Текст книги "Укрощение строптивых"

– Шоу «Мини мани».

«Где, интересно, он ее откопал?» – Кузовлев небрежно смахнул визитку в ящик стола. Насколько ему известно, босс не очень-то уважает увеселительные заведения, где водятся подобного рода девицы…

В это время Гурьянов осторожно отделился от закрытой двери и удовлетворенно осклабился. Еще одна информация для Ларисы.

Отпустив начальника охраны, он наконец откинулся в кресле, опустив припухшие веки. Тяжелый день. Совещания, доклады, ежедневная текучка. Как все это опротивело!

Ничего, скоро все это кончится, очень скоро! Быстрее, чем все они думают. Его ждет чудесная сказочная жизнь, полная восторга и неги. Она уже близко, совсем близко, эта жизнь. Осталось только несколько шагов. И сегодня он сделал первый шаг…

Глава 2

Наверно, именно ее счастливая звезда десять лет назад привела Алену из маленького городка, расположенного где-то на необъятных просторах страны, прямиком в столицу. В сырой осенний день пассажирский поезд, грязный и длинный, выбросил на перрон Курского вокзала долговязую нескладную девицу в туфлях со стоптанными каблуками и потертой китайской курточке, штопанной на локтях.

Вызывающе короткая юбка демонстрировала длинные голенастые ноги, казалось, предназначенные для балета, путанные русые волосы походили на воронье гнездо, на лице, еще носившем следы юношеских угрей, выделялся длинный острый нос, а обкусанные до мяса пальцы выдавали в их обладательнице нервную, психически неуравновешенную натуру. Эта нескладная особа была лишь отдаленным прообразом нынешней Алены.

Между той, прошлой Аленой и Аленой нынешней простиралась огромная пропасть. Та Алена была существом забитым, пугливым, чрезвычайно мнительным и неуверенным в себе. Искушенному мужскому взгляду она, наверное, показалась бы некрасивой и угловатой. Она излучала робость и застенчивость и потому часто оказывалась объектом для нападок жестоких столичных людей.

Нынешняя же Алена была особой совсем иного рода. Она была красива, ухожена, грациозна и уверена в себе. Теперь она казалась не забитой провинциалкой, а уверенной столичной штучкой, познавшей все и вся. Однако под показным лоском нынешней Алены билось все то же несчастное любящее сердце – доверчивое и трепетное.

В шестнадцать лет Алена плохо понимала, чего ей хочется от жизни.

Самым главным для нее казалось вырваться из затхлой атмосферы родного городка, где все знают про всех, где невозможно скрыться от всевидящего ока соседей, где чувствуешь себя прокаженной, если хоть немного отличаешься от людей, скучных, ничем не примечательных обывателей. Родители ее были обыкновенными людьми и требовали от Алены не так уж много: хорошо учиться и быть послушной. Но Алена задыхалась в затхлой атмосфере городка, ее заветной мечтой было уехать из родного дома куда глаза глядят – в столицу.

У нее не было ни друзей, ни подруг, никому она не нужна была такая, какая есть, – с мраком в душе и раздором в теле, с неутоленными амбициями, с зарождавшимися глубоко внутри страстными желаниями. Она страшилась быть осмеянной, отвергнутой, изгнанной. Именно потому с Москвой Алена связывала свои надежды, в сладостных грезах видя себя знаменитой танцовщицей, у ног которой покоится мир. Прозанимавшись два года танцами в местном Доме культуры, она считала, что создана для пластических искусств.

Украв у матери деньги, оставшиеся до получки, Алена побросала в сумку вещи: немецкое платье старшей сестры, к которому ей категорически запрещалось прикасаться, косметику, которой ей категорически запрещалось пользоваться, чудесные туфли-лодочки, вечный предмет девичьих мечтаний. Туфли ей тоже не принадлежали – она стянула их у матери. Украденных денег хватило лишь на билет до Москвы и на черствую булочку, купленную на вокзале.

В станционном буфете, жадно поглощая булку, она увидела, что на нее пялится худощавый небритый мужичок с сальным взглядом и бегающими глазами.

«Какая же я уродка, – покраснела Алена, – если на меня так пялятся!»

