Текст книги "Кольцо"

Светлана Замлелова
Кольцо

* * *

Был чудесный, бархатный вечер. Один из тех вечеров, когда в Москве вовсю уже цветёт сирень, зеленеют нежной ещё листвой тополя, а солнце не жжёт, но согревает москвичей своим весёлым, ласковым светом.

Таким-то вечером Максим Пёсиков, красивый молодой человек лет двадцати пяти, вошёл на станции «Каланчёвская» в электропоезд «Москва-Тула» и занял место у грязного, со следами копоти и чьих-то жирных пальцев, окна.

Стряхнув с сиденья какие-то крошки, Максим уселся поудобнее, и, уставившись в неумытое стекло, предал себя размышлениям.

Вскоре, однако, поезд дёрнулся, точно встрепенувшись от долгого сна, потянулся, протяжно зевнул и нехотя пополз к югу.

Повинуясь закону инерции, пассажиры сначала дружно вздрогнули, подались все вместе вперёд, затем откинулись на деревянные спинки, снова вздрогнули и, приняв, наконец, удобные позы, занялись каждый своим делом. Кое-кто достал газету и, громко прошуршав, отгородился ею от остальной публики. Другой, вытянув ноги и опустив голову на плечо соседа, незамедлительно отправился в царство Морфея. Третий занялся поеданием кулебяки, предусмотрительно купленной на вокзале. Бесцеремонная кулебяка тотчас оповестила окружающих о своём пребывании в вагоне, прибегнув к помощи мясного духа, произведшего на пассажиров весьма тягостное впечатление.

Тут же захлопали двери, заговорили на все голоса, запели люди. Море запахов, звуков и образов нахлынуло на вагон. И вагон утонул в нём…

Максиму, в распоряжении которого было три часа, три долгих, томительных часа, предстояло упорядочить свои мысли, которые точно весенние ручьи, растекались по нескольким направлениям.

Во-первых, Максим намеревался обдумать своё новое положение. Дело в том, что совсем недавно Максим был исключён с последнего курса одного из столичных вузов. За неуспеваемость. Родные Максима всполошились. Да и было от чего. Изгнанному с позором из alma mater грозила служба в армии. А что может быть ужасней сегодня для молодого человека, чем кирзовые сапоги, овсяная каша и строевая подготовка?!

На семейном совете, где кроме родителей Максима, держали слово двое дядей и тётка по матери да ещё одна тётка по отцу, решено было отправить Максима в Тулу на попечение к одному из дядей, преподававшему в тамошнем политехническом институте. Куда, кстати, Максиму, также по решению семейного совета, предстояло сдать какие-то экзамены и быть зачислену на пятый курс, как переведшемуся из Московского вуза в Тульский.

Во-вторых, не далее, как полчаса тому назад, к Максиму, в ожидании поезда курившему на перроне, подошёл смуглый и чумазый, как чёрт, мальчишка и, таинственно вращая желтоватыми белками, проговорил дробной скороговоркой:

– Братан, золото не нужно?

Хоть в золоте Максим и не испытывал ровным счётом никакой нужды, но, повинуясь любопытству, этому странному и погибельному для рода человеческого чувству, он, подумав немного, сказал:

– А ну, покажи…

– Пойдём, – прошептал, боязливо озираясь, чумазый, приглашая Максима отойти в сторону.

Не роняя достоинства, Максим докурил сигарету, смачно сплюнул себе под ноги, забросил изящным жестом окурок в урну и только затем последовал за юным продавцом презренного металла.

– Ну, чего тут у тебя? – спросил он у чумазого, когда они отошли к ограждению у безопасного края платформы. – Показывай…

Сейчас после этих слов чумазый, всё ещё воровато озиравшийся, вытащил откуда-то из недр куртки и протянул на ладони дутое обручальное кольцо да пару безобразных, напоминавших скорее ёлочные, чем ювелирные украшения, серёжек.

– Вот… Кольцо за двести пятьдесят отдам, серёжки – за пятьсот… – дробно и торопливо проговорил он.

