Текст книги "Избранные творения. Избранные письма"

Письмо 33
Любовь – всякое благо, о сеянии Слова Божия, совет стяжать Евангельские свойства, о трудностях времени и о своем желании уединения

Истинный друг мой Отец Игнатий! С несказанным сердечным утешением читаю твои письма и благодарю Господа Бога, что Он по неизреченной Своей милости даровал мне такового искреннего, доброго, верного и умного друга, как ты. Жизнь наша коротка. Что в ней ни приобретешь – все должно оставить при входе в вечность. Одно благо, которое пойдет с нами туда: любовь к Богу и любовь ради Бога к ближнему. Молю Бога, чтоб любовь наша была вечною. […] Нашел в Вифанской семинарии иеромонаха Леонида (Краснопевкова), профессора и магистра, из флотских офицеров, который в Петербурге бывал у меня. В посаде живет его матушка – старушка, которую он содержит своим жалованьем. Иду из Академии к саду – встречает меня незнакомая старица, останавливает: «Ах, батюшка, говорит, как я Вам благодарна за сына моего; направление, которое Вы дали ему в Петербурге, руководствует в пути, им избранном, так благополучно; я мать Леонида». Он приходил ко мне вечером и как пред духовником поверил всю жизнь свою со всею простотою и откровенностию. Этот случай, пребывание в Бородине, на Угреше, из светских в Москве Мальцевы, Назимов (ныне генерал, бывший при Наследнике флигель-адъютант) и, наконец, в Бабайках приезд одной из сестер моих меня очень тронули и утешили. Какие есть на свете души! И как чудно слово Божие!

Недаром один святой отец говорит, что сеятель сеет сряду, а не известно, которое зерно взойдет и который участок земли даст обильнейший урожай. […]

Теперь начинаю отвечать на все пункты писем твоих. […] Бог тебе открывает понятие о монашеской жизни, которая есть совершенство христианское. Это Божий дар: возделывай его. При естественной доброте твоего сердца, при прямоте твоего рассудка, стяжи еще доброту евангельскую и евангельский разум. Бог, Который даровал тебе прекрасные естественные свойства, да дарует и Евангельские. Точно, как ты говоришь, – ни порядка, ни благонравия, ни даже таких духовных познаний не встретишь, как в нашей обители. […]

[…] Молитесь обо мне. Ныне мудреное время: где ни насмотрелся – везде зло берет верх, а благонамеренные люди находятся в угнетении. Спаситель мира повелел стяжевать души свои терпением. Полагаюсь на волю Божию. Здешнее уединение показывает мне ясно, что по природным моим свойствам и по монастырскому моему образованию – быть бы мне пустынником; а положение мое среди многолюдного, столичного города между людьми с политическим направлением, – есть вполне не натуральное, насильственное. Молитва и Слово Божие – вот занятие, единственно мне идущее. При помощи уединения могли бы эти два занятия, кажется мне, судя по опытам, – очень процвести, и желал бы я ими послужить ближним. Для прочего служения есть довольно людей, с преизбытком; а для этого ныне, просто сказать, не найти. Пытаются – и то немногие, а чтобы кто сказал истину Христову, точно – не найти! Сбывается Слово Христово: в последние времена обрящет ли Сын Божий веру на земле! Науки есть, академии есть, есть кандидаты, магистры, доктора богословия (право – смех, да и только); эти степени даются людям. К получению такой степени много может содействовать чья-нибудь б…. Случись с этим «богословом» какая напасть – и оказывается, что у него даже веры нет, не только богословия. Я встречал таких: доктор богословия, а сомневается, был ли на земле Христос, не выдумка ли это, не быль ли, подобная мифологической! Какого света ожидать от этой тьмы!

Христос с тобою. Всем братиям мой усерднейший поклон.

Тебе преданнейший друг, недостойный

Арх. Игнатий.

