Текст книги "Фото на развалинах"

– Последнее, что я читал, была муть о Святом Граале. Толстенная такая книженция, но ничего особенного, – продолжил я спокойно.

– Почему, почему я не такая, как все? – Мать яростно, нервными движениями смяла сигарету в пепельнице так, что невыкуренный табак из неё полетел во все стороны. – Неужели я нужна только для того, чтобы уколоть меня побольнее? За что, за что?!

Она вскочила и бросилась в спальню.

– О том, что можно найти Грааль и будет полное счастье, – закончил я себе под нос.

Дверь спальни громко хлопнула.

Мама не станет искать Грааль. Она снова достанет бутылку. Если разобраться, Грааль ей не нужен. Как не нужен и я. А нужен – повод, чтобы расстроиться и выпить. Я много читал про такие психологические штучки. Иногда я думаю, что вообще прочёл непозволительно много для своего возраста. Как говорится, меньше знаешь – крепче спишь.

С этой мыслью я выключил на кухне свет и отправился в комнату. Перед тем как лечь, глянул на второй корпус. Наташино окно не светилось.

* * *

Я хожу в школу только тогда, когда мне это надо самому. Когда уроки интересные или чтобы из дома смотаться. Словом, когда есть причины идти. И когда эти причины есть, мне ничто не помешает.

За ночь мой организм окончательно сдался, к утру я температурил и не мог дышать носом. То есть имел вполне официальный повод остаться дома и полдня валяться в постели. Но, обдумав вчерашнюю ситуацию, я решил, что идти на уроки надо. Чтобы нанести удар по престижу историка. Как это сделать, я ещё не знал, но сделать это было необходимо. Превентивно, так сказать. Опустить его в глазах Наташи как можно ниже и потом уже жить спокойно…

Идти я решил ко второму уроку, потому что первым была физкультура – не ключевой для моего возможного будущего предмет. Вместо тупого бегания за мячом я остался в тишине комнаты и, включив компьютер, рассматривал снимки Наташи. На нескольких она позировала мне, как бы ради прикола. Я пролистал на компьютере эти снимки. Была в них, как это говорят, энергетика. Но не вообще энергетика, типа фиг знает что, а активизация именно для меня. Посмотришь на кадры, где Наташа улыбается, – и вот уже болезнь затихла.

Наверное, если бы Наташа стала моей девушкой, я вообще бы ничем не болел. И никогда не расстраивался. Не было бы ни досад, ни обид, ничего… Только радость.

Я попытался представить, как это – постоянно радоваться. Но не получилось. Что-то жало и мешало в груди. Естественно, сейчас оснований быть счастливым у меня не так уж много. Ну ничего, разберусь с неожиданно нарисовавшимся соперником, и всё будет гораздо лучше…

Пришёл я в школу немного более бодрым, чем проснулся. Вторым уроком была литература, которую вела пышная телом, носатая, чуть картавая учительница, которую вдобавок звали Анна Ивановна. В общем – ожившая гравюра императрицы Анны Иоанновны. От смеха можно лопнуть. Учительница что-то вдохновенно вещала, а я размышлял о том, как бы подгадить историку. Ну и рисовал, конечно. Сначала – расстрел итальянских патриотов-гарибальдийцев. Главный патриот – Виктор Валентинович – уже лежал в луже крови, сражённый моей пулей, пулей реакционера. Сходство было весьма отдалённое, но я не успокоился. Дальше я набросал пленение итальянских солдат под Сталинградом, хотел было нарисовать Карбони, со слезами на глазах вымаливающего у меня, советского солдата, прощение, но тут на меня обратила внимание Анна Ивановна. Задала вопрос и втянула в длинную бессмысленную дискуссию.

Следующим уроком была история, ради которой я вообще пришёл в школу. Пока мы брели с первого этажа на третий, Наташа трепалась с Алиской о Викторе Валентиновиче. Не то чтобы я специально подслушивал, но они так громко об этом говорили, что не услышать было невозможно.

– Вите нравится сиреневый цвет, – сообщала Алиска. – Я в журнале читала. Оказывается, мужчины в тридцать лет предпочитают сиреневый и тёмно-зелёный цвета. Потому что… – Алиска задумалась. – Ну, в общем, им нравится. Там так написано было.