Серёжки, не женские даже, а какие-то бабские, Максима ни на минуту не заинтересовали. А вот кольцо ему понравилось. Широкое, пузатое, блестящее – и продать можно, и самому на пальце носить. Это он ещё подумает.

Кольцо пришлось ему впору. «Ведь врёт, поди, что золото», – мелькнуло у Максима. Но чумазый, точно читая его мысли, затараторил:

– Золото, золото!.. Не бойсь… Снеси к ювелиру, тебе любой скажет, что золото… И проба есть… Я тебя научу, как различать поддельную пробу от настоящей… А ну-ка!..

И чумазый, ухватив одной рукой Максима за запястье, другой ловко стянул с его пальца кольцо.

– Видишь, – он придвинулся плотнее к Максиму. – Видишь… Вот здесь внутри проба…

Максим наклонился, так, что почувствовал запах дыма от смоляных волос чумазого, и, вглядевшись, действительно различил на внутренней поверхности кольца небольшой прямоугольный отпечаток с цифрами «583» и пятиконечной звездой.

– Вот… – и чумазый ткнул грязным ногтем в отпечаток, – звезду видишь? Видишь звезду?

– Ну? – нетерпеливо переспросил Максим. – Дальше что?

Чумазый огляделся и таинственно зашептал:

– Если есть на пробе звезда – настоящее золото. Это точно. Звёзды ставят только на настоящих пробах… Только настоящие пробы со звездой… Понял?.. Если проба фальшивая – она без звезды…

И он снова закрутил головой, давая понять, что слова его не предназначены для чужих ушей.

– Только ты это… Не говори никому, – зашептал он, заглядывая в глаза Максиму. – Это ж… тайна… Это никто знать не должен… Про звезду… А то… Если узнает братва, меня того… – и он провёл ребром ладони себе по шее.

– Да ладно уж, – отмахнулся Максим, – дай-ка лучше ещё примерю…

И он снова натянул кольцо на правый безымянный палец.

Да, определённо кольцо ему нравилось. Прежде всего, потому, что кольца было много и блестело оно ярко. Кроме того, со стороны, с кольцом на пальце Максим вполне сошёл бы за человека женатого, а стало быть, обстоятельного. Но главное, кольцо можно было продать, выручив прибыль.

Максиму, ничего путного в жизни не делавшему, жившему на родительских хлебах; подобно птицам небесным не жавшему и не собиравшему в житницы; подобно лилиям полевым не трудившемуся и не прявшему, не заботившемуся о завтрашнем дне, претило, однако, быть в зависимости от семьи. Претило всякий раз клянчить у матери деньги, а после давать подробнейший отчёт, как и на что эти деньги были истрачены. И очень приятно было бы видеть себя в роли добытчика, приносящего деньги в дом и отдающего их матери с видом усталого, но довольного своей судьбой человека.

А как они все удивятся! И мать с отцом, и дядья с тётками – все набросятся с вопросами: как, откуда? А он небрежно ответит: «Так, провернул одну сделку…» И тогда уж никто не сможет назвать его непутёвым. А мать с гордостью обведёт всех взглядом, и впервые, наверное, ей не будет за него стыдно перед роднёй. Так думал Максим Пёсиков, любуясь на цыганское кольцо у себя на безымянном пальце правой руки.

Чумазый, точно следивший за тем, что происходило в душе у Максима, затараторил:

– Кольцо за двести пятьдесят отдам… Ты его продай… Такое кольцо в магазине тыщу стоит… А может, больше… Ещё и прибыль получишь… Я чего продаю-то? – и снова закрутил головой, завращал белками.

«Говорит, как горох сыпет», – подумал Максим.

– Брат у меня, слышь?.. Братан у меня двоюродный в КПЗ… Тут в Орликовом… В Москву приехал из Твери, без регистрации жил. А тут менты… Говорят, давай пятьсот рублей – выпустим брата… Где взять?.. Вот, материны вещи продаю… Это ведь материно… Думаешь, я стал бы продавать так дёшево, если б не братан? Мне ж срочно надо!.. Э-эх!..

