Текст книги "Операция «Наследник», или К месту службы в кандалах"

– Я еще убегу, и тогда пощады не ждите! Из-под земли достану! – крикнул уголовник, оборачиваясь.

– Давай-давай, старайся! – ответил ему поляк.

– Что это за чучело? – поинтересовался Артемий Иванович у стоявшего рядом якута.

– Плохой человек, хайлак. Аргы[2]2
  Аргы (якутск.) – водка.


[Закрыть] на Бодайбо носи, золото торговай.

– Это Федор Король, спиртонос, он здесь всем известен, – угодливо сообщил один из евреев, избежавший дубины Артемия Ивановича. – Его даже черкесы боятся. Человека убить ему что плюнуть. Со своего «ночлега» он отступное взял, а теперь шел на бодайбинские золотые промыслы пшеничку[3]3
  Пшечника (жарг.) – золотой песок.


[Закрыть] у приисковых торговать.

– Самого-то тебя как звать? – спросил Фаберовский. – Абрашка Червяк.

– Из контрабандистов будешь?

– Не, я деньги делал…

– Значит фальшивомонетчик. Ну вот что, Червяк, теперь мы тут с паном Артемием короли. Так что бери мешок с мукой, а твой приятель пусть возьмет оленью ногу, и несите все до нашего дому на Береговую.

Глава 1
Петербург

Суббота, 22 июня

Кондуктора, артельщики, извозчики, посыльные из отелей и меблированных комнат и просто встречающие московский поезд, до того оглашавшие своим гомоном наполненный угольным дымом утренний вокзальный воздух, вдруг затихли в напряженном ожидании. Появились крупные, представительные фигуры станционных жандармов в касках. Встречающие колыхнулись назад, прочь от края платформы, и закопченый паровоз, натужно пыхтя и предупредительно посвистывая, втащил вереницу вагонов под крышу Николаевского вокзала. Поезд лязгнул буферами и встал у дебаркадера. Из поезда повалили мужики ближних губерний, приехавшие в Петербург на заработки. Среди празднично одетых крестьян в новых смазных сапогах, за версту пахнувших дегтем, в новых рубахах, два бывших ссыльных выделялись своим непрезентабельным видом.

Погода в июне была настолько жаркой, что ночь, проведенная в поезде из Москвы в Петербург, измучила Владимирова и Фаберовского, у которых даже в Москве не было возможности купить подходящую одежду. Оба были в грязных мятых пиджаках, в серых от грязи рубашках с засаленными воротниками, в разбитых ботинках, уже много месяцев доживающих последние дни. Невыспавшиеся, окуренные за ночь в вагоне третьего класса скверным табаком, они вылезли на пропахшую углем платформу и долго стояли, не веря в то, что они, наконец, в Петербурге.

– Это, конечно, не Лондон, но все-таки цивилизация! – сказал Артемий Иванович, оглядываясь на сопровождавшего их жандарма, терпеливо стоявшего рядом. – Какая ни на есть, Степан, но свобода!

И тут же схлопотал рукояткой сабли по спине. Жандарм был, в общем, неплохим малым, и даже проиграл им за ночь десять рублей, не потребовав, пользуясь своей над ними властью, денег обратно, но разговоров о свободе он сносить не привык. Досталось заодно и поляку. Получив, таким образом, ясное представление о размерах своей свободы, Артемий Иванович с Фаберовским уныло поплелись направо, мимо багажного навеса, под которым толпилась партия арестантов, назначенных к отправке.

Жандарм вывел своих подопечных из вокзала на Лиговский канал и повел их по набережной прочь от шумной площади в сторону Кузнечного переулка. Летняя лень была разлита в раскаленном воздухе каменного города. Копыта лошадей поднимали душную, рыжую от навоза пыль, телеги гремели обитыми железом колесами по булыжной мостовой. Ломовые извозчики беззлобно бранились, пьяная баба, стоя в воде у берега, истошно кричала на своего ухажера, который не сумел удержать ее от падения с травянистого откоса канала прямо в грязную и смердящую жижу. Лущившая семечки на лавке у ворот кухарка от скуки принялась зубоскалить над космами и очками поляка. Ее поддержал дворник с гармошкой на коленях, растянул, не страшась жандарма, меха, и вслед ссыльным полетела лихая похабная песня о барине, который ночью сослепу не смог у девки мохнатку найти и теперь в постели надевает очки не на нос, а между ног. Пройдя от канала по Кузнечному переулку до Владимирской площади, жандарм пересек ее и ввел сопровождаемых в подъезд многоэтажного дома напротив собора, где сдал их дежурившему здесь щеголеватому жандармскому офицеру и, последний раз злобно покосившись на Артемия Ивановича, ушел. Офицер звонком вызвал сверху лакея, который провел обоих в приемную, где пахло модными духами и дорогими сигарами.

