Текст книги "Над пропастью во лжи"

Светлана Успенская
Над пропастью во лжи
Том 1

***

Пробка кажется нескончаемой. Гневно сверкая стоп-сигналами, поток машин неудержимо течет по проспекту, все более уплотняясь, притираясь боками, чтобы вскоре, устало повизгивая сиренами, влиться в узкую горловину Садового кольца.

Я не знаю, как называется этот проспект. Он, конечно, большой и, несомненно, достоин того, чтобы выучить наизусть его название, которое я все же не помню. Серые, псевдопарижские дома с куцыми балкончиками, задавленные выхлопами и солью мертвые липы у подножия каменных монстров, слишком яркие, дисгармонирующие с общим серым тоном города вывески частных магазинов – и люди… Серая торопливая масса молчаливо течет к метро, такая многоликая и такая одинаковая в каждом своем атоме, в каждом отдельно взятом лице.

Больше семи лет живу в этом городе, а все еще никак не могу привыкнуть к огромности, чудовищности, гипертрофированности противоестественного мегаполиса.

Шофер озабоченно косится в мою сторону, точно хочет что-то сказать. Его зовут Володя. Да, по-моему, Володя… Но я не уверена, нет. Я не уверена, что, пока меня не было, его не заменили кем-нибудь другим, более удобным. Более контактным, менее разговорчивым, менее аберрированным – все же шофер офицера по особым поручениям поневоле посвящен в тайные дела нашей Организации куда глубже, чем это рекомендовано особым отделом для служащих категории D…

Его лицо сложно выделить в толпе, и описать его не представляет особой трудности – точка, точка, запятая…

Он хочет заговорить, но никак не решится. Еще во время встречи в аэропорту он слегка удивил меня какой-то непривычной ликующей суетливостью.

Я закрываю глаза, откидываюсь на сиденье. Механически прокручиваю в уме утомительный двенадцатичасовой перелет через океан, последние две недели в Блэкуотере, США. И вдруг резко спрашиваю:

– Вы хотите что-то сказать?

Шофер оборачивается, успевая одновременно левым боком оттереть особенно бойкий автомобиль, что лезет прямо перед нашим бампером в узкое полуметровое пространство между машинами.

– Марина Леонидовна, вы еще не сказали, как вам новая лошадка.

Веселые лучики морщинок разбежались вокруг глаз. Глаза у него голубые, живые, с черной точкой бдительного зрачка. Да, по-моему, его действительно зовут Володя, я не ошиблась.

– Новая лошадка? – не понимаю я.

Недоуменно оглядываю салон. Действительно, кажется, новая: новые кожаные сиденья, угодливо принимающие форму усталого тела, тонированные стекла, и потом еще цвет…

– Старую «Волгу» отдали завхозу, а вам решили выделить эту Красавицу. – Володя гордится новой машиной, как будто это его персональный автомобиль. – Недурная лошадка? – повторяет он хвастливо. – Сто пятьдесят лошадей, инжекторный движок, гидроусилитель руля, амортизаторы «Монро»…

Пока он перечисляет технические подробности, я, чтобы сделать ему приятное, раздвигаю губы.

Надо сказать, обязательный в нашей Организации «тренинг счастливой улыбки» я закончила с оценкой «отлично». У меня были лучшие успехи в группе – пять баллов за искренность, пять за гармоничность, четыре – за умение пользоваться полученными навыками. Вообще, люди говорят, что у меня положительная улыбка. Я пользуюсь ею на полную катушку. Включаю в случае необходимости невидимый тумблер в мозгу, персонально ответственный за искренность выражения, и люди покупаются -оттаивают, проникаются доверием, тепленькими идут ко мне в руки… В конце концов, улыбка – это всего лишь обыкновенное сокращение лицевых мышц, и не стоит ему приписывать того особого значения, на которое так любят упирать романисты и психологи.

Включаю улыбку для Володи. Тот польщенно усмехается в ответ. Он гордится новой машиной, гордится тем, что ее доверили ему, гордится, наконец, мной, своим шефом.