Мужичок продолжал буравить ее жадным взглядом. Стряхнув крошки с колен, девушка направилась в зал ожидания, спотыкаясь на непривычно высоких каблуках. Едва она опустилась на жесткую деревянную скамейку яичного цвета, как небритый тип подсел к ней, дыша в лицо перегаром.

– Ты такая красивая! – сбивчиво-вожделенно зашептал он. От него пахло мочой и дешевым одеколоном (скорее всего, он его пил). – Пойдем со мной… – Он навалился на нее плечом и заскорузлой ладонью принялся щупать острые коленки, выглядывающие из-под юбки.

– Но послушайте, – лепетала Алена, отдирая его руки. – Но послушайте… Не надо! – Она ощущала страх и в то же время томительное блаженство от его жарких, сбивчивых слов.

Ее спас постовой милиционер. Он увидел пьяного мужика, который волочил за собой ошалелую девчонку с безумными глазами, и потребовал предъявить документы. В это время по станционному радио объявили прибытие поезда на Москву. Алена ойкнула и, не обращая внимания на свист милиционера, побежала по перрону, высоко вскидывая голенастые ноги. Через минуту она уже лежала на верхней полке вагона и, уставившись в потолок, испуганно размышляла о случившемся. Это был первый мужчина, обративший на нее внимание! Не важно, что он был пьян, груб и стар. Главное, что она, нескладный долговязый подросток с ужасным ворохом комплексов и проблем, казалась ему красивой.

Соседкой Алены в поезде оказалась старуха с осуждающим взглядом недобрых глаз и сварливо поджатыми губами.

– Ишь, вырядилась, – недовольно пробормотала она, косясь на коленки, выглядывающие из-под коротковатой для провинции юбки. И прошипела с ненавистью:

– Шалава…

Но Алена совсем не была шалавой. В театрально-танцевальном кружке при Доме культуры, где подростков учили петь, танцевать и играть в пьесах из советской жизни комсомолок, Алена всегда считалась номером первым. Руководила кружком некая Аза Владимировна, нервная дама бальзаковского возраста с несложившейся личной жизнью. Ей помогал старичок с аккордеоном, клевавший носом во время творческих перекуров.

Аза Владимировна считала себя безвременно погибшей, непонятой личностью и потому страдала запоями. Картинно отставив дымящуюся сигарету, она много курила, выпуская дым широко раздувавшимися трепетными ноздрями. Как часто Алена, напялив мамино меховое манто и густо накрасив губы, – две багровые сливы, низко сидящие под длинным гоголевским носом, – вот так же курила перед зеркалом, красиво отставив мизинец! В то время дешевая манерность Азы Владимировны казалась ей воплощением женственности и грациозности.

В кружке Алене показали несколько танцевальных па, научили правильно открывать рот во время пения и не бояться сцены. Правда, в небольшом городке подобные навыки были совершенно неприменимы – и это было одной из причин, по которой она стремилась уехать отсюда. Другая причина находилась так глубоко внутри нее и была столь ужасна, что вслух о ней неудобно было говорить.

Главной проблемой танцевального кружка при Доме культуры была нехватка актеров мужского пола, поэтому юным актрисам зачастую приходилось играть мужские роли, а во время танцев роль партнера обычно выпадала девочке.

Алене всегда доставались роли злых волков, стражников и хранителей королевской печати, в то время как она мечтала сыграть прекрасную принцессу, похищаемую злодеем, или маленькую трогательную Герду, готовую погибнуть во имя любви к брату. Ее партнершей по танцам было некое воздушное создание с кукольным личиком и светлыми кудрями. Куда ей было до этой феи с маленькой ножкой и стройным станом! Вечером, тайком обняв куклу сестры, Алена утешалась сладкими мечтами.

Она представляла себя в длинном пышном платье, светящемся при свете рампы бриллиантовыми бликами. Вот она изгибает стан, грациозно отклоняя назад голову, и кружится в волшебном вихре танца… А вокруг нее в круговерти огней вращаются мириады восхищенных зрительских глаз, и едва смолкает музыка, как восторженный шепот, точно шорох прибоя, накатывает на нее со всех сторон: «Кто это?» – «Неужели вы не знаете? Эта чудесная, прекрасная, изумительная фея – девушка Алена!» – «О, как она прекрасна!»

