняли, когда вышли на станцию. Похоже, здесь не было ни главы, ни кого-нибудь еще, облеченного властью. По этой причине и пускали сюда всякого пришедшего, в том числе и вооруженного.

Жители станции бедствовали – это бросалось в глаза, удивляло и злило одновременно. Будь воля Тима, они к костру этому не подсаживались бы и не участвовали бы в разговорах. И так ведь ясно было: ловить на этой станции нечего. Люди – бледные, грязные, опустившиеся, – казалось, не выживали, а доживали положенный им наверняка недолгий век. Особенно удручала разносящаяся повсюду вонь давно не мытых тел.

«Как они только еще не передохли здесь от той же чумы, крыс-то тьма-тьмущая в тоннелях», – думал Тим, стараясь не слишком морщиться.

Однако информация была нужна как воздух, и им даже посчастливилось кое-что узнать о гораздо лучших местах, в которые здешние обитатели отчего-то не стремились. На прямой вопрос Даньки по этому поводу они получили не менее прямой ответ: «А зачем?»

Маяковцев все устраивало! Они не хотели ни жить лучше, ни что-нибудь делать для собственных детей. Даже у Тима, никогда не отличавшегося чадолюбием, в том числе и по причине собственного невеликого возраста, внутри все обрывалось, когда он видел полуголых, худых, явно недокормленных подростков, снующих то тут, то там в поисках милостыни. Хрупкие бледные тельца, по которым можно изучать анатомию, непропорционально большие головы. А еще они сплошь были бесцветными: с блеклыми, прозрачными глазами и паутинкой тонких, седых волос.

– Дети подземелья, – проговорил Данька.

– Ужас и кошмар, – откликнулся Тим. В поселке иногда рождались такие дети, но нечасто. На умственных способностях, к счастью, это не отражалось, и их считали нормальными.

А еще Данька едва не пристрелил какую-то мамашу, потребовавшую от него плату за то, что слишком пристально смотрел на ее «дитятю». Как выяснилось, вместо денег здесь ходили патроны, и для Тима и Даньки – пришельцев из теперь уже неясного откуда-то – подобное казалось еще большей дикостью.

«Разве не должны люди, объединенные одной общей бедой, помогать друг другу просто так? – размышлял Тим. – Хороши были бы патрульные, требующие плату за защиту с мирного населения! А поварихи, их кормящие, – за еду. А врачи – за оказание помощи. А…»

Когда Данька в резкой форме послал тетку подальше, та развопилась, что «она же ж мать», а потому хочет для своего ребенка самого лучшего и не позволит смотреть на него «всяким извращенцам с их похабными фантазиями».

Тим тогда и сам едва удержался, чуть не вскинул автомат, услышав обвинение в педофилии, и неожиданно для себя самого пошутил: «Не же ж мать, а еж мать».

«О! Точно! – поддержал его Данька. – Еж мать, самая настоящая!»

Визгу было много, зато удалось как-то разрядить обстановку. Рядом начали притормаживать невольные свидетели перебранки и злословить.

«Да какая ты мать? – выкрикнул кто-то. – Нормальная не рожала бы. Лучшего она хочет, оглянулась бы по сторонам! Хабалка!»

«Нормальные давно в Ганзу подались», – согласилась другая, одетая немного лучше остальных.

Тетка переключилась на них, и друзьям удалось уйти на другую сторону станции. Тогда и подсели к этому костру, тем более находились возле него не только маяковцы, но и челноки, многое знающие о метрополитене и бороздящие его из конца в конец.

Они и поведали… всякое. Про фашистскую погань, расположившуюся на соседней строенной станции – Тим не поверил бы в возможность подобного, если бы сам не увидел прохаживавшегося по платформе офицера. Выглядел ублюдок откормленным и лоснящимся в сравнении с прочими жителями «Маяковской», самодовольным настолько, что его немедленно захотелось пристрелить или избить до кровавых соплей. О сверкающем «граде на холме» – Полисе, который в отличие от мифического «Изумрудного города» не являлся красивой сказкой, а располагался совсем рядом. Вот только путь к нему вел через проклятый Рейх.