– …Ваш статус в последнее время настолько повысился, что вас просто обязаны были обеспечить… Это мне сам управляющий хозяйством сказал, – сообщает он. Думает, что мне будет приятно. Мне приятно – только чтобы ему стало приятно.

Машина резко виляет вправо, шофер ловко выруливает в узкий просвет между замешкавшимися машинами, отчаянно тормозит, когда этот просвет опасно сужается через несколько метров, и – точно вписывается в образовавшееся на долю секунды пространство. От резкого торможения тошнота подкатывает к горлу.

– Видите, какая маневренная? – хвастается Володя. – А какие тормоза мягкие, а?..

Киваю.

– Ну, как там Блэкуотер? Как там Америка? – через минуту интересуется он.

Включаю улыбку. Любопытно, он спрашивает об этом по личной инициативе или по инструкции особого отдела?

– Чудно! – на всякий случай отвечаю коротко. – Все было просто замечательно.

– Покажете орден, а, Марина Леонидовна? – просит он, на долю секунды поворачивая грубо вытесанную голову на основательной шее, красной и жилистой.

Достаю из сумочки небольшую коробку, протягиваю ему.

Несколько секунд он разглядывает ее, а потом с разочарованным вздохом возвращает сокровище обратно. Произносит, но тщательно, тщетно маскируя свое разочарование:

– Это и есть «Золотой Дэн»?

– Да, это и есть «Золотой Дэн», – повторяю я со сдержанной гордостью, – высший орден Организации.

– А он действительно золотой? Из чистого золота?

– Нет, напыление, – усмехаюсь углом рта и по-свойски замечаю: – Но, честно говоря, мне пришлось писать чистым золотом, чтобы его заработать.

Машина сворачивает в переулок к офису.

– Здорово, – констатирует Володя из вежливости. – Слышал я, что такие штуки есть только у двоих в нашей организации. У директора Горелика и его зама. А теперь еще и у вас…

– Да, теперь еще и у меня, – со сдержанной гордостью подтверждаю я. – И у меня тоже…

«Золотой Дэн» действительно есть только у двоих – у начальника Московского Центра Сенсологической Церкви Степана Горелика и У его зама Игоря Шаньгина. Горелику орден дали за внедрение нашей Организации в России, Шаньгину – за построение разветвленной сети региональных отделений в крупных городах. Мне же – за финансовый кризис 1998 года.

Двадцать четыре месяца решался вопрос о присвоении звания, и после напряженной закулисной борьбы на заседании Всемирного Совета Церкви наконец было принято решение вручить его представительнице из России. А ведь за него боролись лучшие сенсологи Соединенных Штатов, Канады, Австралии, Китая и Франции… Но достался орден мне. С формулировкой – «За грандиозный финансовый вклад в развитие Церкви».

«Золотого Дэна» может присудить только центральное управление Организации в Блэкуотере, США, а «Серебряного» и «Бронзового» – региональные отделения вроде нашего, Московского… Получить такую высокую награду в мои неполные двадцать семь лет – очень и очень неплохо!

Поднялись раздвижные ворота, автомобиль неторопливо перевалил через врытый в землю горизонтальный рельс и мягко вкатился во двор.

– Когда домой, Марина Леонидовна? – заботливо произносит Володя. – Вы же только что с самолета, вам надо отдохнуть.

– Я еще поработаю, – оборачиваюсь я на его слова, – до десяти вечера ты свободен.

– Спасибо, – отвечает он. – Тогда я домой отлучусь, поужинать. А потом отвезу вас, куда скажете.

Включаю улыбку, вхожу в офис. Охранники шутливо берут под козырек.

– С возвращением, Марина Леонидовна! Как все прошло?

– Спасибо, чудесно!

И вот я иду по пронзительно светлым коридорам Центра, отвечаю на приветливые улыбки сотрудников, киваю на ходу, изредка притормаживаю, чтобы обменяться быстрым рукопожатием, – и меня неожиданно охватывает привычно-странное чувство.