Однако длинный нос, высокий рост, провинциальное происхождение и еще то, что трудно объяснить в двух словах, то интимное, жгучее, стыдное – все это мешало ей сделать мечту явью.

Приехав в столицу, Алена сначала ночевала на вокзале. Денег у нее не было, как их зарабатывать, она не имела ни малейшего представления, людей дичилась, боясь нарваться на осуждающий взгляд или скабрезное замечание.

Питалась она кем-то недоеденными коржиками из вокзального буфета, которые запивала отвратительным кофейным напитком из грязных стаканов со столиков.

Однако вскоре ее заметили местные завсегдатаи, имевшие свои виды на эти коржики и на кофейный напиток, и погнали с вокзала. Девушке оставалось только погибнуть.

Вечерело. Кутаясь в свою жалкую, латаную на локтях курточку, Алена брела по улице Горького и думала, что сейчас самое время броситься с моста в реку. Только она не знала, где здесь мост, а спросить боялась.

Чтобы погреться, девушка зашла в кафе «Московское», самое демократичное и самое непритязательное из подобных заведений в то время. Там можно было встретить кого угодно: подпольных рок-музыкантов, безумно популярных в узких кругах немолодых поэтов с претензией на гениальность, престарелых коллекционеров юной женской прелести, начинающих лесбиянок, воришек, промышлявших кошельками в очередях «Елисеевского», завсегдатаев с заносчивыми лицами и приезжих испуганно-командировочного вида.

Присев за столик, Алена робко вытянула усталые ноги. От тепла захотелось спать.

Внезапно из сигаретного чада спустился пышнобровый мужчина с темным жадным лицом. Это был чернявый тип невысокого роста с яйцевидным животиком и с длинными руками, покрытыми густым волосом. У него был высокий лысоватый лоб и живые, как ртуть, глаза.

– Скучаете? – склонился мужчина в галантном полупоклоне. – Не хотите ли мороженого с орехами?

Мороженое с орехами и сигарета «Мальборо» – такова была средняя цена девушки в «Московском». Но Алена этого не знала и устремила на благодетеля глаза, полные голодной надежды.

– Да, – согласилась она и немедленно покраснела. Кажется, она уже влюбилась в своего собеседника. Влюбилась со всем пылом своей души. Как будет влюбляться чуть ли не каждый день из всех десяти лет, что пролегли со встречи в «Московском» до того судьбоносного утра, когда Алену выпустили из милиции и она села в притормозившую на обочине машину с тонированными стеклами…

Через минуту девушка жадно подносила к губам вкусное мороженое, а ее левая рука, точно попавшийся в капкан зверек, покоилась в ладони кавалера.

– Вы прелестны! – Точно черная жирная муха, новый знакомый непрерывно жужжал ей на ухо. – В вас есть что-то из рисунков Модильяни…

Да-да, вот эта нежная и вместе с тем сильная линия шеи, плавно и остро переходящая в плечо… А ваши руки! Они еще хранят подростковую угловатость и вместе с тем…

Алена доедала третью порцию мороженого, рискуя заболеть ангиной, и, точно растение под лучами солнца, грелась в ласковых словах.

– А ваше лицо, чистое и прекрасное! – Кавалер постепенно придвигался к ней. – Вы, наверно, считаете, что у вас слишком длинный нос… – (Был такой грех!) – У вас прелестный, изящный носик, как у рублевских святых.

Трепетные ноздри, трогательная седловинка, тонкая переносица с проступающими нежно-голубыми венами… Не хотите ли шампанского?

Через полчаса Алена совершенно опьянела от шампанского и внезапно нахлынувшей сытости. Она больше не боялась своего нового знакомого, он был так мил и галантен…

Как-то само собой подразумевалось, что они идут ночевать к ухажеру.

На улице уже совсем стемнело, накрапывал дождь. У Алены подгибались ноги от усталости, а от шампанского шумело в висках.