По сравнению с улицей, в приемной было прохладно и Фаберовский тут же уселся в кожаное кресло, развернув газету, купленную на площади у разносчика. Владимиров же, окаменев от волнения, уставился на герб над великолепными двустворчатыми дверями с бронзовыми ручками, изображавший по синему полю пронзенный турецким ятаганом ключ с каким-то легкомысленным крылышком и перекрещивающуюся с ним амурную стрелу. Артемию Ивановичу невыносимо хотелось пить, пот тек с него ручьями, а щетина неприятно скреблась о воротник, но оцепенение, охватившее его от одной мысли о том человеке, в дом которого их только что доставили, парализовало его.

Фаберовский не заметил его состояния, поскольку был поглощен чтением заметки о выставке в Манеже, посвященной Международному тюремному конгрессу в Петербурге. Ему показались нелепыми слова Владимирова о какой-то свободе, когда даже здесь, в столице, публика валом валит на тюремную выставку и готова заплатить целый рубль за то, чтобы взглянуть на макет той самой баржи, которая еще совсем недавно везла их в ссылку, или на живые картины, представляющие быт ссыльнокаторжных. Кроме России, в Манеже были представлены также иностранные державы. Прочитав об английской экспозиции, Фаберовский вспомнил мрачные здания Пентонвиллской каторжной тюрьмы, и тут его едва не хватил удар от пришедшей в голову мысли.

– А что, пан Артемий, – сказал он. – Не затем ли нас в Петербург привезли, чтобы выдать английскому правосудию? «В честь открытия Тюремного конгресса и в знак любви и дружбы, я, Александр III, российский самодержец, дарую Джеймсу Монро, комиссару полиции в столице нашей любезной сестры, королевы Виктории, сервиз нашего фарфорового завода с супницей в виде арестантской баржи и двух негодяев, ответственных за преступления убийцы, известного лондонской публике под именем Джека Потрошителя».

– Что, там так и написано? – вышел из оцепенения Артемий Иванович и снова впал в ступор, но уже от сказанного поляком.

– Нет, насчет сервиза я пошутил, – мрачно сказал Фаберовский.

Но тут дежурный офицер пригласил Артемия Ивановича и тот исчез за дверями кабинета, которые так долго перед этим гипнотизировал взглядом. В кабинете стоял огромный письменный стол, заваленный бумагами, за которым сидел в халате человек и ел варенье из вазочки. Вокруг варенья вилась стая мух. Бивший прямо в окна солнечный свет пробивался сквозь тюлевые гардины и рисовал на паркете солнечные квадраты, в один из которых Артемий Иванович поместил свои стоптанные ботинки.

– Здравия желаю, ваше превосходительство, – выдавил он, вцепившись в дверную ручку, чтобы не упасть, ибо ноги его от волнения отнялись. Впервые в жизни он переступал порог домашнего кабинета директора Департамента полиции! Порог кабинета самого Дурново!

Человек за столом поднял голову и небрежно бросил лакею:

– Парамон, скажите дежурному офицеру, чтоб немедля послал за генералом Селиверстовым. А вам, любезный, должен сказать, что до сих пор я был доволен действиями вашего начальника, господина Рачковского[4]4
  Петр Иванович Рачковский – заведующий Иностранной агентурой Департамента полиции.


[Закрыть], в Париже. Однако личная заинтересованность в его отставке некоторых лиц заставляет меня выслушать вас. Кстати, какого черта вы не пришли сами, как я распорядился, а вас привел ко мне жандарм? Письмо от начальника Иркутского жандармского управления полковника фон Плато при вас?

Артемий Иванович пялился на начальство, не понимая ни слова из его мудреной речи. Дурново поймал в кулак большую зеленую муху и стал медленно, один за другим разжимать пальцы, чтобы убедиться, что надоедливое насекомое схвачено. Когда распрямился пухлый средний палец с золотым перстнем, муха вылетела из директорского кулака и с сердитым жужжанием заметалась по кабинету.

– Эх, улетела, – с сожалением сказал Дурново.