Узкий светлый коридор, обшитый светлыми панелями, впереди – сияющий свет ламп… Я лечу мимо дверей со строгими табличками, мчусь так, что потоком ветра сдувает волосы со лба и они полощутся за спиной, как торжественный стяг неизвестной державы, лечу, чтобы на изгибе коридора резко остановиться в неожиданной растерянности – куда бежала, куда летела, куда мчалась? И главное – зачем?

Бесконечно длинный, с низким потолком коридор нашего Центра – словно огромная материальная метафора всей жизни. Задыхаясь, мы бежим по нему, изо всех сил двигая локтями, обдуваемые ветром времени, отталкивая параллельно спешащий люд, чтобы потом, в самом конце, на изгибе бесконечного коридора, в тупике, образованном светлым холлом и прокуренной лестницей, растерянно остановиться и спросить себя – зачем, для чего? Почему?

Я-то знаю ответы на эти вопросы. Лично для меня они решены раз и навсегда, как и для всех остальных членов Организации. Уж я-то не остановлюсь в оторопи, не поползу вниз по стенке, охваченная ужасом перед бессмысленностью собственного существования. Я знаю, зачем живу. И знаю, как жить правильно, рационально, счастливо!

Дверь моего кабинета приоткрыта. Странно…

Толкаю податливую створку. Ноздри щекочет острый запах краски. Несколько человек – мальчики и девочки в заляпанных робах – возятся в кабинете, шаркая по стенам матерчатым валиком.

– Здравствуйте, Марина Леонидовна! – хором.

И смущенно застыли, боясь меня обрызгать. Я чувствую, что своим приходом разрушила хрупкое дружественное единение, обычно возникающее во время совместной работы.

– О, я только хотела взять бумаги… – Извиняясь, включаю улыбку.

– А ваши вещи унесли, – улыбается симпатичный паренек лет двадцати, с веснушчатым смешливым лицом. Очевидно, он здесь за главного. – В другой кабинет.

Хмурюсь недовольно. Невиданное дело, чтобы кто-либо из членов Организации категории D касался бумаг офицера по особым поручениям! Конечно, секретные материалы хранятся в несгораемом сейфе, но все же… А вдруг какая-нибудь пустячная бумаженция или дурацкий черновик затерялись в кипе бюрократической макулатуры? Подобная мелочь может любопытному человеку приоткрыть тайные планы Организации, вывести его на скрытый след. А ведь среди низшего персонала еще имеются незакаленные индивидуумы, легкая добыча любопытных, падких до сенсации журналюг. На бреющем полете они стаями барражируют вокруг Центра, питаясь отбросами и падалью, как горные грифы. Барражируют пока безуспешно, но кто знает…

– Вам выделили новый кабинет на первом этаже, рядом с боссом, – продолжает веснушчатый, с щенячьим восторгом глядя на меня. И робко просит: – Марина Леонидовна, а можно взглянуть на вашего «Золотого Дэна»? Хоть одним глазком!

Вынимаю из сумки коробочку с орденом. Пространство вокруг меня освещается вспышками счастливых улыбок.

– Здорово! – Желтоватая звезда тускло сияет у меня на ладони.

Каждый из этих юных мечтателей грезит о такой же. Каждый из них в уме примеряет к себе ее золотые лучи. Они не знают, каким адским трудом достался мне ее мерклый, искусственный блеск. Они не знают, что во имя ее необходимо сначала отказаться от себя, растоптать свое эго, продать его по дешевке, а потом вновь купить с оптовой скидкой, за бесценок… И так все дни напролет – от начала века и до скончания его, от первых лучей утренней зари до ее усталого вечернего накала, до последнего прощального вздоха, до предсмертной судороги, до темного туннеля в небытие… Дерзайте, ребята! И ваша ладонь когда-нибудь просияет янтарными лепестками фальшивого «Дэна»!