– А мать-то знает? – спросил Максим.

– Э-эх! – повторил только чумазый и как-то с отчаянием махнул рукой. И даже сделал шаг в сторону, отвернулся и для пущей убедительности потёр глаза.

Максиму стало жаль его. «Про брата врёт, наверное, – подумал он, – но в остальном-то… Не от хорошей, поди, жизни…» И Максим решился.

В распоряжении у него имелась тысяча рублей, предназначенная для тульского дядюшки, под опеку которого Максим должен был поступить по прибытии в город пряников и оружейников. Отсчитав двести пятьдесят, он спрятал остальные во внутренний карман куртки и подозвал чумазого:

– Эй! Получи за кольцо! Беру!

Тот, забыв обо всех своих горестях, подскочил к Максиму, выхватил деньги и, пересчитав, куда-то их тут же пристроил. Да так быстро, что Максим, следивший за каждым его движением, не смог бы определённо сказать, куда именно.

Не научившийся ещё, должно быть, в силу нежного своего возраста, скрывать переполнявшие его чувства, чумазый так и зашёлся радостью. Глаза его загорелись сухим блеском, губы растянулись в улыбку и на свет Божий показались широкие с зубчатыми ещё краями белые зубы.

– Может, и серёжки купишь… Я дёшево отдам…

Кто знает, что ещё купил бы Максим, задержись он на перроне хоть немного. Но к счастью, подошёл поезд и разлучил Максима с новым другом, чьё имя Максим так и не узнал…

Раздумывая теперь над тем, что ждёт его в Туле, и над тем, правильно ли он поступил, купив кольцо, Максим испытывал противоречивые чувства. С одной стороны, кольцо не переставало ему нравиться и сулило многое. «Класс! – думал Максим, рассматривая свою покупку. – Шикарная вещь!.. Теперь бы продать его подороже… Надо в Туле на вокзале попробовать. Рублей за пятьсот хотя бы… Нет, сначала нужно выяснить, сколько эта штука стоит в магазине… Да и торговать на вокзале не солидно… Что я, цыган, что ли? Знакомые ещё увидят. Передадут дяде. Скажут: „Ваш Максим на вокзале обручальными кольцами торгует!“ А дядя, конечно, родителям… И понеслась… горбатая по кочкам!.. Нет, на вокзале точно нельзя».

Потом он с одного пальца переодевал кольцо на другие. Потом тёр его об лацкан куртки, отчего кольцо заблестело пуще прежнего, а на лацкане остался едва заметный тёмный след. Потом ещё и ещё раз представлял себя Максим в роли добытчика, и тогда малознакомое, но очень приятное чувство собственной значимости захлёстывало его, побуждая расправлять плечи и смотреть вокруг увереннее. И жизнь тогда начинала казаться ему интересной и увлекательной, а сам он – сильным и способным на многое.

С другой стороны, что-то тяготило и не давало покоя Максиму с самых тех пор, как были отданы деньги за кольцо. Точно вместе с кольцом купил Максим что-то томительно-неприятное, засевшее гвоздём в сердце. И теперь это что-то ныло в груди, вызывая болезненное беспокойство и холодную тоску. Но ни истолковать, ни выйти из-под власти этого странного чувства Максим не мог.

Непостижимо! Такая, казалось бы, мелочь, как кольцо, заняла в одночасье все мысли Максима, породила в душе его целую бурю: растревожила, заставила пережить счастливые минуты и задуматься над прежней жизнью; придала уверенности и заронила надежду. А Максим, малодушно предав себя во власть этой безделицы, принёс ей в жертву здравый смысл и оттого повиновался теперь любым её прихотям…

В какой-то момент Максим вдруг заметил, что из соседнего купе за ним наблюдает некто. Молодой, лет, может быть, тридцати с небольшим, человек, очень коротко остриженный и необыкновенно широкоплечий, так что даже соседям его по лавке было рядом с ним тесно. Лицо его имело неприятное, злобное выражение.