– Давай спросим, – предложила Наташа, поправляя джинсовый пиджачок. Пиджачок был тёмно-бордовый и нравиться историку, по версии Зелениной, не мог.

– Давайте я спрошу, – предложил я ехидно.

– Фёдоров! – Наташа остановилась и тормознула меня, ухватив за рюкзак. – Только скажи Вите какую-нибудь гадость, и я тебя покалечу.

– Ты что, Титова, влюбилась? – уточнил я.

– Тебя это должно волновать? – спросила Наташа. – Правильно, не должно. Но я предупредила!

Я промолчал, и Наташа, резко повернувшись, пошла в класс, а вместе с ней и Алиска, бросившая мне через плечо:

– И чего ты на него окрысился?

Да, нужно было действовать… Только как – я всё ещё не знал. К тому же вдруг почувствовал себя довольно мерзко. Видимо, температура снова начала подниматься. Что ж, это в моём стиле! Чуть промочу ноги, замёрзну, так жди соплей, а то и ангины. Никакого иммунитета. Хилое городское дитя…

Я порылся в рюкзаке, достал носовой платок и затолкал в рукав свитера.

Улыбка на лице Виктора Валентиновича сегодня была ещё шире, чем вчера. Как будто он смертельно по нам соскучился и наконец-то – вот радость! – увидел. Сегодня мне предстояло лицезреть его аж два урока подряд, так как три часа истории у нашего класса скомпонованы в два дня. Плюс седьмым уроком – философия. Первый час обещанного факультатива. Оставалось надеяться, что я не захлебнусь за это время соплями и что меня не стошнит от радостного вида Карбони. Второго, пожалуй, избежать будет гораздо сложней…

Историк мелькал у доски в своём белоснежном свитере, улыбался и писал мелом нужные даты. Надо было задать вопрос по теме, неожиданный и сложный, чтобы он не смог ответить. Это я умею. За это меня ненавидели учителя старой школы и уже начинают недолюбливать здесь. Но, как назло, в голову ничего умного не лезло, а стоял там непрерывно нарастающий болезненный гул.

Я положил локти на парту, а голову – на них и почти задремал.

– Вопросы у класса есть?

Слово «вопросы» вырвало меня из дрёмы, и я поднял руку. По привычке и потому, что я как раз и собирался его о чём-то спросить. Но о чём?

– Елисей?

Ну да, конечно, я поднял руку один. Всем остальным всё было понятно.

Я встал и увидел, что Наташа, повернувшись ко мне, презрительно сощурила глаза. Она ведь просила не лезть к историку, а я нарушаю её просьбу. Но что спросить-то? Я его речь толком и не слышал.

– У тебя вопрос? – уточнил Виктор Валентинович, направляясь ко мне по проходу между партами.

– Да, – сказал я. – Почему вы ушли с прежнего места работы? Почему вы пошли в школу? Нормальный человек не будет работать за такую зарплату.

Класс затих.

– Елисей… – медленно начал Карбони. – Я по образованию историк, и мне хотелось получить педагогическую практику. Я не вижу ничего постыдного в работе в школе. Напротив, это дело вполне благое. Предыдущая моя работа была связана с раскопками. Летом я к ней вернусь.

– Вы грабите могилы? – вырвалось у меня. Не специально, правда.

Наташа покраснела.

А историк вдруг расхохотался. Да так, что слёзы выступили. И, смеясь, махнул рукой: мол, садись.

– О нравственно-этических аспектах археологии поговорим либо индивидуально, либо на факультативе, если это заинтересует ещё кого-то кроме тебя.

Я сел, осознавая свой провал. Надо же было сморозить такую глупость! И всё из-за дурацкой головной боли. Хотел подгадить Вите, а получилось – наклал себе же в карман.

Последние пять минут урока тянулись ужасно долго, я едва смог дождаться звонка. Даже спина Наташи, казалось, источает раздражение.

Со звонком я вскочил и выбежал из класса.

* * *

Это была самая противная болезнь в моей жизни. Так сказать, обильно приправленная осознанием своей дурости.