Письмо 34
Практические советы иером. Игнатию в деле управления обителью

Истинный друг мой, Отец Игнатий! […] Послушника Кириловского согласись принять, а также и чиновника из Опекунского совета. А плац-адьютанту Иготину скажи, что от печали не должно идти в монастырь, в который можно вступать только по призванию. Все, сколько их знаю, поступившие в монастырь по каким-либо обстоятельствам внешним, а не по призванию, бывают очень непрочны и непременно оставляют монастырь с большими неприятностями для монастыря и для себя. А потому решительно откажи. […]

Относительно дела с Пафнутием будь осторожен и терпелив; так нужно вести себя относительно людей лукавых. Пожалуй, сделают по желанию твоему, но потом этим обстоятельством, как фактом, будут доказывать, что ты неоснователен в твоих действиях. А много ли надо, чтоб уверить дураков в чем-нибудь. Пусть Пафнутий действует как хочет и скучает как хочет, потому что он, несмотря на все мои убеждения, начал сам действовать, вопреки всем моим истинно дружеским и благонамеренным советам.

[…] Всем кланяюсь: и братии, и знакомым. Христос с Вами.

Архимандрит Игнатий.

18 сентября.

Письмо 35
О значении искушений и скорбей

Поздравляю тебя, истинный друг мой, с праздником богоспасаемой обители нашей. […] К нашей обители есть милость Божия, потому что в ней хотя и не столько, сколько следовало бы, есть люди, имеющие намерение быть приятными Богу. Господь посылает и искушения: кому посылаются скорби, тот, значит, есть часть Божия, а кому идет все как по маслу, – тот часть диавола. А когда Господь восхощет взять его из части диаволовой, то взимает посланием скорбей. Скорби – чаша Христова на земле. Кто на земле участник чаши Христовой, – тот и на Небе будет участником этой чаши. Там она – непрестающее наслаждение. Четырнадцать лет, как мы с тобою плывем вместе по житейскому морю. Не видать, как они прошли; не увидим, как и остальная жизнь пройдет. Временная жизнь, когда в нее вглядишься, только льстит – блезир, как русские говорят, не более того.

25 сентября.

Письмо 36
Совет жить настоящим днем, а не будущими мечтами

Истинный друг мой, Отец Игнатий!

…Утешаюсь вполне, что произволение твое к духовной жизни развивается. В свое время Бог устроит все. Наилучшее – предаваться Его святой воле и не думать о завтрашнем дне, когда нет особенной причины думать о нем. А то многие живут в будущем мечтами и заботами своими, а настоящее выпускают из рук. Сердечно радуюсь, что праздник провели все благополучно, в своем семейном кругу, без всякой заплаты. Так эти чуждые заплаты нейдут к нашему обществу! Всегда эти подлости чем кончаются? Прочеловекоугодничают век свой, остаются чуждыми всякого божественного чувства, предают, предают и, наконец, сами предаются смерти, сколько ни отнекиваются от нее. […]

[…] Христос с тобою! Проволочимся как-нибудь во время этой краткой земной жизни – лишь бы Бог принял нас в вечные кровы.

Тебе преданнейший друг

Архимандрит Игнатий.

Письмо 37
О формировании человека

Истинный друг мой, Отец Игнатий!

[…]

[…] Предоставь воле Божией – мой приезд. Я имею намерение такое выехать отсюда, когда уверюсь, что я выздоровел и окреп совершенно, что могу пуститься в дорогу безопасно, что приехав к Вам не буду лишь лежать в праздности, но и споспешествовать общей пользе. Сознаюсь, – в последнее время у меня очень было на совести, что я мало занимался братнею, то есть назиданием их. Это занятие намереваюсь возобновить, когда милосердый Господь возвратит меня с обновленными силами. Глаза мои так поправились, что пишу свободно при одной свечке. Но все еще слаб и больше лежу.

Настоящее твое положение хотя и сопряжено с некоторыми скорбями, но оно тебя формирует, укрепляет. Я очень рад, что Бог, столько к тебе милосердый, дарует тебе способ сформироваться правильно, на пути прямом, чистом. Беда – когда человек формируется на кривых путях: во всю жизнь свою будет смахиваться в шельмовство. […]

[…]

Христос с тобою.