– Я составлю вам протекцию в театральный, – поглаживая пальцами бедро девушки, сбивчиво бормотал спутник, представившийся ей Борисом Яковлевичем. – Вы должны блистать на сцене! – Опытная рука совершала круговые движения вдоль спины спутницы, постепенно спускаясь к ягодицам. – У меня много знакомых, я вам помогу!

Темный шестиэтажный дом в глухом переулке приветливо светился окнами. Поднявшись по лестнице, загаженной котами, Борис Яковлевич приник ухом к двери, вслушиваясь в вечерние звуки затаившейся квартиры. Затем он выудил из кармана ключ и беззвучно открыл замок. В лицо пахнуло запахом горелой капусты, кислым духом коммуналки.

– Пожалуйста, потише, – предупредительно шепнул Борис Яковлевич, стоя на пороге. – Соседи дивные люди, но у них предрассудки. Они не понимают тонкой души художника. Им чужды высокие переживания ищущей натуры.

Они скользнули в комнату. Сквозь окно спокойно лился призрачный лунный свет и ложился на пол бледными квадратами. Уткнувшись в плечо Алене, Борис Яковлевич долго пыхтел, ерзал и обливался потом. Девушка, оглушенная и растерянная, лишь неумело отводила его жадные руки.

– Мой нераскрытый бутончик, мое свежее яблочко, – взволнованно бормотал кавалер. – Сейчас, секундочку…

Внезапно он охнул и затих, прижавшись щекой к ее плечу.

– Это все шампанское, – виновато прошептал он. Алена тактично промолчала. Впервые за несколько дней она находится в нормальном доме. Может быть, добрый Борис Яковлевич позволит ей хотя бы принять душ? Голова у нее уже сто лет не мыта. Удивительно даже, как она еще может кому-то нравиться!

Они посидели несколько минут, чтобы убедиться, что соседи угомонились, после чего Алене были выданы мыло, полотенце и дешевый болгарский шампунь, приторно пахнувший яблоком. Ванная оказалась просторной комнатой с небольшим оконцем под потолком, выходившим в кухню.

– Спинку потереть? – хозяин игриво ущипнул Алену.

Девушка накинула на дверь щеколду и, всей кожей ощущая блаженство влажного тепла, шагнула под душ. Несколько минут она стояла, опустив веки и млея под струями воды, пахнущей хлоркой, а затем, повернувшись спиной, принялась намыливаться. Ее глаза случайно поднялись все выше и выше и – встретились с изумленным взглядом Бориса Яковлевича, чье сладострастное лицо смутно белело под потолком. Послышался отдаленный грохот – сластолюбивый хозяин свалился с табуретки, которая позволила ему наслаждаться зрелищем в ванной.

Когда гостья вернулась в комнату, ее кавалер с мокрым полотенцем на голове сидел на стуле. В ее сторону он боялся смотреть.

Алена остановилась на пороге, смущенно опустив глаза. Ее мокрые, взлохмаченные волосы стояли нимбом вокруг головы, а розовое лицо сияло чистотой и свежестью. Она казалась сейчас такой хорошенькой!

– Тебе… Вам лучше уйти, – пробормотал Борис Яковлевич спертым голосом, страшась встретиться взглядом с предметом своего недавнего вожделения.

На его лицо было больно смотреть. Казалось, у него заныли сразу тридцать два зуба, в том числе и те пять, которые были выбиты в детстве при падении с качелей.

Алена потупила взгляд и сжалась. Так она и знала… Едва приласкав, ее выгоняют на улицу. А все почему? Потому что… Никому она не нужна такая…

– Можно я подожду до утра? Я посижу на стуле, – попросила Алена, кусая губы от подступавших к горлу слез.

– Ну зачем же. – В Борисе Яковлевиче проснулись остатки галантности, коей он блистал на протяжении всего вечера. – У меня есть раскладушка.

Всю ночь Алена провела точно в бреду. То ей казалось, что Борис Яковлевич, скрипя рассохшимися половицами, крадется к ней с розовым полотенцем в руках, то она воображала, что кружится с ним в вихре танца, пылко и чуть отстранение прижимаясь к нему, то хозяин комнаты истерически всхрапывал в темноте, пугая ее и пугаясь сам.