***

Новый кабинет поражает размерами. Огромная полупустая комната, торжественно-холодная, как ледяной дворец. Обвожу помещение тревожным взглядом – и мгновенно успокаиваюсь: в углу возвышается знакомый сейф серо-стального цвета. Двухтумбовый стол. Дубовые книжные полки едва наполовину заполнены фундаментальными трудами основателя Организации Дэна Гобарда и томами пространных комментариев к ним. Мой прошлый кабинет был ужасно тесным, и я не могла позволить роскошь иметь под рукой полное собрание сочинений великого Классика. Приходилось заказывать необходимые книги в библиотеке.

Новая служебная машина, новый кабинет… Думаю, не надо объяснять, что это значит: мой личный статус в нашей Организации повысился многократно. Просто взмыл вверх, как баллистическая ракета сразу после старта. Возможно, мне уже присвоили высшую категорию для служащих, категорию А…

Требовательно верещит телефон на столе.

– Ну, как устроилась? Нравится? – Это Горелик, мой могущественный и всевластный босс. Видно, охрана на входе уже отрапортовала о моем появлении.

– Только что вошла, еще не отдышалась, – бодро произношу я.

Интересно, как мне теперь следует разговаривать с ним? Как с равным – пожалуй, рано. С легким оттенком почтительности? С ноткой умелого пренебрежения? Тоном всезнающего сарказма?

– Зайди, когда освободишься. – Металлические нотки в голосе шефа призывают к немедленному исполнению. Это означает, что есть неотложная работа, сложная работа – как раз для меня. Отлично! Люблю тяжелые задания. Чем тяжелее, тем лучше – чтобы голова была доверху забита проблемами и не оставалось сил на пустые раздумья.

Но кто мог подумать, что задание окажется таким тяжелым…

***

Горелик нервно расхаживает по кабинету. Его новые, еще не разношенные ботинки жалобно попискивают при каждом шаге.

– Дело будет слушаться в Замоскворецком межмуниципальном суде… Какие у нас шансы его выиграть?

– Никаких! – Откровенность – мать глупости, но в данном случае даже эта сомнительная мать лучше, чем несбыточные обещания.

– Ты меня не радуешь. Потеряла хватку? Загордилась?

Включаю улыбку. Босс слегка на взводе, пусть выпустит пар.

– Нам не выиграть процесс в одиночку, – расшифровываю свой категоричный ответ.

В темных живых глазах напротив читается неподдельный интерес. Я сделала шахматный ход, передвинула пешку на доске. Теперь его очередь отвечать, выстраивая стройную линию обороны, которая в конце игры закончится хитроумно подстроенной ловушкой. И он послушно проглатывает предложенную наживку.

– Что значит «в одиночку»? Что ты предлагаешь?

– Необходимо шире трактовать иск. Не нам одним наклеили ярлык деструктивной секты. Последователи Муна, кришнаиты, братство Виссариона… Чем больше нас будет, тем больше шансов на победу!

– Почему? – спрашивает он недоуменно.

Не понимает – это хорошо. Однако не буду с готовностью вкладывать ему в рот наживку. Пусть хотя бы потянется за ней губами…

– Это мое предложение. – Молчу.

– Не лучшее твое предложение, – раздраженно ворчит он.

Входит вызванный для экстренного совещания заместитель Шаньгин, серый кардинал нашей Организации. Отключает сотовый телефон, чтобы звонки не мешали разговору, от которого, без преувеличения, зависит наша судьба. Если в случае неблагоприятного исхода процесса стремительный рост ячеек Церкви по стране затормозится, неприятности нас ждут грандиозные! Блэкуотер не прощает ошибок… Правда, мне лично, скорее всего, ничего не будет. Я – лицо не ответственное, номер «дцатый» в Московской империи, шестеренка в огромной, слаженно движущейся машине, я – хорошо смазанный, бешено вращающийся шарикоподшипник в ее колесной оси. От меня зависит многое, но не все, – так кажется им. Но так не кажется мне!

– Она предлагает объединиться, – объясняет Шаньгину босс.

Тот морщится, брезгливо поджимая губы. Любое мое предложение он встречает в штыки. Не потому, что предложение неудачное, – потому, что между нами давным-давно возникла стойкая неприязнь. Еще с тех времен, когда он пытался за мной ухаживать, а я «мягко» ответила ему, что секс только портит рабочие отношения между людьми. Отказа он мне не простил.