Недостойный

Архимандрит Игнатий.

23 октября.

Письмо 38
Совет в терпении проходить возложенное служение; о цели своего вступления в монастырь; желание поселиться в более уединенной обители

Бесценнейший Игнатий!

К слову «бесценнейший» не прибавлю слова «мой», потому что все мы – Божии. Не желаю Божие похищать себе, а когда милосердый Господь дарует мне Свое, – «благослови душе моя Господа и вся внутренняя моя имя святое Его». – А Божие да пребывает Божиим, и я буду им пользоваться, как Божиим…

Господь да подкрепит тебя в несении трудностей, которыми сопряжено твое настоящее положение, которыми образуется разум твой и душа твоя. Вижу над тобою особенный Промысл Божий: Бог полюбил тебя и ведет к Себе. А потому показывает тебе мир во всей наготе его, показывает, как в нем все тленно, все пусто; как все его занятия и хлопоты крадут у человека время и отводят от благочестивых занятий и добываемого ими блаженств вечного. Все это надо увидать ощущением души; а в книге не вычитаешь, доколе не отверзутся душевные очи. Возложись на Господа: в терпении твоем стяжевай душу твою. Терпение подается верою, а вера зависит от произволения человеческого: потому что она естественное свойство нашего ума. Кто захочет, тот тотчас может ее иметь в нужной для него мере.

Отсюда я ничего не писал тебе об уединении, хотя и очень помнил, что обещал написать пообжившись. […] Мои мысли об этом предмете те же, что и в Сергиевой; мне нечего себя испытывать, а в мои годы и не время, образ мыслей сформировался, а годы ушли. Можно быть решительным. То, что я здесь не поскучал, можно сказать, ни на минуту, – нисколько не странно; противное было бы странно.

Пошедши в монастырь не от нужды, а по собственному избранию и увлечению, – пошедший в него не ветрено, а по предварительном, подробном рассмотрении, – сохраняя цель мою неизменною доселе, я, по естественному ходу вещей, не скучал в монастыре, не скучаю, и впредь надеюсь быть сохраненным милостию Божиего. Тот монастырь для меня приятнее, который более соответствует монашеской цели. Здесь мне нравится уединение, простота, в особенности же необыкновенно сухой и здоровый воздух, чему причина – грунт земли, состоящий из хрящу и песку. Место более уединенное можно найти, в особенности более закрытое лесом. Здесь роща с одной стороны, с прочих на десятки верст открытое место, почему ветры похожи на ветры Сергиевой пустыни, – сильны, но мягки, нежны. Я говорил, на всякий случай, здешнему Преосвященному, чтоб нам дал не важный, но пользующийся выгодами уединения, местоположения и климата монастырек, на что он очень согласен. […]

[…]

Затем, Христос с тобою.

Поручающий тебя милости Божией и молитвам преподобного Сергия.

Преданнейший друг

Архимандрит Игнатий

27-го ноября.

Письмо 39
О тернистости своего пути и своих последователей

Бесценный Игнатий!

Письмо твое и при нем деньги 185 р. серебром я получил. Точно, как ты и догадываешься, это очень мало, судя по требованиям, которые здесь рождаются, на мое лечение и лечение двух больных Стефана и Сисоя.

Но и за это – слава Богу! Сколько людей достойнее меня, а нужды терпят более меня. Часто думаю и о твоих средствах содержания: хотелось бы мне их улучшить… Если Господь благополучно возвратит меня в Сергиеву, мы об этом подумаем; желал бы поделиться с тобою средствами!..

Точно – путь жизни моей и тех, которые хотят сопутствовать мне, устлан тернием! Но по такому пути Господь ведет избранников и любимцев Своих! Не могут отвориться очи душевные, не могут они усмотреть благ духовных, подаваемых Христом, если человек не будет проведен по пути терний. Христос с тобой. Он да дарует крепость и мне и тебе.