К утру Алена твердо решила: дальше скитаться нельзя, нужно устраивать свою жизнь. Прекрасные принцы редко попадаются бродяжкам, живущим на вокзале. Практически никогда.

Едва рассвело, она тихо выскользнула из-под одеяла, натянула юбку и бесшумно прокралась к выходу из комнаты. Борис Яковлевич сладко причмокивал во сне, разметавшись на диване под поблекшей картиной Шишкина в облупленной раме.

Его пиджак заграничного пошива висел на стуле, такой красивый и беззащитный…

И такой теплый!

Алена схватила пиджак под мышку и выскользнула в дверь. Через минуту, стоя у подъезда, она исследовала содержимое карманов. Там обнаружилось восемьдесят девять рублей мелкими купюрами и удостоверение члена Союза архитекторов на имя Бориса Яковлевича Гольдберга. И то и другое казалось ценным приобретением.

За тридцать рублей через квартирную маклершу в Банном переулке Алена сняла комнату у доброй старушки, почти слепой и оттого не слишком любопытной. Добрая квартирохозяйка посоветовала ей устроиться на работу в соседний магазин, где заведующей служила ее хорошая знакомая.

Для того чтобы понравиться своей работодательнице, Алене даже пришлось сменить имидж (минимум косметики, пиджак «от Бориса Яковлевича» плюс брюки из прошлой, еще домосковской жизни, аккуратная стрижка). Заведующая окинула внимательным взглядом ее долговязую фигуру и недовольно поджала губы.

– Есть только вакантное место грузчика.

– Я согласна на любую работу. – Ресницы Алены взволнованно дрогнули.

Так Алена стала грузчиком в продуктовом магазине на Красной Пресне.

Впрочем, грузчиком ей довелось быть не очень долго, всего-то полгода. Эти полгода позволили ей освоиться в новом городе, присмотреться к людям, привыкнуть к коловращению столичной жизни. Вскоре Алена стала на шаг ближе к своей несгораемой мечте. Она поступила танцовщицей в ночной клуб.

Узнав о наборе в театральный коллектив, в ансамбль бального танца или в ночное шоу из тех, что стали в изобилии открываться в столице, именуясь поначалу кооперативными кафе, она спешила на конкурс, надеясь, что ее наконец заметят, пригласят. Вместо документа о театральном образовании или свидетельства об окончании музыкальной школы у нее имелось лишь удостоверение члена Союза архитекторов на имя Бориса Яковлевича и страстное желание попасть на сцену.

Однажды ей улыбнулась удача: на кастинге, где отбирали девушек для показа одежды, ее внезапно заметили. Алена была на седьмом небе от счастья. Она уже плавала в горячечных мечтах, представляя себя супермоделью, за право ангажировать которую борются известнейшие агентства мира.

Начинающий модельер-концептуалист придумал для нее сногсшибательный наряд, состоящий из крупноячеистой рыболовной сети, к узлам которой крепились ручки и ножки резиновых кукол, тех самых лупоглазых «Маш» и «Наташ», которыми были завалены полки советских магазинов. Для показа модельер приобрел на фабрике игрушек три сотни кукольных рук, три сотни ног и полторы сотни кукольных безволосых голов с пустыми глазницами. Ручки-ножки пошли для пошива платьев, брюк, бюстгальтеров и трусиков, а из голов соорудили хорошенькие шляпки, издали смахивающие на кочаны цветной капусты, изрядно поеденные червями.

Кожей ощущая восхищенное дыхание зала, Алена вышла на подиум. Она чувствовала вдохновение – на нее смотрели, ею любовались, ее боготворили, ей завидовали. Не это ли и было счастье?

И каково ей было после такого триумфа тащиться в ненавистный магазин рано утром и целый день вслушиваться в грубую ругань покупателей, визгливые окрики продавщиц, виртуозные матюги грузчиков. Ее нежная душа страдала, жаждала красоты, ярких огней и вечного праздника сцены.

О наборе танцовщиц в недавно открывшийся ночной клуб Алене сообщила приятельница, мечтавшая стать артисткой кино.