– Наша милейшая Мариночка забыла прекрасную русскую поговорку «скажи мне, кто твой друг, я скажу, кто ты». Подобная компания запачкает нас больше, чем самая отборная грязь. Братство Виссариона, кришнаиты, муниты… Да у любого судьи волосы встанут дыбом от одних этих одиозных названий, а алчные журналисты начнут грызть нас, как изголодавшиеся шакалы.

Вы совершенно правы, Игорь Петрович! – Я с открытым забралом принимаю удар. – А теперь представьте… Судебный процесс, адвокаты, пресса… Ужасные подробности всплывают в ходе допроса свидетелей: кришнаиты подвергают своих адептов пыткам, голоду, унизительной работе, в «Богородичном Центре» людей заставляют отказываться от семьи, в «Белом Братстве» насилуют несовершеннолетних… И на этом фоне оголтелых фанатиков – наша философия духовного совершенства, наши курсы, наши сотрудники – улыбчивые, рассудочные, в строгих костюмах, с четкими формулировками на устах… Судья думает увидеть узколобых изуверов, которые в молитве исступленно стучат лысиной по паркету, а видит лишь приятных людей, желающих помочь обществу. Он будет приятно удивлен. И даже если процесс не будет выигран, наша Организация изрядно обелится.

– Предлагаешь сыграть на контрасте? – До босса наконец доходит. – Недурная идейка. А, Игорь?..

Шаньгин морщится. Его обледенелая физиономия выглядит кисло. Идея действительно удачная, что и говорить, но ему неприятно, что она исходит от меня, а не от кого-нибудь другого. Однако он вынужден согласиться. Мокрые узкие губы неохотно выдавливают:

– Можно попробовать.

У Горелика будто гора свалилась с плеч. Он произносит внезапно отвердевшим, четко поставленным голосом:

– Расширенное совещание по этому вопросу завтра в десять… Марина, подготовь свои предложения в виде доклада. Мы пригласим ребят из службы безопасности и особого отдела, но общее руководство будет возложено па тебя. Твоя идея – тебе и карты в руки…

Выхожу из кабинета. Шаньгин зло косится мне вслед. Его взгляд словно выжигает пятно у меня между лопатками, и даже после того, как дверь с пистолетным треском захлопывается, посередине спины долго держится горячая точка.

Итак, после трансатлантического перелета отоспаться не получится. А жаль… Сейчас мне, как никогда, необходима светлая голова и ясный ум. Слишком многое поставлено на карту.

Предварительно сделала несколько звонков из кабинета. В трубке – легкое шуршание, все разговоры из офиса, само собой, фиксируются на пленку и хранятся в течение года в службе безопасности. Это необходимо на случай непредвиденных обстоятельств. Каких? Например, внедрения в наши ряды ретивых журналистов, налоговых инспекторов и вообще любых «подавляющих личностей», ПЛ, которых не смогли выявить на этапе предварительного прослушивания. А ведь бывает и такое, что безупречный сотрудник, много лет безукоризненно проработавший в Организации, вдруг сбивается с пути истинного и начинает давать информацию на сторону. Таких перебежчиков необходимо раскрывать сразу. И мы выявляем заразу по мере ее зарождения!

– Домой? – с надеждой спрашивает Володя, когда я спускаюсь с крыльца с кипой бумаг под мышкой.

– Нет, на Рублево-Успенское шоссе к Сергачеву.

Володя мгновенно скисает. Он, видно, надеялся, что сегодня вернется с работы пораньше, вот только отвезет меня домой, – рассчитывал, что после перелета мне захочется отоспаться. Поездка за город, в район правительственных дач совершенно не радует его. Полтора часа по забитому пробками узкому шоссе, которое к тому же постоянно перекрывается для проезда правительственных машин, позднее возвращение в город… Домой ему светит добраться только за полночь, как и мне. А ведь его ждут жена и ребенок…

Разница только в том, что когда он вернется домой, ворча и проклиная все на свете, то завалится спать, а я в это время засяду за подготовку к утреннему совещанию.