Еще существовало Содружество кольцевых линий или – с легкой руки кого-то, знавшего историю, – Ганза. Оно располагалось совсем рядом, гранича с «Маяковской», но Тим не рвался туда по одной простой причине: от того, кто жирует, когда в двух шагах творится подобное, точно не стоит ждать ничего хорошего.

– Да я так… просто, – заметил мужичок. – Больно не похожи вы на местных. Даже при том, что сталкеры.

Тим вновь вынужденно толкнул Даньку, едва не ляпнувшего: «А это-то кто?»

– Да чтоб тебя, – ругнулся тот, расплескав чай.

Женька оказался прав: в метрополитене царила сплошная междоусобица. Причем станции не только заключали союзы, торговали, но и воевали между собой, движимые некими идеологическими причинами, а не простым желанием выжить. Ладно бы, шла банальная битва за ресурсы – с подобным еще можно было бы примириться, но уничтожать друг друга из-за идей ушедшего двадцатого столетия, уже однажды собравших кровавую жатву?.. Тим отказывался понимать подобное наотрез.

– Ничего-ничего, – успокоил мужик, подливая кипяток из закопченного и погнутого в нескольких местах чайника в помятую кружку Даньки, купленную в единственном торговом киоске «Маяковской», расположенном в центре зала.

Жаль, никто в поселке не подумал, что, кроме сухпайка и фляг, им может понадобиться хотя бы посуда. Да и по поводу одежды стоило решать: и в костюме радиационной защиты, и в армейских комбинезонах они, казалось, слишком отличались от местных жителей. Следовало прикупить всякого барахла, благо патроны имелись, но, конечно, не здесь.

– А скажи-ка, дядя, – стараясь выглядеть как можно беспечнее, даже простецки, сказал Тим, – где здесь ближайший базар?

– Который рынок? – хитро сощурился тот. – Иди на «Проспект Мира», не ошибешься. Тут всего-то один перегон до Кольца. У тебя документы наверняка в порядке и визы проставлены, – с усмешкой предположил он. – Ваш брат-сталкер – мужик крутой. А если хочешь, дуй напрямки. Ты, наверное, город наверху как свои пять пальцев знаешь.

Ох и не понравились Тиму его слова. Он покосился на стоявших у входа в тоннель, ведущий на станцию «Белорусская», дюжих бойцов в сером камуфляже, вооруженных модернизированными автоматами с короткими прикладами, и предпочел промолчать. На бойцов им указали как на типичных ганзейцев и посоветовали напроситься идти вместе с ними. Только Тиму эта идея не понравилась.

Возможно, им действительно стоило бы двигаться по поверхности, жаль, карты Москвы не имелось. Впрочем, удача могла улыбнуться им снова, но вот твари, поселившиеся в пустых домах, представляли немалую угрозу. Судя по рассказам, они были отнюдь не тупыми волкодлаками, а хитрыми и умными стайными хищниками. В небесах кружили самые настоящие драконы из старинных легенд или, если прозаичнее, мутировавшие из голубей и ворон. Из столичных парков и скверов тянули узловатые сучья черные кряжистые деревья. Ходили слухи, будто ясными ночами, когда над городом встает полная луна, они способны перемещаться и хватать зазевавшихся мутантов и людей.

В Москве обитало немереное количество разных видов, и радиационный фон был гораздо выше, чем в местах, откуда пришли Тим и Данька. Парни-то могли выходить из бункера не только ночью, но и в дневные часы, когда было пасмурно, да и костюмы надевали, большей частью следуя поговорке: береженого бог бережет. Опять же, травы на болоте собирали. Попробовал бы хоть кто-то таскать съестное из города наверху.