– Мне это место не подходит, – вздохнула девица с экзотическим именем Диана. – Но ты ведь бредишь танцами, попробуй.

Девушки были близкими подругами, одно время они даже собирались поселиться вместе, но у Дианы внезапно появился пылкий поклонник, и мечты о совместном хозяйстве пришлось оставить. Этот поклонник очень кстати оказался арт-директором нового клуба.

Это был странный тип с маленьким, точно обрубленным подбородком и длинной шеей, неприятно обметанной трехдневной щетиной. Он постоянно смолил вонючие сигареты, полуприкрыв тяжелыми веками ледяные глаза, глядя на всех с равнодушным прищуром пресыщенного жизнью человека. Взглянув на девушку, он лениво выпустил дым через трубочку сложенных точно для поцелуя губ.

– Думаешь, я позволю тебе выйти на сцену с таким носом? – неприязненно хмыкнул он. – Своим клювом ты распугаешь мне всех зрителей!

Усилием воли Алена задушила рвавшиеся из горла всхлипы. Разве важно, какой у артистки нос? Ведь в танце ищет выход тоскующая, трепетная душа.

Примерно в таком роде, дрожа от страха и надежды, она и высказалась.

Привередливый арт-директор небрежно усмехнулся:

– Ладно, переодевайся!

Кандидатку отвели в маленькую комнатушку с огромным зеркалом во всю стену.

Почти два месяца Алена носилась по комиссионкам, на последние деньги скупая привезенные из-за границы платья из блестящей воздушной ткани, строчила по ночам на машинке, конструируя необыкновенный наряд, такой, какой невозможно было отыскать во всей Москве. Когда наряд был почти готов, она занялась окончательной отделкой. Согнув проволоку, она обклеила ее яркой папиросной бумагой, приметала стеклярус и блестки.

И вот теперь под рваную музыку Стравинского на сцену выпорхнуло странное существо – воздушное, прекрасное, таинственное… С первого взгляда невозможно было угадать, кто это, мужчина, женщина, птица или насекомое, – в вихре страстного танца по сцене металась обнаженная, тоскующая душа.

Когда музыка, обессилев, иссякла, Алена взмыла над дощатым полом в фантастическом прыжке и, на секунду задержавшись в воздухе, плавно опустилась на землю. И точно умерла с последним аккордом мелодии.

Тяжело дыша, танцовщица вопросительно уставилась близорукими глазами в темень зрительного зала.

– Недурно! – сухо пожевав губами, промолвил арт-директор. – Ладно, я тебя беру. Условно.

Алена едва не взвизгнула от восторга. «Я понравилась ему, я ему понравилась!» – восхищенно стучало в мозгу. О Господи! Неужели то, о чем она так долго мечтала, наконец свершилось? И она завоевала право выходить на подмостки?

– Тяжеловато смотришься на сцене. – Придирчивый взгляд требовательно ощупал ее с ног до головы. – Надо работать над фигурой.

– Я… Я буду работать, – с жаром подтвердила девушка. По выпуклому лбу скатилась крупная капля пота. – Я буду работать над фигурой.

Она была счастлива.

Алену взяли в кордебалет. Для начала она должна была во время сольного танца служить ожившей декорацией заслуженной приме транс-шоу, Лолите.

Лолита, «гений танца и любви», как пошловато значилось в афишах, оказалась миленьким существом со скульптурным торсом и смазливым личиком немецкого пупса.

По натуре Лолита была ломакой и капризулей, нервным, издерганным существом, требовавшим постоянного внимания. Среди танцовщиц ходили слухи, что она сидит на наркотиках, но дирекцию это не очень-то интересовало. Перед представлением из уборной Лолиты явственно тянуло марихуаной, а на гримерном столике рядом с заколками для волос, помадой и накладными ресницами на виду валялись марки ЛСД.

Но прима была божественна, пластична и имела бешеный успех. Остальное было не важно.

Все работницы шоу были уверены на сто процентов, что Лолита любовница арт-директора и только потому остается примой. Алена старалась держаться с ней ровно и доброжелательно, в глубине души адски завидуя ей. Она считала, что танцует куда лучше Лолиты.