Недостойный

Архимандрит Игнатий.

22 января.

Письмо 40
О взаимоотношении с иеромонахом Игнатием, его скорбях, откровенная характеристика многих знакомых, трудностях управления Сергиевой пустынью

Истинный друг мой бесценный Игнатий! Бог даровал мне, грешнику, истинное утешение: душу твою, исполненную ко мне искренним расположением христианским. По причине этого расположения душа твоя делается как бы чистым зеркалом, в котором верно отпечатываются мои чувствования и мой образ мыслей, развитые во мне монашескою жизнию. Избравший тебя Господь да воспитает тебя Святым Словом Своим и да совершит тебя Духом Своим Святым. Мне даже было жалко, что ты при многих твоих занятиях, которые при болезненности делаются вдвое обременительнее, написал мне письмо на трех листах: мне лишь бы знать о благополучии монастыря, твоем и братства; также – о главных происшествиях в обители. Ко всему прочему, то есть к скорбям от управления, к скорбям от начальства, пришли тебе и скорби от болезней, изменяющих способности не только телесные, но и душевные: такова давнишняя моя чаша.

Подобает душе и телу истончиться, как паутине, пройти сквозь огнь скорбей и воду очистительную покаяния, и войти в покой духовный – в духовный разум или мир Христов, что одно и то же.

[…]

Много наши добрые знакомые, говоря о нас доброе, сделали нам зла: потому что люди неблагонамеренные думают, что это – внушение и интриги наши. Напоминать об этом со всею любовию надо всем любящим нас. Впрочем, когда Богу угодно попустить кому искушения, то они придут, возникнут оттуда, откуда их вовсе ожидать невозможно. […]

Относительно моего возвращения в Петербург руководствуюсь единственно прямым указанием здоровья моего, верую, что Господь в прямом образе поведения – Помощник; а лукавый политик – помощник сам себе, – Господь к нему, как к преумному, на помощь не приходит. Думаю, что раньше второй половины мая мне невозможно: потому что я очень отвык от воздуха и имею сильную испарину. Характера я не люблю наказывать, и сохрани Боже делать что-либо для наказания глупого характера; а даруй мне Господи неправильное дело мое, лишь увижу его неправильность, с раскаянием оставлять. Также на то, что скажут, не желаю обращать внимания: пусть говорят что хотят, а мне крайняя нужда подумать о будущей жизни и скором в нее переселении, обещаемом преждевременною моею старостию и слабостию, произведенными долговременными болезнями. Мне нет возможности тянуться за людьми и угождать людям, вечным на земле, или, по крайней мере, считающих себя вечными. – От графини Шереметьевой и от графа получил уведомление, что мои письма получены ими в исправности; пишут с большим добродушием. Я жалею графиню: московские льстят ей и приводят в самодовольство, от которого я старался отклонить ее; впрочем, она чувствует, что слова мои хотя не сладки, но полезны, – и прощалась со мной, когда я отправился из Сергиевской Лавры в дальнейший путь к Бабайкам, от души, с любовию и искренностию.

[…] Преосвященный викарий не довольно умен и честен, чтоб понять прямоту твоих намерений и действий; судит о них по своим действиям, всегда – кривым, по своим целям – всегда низким, имеющим предметом своим временные выгоды, лишь собственные выгоды, и самого низкого разряду.

Поелику ж он не может постичь прямоты твоих намерений, то сочиняет в воображении своем намерения для тебя и против этих-то своего сочинения намерений или сообразно своим подозрениям действует. […]

Поздравляю тебя с великим праздником Благовещения. Матерь Божия да примет нас под кров Свой! Да дарует нам провести земную жизнь как жизнь приуготовительную к жизни будущей. Чаша скорбей обнаруживает внутренний залог человека: Давид идет в пустыню, а Саул – к волшебнице. Бог привел тебя узнать на самом опыте, какую чашу я пил в Сергиевой пустыни в течение четырнадцати лет. Вступая в должность настоятеля этой обители, я видел ясно: иду толочь воду, что плавание мое будет по бездне интриг; утешало меня, что это – не мое избрание. Я отдался воле Божией, которой отдаюсь и теперь. […]