– Еще как тащат, – заметил челнок, сидящий возле Тима, и тот вздрогнул.

«Я разве задал вопрос вслух? – кольнула неприятная мысль. – Дядька рассказывал о химии, развязывающей языки. Возможно, некто из этих людей подмешал ее в чай?..»

– Так радиация же, – сказал Данька, и Тим понял, что спрашивал отнюдь не он, просто «мысли у дураков совпадают».

– Да ну, – челнок беспечно махнул рукой. – Счетчик не зашкаливает, и хорошо. В том же Битцевском лесопарке всякие корешки собирают с травками. Грибы подземные, опять же, произрастают там, где и до всей этой катавасии собирать еду не стоило бы. Город наверху не один век стоял, а когда промышленностью обзавелся, так и вовсе отравил все вокруг, и вглубь в том числе.

– Не знал, – признался Тим.

– Или ты думаешь, крыски, которых в пищу употребляем, не жрут без разбору все, что находят? А свиней грибами кормят – теми самыми, которые вряд ли в чистом черноземе произрастают. Ну, и коренья – я о них уже упоминал. От некоторых глюки в голове прям аховые. Или вот… есть такие грибы…

– Оттого и дети у вас – сплошь альбиносы, – буркнул Тим, которому совсем уж не понравилось, в какую сторону вильнул разговор.

– А у вас разве нет? – прищурился челнок.

– У нас на станции меньше, – поспешил выручить их обоих из беды Данька.

– А… – усмехнулся маяковец, сидящий напротив и тщательно прислушивавшийся к беседе. Временами он вставлял слово-два, но предпочитал не обращать на себя внимания. – Просто не добралось до вас еще. Станция глубокого залегания? Вы откуда родом, пацаны?

Ничего придумать Тим не успел.

– С окраины, – расплывчато ответил Данька. – Очень далекой.

– А к нам какими судьбами?

– Да как обычно: на других посмотреть, себя показать.

– А… ну, дело хорошее. – Челнок обвел взглядом станцию и раскинул руки, словно хотел заключить ее всю в объятия: – Смотри! Не обляпайся только, гы… – И громко, икая и подхрюкивая, захохотал.

– Эй… – Резкое движение на краю поля зрения привлекло внимание. Тим обернулся. На границе тени и пляшущего света костра стояла худая и бледная девчонка в застиранном сером платье, кое-где истершемся до дыр.

Тим пожал плечами и отвернулся. Она наверняка приняла его за другого.

– Эй, ты!.. – с этим гораздо более громким зовом в спину прилетел небольшой камушек.

– Да что такое-то?! – раздражение проникло в голос, Тим даже не стал его сдерживать. – Какого лешего тебе надо?

– Иди-иди, – толкнул его в плечо сосед по костру и сально ухмыльнулся. – Гусары гетерам не отказывают.

Вставать не хотелось, как и оставлять Даньку одного: вдруг ляпнет лишнего. Хотя и без этого засветились они, похоже, по полной.

Девушка сделала недвусмысленный жест рукой, поманив его к себе.

– Иди уже, ведь не отстанет, – фыркнул челнок, и его взгляд не понравился Тиму еще сильнее. Тем не менее встать пришлось.

Три, четыре, пять шагов – хватит. Дальше, чем на десяток, Тим решил не отходить – чтобы увидеть находящихся у костра людей, было достаточно повернуть голову. Те сидели мирно, разговаривали, и, похоже, его присутствие пока не особо требовалось. Челнок вдруг бросил в его сторону взгляд, выставил руки назад, перенеся на них вес тела, и рассмеялся. Девушка продолжала идти, но парень остановился и предупредил:

– Дальше я не пойду.