Кроме того она в конце концов влюбилась в арт-директора Гарика.

Девушка боготворила его испанскую бородку, томный взгляд и длинные желтоватые пальцы с крепкими, покрытыми бесцветным лаком ногтями. Он казался ей воплощением мужественности. С замиранием сердца она мечтала о той минуте, когда Гарик заметит ее, полюбит, оценит – и даст ей сольный номер вместо ломаки и выдерги Лолиты.

Но тот в упор не видел ее, продолжая часами пропадать в комнатке примы. Напрасно, посылая нежные взгляды, Алена вертелась около него, стремясь обдать предмет своих мечтаний запахом дорогих духов, напрасно из кожи вон лезла на сцене – ее не замечали. И тогда она решилась на отчаянный шаг.

Некогда Алена с гордостью уверяла подруг, что ни за что не сделает первый шаг навстречу мужчине. Но сейчас она решила переступить через себя – слишком многое было поставлено на карту.

– Гарик! – готовила она свою речь. – Я… Я люблю тебя!

И тогда наконец он приблизится и обнимет ее. И она почувствует запах терпкого мужского одеколона от его бородки, ощутит аромат табака, исходящий от губ. А потом они возьмутся за руки и, счастливо улыбаясь, уйдут в голубую даль.

Однажды во время репетиции, когда Алена до седьмого пота отрабатывала одно и то же не слишком сложное движение, Гарик, наблюдавший за ее потугами из зала, в бешенстве вылетел на сцену.

– Что это такое? – заорал он, больно выламывая ей плечо. – Где твоя осанка? Что ты дергаешься, как дохлая курица? Думаешь, зрители, очарованные твоим длинным носом, не заметят, что задница у тебя килограммов на пять тяжелее, чем нужно?

– Гарик, я… – сквозь слезы проговорила Алена, тяжело дыша. Hoc защипало от слез, глаза быстро наполнились влагой.

– Ну что, что? – раздраженно оскалился Гарик, и в лицо ей пахнуло той самой смесью одеколона и табака, которая ночами наплывала на нее, мучая и лишая сна.

– Я… – Она задохнулась от того, что должно было неизбежно свершиться. И произнесла:

– Я… Я тебя люблю!

Закрыв глаза от ужаса, она ждала, что небо упадет на землю, что сцена разверзнется под ногами и поглотит ее.

Но ничего такого не произошло.

Звучало шумное дыхание Гарика. Реакция на признание задерживалась.

Тогда Алена отважилась: она слегка нагнулась, склонила голову и попала губами прямо туда, где между волнующе душистыми усами находились его жесткие, зовущие губы.

– Ты что?! – прозвучал недоуменный возглас. И дальше послышалось возмущенное:

– С дуба рухнула? – Потом треснул оглушительный хлопок в ладоши, и требовательный голос Гарика произнес с привычным раздражением:

– Все сначала!

Давай, Алена, шевелись наконец!

И опять понеслась адская музыка, и опять Алена, сквозь мутившие глаза слезы, порхала по сцене, выслушивая оскорбительные приказания:

– Шевелись! Плечо выше, грациозней, пошла, пошла! Я сказал, задницей шевели, а не носом!

Вечером Алена навзрыд рыдала в гримерке, которую делила с тремя такими же кордебалетными девицами, как она сама. Подруги утешали ее, поглаживая по плечу, осторожно, чтобы не размазать грим, промакивали ватой безжалостные слезы. Одна из них, долговязая угловатая Сусанна небрежно заметила:

– Нашла из-за кого нюни распускать! Да он ведь и не мужик вовсе!

– Как это не мужик? – Алена вопросительно всхлипнула.

– А так!.. – Сусанна зевнула. – Знавала я то время, когда Гарик еще звался Галиной и своими кривыми ножками скакал по сцене в коротенькой юбочке.

– Как это? – У Алены даже просохли слезы от удивления.

– А вот так! – хмыкнула Сусанна, усаживаясь на гримерный столик. – По паспорту Гарик на самом деле Галина Петровна. Ну, что ты на меня уставилась, не знала, что ли? Ну да, бабой он был, бабой! Гормоны нынче чудеса творят.