Может, те пасы, что проделывал Максим над своим кольцом, притянули внимание незнакомца, может… А впрочем, теперь уж этого никто не скажет наверняка!

Как только Максим перехватил его взгляд, незнакомец чуть заметно ухмыльнулся и уставился затем в окно. Максим насторожился. Кто этот человек? Что ему нужно? Украдкой оглядев куртку и джинсы, пригладив непринуждённо волосы и отерев ладонью лицо, Максим снова посмотрел в сторону незнакомца. Тот, сомкнув в замок руки и опершись локтями о лежавшую на коленях книгу, как ни в чём ни бывало, смотрел в окно. На губах его была всё та же едкая и недобрая улыбка.

Этот незначительный эпизод произвёл на Максима неприятное впечатление. Взгляда незнакомца оказалось достаточно, чтобы то, смутно осознаваемое, до сих пор дремавшее где-то в глубинах сознания, проснулось и вышло на поверхность. И выйдя, заполнило собой каждую клеточку, каждую частичку мозга. Так вот, что беспокоило, вот, что вызывало неизъяснимую тревогу и тоску! Страх! Уродливый, лупоглазый и неотступный. Кольцо и неприятный незнакомец связались теперь воедино. Максим вспомнил, что, расплачиваясь за кольцо, доставал деньги, и все, кто был на платформе, могли видеть, что везёт он с собой тысячу рублей. Осталось, правда, семьсот пятьдесят, но кольцо!.. Кольцо-то стоит дороже, чем Максим отдал за него. Стало быть, теперь у него семьсот пятьдесят рублей деньгами и примерно столько же золотом!

Максим похолодел. Глаза его как-то сами собой расширились, рот приоткрылся. Почему-то вдруг захотелось пить. Потом стало жарко, и даже выступил пот. Но через минуту жар схлынул, и Максим почувствовал во всём теле, особенно в руках, мелкую противную дрожь. Чтобы унять её да к тому же не показать, что он чем-то напуган, Максим стал медленно, но с особым усилием потирать ладони. Это как будто помогло, дрожь несколько утихла. Тогда Максим попытался отвлечься, убеждая себя, что бояться глупо и стыдно. Что причина его страха эфемерна и ничего не значит. Но попытки эти оказались бесплодными, и, махнув вскоре рукой на все доводы, Максим отдался страху.

Беззащитным и одиноким почувствовал себя Максим Пёсиков. Теперь уж он не сомневался, что его выследили и при первом удобном случае нападут, чтобы отнять деньги и золото. Он потрогал кольцо. Оно довольно плотно сидело на пальце, и чтобы стащить его, определённо потребовались бы усилия. «Что ж, – подумал Максим, – в лучшем случае останусь без пальца…» Что кольцо можно снять и спрятать в карман, почему-то не пришло ему в голову. Зато вспомнилось, как совсем недавно по телевизору говорили о каких-то подростках, отрубивших гражданину палец именно с тем, чтобы завладеть обручальным кольцом. Вспомнилось ещё что-то, виденное или слышанное. Вспомнилось и подстегнуло воображение.

Максим разложил руки на коленях и поджал безымянный палец. «А ведь, пожалуй, одним пальцем не отделаешься, – с ужасом подумал он. – Топором-то точно все пальцы… А если ножом?.. Да и ножом… Нет, одним пальцем никак не отделаешься!» И Максим поджал мизинец. «Без мизинца, конечно, можно как-нибудь обойтись, – продолжал размышлять он, глядя на всё убывающие пальцы правой руки, – да вот беда: церемониться-то никто не будет. Жахнут по руке – и привет! Хотя, если, конечно, попросить…» И Максим попытался представить себя в компании глумящихся над ним подонков. Один из негодяев стоит коленом на спине поверженного Максима, выкрутив ему левую руку. Правая же рука, удерживаемая другим негодяем, расплющена на пне – дело происходит в лесу, – и занесён над ней огромных размеров топор. «Поаккуратней, пожалуйста! Хоть три пальца оставьте!..» Но вот она, знакомая ухмылка. И падает топор!..