– Почему?! – Она удивленно приподняла практически отсутствующие брови и слегка покраснела, как почудилось Тиму – от злости и возмущения. Голос у нее оказался высокий и некрасивый – словно жестянка бряцает по стеклу. Лицо не казалось уродливым, но и привлекательными ее черты не были: слишком тонкие, будто нарисованные штришками. Волосы – прямые, ломкие и очень светлые, но не бесцветные, как у детей, – спускались чуть ниже плеч сальными, давно не мытыми сосульками. Маленький носик задирался кверху, расширялся и закруглялся на кончике. Живи она в поселке, наверняка за ней закрепилось бы необидное прозвище Кнопка.

Если бы Тим взялся нарисовать ее – а он умел, и вроде бы даже неплохо, – не брал бы нос в расчет вообще. Бледные, слишком тонкие губы, почти не выделяющиеся на бледном худом лице со впалыми щеками, казалось, вообще отсутствовали. Издали так точно: рот имелся, губы – нет.

– Потому, – начал сердиться Тим. Не объяснять же элементарные вещи: они не знакомы, он не доверяет ей и не собирается.

Нитевидные брови пшеничного оттенка взлетели еще выше, отчего по низкому лбу пошли волны морщин. Из-за них девчонка показалась старше, чем он думал, – чуть ли не старухой, но только на короткий миг, затем морок развеялся.

– Хм… – протянула она. – Странно, никогда не подумала бы, что ты такой затейник.

То ли слово она выделила как-то по-особому, то ли Тим уловил приданный ему контекст, но неприязненно поморщился: его словно в грязи вываляли.

– Хм… – повторила она.

А вот ее подбородок, пожалуй, удалось бы назвать выдающимся – единственная деталь, приковывающая к себе внимание. Тим еще не встречал женщин с раздвоенными подбородками. Глаза необычного сиреневого оттенка прожигали его насквозь – большие, внимательные и… злые.

– Не хочу, – наконец, нашел он самое доходчивое и в то же время туманное объяснение.

– А… – протянула она. – Ты этот… эксгибиционист?

– В смысле? – удивился Тим. Во-первых, тому, что девчонка вообще произнесла без запинки столь мудреное слово. Во-вторых, почему его этим словом оскорбили, хотя Тим не давал ни малейшего повода.

– Тот, кто любит сношаться у всех на виду.

– Фух!.. – Тим усмехнулся. – Я к подобным субъектам не отношусь.

Девчонка поджала губы, задумалась на миг, а затем, видимо, приняв какое-то решение, принялась расстегивать платье. – Ладно, не важно. Поможешь?

– Ты чего?!

– Только не строй из себя целку, вернее, девственника, – девчонка хихикнула. – Тридцать патронов, а там и тебе хорошо будет, и мне неплохо.

Недлинная юбка поползла выше, показывая худые ляжки.

– Может, все же поможешь?

– Да пошла ты! – Тим поморщился, отступая. Он никогда не относился к тем, кто вел целомудренный образ жизни, к ханжам тоже себя не относил, но столь дикая ситуация выбила его из колеи. Еще никогда ему столь настойчиво не предлагали себя и не пытались выставить его животным, которому не важно, с кем совершать половой акт.

Девчонка сделала попытку приблизиться, в нос тотчас шибануло запахом пота в смеси с чем-то кислым и соленым. Тим отшатнулся, выставив вперед ладонь.

– Ты по мальчикам, что ли? – не поняла она.

– Я по тем, кто мне симпатичен! – прорычал Тим, окончательно зверея.

– Надо же, какой разборчивый. – Она фыркнула, оправила юбку и, пожав плечами, развернулась, чтобы уйти. Останавливать ее или окликать Тим не горел ни малейшим желанием.

– Ценой не сошлись? Понимаю, – покивал челнок, когда Тим вернулся к костру и недосчитался маяковца. Вроде бы и сидел только что здесь, а куда-то запропал. – Сколько запросила-то?

– Тридцать патронов.

Челнок присвистнул.

– За такую плату спокойно на «Китай-городе» можно кралю снять, причем не из самых плохих… А здесь еще заразу какую подхватишь. Ну их на фиг, шлюх здешних.