[…] Рассматривал я себя долгое время в Сергиевой пустыне; и ты мог рассмотреть себя особливо в настоящее время при непосредственном управлении этим монастырем; также и мое положение в нем сделалось тебе яснее. Я образовал себя совсем не для такого монастыря и не для такого рода жизни, долженствующей состоять из беспрестанных телесных попечений и занятий с приезжающими, по большей части пустых. Душа в таком месте по необходимости должна сделаться пустою. […] Интриги, к которым столько удобств, потрясали благосостояние монастыря и мир его и впредь будут потрясать. Мертвость лиц, избираемых в митрополиты С.-Петербургские, лишала и будет постоянно лишать нас собственного взора и мнения нашего начальника, следовательно – всегда действующего по внушению других, но действующего с неограниченною властию, хотя бы он действовал вполне ошибочно. Зависимость от многочисленных властей второстепенных делает бесчисленные неприятности неизбежными. Ты знаешь, что в дела нашей обители входит и сам Митрополит, и Викария, и две Консистории, и секретарь Митрополита, и другие разные секретари, и камердинеры, и прачки, и тетушки Сулимы и проч., и проч. Чего тут ждать? – Надо быть аферистом, с способностию к этому, с склонностию. […] По вышеуказанным причинам имею решительное намерение, возратясь в Петербург, просить, чтоб дано мне было местечко, соответствующее моим крайним нуждам душевным и телесным. Посему же необходимее всего иметь человека, под покровительством которого можно б было монашествовать не только мне, но и расположенным ко мне (а из опытов вижу, что с дураками и езуитами мне никак не поладить), то и избираю для этого Преосвященного Иннокентия Харьковского, который мне и лично и из собранных сведений более других нравится: в святость не лезет и на святость не претендует, а расположен более всех делать добро, более и толковее всех занимается религиею, любит истинное монашество, поймет мое хотя и грешное и вполне хромающее аскетическое направление и захочет содействовать ему. Таковы, душа моя, мысли мои относительно моего положения. Но для Сергиевой пустыни, сам можешь видеть, нет у меня ни телесных, ни душевных сил – разве сделают ее самостоятельною. Вот, истинный Друг мой, сформировавшиеся, кажется от указания самых обстоятельств, мысли мои – и тебе одному поверяю их. Плод дальнейшего нашего пребывания в Сергиевой пустыни будет не иной какой; «сделаемся окончательно калеками, и когда увидят, что мы ни к чему не способны, вытолкают куда попало, не дав куска хлеба и отняв все средства достать его». Рассмотри основательно – и увидишь, что так. Я имею милость Государя, но эта милость только сердечная: и ее интриганы употребили в орудие своей ненависти ко мне. – Христос с тобою. […] Подумай, друг мой, и помолись об общей нашей участи, дабы милосердый Господь устроил ее по благости Своей.

[…] Тебе преданнейший друг

Архимандрит Игнатий.

24-е марта 1848 года.

Письмо 41
К некоторому священноиноку, находящемуся в скорбных обстоятельствах

Признаю себя недостойным той доверенности, которую Вы мне оказываете. Когда человек во время своей скорби обращает взоры на кого-нибудь, с доверенностию простирает к нему руки, просит помощи, это значит – предполагает в нем духовную силу. Духовной силы не имею. Я окован цепями страстей, нахожусь в порабощении у них, вижу в себе одну немощь. Но, проведши всю жизнь в страданиях, почитаю сострадание страждущим священным моим долгом. Только из этого побуждения пишу к Вам; только в этом отношении сочтите письмо мое достойным внимания Вашего; примите его как отклик души, участвующей в Вас. В одиночестве, в скорби, и ничтожное участие – приятно.