И тогда Артемий Иванович диким уссурийским тигром бросился на муху, в три прыжка настиг ее, с хрустом размял в кулаке и подобострастно положил перед директором департамента на синюю кожу стола:

– Вот-с, мы ее изловимши.

– У меня их обычно шпиц моей жены ловит, – сказал Дурново, брезгливо смахнув муху на пол. – Но вчера он обожрался и сегодня не может встать с пуфика. Письмо при вас?

– Да.

– Ну так давайте же его сюда. А теперь извольте мне объяснить, что вы делали полгода в Лондоне?

Артемий Иванович облизнул пересохшие от волнения губы и произнес:

– Я был послан Рачковским в Лондон для борьбы с укрывающимися от меча правосудия революционерами. Вместо того он неожиданно навязал мне в попутчики двух ирландских бомбистов, которым, как я точно слышал, он обещал дать двадцать тонн динамита для подрыва основ английских устоев британских начал. А кроме того, он навязал мне в Лондон украденного им из французского сумасшедшего дома психа, известного в Париже убийцу, Васильева, которого он содержал в Лондоне за казенный счет, указывая вашему превосходительству в отчете расходы на устройство швейцарской агентуры. Как только мы покинули землю Франции, на корабль, где я плыл, был подослан жид-социалист, имевший целью убить меня. Посредством хитрого обмана зрения, манипулируя своим огромным носом, он принудил меня к соприкосновению с железной шлюпбалкой, отчего голова моя наполнилась противоестественными видениями полногрудых и обоюдоногохвостых существ, само существование которых немыслимо и противоречит христианской науке, извечным началам православия, самодержавия, санитарии, народности и гигиены. Ведь известно, что столь долгое время находиться в воде существо не может, ибо сие порождает гниение членов, отчего я, к примеру, долго в воде не нахожусь… Даже оказавшись в Гайд-парке в Серпентайне, я был тут же извлечен из воды-с.

– Ничего не понимаю, – поморщил нос директор департамента. – Вы тоже из сумасшедшего дома?

– Нет, я из Якутска, – оробел Артемий Иванович.

– Вы якут?

– Так точно! – Владимиров больше не решался перечить начальству. – Прикажете еще мушку изловить?

– Оставьте, – резким движением Дурново схватил муху, вившуюся у него над головой, и продемонстрировал Артемию Ивановичу. – Я еще и сам хоть куда.

– У вас настоящий талант-с, ваше превосходительство, – польстил директору департамента Владимиров. – Истинно, гений в своем деле. У нас в Лондоне у поляка знакомец был, инспектор Пинхорн, он все мухами инициалы разных царствующих особ выкладывал, но ему до вас далеко. Я вот и сам мастер мух ловить. Вы знаете, самое главное в нашем ремесле – быстрота и ловкость рук. Вот, к примеру…

– Обождите, мы же беседовали с вами о Лондоне, – остановил его директор.

– Лондон, ваше превосходительство, город большой и шумный. Ежели случится вашему превосходительству быть в Лондоне, осмелюсь рекомендовать одно место, где можно купить наших настоящих соленых селедок-с. Там же и огурчики соленые продаются! Должен сказать, ваше превосходительство, что к ихнему джину огурчики не очень подходят, а вот к виски в самый раз будут. Эта ихняя виски такая гадость, что без огурцов и не выкушаешь – в глотку не полезет.

– Огурцы – очень хорошая вещь, – Дурново поддался мечтательному тону Артемия Ивановича и даже не очень разозлился, что тот опять отвлекся от темы. – Парамоша!

Принеси-ка с ледничка графинчик, да огурчиков к нему подай.

Фаберовский, который уже извелся от неизвестности, изумился, когда лакей проследовал через приемную в кабинет с запотевшим графином на подносе.

– Ну-с, продолжайте, – Дурново, опрокинув рюмку, удовлетворенно откинулся в кресло, хрустя огурцом. – Что же вы еще разведали в Лондоне, кроме мест, где продаются огурцы? Дороговато вышло казне.

Артемий Иванович сглотнул слюну так, что колокола на Владимирском соборе напротив звякнули.

– Еще я получил три шишки на службе отечеству, – сообщил он, не в силах отвести взгляд от графина. – В общем, служил помощью в поддержании устоев-с. Да еще пять баб зарезали.

– Ага, – удовлетворенно проговорил Дурново. – Генерал Селиверстов что-то такое и говорил. Ну что же, на последнем остановитесь подробнее.