Раньше болеть было даже прикольно: лежишь дома, ничего делать не должен, глотай таблетки, полощи горло и читай книги. Родители опять же тебя жалеют и проявляют внимание. В этот раз всё было не так. Мать обиделась и вообще ко мне не заходила. Наташа обиделась и как будто говорила со всех своих фотографий: «Фёдоров, я тебя покалечу за то, что ты Вите сказал!» Весь мир от меня отвернулся. Даже читать я не мог, вместо строчек из книги в голове постоянно возникали собственные невесёлые мысли. Выздоравливать и идти в школу не хотелось.

В воскресенье вечером позвонила Зеленина. Соврала, что классная просила узнать, как дела. На самом деле классной было на меня абсолютно наплевать, ей чем меньше народу за партами, тем спокойней. Алиска сделала это исключительно для себя, потому что я ей нравлюсь. После стандартного вопроса о самочувствии она поинтересовалась, буду ли я к следующему воскресенью в состоянии прийти к ней на день рождения.

– Не знаю, – честно сказал я.

Так как мать меня игнорировала, я занимался самолечением. И довольно безуспешно: температура упорно держалась и горло болело.

– Жаль. Кого ни позову, никто не может. Только Наташа и Оля Морозова согласились.

«Наташа – это интересно, – подумал я. – Это шанс загладить свою тупость, оправдаться и помириться».

– И ещё мы хотели Виктора Валентиновича пригласить. Только он отказался. В общем, получается – одни девчонки… – Алиска печально вздохнула.

– Ладно, приду. Что тебе подарить-то?

– Прояви смекалку! – захихикала она.

Проявлять что-то мне было лень, я размышлял, чья это идея – пригласить Карбони к Зелениной. Алискина или всё-таки Наташина. И я сказал:

– У меня книжка есть ненужная. «История пыток» называется. Подарить?

– Подари, – сказала Алиска. – Буду знать, как тебя пытать. В общем, в воскресенье в четыре. Только, Елисей, вы с Наташей не ссорьтесь у меня, ладно? Она на тебя здо⠃рово злится с того раза. Считает, что ты класс перед педагогом опозорил.

О да!.. Все остальные – просто радость школы, один я позор! Кто бы мог подумать!..

– Ну, если она не полезет меня калечить, то буду корректен.

– Кстати, Виктор Валентинович просил тебе передать, чтобы ты поправлялся. Он на тебя не сердится. Ты же от температуры ерунду говорил.

Захотелось дать Алиске в лоб, но, к её счастью, это было невозможно.

– Ему тоже… не кашлять, – мрачно сказал я. – Ладно, Зеленина, я пошёл горло полоскать. Ради тебя, а то к воскресенью не вылечусь.

И положил трубку.

Всё было ещё хуже, чем казалось сначала. Я вёл себя как идиот, а Виктор Валентинович – как великий гуманист. Не обиделся на меня, передал, чтобы выздоравливал. Да лучше бы он психанул. А так, естественно, понравится Наташе ещё больше!

«Надо что-то делать», – в который уже раз подумал я.

Потом включил комп и написал: «ПЛАН». План оттеснения от Наташи опасного историка Карбони. И, соответственно, план приближения Наташи к себе.

В дверь постучали. Ни раньше, ни позже. Когда я тут валяюсь с температурой и хочу, чтобы мать пришла, она занимается своими делами. А как у меня появляется дело – так она тут как тут. Стук я проигнорировал. А если я не открывал, то мать ко мне и не входила. Так она демонстрировала своё доверие и демократию в семье…

Что же я буду делать для приближения Наташи? Нужна была ревность. Из книг я уяснил, что во многих случаях женская любовь начинается с ревности. Ещё психологи говорили, что ревность разрушает организм. А также что ревность замыкает человека на одном вопросе, поэтому он становится неспособен увидеть более широкую проблему. К примеру, если какая-нибудь из Наташиных подружек будет ей непрерывно трещать о том, какой я замечательный, она непременно позавидует, потом приревнует, потом её на мне замкнёт. А за подружкой и ходить далеко не надо – вот она, Алиска Зеленина. Легкодоступная, уже и так слегка влюблённая в меня дурочка. Она и стала в плане номером «1».

Под номером «2» я написал: «В. В.». Даже влюбив в себя Наташу, следовало выжить Виктора Карбони из школы. Это было важно и справедливо. Он мне мешал и должен был уйти. Но Виктор Валентинович был куда более сложной проблемой, чем Алиска.