Тим не стал ни соглашаться, ни спорить, ни выспрашивать, как люди дошли до такой жизни. Та же Аленка могла дать в глаз за один лишь косой взгляд, а эта откровенно предлагала себя и не видела в том ничего унизительного. Пожалуй, даже наоборот: униженным и облитым невидимыми, но от этого не менее липкими и противными помоями почувствовал себя сам Тим.

– А мужичок здесь сидел, – сказал он. – Куда делся?

– Отлить, наверное, – пожал плечами челнок.

– Так это ж Бурый, – заметил кто-то. – Он вообще мутный тип, всегда возле путников трется.

– А потом эти путники пропадают? – то ли пошутил, то ли, наоборот, спросил абсолютно серьезно челнок.

– Да всякое бывает, – ответил сидящий напротив старичок с седой косматой бородой и округлой лысиной, обернувшись.

Тим тоже поднял взгляд, но, конечно, ушедшего маяковца не заметил. Зато его внимание привлекла совсем иная картина. Стоящие раньше возле самого входа в тоннель ганзейцы теперь толпились ближе к костру, на перроне, а рядом с ними терлась посланная подальше девчонка. Ничего удивительного, конечно: не вышло с одним, пошла искать нового клиента, а то и клиентов. Однако что-то казалось странным.

Ганзейцы на «Маяковской» выглядели чем-то инородным, как, впрочем, и недавно виденный фашист. Слишком чистые и холеные, они распространяли вокруг себя волны спокойной уверенности, а Тиму представлялись сытыми хищниками, позволяющими ходить рядом всякому жвачному сброду, который считали за еду. Опасно блестели автоматы и поясные ремни. Широченный мужик оглядывал станцию таким пренебрежительным взглядом, принимая при этом напыщенный, самодовольный вид, что вряд ли являлся рядовым бойцом. Ногу он отставил в сторону, а большие пальцы рук заложил за начищенный до блеска пояс.

Трое, находившиеся рядом, наверняка являлись его подчиненными. Правый – ниже на полголовы и худой как щепка, зато кепи на бритой голове носил, словно корону. У левого на носу сидели круглые очки без стекол, придающие ему вид лихой и слегка придурковатый. Похоже, сослуживцы тоже не считали его кем-то выдающимся, потому во время разговора то шутливо похлопывали по плечу, то тыкали в бок. Зато третий выглядел совершенно обычным. На полголовы ниже длинного, не такой широкий, как главный группы. Он не сутулился, как очкарик, и вместе с тем не выказывал пренебрежения всем и каждому. Напоказ себя, сверкая амуницией, не выставлял, позы принимал спокойные, но не демонстративно закрытые вроде скрещенных на груди рук. Не веди себя столь вызывающе первый ганзеец, главенство группой Тим отдал бы ему. Просто не мог поверить, будто подобный человек позволил бы так вести себя собственным людям. И именно он беседовал с девчонкой, причем делал это бегло, серьезно и с легкой заинтересованностью, читающейся на лице.

«Точно не о половом акте за патроны они договариваются», – понял Тим. Было еще что-то, кажущееся странным, но он пока не мог понять.

Широченный ганзеец пробурчал под нос длинную фразу, показавшуюся руганью. Девчонка бросила в ответ пару слов и снова вернулась к разговору. Она все меньше походила на дешевую проститутку с нищей станции, а когда подняла лицо и прямо взглянула на Тима, по позвоночнику того прошел холодок.

– Пожалуй, пора, – сказал он беседовавшему о чем-то с челноком Даньке.

– Ну… пора так пора, – развел руками тот.

– Бывает, – мужик протянул широкую ладонь с толстыми короткими пальцами, оканчивающимися квадратными ногтями. – Доброго пути. Я и сам бы не советовал вам тут останавливаться. Народ здесь… всякий. – Предупреждение так и читалось в его словах, но Тим не понял, являлось ли оно еще и угрозой.