На даче депутата Государственной Думы Ивана Сергачева я была лишь однажды, еще на заре становления Организации, в девяносто пятом году. Тогда Сергачев самолично пригласил нас для знакомства. На встрече он пожимал руки, суетился, долго и красиво говорил об экуменическом движении церквей. Незадолго до того за политическую деятельность, несовместимую с высоким званием пастыря, его лишили сана православного священника. Тогда же обидчивый Иван Егорович наградил себя титулом борца за свободу совести и возгордился. Назло бывшим коллегам он появлялся на заседаниях Думы в черной рясе с огромным крестом на груди, толкал с трибуны страстные речи, злобно пророчил грядущее сращение Церкви и государства, клеймил клерикальные круги, потакал представителям неофициальных конфессий – и тем снискал себе титул борца с системой. Теперь этот титул надо было отрабатывать.

Все лезут в люди, как сказал когда-то Гоголь. Все лезут на Рублево-Успенское шоссе, как сказал бы он нынче. Здешние поселки – выставка богатства, апофеоз властопочитания, средоточие честолюбивых замыслов, оптический фокус неудовлетворенных амбиций. Увы, люди суетны. Лестно, когда до президентской лачуги рукой подать, а сосед справа служит клерком в министерстве. О tempora, о mores! А о душе подумать?..

Депутат встретил меня в саду, за кружевным двухметровым забором, прикрывавшим дачу ажурной броней. Его охрана, флегматичная и ожиревшая, напоминала дворовых псов, которых слишком хорошо кормят. А ведь известно: чтобы собака хорошо служила, она должна быть голодной. Сам поп-расстрига был худощавым, живым человеком с бородкой клинышком и внимательными зеленоватыми глазками. Кого-то он мне напоминал… Кого-то до боли знакомого, из моей прошлой, раз и навсегда перечеркнутой жизни… Феофилакта, что ли…

Сердце влажно колыхнулось, сжалось от предчувствия близкой боли, но все же расслабилось, усилием воли обмякло, – и судорога воспоминания безболезненно ушла в прошлое, как в песок. Странно, что я вообще ее допустила. Наверное, мой детренированный организм ослаб от перелета и приятных заокеанских волнений. А ведь еще недавно, спроси меня о любом факте из моей прошлой жизни, – рассказала бы обстоятельно и подробно, с деталями, трактовками, комментариями и многозначительными выводами. Рассказала бы умом, а не сердцем. А сердцем – нет, ничего не помню! Пустота, пустота…

– Коркин? Знаю, знаю! – обрадованно потер сухонькие ручки Иван Егорович. – Что о нем можно сказать? Энциклопедически образованный человек, профессор богословия, кандидат философских наук, прилежный прихожанин, примерный семьянин. Несколько ортодоксален, конечно, но по нынешним временам это скорее достоинство, чем недостаток. Близко с ним я никогда не сталкивался. Так, виделись несколько раз, беседовали на общие темы… Умнейший человек!

Я помрачнела. Человек без недостатков очень опасен. С такими людьми трудно сотрудничать. И бороться с ними тоже трудно.

– Говорите, подал на вас судебный иск? – оживился Сергачев.

Да… По статье 239 (Организация объединений, посягающих на личность и права граждан). Ну, вы знаете, эти навязшие в зубах голословные обвинения в тоталитаризме и в промывании мозгов… Обзывает наше движение заокеанской сектой, призванной зомбировать русских людей, только и мечтающих о православии и народности…

– О, да это его любимая идея – православие и народность! На эту тему мы спорили с ним до хрипоты во время оно…

– …поэтому хотелось бы, чтобы именно вы возглавили наше представительство на процессе, Иван Егорович… Собираемся обратиться за поддержкой к представителям корейской церкви Муна, братству Виссариона, «Богородичному Центру», кришнаитам, «Церкви Христа», «Церкви последнего завета», «Свидетелям Иеговы» и другим…

– А как насчет «Аум Синрике»? – быстро спросил депутат.