Я представил себя танком. Неумолимо двигаясь вперёд, я выискивал историка в прицел и стрелял, стрелял, стрелял…

Выписали меня в пятницу, выдав справку, что в школу я должен идти в понедельник. Я поклялся впредь держать себя в руках и прежде, чем что-то сказать, как следует подумать. Противник был взрослый и умный, промахов больше быть не должно.

Пока я болел, изрядно похолодало, утром лужи промерзали и покрывались хрустящей корочкой. Я шёл из поликлиники по этому тонкому ледку, ломая его и наслаждаясь звуком. Потом подумал, что треснувший лёд тоже хороший символ разрушения и непостоянства. Я присел у лужи напротив своего дома. Кто-то уже наступил на корочку, но, вероятно, это был ребёнок, потому что лёд не проломился, а только покрылся концентрическими трещинками. Я достал фотоаппарат из внутреннего кармана куртки и сфотографировал круги. Они напоминали паутину. Потом я продавил лёд ботинком и сфотографировал его изломы и выступившую из-под корки тёмную воду.

Заталкивая фотик обратно в карман, услышал знакомое:

– Привет! Вылечился, клоун?

Я обернулся. Наташа шла из школы. В такую рань это могло означать только то, что она прогуливала какой-нибудь урок.

– Вылечился, – сказал я.

– И что, к Зелениной на день рождения идёшь?

– Иду.

Наташа помолчала, глядя на меня, потом улыбнулась:

– Не советую. Там будут одни девчонки.

– Хм… – Я ехидно прищурился. – Одни девчонки – это опасно. Изнасилуете ещё.

– Фёдоров… – Наташа подошла ко мне вплотную, всё ещё продолжая улыбаться, дотянулась губами до моего уха и тихо-тихо сказала: – Вот я смотрю на тебя и думаю: вроде парень как парень, а откуда в тебе столько говна?

– Кормят дома хорошо, – так же тихо и ласково ответил я ей. – А тебе так не хочется, чтобы я шёл к Алиске? Думаешь, историк придёт? Так не думай даже. Ему не положено. Он – педагог. А вы кто? Малявки.

Наташа отстранилась. Улыбка с её лица исчезла.

– Ну, Елисей, смотри!.. Я с тобой по-хорошему!..

– И я тебя тоже люблю! – засмеялся я и пошёл к своему дому.

Честно говоря, я был не уверен, что Виктор Валентинович не придёт к Алиске, поэтому решил, что я туда пойду точно. Тем более предстояло начало реализации плана, то есть захват сердца Зелениной.

* * *

В воскресенье я не поленился взять книгу «История пыток» и сходить в соседний магазин, где подарки упаковывали в идиотские коробочки с розовыми бантиками. Мать, трезвая и хмурая, делала дома уборку: сегодня прилетал из командировки отец. Когда я сказал, что ухожу на день рождения и могу вернуться поздно, она даже не спросила к кому, кивнула и продолжила ходить с тряпкой по квартире.

Ровно в четыре я, как приличный человек, в парадной одежде, с подарочной коробкой в руках и кретинской улыбкой на полморды стоял у двери Зелениных.

Дверь мне открыла Алискина мамаша – сухонькая тётка предпенсионного возраста. Я видел её пару раз в школе и тогда ещё решил, что Алиска – дитя санатория. Ну, это когда гражданки едут отдыхать в какой-нибудь ухрюпинский санаторий, делают себе там ребёночка и всю жизнь парят ему мозги сказочкой, что папа был космонавтом или подводником…

Улыбаться Алискиной маме было сложно. Ежу понятно, что я ей не понравлюсь. Не потому, что именно я, Елисей из 10-го «В» класса, – гад и отморозок, а потому, что ей не нравится вообще сама мысль, что у Алиски может быть парень. Тем не менее я вежливо поздоровался и улыбнулся. Тут же в прихожую прискакала сама Алиска, выхватила у меня подарок и уметнулась в комнату, пригласив проходить. Выглядела Зеленина сегодня просто верхом шизофренической абстракции: волосы закручены и собраны в некое подобие башни на голове, на лице не меньше килограмма косметики с блёстками, ярко-розовая кофточка с кружавчиками и воланчиками и красная юбка тоже с каким-то кружевом по подолу. Под это Зеленина умудрилась напялить обычные коричневые колготки, а на ногах её были тапочки с медвежьими рожицами. Увидев тапочки, я чуть не подавился от смеха.