– Так что тут сказать, ваше превосходительство. Коновалов их резал в свое удовольствие, а мы только указания Рачковского исполняли-с. Да и то нас едва не схватили, а все из-за этих ирландцев; сперва тюк с кровавым бельем едва увезли, а потом из-за грязных кальсон вообще в полицейский участок попал, да еще нож подкинул, и при Монро такого наговорил, а когда мы второго в Гайд-парке били, потому что он статейку пасквильную написал, едва не убежал вовсе, насилу его догнали. Монро к нам заходил иногда, мы даже раз с ним дебош в ресторане устроили, а я комиссара полиции в парке видел, как он под кустами сидел, только собаки его так и не покусали, а Дарья смесь-то когда противособачью понюхала, так и вовсе едва не окочурилась, даром что не собака. Мы ею потом одному полицейскому хребет переломили.

– Смесью?

– Да нет, Дарьей! Вот это бабища была! Она еще когда в фонтане в Петергофе намокла, так я потом на ей почти не женился.

– Опять началась какая-то чушь, – с досадой сказал Дурново. – Вы просто какой-то идиот, в самом деле. Может быть, этот второй, что в коридоре, окажется потолковее вас. Выйдите из кабинета и позовите его. Парамон, налей мне еще.

– Велите за этим поляком приглядывать, ваше превосходительство, он у меня в Лондоне часы укравши! – засуетился Артемий Иванович.

– Идите, идите, – замахал на него руками Дурново.

Фаберовский вошел, складывая газету и засовывая ее за пазуху, и почтительно уселся на указанный ему стул.

– Послушайте, я не понял ничего, что наговорил мне ваш подельщик, – сказал Дурново.

– Особным даром разуметь то, что говорит или пишет Владимиров, обладает только пан Рачковский, – согласился Фаберовский.

– Хоть вы можете объяснить мне, что произошло в Лондоне?

– А кто есть вы?

– Да я же директор Департамента полиции! – обиделся Дурново.

– Нас отправят до Лондону?

– Ой, только не надо опять про Лондон и про огурцы! – замахал руками директор департамента.

– Как пану будет угодно. Рачковский обманом вовлек нас в злодейские убийства и в месте, о котором ваше превосходительство просил не говорить, посланный им человек при нашем невольном пособничестве совершил преступления, приписанные некоему Джеку Потрошителю.

– Я читал в газетах, что одну жертву задушили ее же кишками, а другую нашли с собственной головой в руках. Только зачем это могло понадобиться г-ну Рачковскому?

– Видете ли, ваше превосходительство, я сам толком не ведаю. Он утверждал, что для его планов потребен на посту комиссара полиции не Чарльз Уоррен, а Джеймс Монро, и мы при помощи организованной мною вокруг убийств газетной компании добились этого. Но до самих убийств мы с паном Владимировым никакого отношения не имели.

– Подождите, – оборвал его Дурново, глядя в окно на площадь.

– Если я не ошибаюсь, это карета Николая Дмитриевича.

Спустя несколько минут лакей доложил о прибытии действительного статского советника Николая Дмитриевича Селиверстова. Появление этого человека здесь, в квартире у министра, многое объясняло Фаберовскому. Когда они с Владимировым бежали из Англии, обложенные со всех сторон полицией и врагами, именно Селиверстов, злейший недруг Рачковского, должен был встретить их в Бельгии и обеспечить им безопасность. Но по его нерасторопности прямо на пристани в Остенде они попали в руки людям Рачковского и оказались в Якутске, а Селиверстов даже не попытался предотвратить этого. Теперь же ему, наверное, понадобились их услуги в борьбе с заведующим Заграничной агентурой в Париже и он вернул их обратно в Петербург.

Фаберовский отошел в сторону и встал так, чтобы вошедший не сразу заметил его.

– Кто это, Петр Николаевич, у вас в приемной сидит? – спросил Селиверстов у Дурново, кивая через плечо на дверь. – Уж не господин ли Владимиров?

– Он самый. Дурак какой-то, честное слово.

– Э нет, не скажите! – возразил Селиверстов, все еще не замечая Фаберовского. – Кто подстроил так, что на пристани Остенде агенты Рачковского оказались раньше меня? Ведь им вовсе не должно было знать о том, что господин Фаберовский будет вывозить убийцу и всех прочих из Лондона в Бельгию! Я уверен, что Владимиров только прикидывается идиотом, а на самом деле важнейший агент Рачковского. Вот скажите мне, Петр Николаевич, как это он нашел в Лондоне беглого матроса Курашкина с броненосца «Петр Великий» – через шесть-то лет?