– Нет, что вы! – Я даже взмахнула рукой, будто защищаясь (жест, обычно вызывающий доверие у собеседника и отметающий зародившиеся было подозрения в неискренности). – Слишком уж это одиозная секта! После того как экстремисты «Аум» распылили ядовитый газ в токийском метро, ни один приличный человек не согласится, чтобы его имя прозвучало рядом с ними. А мы – очень, очень приличные люди!

Глухо хрупнула гранитная крошка под ногами, прошелестел ветер в кронах молодых рябинок. Мы прогуливались по дорожкам молодого, еще не поднявшегося от земли сада.

Видно было, что мой собеседник колеблется.

– Честно говоря, мне бы не хотелось, чтобы мое имя связывали, например, с «Белым Братством», «Народным храмом» или с одиозными «Божьими Детьми», – запинаясь, пробормотал он. – Даже высокие идеалы свободы совести не могут оправдать кровавых ритуалов и насилия над несовершеннолетними.

– Вы правы, эти секты безвозвратно скомпрометировали себя, – заверила я. – К тому же по численности они очень незначительны. Конечно, Иван Егорович, наш разговор предварительный, не обязательно давать ответ немедленно. Поразмышляйте, прикиньте, взвесьте плюсы и минусы…

Но опасливые колебания все же взяли верх.

– Не думаю, что я соглашусь, – качнул головой расстрига.

– Не спешите с ответом. Процесс будет громкий, – будто бы не расслышала я, – интерес журналистов нам обеспечен. Тему тоталитарных сект нынче не муссирует в прессе только ленивый. Благодатная тема! Да и телевидение обязательно будет освещать процесс. А ведь скоро выборы… Вы знаете, сколько стоит минута рекламы на центральном канале?..

Это был ход, после которого депутат обязан был капитулировать, я знала его больное место. Ведь после громкого скандала шесть лет назад о Сергачеве почти забыли, и вот такой удобный шанс засветиться на публике… На носу выборы, шанс попасть в новую Думу есть только у того, кто будет как можно чаще мелькать по ящику…

– Я должен все тщательно взвесить, – задумчиво произнес Сергачев, провожая меня до машины. По его голосу я поняла: он почти готов. – Свое решение сообщу вам позднее.

– Мы в нем уверены! – На прощание я крепко тряхнула его узкую руку с розовыми, какими-то дамскими ногтями. – Ваш гонорар за участие в процессе мы обговорим позднее… Вы же знаете, мы никогда не скупимся!

– Да-да, конечно… До встречи!

Автомобиль тронулся, и кирпичный, мрачно-средневековый особняк скрылся в вечереющей мгле, будто провалился в омут.

Из машины звонить боссу с отчетом я не стала. Имеющий уши да услышит, а шофер хоть и преданный член Организации, но все же его низшее, ненадежное звено. Одним словом – категория D…

Набрала номер нужного отдела, назвала свою фамилию и произнесла:

– Буду через час. Мне нужен свободный сотрудник и доступ к базе данных.

Подобный звонок офицера по особым поручениям обязателен к исполнению, даже если он, паче чаяния, раздастся в четыре утра (бывало и такое). И хотя уже смеркалось, окна информационного отдела ожидающе светились на втором этаже.

Шофера я отпустила. Доберусь на такси.

– Что вы, Марина Леонидовна! – запротестовал Володя. – Я подожду вас.

– Езжай домой. – Это звучало как приказ.

И он уехал. Уехал к своей семье, к жене и ребенку, в свой убогий, куцый быт, бесконечно унылый, бесконечно однообразный, как туристическая поездка по пустыне, где резиновую бесконечность времени и однообразие пейзажа скрашивают лишь изредка возникающие фантомы: миражи дворцов, пальм, брызгающих влагой фонтанов у кромки горизонта…

Коротко стриженная девушка в очках, смущенно удушая в кулачке скулодробящий зевок, торопливо поднялась навстречу.

– Меня интересуют вот эти двое. – Я выложила на стол листок с крупно написанными фамилиями. – Что у вас есть на них в базе?

Легкие пальцы с острыми ноготками, обрадованные работой, вспорхнули над клавишами.