– Лесь, проходи, садись, я щас. – Алиска поскакала на кухню.

Квартира у Зелениных была однокомнатная, стол поставили впритык к дивану, на диване уже сидели Наташа и Оля Морозова. Я кивнул им, огляделся и сел не рядом, а подальше – к письменному столу. Оттуда было всё отлично видно. Оля и Наташа о чём-то трепались, но, увидев меня, перешли на шёпот. На столе рядом со мной стоял магнитофон, рядом – ворох кассет. От нечего делать я принялся в них копаться. Думал, найду приличную музыку и поставлю. Куда там!.. Слушала Алиска сплошь попсовую чушь, из которой нормальные люди вырастают в шестом-седьмом классе. Над столом даже висело несколько постеров со смазливыми мальчиками из популярных групп. Боже мой, и эту идиотку мне надо очаровывать!..

Тем временем Алиска вернулась – теперь уже не в тапках, а в туфлях на каблуке – и радостно сообщила:

– Мама ушла к соседке на пару часов, так что мы одни.

– Ну, тогда что, – сказал я громко, – начнём веселиться? Пить водку или что там у нас сегодня есть?

Я подошёл к столу, взял бутылку и вслух прочитал:

– «Советское шампанское». Девочки, не боитесь опьянеть? А то мало ли что… Разнузданные пляски на столе и всё такое…

– Пошляк! – засмеялась Оля.

Наташа отреагировала иначе. Она встала, подошла, вырвала у меня бутылку и спокойно сказала:

– Елисей, ты теряешь квалификацию. Шутка, а в ней ни могил, ни изнасилований. Незачёт!

– Вот интересно, Наталья Валерьевна, ты мне эти гробницы всю мою жизнь будешь припоминать? – осведомился я.

– И посмертно тоже. Если ты не отмочишь что-нибудь более душераздирающее.

– Наташ, ну ты же добрая, ты б меня простила, а? – сказал я как можно мягче. – Ну вот я такой – возьму и ляпну что-нибудь левое. Не со зла, кстати.

Наташа поставила бутылку на стол и посмотрела мне в глаза:

– Елисей, перестань! Ты сейчас извинишься, а через полчаса снова что-нибудь вытворишь или сморозишь.

Алиска чуть в стороне растерянно хлопала накрашенными ресницами.

– О’кей! – Я пожал плечами. – Я могу вообще молчать и работать открывалкой.

– Ну не ссорьтесь вы! – жалобно сказала Алиска. – Лесь, разливай!

Открывая шампанское, я мысленно прицелился Наташе в лоб, уж очень она была не права, наезжая на меня, но потом передумал. Она не виновата в том, что не любит меня, просто я ничего ещё не успел сделать, чтобы полюбила. Но сделаю. И уже скоро.

Алиска села рядом со мной, девчонки – напротив. Сначала я встал с бокалом и произнёс умопомрачительную по степени фальшивости речь о том, что Алиса просто супердевчонка. Зеленина слушала меня открыв рот. Не жалея красок, я расписал её отсутствующий ум и несуществующую красоту. Потом мы чокнулись, выпили и принялись поедать салаты. Хотя сама виновница торжества больше смотрела на меня, чем в тарелку.

Естественно, ей было непонятно, с чего это я сподобился на такой тост. Она не верила ни глазам своим, ни ушам. Ей хотелось думать, что она мне нравится, но даже думать об этом было страшно. Ей, поди, казалось, что она спит и видит какой-то жутко гламурный сон.

– Ещё шампанского? – спросил я.

– Лесь, – тихо сказала Алиска, – может, ты крепче чего хочешь?

– Водки, что ли? – усмехнулся я.

– Нет, но у нас есть коньяк. Мама его в кофе добавляет. Будем коньяк?

– Будем, – кивнул я решительно.

Вообще-то я не пью. Потому что не такой слабый, как мать, и не нуждаюсь в веществах, изменяющих сознание. Но сейчас выпить хотелось. Потому, что всё было не так, как я себе представлял, и потому, что хвалить Зеленину на трезвую голову было трудно.