При нынешних обстоятельствах человеческие пути к вспоможению Вам заграждены. Таково мнение, не только мое, но и тех, знающих Вас и помнящих, с которыми я счел полезным посоветоваться. Нельзя уклониться ни направо, ни налево: надобно по необходимости идти путем тесным и прискорбным, который пред Вами внезапно открылся по неисповедимым судьбам Божиим.

Такое положение мне не незнакомо. Не раз я видел полное оскудение помощи человеческой, не раз был предаваем лютости тяжких обстоятельств; не раз находился во власти врагов моих. И не подумайте, чтоб затруднительное положение продолжалось какое-нибудь краткое время. Нет! так протекали годы; терялось телесное здоровье, изнемогали под тяжестию скорбного бремени душевной силы, а бремя скорбей не облегчалось. Едва проходила одна скорбь, едва начинало проясняться для меня положение мое, как налетала с другой стороны неожиданная, новая туча, – и новая скорбь ложилась тяжело на душу, на душу, уже изможденную и утонченную, подобно паутине, предшествовавшими скорбями.

Теперь считаю себя преполовившим дни жизни моей. Уже виден противоположный берег! Уже усилившаяся немощь, учащающиеся недуги возвещают близость переселения! Не знаю, какие бури еще предстоят мне, но оглядываюсь назад, и чувствую в сердце невольную радость. Видя многие волны, чрез которые преплыла душа моя, радуюсь невольно. Сильные ветры устремлялись на нее; многие подводные камни подстерегали и наветовали спасение ее, – и я еще не погиб. По соображению человеческому погибнуть надо бы давно. – Уверяюсь, что вел меня странными и трудными стезями непостижимый Промысл Божий; уверяюсь, что Он бдит надо мною и как бы держит меня за руку Своею всемогущею десницею. Ему отдаюсь! Пусть ведет меня куда хочет; пусть приводит меня, как хочет, к тихому пристанищу, «идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание». Вижу многих, называемых счастливыми, – и без цены для сердца моего жребий их. Лежат мертвецы во гробах мраморных и деревянных с одинаковою бесчувственностию, одинаково бесчувственны они как к великолепному памятнику, воздвигнутому тщеславием и неведением христианства, так и к смиренному деревянному кресту, который водрузила вера и бедность. Одинаково они жертвы тления. Очень похожи на мертвецов земные счастливцы, мертвые для вечности и для всего духовного. Мертвыми нарекло их Евангелие. Возгласим славу Божию в стране и обществе живых!

Шествие к истинному знанию Бога непременно требует помощи от скорбей, непременно нужно умерщвление сердца для мира скорбями, чтоб оно могло всецело устремиться к исканию Бога. Бог, кого отделяет в ближайшее служение Себе, в сосуд духовных дарований, тому посылает скорби¹⁷. Он едва открылся Павлу, как уже определяет ему в удел страдания, возвещает о них. Аз во скажу ему, елико, подобает ему о имени Моем пострадати¹⁸, — говорит Господь о вновь избранном апостоле. Люди, наносящие скорбь, и скорбные обстоятельства – только орудия во всемогущей деснице Божией. Власы глав наших изочтены у Бога; ни одна из птиц бессловесных не падает без воли Творца своего; неужели без этой воли могло приблизиться к Вам искушение? Нет! Оно приблизилось к Вам по попущению Бога. Недремлющее Око Промысла постоянно бдит над Вами; всесильная десница Его охраняет Вас, управляет судьбою Вашею. По попущению или мановению Бога приступили к Вам скорби, как мучители к мученику. Ваше злато ввергнуто в горнило искушений, оно выйдет оттуда чище и ценнее. Люди злодействуют в слепоте своей, а Вы соделываетесь на земле и на небе причастником Сына Божия. Сын Божий говорит Своим: Чашу, юже Азпию, испиете¹⁹. Не предавайтесь печали, малодушию, безнадежию! Скажите, честнейший отец, Вашим унывающим помыслам, скажите Вашему пронзенному скорбию сердцу: Чашу, юже даде мне Отец, не имам ли пиши от ея²⁰, – не подает эту чашу Каиафа, не приготовляют ее Иуда и фарисеи; все совершает Отец! Люди, произвольно следующие внушениям своего сердца, действующие самовластно, не перестают притом быть и орудиями, слепыми орудиями Божественного Промысла, по бесконечной премудрости и всемогуществу этого Промысла. Оставим людей в стороне, точно они посторонние! Обратив взоры наши к Богу, повергнем к ногам Его воздымающиеся и мятущиеся помыслы наши, скажем с благоговейною покорностию: «Да будет воля Твоя!» Этого мало! Облобызаем крест, как знамение Христово, руководствующее ученика Христова в Царство Небесное. Был повешен на кресте разбойник, упоминаемый в Евангелии: был повешен как разбойник, а с креста переселился на Небо как исповедник. Люди побивали Стефана камнями как богохульника; а по Суду Божию ему отверзалось Небо как живому храму Святого Духа. Был принужден святитель Тихон Воронежский, обвиненный в горячности нрава, перейти с престола Епископского в стены тихой обители, – обитель, пребывание в которой святого пастыря имело наружность изгнания, внушила ему посвятить себя молитвенным и другим подвигам иноческим.