И опять заныло, заохало в груди у Максима. Подступила тоска и сжала ледяной рукой сердце. Окатило новой волной страха.

Максим так живо представил себе картину расправы над собой, что наяву содрогнулся, толкнув при этом локтём сидевшую рядом старушку. Та цокнула недовольно и заёрзала, точно желая оправиться от тычка. Максим пробормотал извинения и, задержав зачем-то взгляд свой на старушке, подумал: «Не-ет! Церемониться никто не будет!.. Свидетелей не оставляют… Убьют! Убьют… не помилуют… Сначала, пожалуй, убьют, потом заберут деньги, потом только руку отрубят… А может, сначала отрубят, потом отберут, а потом уж… Ну и влип я с этим кольцом!..»

Сумевший так скоро убедить себя, что на него из-за семисот пятидесяти рублей и цыганского кольца объявлена настоящая охота, Максим уже ни на минуту не сомневался, что живёт последние часы. Единственное, пожалуй, что его сейчас по-настоящему занимало – где и как всё произойдёт. На этот счёт у него имелось множество соображений, но все они мешались в какую-то пёструю кровавую картину. Максим точно упивался ролью несчастного, которому надлежит пострадать и быть убиту. Он уже не пытался сопротивляться страху, напротив – раздражал и изводил себя фантазиями, как будто какое-то наслаждение, какое-то скрытое блаженство таилось в том состоянии, что испытывает поверженный страхом человек. И Максим теперь тщился достичь этого блаженства.

А в вагоне кипела жизнь. Стонали где-то рядом скрипки, завывали гитары, рвал душу аккордеон. Кто-то пел зычным голосом, кто-то просил денег, кто-то убеждал пассажиров купить чудодейственное, от всех болезней лекарство «по цене производителя». Но, несмотря на всю эту кутерьму и шум, порождаемый живой человеческой массой, перетекавшей хаотично из вагона в вагон, Максиму казалось, что он один в целом свете. И захотелось вдруг крикнуть, рассказать, что произошло, молить о помощи, плакать, уткнувшись в чьё-нибудь дружеское плечо. В отчаянии Максим обвёл взглядом своё купе. Напротив, у окна спал, открыв рот, пожилой гражданин в ярко-жёлтой американской кепке с надписью: «Дальнобойщики – путь к победе!» Рядом с гражданином расположились две подружки-болтушки, которые как сели в Москве, так ни на минуту не умолкали, обсуждая какой-то стиральный порошок, мужчин и свои достижения по части огородничества.

– Он пришё-ол, – неторопливо рассказывала та, что сидела с краю, – я ему котлет нажарила, макарон отварила. Ну, у меня ещё борщ со вчера оставался…

«Дура! – почему-то со злостью подумал Максим. – Борщ у неё оставался!..»

Рядом с Максимом дремала старушка в зелёной кофте, та самая, которую Максим пихнул давеча. Слева от старушки расположилась молодая женщина. Вполголоса читала она кому-то книгу. Очевидно, тот, кому она читала, стоял радом с ней. Максим прислушался: «Пот катился с него градом. Он чувствовал бесовски сладкое чувство, он чувствовал какое-то томительно-страшное наслаждение. Ему часто казалось, как будто сердца уже вовсе не было у него…»[1]1
  Из повести Н. В. Гоголя «Вий».