Алиска закрыла входную дверь на цепочку и принесла с кухни бутылку коньяку. Я плеснул себе и ей помаленьку в бокалы из-под шампанского. Наташа с Олей отказались. Коньяк оказался горьким, однако мне всё равно хотелось ещё. Но уже было нельзя: мать Алиски заметила бы пропажу. Тогда я решил, что ничего плохого не будет, если я сбегаю до киоска и куплю маленькую бутылку коньяку сам. Тем более деньги с собой были. Не обращая внимания на мрачное ворчание Наташи, мол, ещё неизвестно, кто сейчас напьется и будет танцевать на столе, я накинул куртку и пошёл на улицу. Киоск у дома Зелениной оказался закрыт. Рядом было ещё два больших магазина, но в них свято соблюдали закон и спиртное несовершеннолетним не продавали. Оставался магазинчик через квартал с другой стороны школы. Туда я и припустил почти бегом, потому что рассчитывал дойти только до киоска и не надел шапку, а новую ангину заработать совсем не хотелось.

Влетев в магазин, я глянул на полки со спиртным: коньяк в бутылочках по 250 граммов был. Я встал в очередь за ветхим дедком, который тыкался носом в витрину, пытаясь рассмотреть цены на кефир. Перед дедком стояли мужчина и девушка. Продавщица подала им колбасу и печенье. Мужчина обернулся, и я узнал в нём Виктора Валентиновича. Вот так сюрприз! Он положил покупки в пакет, протянутый девушкой, подхватил её под руку и пошёл мимо меня. Наши взгляды встретились.

– Здрасте, – сказал я ему, разглядывая тем временем его спутницу. Ничего так. И на вид не старая, лет двадцати. Хотя тут я мог ошибаться, но то, что она не школьница вроде Наташи, – это точно. Взрослая симпатичная девушка.

– Привет, Елисей! Ты почему без шапки, ты же болеешь? – вторую часть фразы историк произнёс вполголоса. Типа: не делаю тебе замечания на весь магазин, мальчик, а так, проявляю заботу.

– Да я уже выписался. А сюда вообще на минуту выскочил. Со дня рождения Зелениной.

– А-а… – Карбони выдал свою фирменную широкую улыбку. – Ну, передавай ей привет и поздравления. И всё-таки не сезон ходить с голыми ушами, даже если это на минуту.

Тем временем дедок уже отоварился своим кефиром и подошла моя очередь.

– Коньяк за сто семьдесят, – сказал я, отвернувшись от историка.

Продавщица молча подала мне бутылку и стала пересчитывать деньги.

Виктор Валентинович хмыкнул:

– Девушка, почему спиртное несовершеннолетнему продаёте? Разве не видно, что ему нет восемнадцати?

Продавщица бросила на прилавок сдачу, буркнув:

– Докажи.

Я затолкал бутылку в карман куртки и радостно предложил историку:

– А пойдёмте в полицию, я заявление напишу, что тут мне спиртное продали, а ваша девушка будет свидетельницей. А то в самом деле – ничего святого, они и детсадовцу водку продадут.

Продавщица злобно на нас посмотрела, а я подмигнул Виктору Валентиновичу и выскочил из магазина. Назад я летел как на крыльях. Ура, у Карбони есть дама сердца! То есть и без того маленькие Наташины шансы стремятся к нулю. Она для историка – лишь девчонка из 10-го «В». И никогда не станет ничем бо⠃льшим! Надо скорее открыть ей глаза.

* * *

На бегу я думал, как бы лучше сообщить Наташе о том, что я видел. Потом решил, что лучше я к ней лично обращаться не буду, а скажу всем как ни в чём не бывало. Ну, увидел учителя и увидел. Мне вот, допустим, всё равно, с кем он встречается. Отдышавшись в подъезде, я придал лицу максимально равнодушное выражение и позвонил.

– Мы тебя уже потеряли, – пробурчала Алиска, открывая.

Хотя по виду Наташи с Олей этого нельзя было сказать.

– А я с Виктором Валентиновичем встретился, вот и задержался маленько.

Я поставил коньяк на стол и внимательно посмотрел на Наташу.

– Виктор Валентинович передавал Алисе поздравления. А прийти он и правда не смог бы. Потому что у него свидание. Он гуляет с девушкой. Кстати, девушка мне очень понравилась.