– Только общие сведения… Сергачев проходит у нас по общему разделу, а Коркин – в разделе «Анти».

В разделе «Анти» содержатся компрометирующие сведения о людях, когда-либо причинивших вред Организации, либо намеревавшихся причинить таковой, либо выражавших негативное отношение к идеям нашего духовного отца Дэна Гобарда. В разделе «Анти» Коркин у нас проходит под номером один. Даже начальник налоговой инспекции района, где находится офис Центра, не доставил нам столько неприятных хлопот, сколько этот тщедушный человечек в толстых роговых очках и стоптанных рыжих ботинках из «Детского мира».

Зашуршала бумага, медленно выползая из принтера… Я бегло пробежала текст. Негусто! «Профессор богословия, известный религиовед… Работы… Изданные книги… Контакты… Семейное положение…» Интересно, куда смотрит наше Информационное управление? Моровая язва современности, противник номер один нашей Организации, судя по отчету, представляется эдаким бескрылым ангелочком в очках, буквоедом, чахнущим над книгами. А где, скажите на милость, внебрачные связи? Где подкуп, взятки, растраты, где личные пристрастия? Ну, хоть что-нибудь!

– Ничего! – огорченно выдохнула девушка. Она была действительно расстроена тем, что не смогла мне помочь.

Сведения о Сергачеве были также неубедительны. Разве что вот это: «Средствами массовой информации обвинялся в получении денег на лоббирование в Думе интересов неофициальных религиозных конфессий для приобретения налоговых льгот». Эти данные можно пустить в дело, если депутат все же откажется сотрудничать. Впрочем, он согласится. Просто небольшая мера предосторожности…

В тусклом сумеречном безмолвии пистолетными выстрелами прозвучали гулкие шаги. Я была абсолютно одна в огромном пустом здании. Если не считать охраны.

Вошла в кабинет – и растерянно застыла на пороге. Что делать? Ехать домой или заварить крепкий кофе и остаться здесь до утра, готовясь к совещанию? Лучше бы последнее – дабы не тратить время на дорогу туда и обратно. Эх, сесть бы сейчас за письменный стол и погрузиться с головой в работу… Тем более, что после смены часовых поясов спать мне совершенно не хочется.

Однако я вспомнила, что надо сменить блузку, помыться и, наконец, поесть, и вызвала такси. Взяла несколько книг с полочки, связала их в стопку, положила папку с текущими делами в сейф.

Заперла кабинет, сдала ключи охране.

– Вы здесь работаете? – Моложавый таксист кивнул на золотую с черным табличку у входа в офис – «Гуманитарный Центр имени Гобарда».

– Я всего лишь секретарша. – Пришлось включить для него улыбку, хотя после полуночи ответственный за лицевую маскировку тумблер в моей голове уже отказывался работать.

– Слушайте, про ваших коллег столько болтают! Вот я вчера в газете прочитал…

– Ну, еще бы, – насмешливо протянула я, – конечно, вы не сомневаетесь, что мы питаемся кровью младенцев, насилуем девственниц, а стариков сталкиваем со скалы в бушующее море?

– Пожалуй, нет… – Он скосил на меня опасливый взгляд, наткнулся на сияющую улыбку и смущенно добавил: – Конечно нет… Но про вас такое пишут…

– Мы просто помогаем людям стать самими собой, – мягко произнесла я. – Мы просто помогаем людям…

Расплачиваясь, я сунула ему в руку визитку.

– Если будет трудно, приходите…

Конечно, он не придет. Сегодня не придет, не придет и завтра, и послезавтра… Но когда-нибудь, когда ему станет невмоготу, когда покажется, что жизнь навсегда повернулась к нему своей темной стороной, что все лучшее уже позади, он достанет ее, вспомнит и придет к нам – растерзанный, недоумевающий, жалкий…

Тогда мы сделаем из него сильного, уверенного в себе человека, твердо шагающего к намеченной цели…

Идущего к солнцу за мелодичной дудочкой неведомого проводника…

Без надежды вернуться обратно…