[Закрыть]

«А ведь какое всем им до меня дело! – с горечью подумал Максим. – Разве им важно, что человек страдает, и что сейчас его должны убить…»

С ненавистью посмотрел он на людей. Вдруг показались ему люди отвратительными существами, гоняющимися всю жизнь за химерами и не замечающими главного. Вспомнилась мать. Теперь уж ему стало невыразимо жаль её. Как-то она бедная узнает, что погиб её непутёвый сынок, пропал ни за что! И уж совсем некстати вспомнилось, как в детстве бывал он с родителями в Крыму, и как отец втайне от матери – та говорила: «Грязные!» – покупал ему петухов из жжёного сахара у торговок с улицы. Стало вдруг очень грустно и жаль себя. И чтобы никто не видел навернувшихся слёз, Максим отвернулся к окну.

В окне мелькали столбы, проносились косматые ёлки, появлялись и тут же исчезали из виду зелёные лужайки, поля и перелески, фигуры людей и животных. Только небо, бесконечное, чуть лиловое не мелькало и не проносилось, но неподвижно, горделиво раскинулось и равнодушно взирало на земные дела. Привычные картины немного успокоили Максима. И слёзы, готовые пролиться, застыли в глазах.

«Не могу больше, – решительно и к кому-то обращаясь, подумал Максим. – Лучше сразу убейте, чем так мучиться!» Затеяв опасную игру с подсознанием, Максим первым не выдержал напряжения – подсознание сыграло с ним злую шутку.

Поезд тем временем сбавил ход и вскоре вовсе остановился. Пассажиры зашевелились. И вот уже голос произнёс: «Осторожно…» Как вдруг Максим, сорвавшись, как дикая кошка, с места, бросился, подгоняемый демоном страха, к выходу. Кого-то толкнул, споткнулся и уронил стоявшую в проходе корзину. И тотчас раздалось за спиной:

– Куда ты?! Чума болотная!

– Пьяный, наверное!..

Двери уже закрывались, когда Максим втиснул меж створок ногу и, с усилием раздвинув их, оказался вслед за тем на незнакомой платформе…

Как уж он добрался до Тулы, Максим впоследствии вспомнить не мог. Помнил только, что измученный, уставший и растерянный очень долго сидел на деревянной скамье под огромными буквами, оповещающими проезжающих граждан о названии платформы. Да ещё, что пугался безлюдья и звуков подступавшего к путям леса.

Когда, спустя неделю, он приехал в Москву на выходные, то первым делом отправился в ювелирный магазин, где, как он знал, принимали вещи от населения.

– Сколько за такие вот кольца даёте? – обратился он к старичку за конторкой. Левый глаз старичка был заткнут стеклянной пробкой. Посмотрев на кольцо краем правого глаза, старичок размеренно отвечал:

– За такие кольца, молодой человек, мы ничего не даём…

– Это почему? – удивился Максим. – Вы золото принимаете?

– Золото принимаем, – согласился старичок.

– Ну?

– Что «ну»?

– Ну, так принимайте…

Старичок лукаво поглядел своим глазом на Максима.

– У цыган на вокзале покупали?

– Откуда… С чего вы взяли?! – Максим опять удивился.

– А такие кольца только там и покупают, – хмыкнул одноглазый старичок.

– Да почему?!

Теперь уж удивился старичок. Он вытащил стеклянную пробку из глаза и очень серьёзно, точно желая проверить, не разыгрывает ли тот его, посмотрел на Максима.

– Вы, что же, молодой человек, всерьёз полагаете, что это у вас золотое колечко? – спросил он, убедившись, что перед ним действительно простак.

– Я не знаю… Я потому и пришёл… Спросить… А что же это?

Старичок взял кольцо, покрутил его в пальцах, взвесил на ладони.

– Может, латунь, – сказал, наконец, он, – может, другой какой сплав. Трудно сказать определённо. В одном смею вас уверить – это не золото.

– А проба? Там же проба!.. Ведь со звездой…

Старичок опять испытующе посмотрел на Максима, хмыкнул и заткнул левый глаз стеклянной пробкой, намереваясь, очевидно, продолжить прерванную работу.

Максим понял, что говорить больше не о чем. Выйдя на улицу, он постоял немного, подумал, поиграл кольцом и, швырнув его с размаху в какой-то густой кустарник, зашагал прочь.