Наташа грохнула чашкой об стол и вдруг заорала на меня так, что уши заложило:

– Фёдоров, ты подонок! Ты это только что по дороге придумал, дегенерат! Ненавижу тебя!

Она вскочила и побежала в коридор одеваться, а Оля – за ней, пытаясь остановить. Но Наташа не остановилась. Она кое-как накинула пальто, влезла в сапоги и крикнула мне напоследок:

– Чтоб ты сдох, сволочь!

Оля тоже оделась и побежала за Наташей.

А я остался в коридоре наедине с Алиской и в полном недоумении. Реакция Наташи была слишком бурная и неожиданная. Выходило, что она влюблена в Карбони по уши. Или ещё сильней. Ведь я, допустим, люблю её сильно, но, зная, что она любит другого, истерик не закатываю и ни на кого не ору…

– Лесь, ты тоже уйдёшь? – спросила Алиска дрожащим голосом.

– Если хочешь, – ответил я. – Чёрт, первый раз Титову такую злую вижу.

– Я хочу, чтобы ты остался. Ещё есть торт, давай чаю попьём.

– Коньяк будем пить. С тортом, – сказал я. – Слушай, а она что, всерьёз в Карбони втрескалась?

– Ну да. – Алиска дёрнула плечом. – Она в Карбони. А ты… в неё?

Удивление во мне зашкалило за все возможные пределы. Никто не знал, что я люблю Наташу. Тем более тупая Зеленина. Я изо всех сил выдавил из себя ироничную улыбку:

– Ты что? Мне Титова вообще никуда не упала. Мне нравится другая девушка.

– Какая? – спросила Алиска с неподдельным интересом.

– Ты.

– Ты врёшь, – неуверенно сказала она.

– А зачем мне врать?

– Не знаю.

Я налил себе коньяку, залпом проглотил его и посмотрел на Алиску.

– Если ты хорошо подумаешь, то поймёшь, что врать у меня нет причин. Значит, я говорю правду.

Алиска помолчала немного, потом прижалась к моему боку и прошептала:

– А я тебя, между прочим, с первого сентября люблю.

– Видишь, как всё взаимно, – пробормотал я. – Будешь моей девушкой?

– Конечно, да!

Потом всё в моей голове смешалось. Я пил, заедал тортом, обнимал Алиску, потом мы попытались потанцевать, но меня затошнило, и я сел на диван, а Зеленина гладила меня по голове липкими ладошками, и от этого тошнило ещё больше. Ещё Алиска целовала меня в щёки. Так глупо и по-детсадовски, что было смешно. Но поцеловать её как надо я не мог: от её помады меня бы точно вырвало.

Наконец пришла её мать, что избавило меня от дальнейших мучений. Я спрятал в куртку бутылку с остатками коньяка и стал собираться, стараясь казаться трезвым. Естественно, мамаша Зелениной мне не поверила и смотрела осуждающе.

Уходя, я услышал вслед Алискино:

– Это был лучший день рождения в моей жизни. Несмотря ни на что!

И худший чужой день рождения в моей, по правде говоря. Но этого я не сказал, а помахал на прощание и, спотыкаясь и держась за перила, пошёл вниз. На улице я кое-как добрался до карусели на детской площадке, присел на её край и вытащил из кармана бутылку. Надо было её или допить, или выбросить. Я взболтал коричневую жидкость. Даже мысль о том, чтобы выпить ещё хоть каплю, была отвратительна. Я поставил бутылку на карусель. Бутылка была целая, но всё равно похожа на символ разрушения. Я вспомнил про фотик во внутреннем кармане и сказал себе вслух:

– Идиот!

Надо было сфотать историка в магазине, и тогда Наташа бы мне поверила!

Раздосадованный, я врезал кулаком по бутылке. Та свалилась с карусели, а я поднялся и отправился домой.

Никогда не мог подумать, что живу так далеко от Алиски. Что можно идти, идти, идти, а дом почти не приближается. Я остановился у старого тополя и выругался. Во всём были виноваты Наташа и Карбони. Вели бы себя нормально – я бы ни за что не напился. Я подумал, выругался ещё громче и, собрав все силы, двинулся дальше.