– Но ведь у него, то есть у нее… – замялась одна из девушек, оторопело распялив глаза. – Ну, когда он в трико в обтяжку, то я видела…

– О Господи! – Сусанна даже застонала от подобной наивности. – Ты откуда, родная, свалилась? Сейчас это очень просто делается, одна операция – и все! Вставляют какую-то пластмасску, оборачивают ее лоскутком кожи с живота – и мужик готов. Господи, да на нем ведь места живого нет от операций! А его подружка Лолитка, думаете, лучше?

– Что, она тоже? – ошеломленно пробормотала Алена, не зная сама, что она имеет в виду под этим «тоже».

– Знаешь, сколько месяцев она по клиникам провалялась? – Сусанна презрительно сплюнула на пол. – Красавица! Да она вся в шрамах!

– Она такая красивая, – не удержалась от завистливого вздоха Алена.

– Конечно! – Ирония у Сусанны плескалась через край. – Если у тебя деньги есть… А ведь была еще та красавица. Подбородок – во! Hoc – картошка разваренная, скулы, как у монгола, уши, как вареники! Четыре операции сделала только на лице. А грудь? Ты знаешь, сколько стоила ей грудь? На эти деньги я могла бы себе квартиру купить!

– Да и талия у нее тоже… – поддержала другая девица. – Она два нижних ребра вынула в прошлом году.

– А сколько она ноги свои вытягивала, мамочки! – Сусанна картинно закатила глаза. – Ведь они же у нее буквой «икс» были! А бедра! Ты видела, какие у нее бедра? Ведра полтора геля ей туда закачали! Хочешь посмотреть на нее, когда она будет переодеваться? – предложила Сусанна. – Я тебя отведу в одно место, где ее гримерка как на ладони.

Слезы Алены постепенно высохли. Окрыленная внезапно открывшейся ей истиной, в тот вечер она танцевала на одном дыхании.

Вечером Сусанна отвела ее в обещанное тайное местечко.

– Смотри! – шепнула она подруге, глядя в щель между картонными стенами. – Вон белые шрамики на боку под ребрами… Видишь?

Алена жадным взглядом пожирала белое, идеальной формы тело, которое, как она теперь знала, было творением не Божьих рук, а человеческих. И это знание вселяло в нее уверенность: то, что недоделала природа, можно исправить при помощи скальпеля!

– Что это вы здесь делаете? – Точно гром среди ясного неба прозвучал взбешенный низкий голос.

Алена обернулась. Перед ней стоял арт-директор собственной персоной. В глазах его светились нехорошие огоньки.

– А что, нельзя? – дерзко ответила Алена, вызывающе щуря глаза.

Теперь, после того как перед девушкой открылась стыдная тайна Гарика, ее недавно еще такая глубокая и мучительная влюбленность внезапно испарилась, оставив лишь презрение и жалость к искусно сделанному врачами «мужчине».

– Идем ко мне в кабинет! – бросил арт-директор, заметив дерзкий блеск в глазах танцовщицы, еще недавно трепетавшей перед ним, как былинка.

На столе перед ним возникла жидкая кучка денег.

– Вот твой расчет! – заявил Гарик, пододвигая к ней купюры. – Костюмы сдай в костюмерную, клюй от гримерки верни вахтеру. Ты свободна! – добавил он, заметив, что Алена буравит его насмешливым взглядом.

– Ну тогда прощайте, Галина Петрович! – бросила девушка с надменной улыбкой. – Пока!

Лицо арт-директора перекосилось от бешенства, А она вышла в распахнутую дверь – смеющаяся, свободная, уверенная в себе. Ей казалось, что теперь для нее открылась дверь в новую жизнь и она стоит на пороге сказочного успеха.

После ухода из шоу Алена решила, что наконец настало время немного отдохнуть, прийти в себя, заняться своим телом. Ведь для танцовщицы тело – это орудие производства, оно должно быть идеальным! После полутора лет работы в шоу у нее скопилось немного денег: Гарик неплохо платил своим танцовщицам, а Алена тратила на себя совсем немного, привыкнув с детства довольствоваться малым.