– Давайте проверим, – предложил Дурново. – Пригласите г-на Владимирова.

– Ваше превосходительство, его нету! – испуганно доложил жандармский офицер.

– Убежал, мерзавец! – стукнул тростью Селиверстов. – Я же говорил!

– Он сидел на диване спокойно, как мешок с отрубями, – оправдывался офицер, – а потом как рванул по лестнице, только его и видели.

– Ну так пойдите и найдите его!

Стоя за спиной Селиверстова, поляк вперил взгляд в директора департамента, который, как-то загадочно улыбаясь, пододвинул к себе вазочку с вареньем. Фаберовский не понимал, куда мог так стремительно сбежать Артемий Иванович. А Дурново, казалось, это было известно. Что, если Дурново заодно с Рачковским? И Артемий Иванович, купившись на щедрые посулы министра, согласился вернуться в лоно Заграничной агентуры? Тогда что ему ждать от министра и Рачковского для себя?

– Как вы считаете, Николай Дмитриевич, водочку как лучше принимать: под капусту соленую или под огурчики? – спросил Дурново. – И не хотите ли вы, Николай Дмитриевич, откушать со мной водочки?

– Какая уж тут водочка, Петр Николаевич! – расстроенно сказал Селиверстов и подергал рукой за Владимирский крест, словно лента давила ему шею. – Когда у нас прямо из-под носа сбежал опаснейший для нас человек! Поляк с ним убежал?

– Да вот же он, позади вас стоит.

Селиверстов обернулся и молча уставился на Фаберовского, по-лошадиному жуя старческими губами. Он видел поляка очень давно, к тому же со свалявшейся бородой и космами волос Фаберовского сейчас не узнал бы и Рачковский.

– Премного благодарен за все, что вы для нас сделали, – сказал поляк и отвесил старому генералу низкий поклон. – Осмелюсь спросить у вашего превосходительства: для чего мы не были сразу же возвращены обратно до Петербургу? Ведь прошло еще почти полгода после нашего приезда до Бельгии, прежде чем нас отправили этапом с Москвы до Сибири.

– Видите ли, любезный, тогда был еще жив министр внутренних дел Толстой и его превосходительство Петр Николаевич, – Селиверстов посмотрел на Дурново, – не мог противиться его решению. Когда в апреле прошлого года Толстой умер и министром был назначен Иван Николаевич Дурново, мы смогли устроить решение о вашем возвращении, но когда оно было утверждено и началась переписка, ваш этап уже прошел Омолой, далее которого нет, как вам известно, телеграфной связи.

– А теперь, стало быть, связь ту проложили? – закипая, спросил Фаберовский.

– Нет, мы послали письмо нарочным.

– А пред тем этого сделать было не можно?

– Не забывайтесь, сударь! – осадил поляка Дурново. – И вообще, со своей стороны я все сделал, скоро придет моя жена и мы будем ставить клистир ее шпицу. Заберите его, Николай Дмитриевич, отсюда.

– Да-да, конечно, – засуетился Селиверстов. – Вы только сообщите кому следует. А что делать со вторым?

– Когда найдете, всыпьте ему по первое число, – Дурново поднял трубку стоящего на столе телефона и попросил соединить с Петергофом, назвав номер. – Господин Федосеев?! Директор Департамента полиции Дурново. Я хотел бы поговорить с его превосходительством генералом Черевиным. Петр Александрович?! У меня в кабинете находятся те два человека, о которых говорил генерал Селиверстов. Их только сегодня доставили из Якутска. Когда их вам привезти?

Не успел он повесить трубку на рычаг телефона, как два жандарма, грохоча шпорами, внесли в кабинет висевшего между ними Владимирова, на ходу пытающегося допить пиво из трактирного стакана.

– Куда же вы убежали, г-н Владимиров? – спросил Дурново.

– Я отлучился. Только на минутку.

– Он уже сидел в кабаке, когда мы нашли его, – сообщил жандарм.

– Я так и думал.

Дурново отослал жандармов и сказал, обращаясь к Селиверстову:

– Как мне сейчас сказали, г-н Федосеев будет ждать их в Петергофе в походной канцелярии начальника императорской охраны. Но просто так их в Петергоф не пустят, так что вам, Николай Дмитриевич, придется сопровождать их.