* * *

Домой я дошёл, наверное, через полчаса. Хотя, по моим ощущениям, тащиться по промёрзшей улице мне пришлось как минимум вечность. Шатало просто ужасно. И единственной мечтой было отключиться у себя в комнате и проспать несколько дней.

В подъезде я запнулся и упал. Алкоголь ведь не сразу всасывается в кровь по пути до желудка. Он просто туда заливается, а потом начинается самое интересное – испарение. Алкоголь в желудке начинает испаряться, и пары уже впитываются. Кажется, так. Во всяком случае, я про этот механизм читал. Полчаса пути мне хватило, чтобы окончательно впитать коньяк и разогнать его по крови. Словом, я был пьян и несколько минут даже лежал закрыв глаза, и мечта моя отключиться почти исполнилась. Но оказалось, что лежать пьяным тоже противно. Это только кажется, что пьяным быть приятно, даже если напиваешься назло всем. Я ощутил, как моё сознание начало вращаться, словно его засунули в центрифугу стиральной машины. Сознание ускорялось, ускорялось, пока наконец тошнотой не подступило к самому горлу, рискуя вырваться наружу. Этого нельзя было допустить, наблевать под себя было бы не лучшим вариантом проведения досуга, поэтому я открыл глаза и попробовал подняться. Тошнота немного отступила, но встать на ноги с первого раза не получилось. Организм вдруг ослаб и не хотел подчиняться моим приказам. Не то чтобы я вообще не мог подняться. Наверное, мог, но это требовало значительных усилий. Сначала я делал это лицом к стене, но оказалось, что вставать удобнее, опираясь спиной о стену. За время моих мучений мимо проходили какие-то люди, медленно поднимались по лестнице, поминутно оборачиваясь посмотреть на мою рассеянную улыбку. Хорошо всё-таки жить в многоэтажке. Всем на тебя плевать, хоть ты сдохни, а тебе так же плевать на них. Приучает выживать самостоятельно.

Я, цепляясь за перила, начал карабкаться на свой четвёртый этаж. В первый раз пьяный. А как часто это делала моя мать! Сейчас я понял, как же ей было сложно… Её тоже, наверное, мутило. Хотя если часто пить, то потом не тошнит…

Когда передо мной оказалась площадка с цифрой «З», я так обрадовался этому факту, что вскинул руки и чуть было не полетел кубарем вниз. Сломать шею от ненависти к какому-то итальянскому придурку было, пожалуй, перебором. Ах, если бы шею сломал Виктор Валентинович!.. «Нет, ломать себе шею не буду, – поклялся я. – Буду жить долго и счастливо. Пусть Наташа и сказала мне: „Чтоб ты сдох!..“»

Дальше я шёл очень аккуратно. Если мой поход наверх вообще можно хоть как-то назвать аккуратным. Да, меня заносило то вправо, то влево, но в итоге я всё-таки очутился у двери. Оставалось открыть её, но и это оказалось непросто. Ключ прыгал в руках и не хотел попадать в скважину. В этом было что-то мистическое. Как будто нечто мешает мне вернуться. Скорее всего, оно хотело, чтобы я сейчас вышел на улицу, лёг где-нибудь и замёрз. Может быть, это Виктор Валентинович рисует в эту минуту комикс, в котором я замерзаю? Он меня ненавидит – это ясно. Бо⠃льшая часть человечества, куда входят и мои родители, равнодушна ко мне. А вот другая часть людей меня ненавидит. И только Алиска – чёрт бы её драл! – меня любит. Такая карма. Наверное, я ещё не родился, а про меня у высших сил уже был план, чтобы меня никто не любил, кроме дур типа Алиски.

– Вот козлы! – выругался я на высшие силы.

Тотчас же ключ попал в скважину, и спустя два его поворота я был уже в прихожей. Кое-как разувшись и скинув куртку на пол, я поковылял на кухню попить. Там горел свет, а за столом с чашкой чая и бутербродом сидел отец.

– Напился? – как-то по-будничному поинтересовался он. Словно я только и делаю, что напиваюсь ежедневно, и это уже никого не удивляет.

Я молча добрался до кувшина и начал глотать воду, захлёбываясь и обливаясь. Жажда была дикая. Наверное, я мог бы выпить сейчас ведро.