Они поднялись одновременно. Никто не стал задерживать их. Вход в тоннель находился всего в нескольких шагах, но прежде чем спуститься, Тим демонстративно перезарядил автомат.

– Ты чего? – не понял Данька.

– Чтобы никто не увязался.

Выход с «Маяковской» на поверхность оказался заварен, либо же им просто так сказали, намереваясь срубить плату за проход. Никогда в жизни не торговавшийся ни с кем Тим не разбирался в намеках и, разумеется, постоянные подмигивания маяковца принял за нервный тик. Идти к фашистам не было ни малейшего смысла: договариваться с ними о чем-либо Тим не собирался, а зачистить целых три станции вряд ли сумел бы. Не хватило бы не только боекомплекта и скорости – вряд ли твари в человеческом обличье стояли бы и ждали, пока их положат, – но и решимости. Руки, привычные наводить оружие на волкодлаков и хищников помельче, могли и дрогнуть, если бы в прицеле возник человек. Путь их лежал к «Белорусской», а там наверняка отыщется дорога наверх, не к ганзейцам же на поклон идти.

– Сдается мне, уходить нужно, – пробормотал Данька.

– Угу. – Тим поправил на плече ремешок от автомата. – Подальше отсюда.

– Нет, я про вообще, – произнес тот хмуро. – Жаль, мы сразу назад не повернули, как только потеряли Макса. Тогда могли еще выйти к своим.

– Или полечь. Да и о чем мы расскажем дома? Подошли к порогу, заглянули в окно и убрались подобру-поздорову? Зачем только шли столько? К тому же Макс в этом случае погиб явно зря.

– Любая смерть – всегда зря, – произнес Данька. – Тот, кто говорит иначе, – бессовестный идиот.

Они в нерешительности остановились у самого входа в тоннель. Казалось, тьма в нем живет своей собственной жизнью. Сгустки переползают от стены к стене, замирают, свесившись с потолка, только и ждут появления кого-нибудь теплокровного, чтобы погреться. Да и не тоннель это никакой, а зев огромного монстра, того самого червя, изображение которого видел Тим.

– Тимур, – давно Данька не называл его полным именем, – если случится так, что я не выберусь…

– Ну-ка заканчивай! – разозлился Тим. – Мне только подобных разговоров не хватало, тем паче говоренных-переговоренных уже.

– Это-то да… – невесело усмехнувшись, сказал Данька. – Еще в то первое патрулирование, помнишь?

– Еще бы не помнить, – ледяной ком, сформировавшийся в груди, стоило другу заговорить о смерти, стал потихоньку таять. Семь лет назад, только-только начав выходить в поселок наверху, они вдоволь надавали поручений друг другу. Родька, влюблявшийся чуть ли не каждую неделю, причем каждый раз в новую девицу, настаивал, чтобы именно очередной Лене, Вике, Даше или Кате друзья передали его намерение жениться. Погорев на подобной просьбе однажды – группа задерживалась, а добродушный Максим возьми и ляпни Маринке Медиковой о чувствах Родьки, – больше о подобных глупостях не просил.

«Родька, – Тим устало потер глаза, – хорошо, что он выжил, и еще лучше, что ранен и потому не пошел со мной. Останется хоть кто-то».

Думать о Женьке как о друге Тим больше не мог, хотя где-то в душе простил предательство уже давно: как только потерял Максима.

– Тебе бы поспать.

– Не здесь! – Тима аж передернуло от этой идеи.

– Сейчас в тоннель зайдем, отыщем какую-нибудь нишу, я подежурю, – предложил Данька.

– А сам?..

– На том свете покемарю, – он явно пошутил, но Тим, уже было начавший движение, замер.

– Все. Хватит! Мы остаемся здесь, и пусть нас во сне зарежут обоих. Заканчивай каркать!

– Нервный ты какой-то, – покачал головой Данька и первым шагнул во тьму. – Догоняй, командир.