Святые подвиги доставили ему нетленное и негиблющее сокровище праведности во Христе, славу от Христа на небе и на земле. Всегда поражала меня участь святителя Тихона; пример его всегда испускал утешительные и наставительные лучи в мое сердце, когда сердце мое окружал мрак, производимый скопляющимися тучами скорбей. Я убежден, что одни иноческие занятия могут с прочностию утешать человека, находящегося в горниле искушений. Рекомендую Вам сочинение святого Марка Подвижника, находящиеся в 1-й части «Добротолюбия»: они доставляют духовное утешение в скорбях, а для молитвенного занятия – Исихия, Филосея и Феолипта, помещенные во 2-й части той же книги. Простите, что позволяю себе советовать Вам! Примите это, как признак участия, как признак искренности, извлекаемый из души моей состраданием к Вам. Иначе я не вверил бы Вам тайн, которые скрываю и которые должно скрывать в глубине души, чтоб драгоценные бисеры духовные не были попраны любящими и дорого ценящими одно лишь свое болото. Изложенными в этом письме мыслями и другими, им однородными, почерпаемыми в Священном Писании и в сочинениях святых отцов, я питался и поддерживался. Без поддержки, столько сильной, мог ли бы устоять против лица скорбей, которые попускал мне всеблагий Промысл, которыми отсекал меня от любви к миру, призывал в любовь к Себе. Скорби мои, по отношению к слабым силам моим, были немалые, не сряду встречающиеся в нынешнее время. То, что они не вдруг могли меня сломить, лишь усиливало и продолжало мучения: вместо того, чтоб сломить в несколько дней или несколько часов, ломали меня многие годы. В этих скорбях вижу Божие благодеяние к себе; исповедую дар свыше, за который я должен благодарить Бога более, нежели за всякое видимое мною в других земное, мнимое счастие. И это мнимое счастие, как ни низко (оно плотское!), могло бы быть еще завидным, если б было прочно и вечно. Но оно превратно, оно мгновенно, – и как терзаются при его изменах, при потере его избалованные им. Оно непременно должно разрушиться, отняться неумолимою и неотвратимою смертию, ни с чем не сравнимо бедствие, с которым внезапно встречаются во вратах вечности воспитанники мнимого, земного счастия! Справедливо сказал святой Исаак Сирский: «Мир – блудница: он привлекает красотою своею расположенных любить его. Уловленный любовию мира и опутанный им, не возможет вырваться из рук его, доколе не лишится живота своего. Мир, когда совершенно обнажит человека, – изводит его из дому его (то есть из тела) в день его смерти. Тогда человек познает, что мир льстец и обманщик».

Дайте руку: пойдем за Христом, каждый неся крест свой, и им и заработывая свое спасение.

Сергиева пустынь.

1847 год.