Текст книги "Ось Мира"

От одного из торосов, образовавшихся в том месте, где ледник, сползавший со склона сопки, взламывал равнинный панцирь, отделилась полупрозрачная фигура и целеустремлённо двинулась мне навстречу.

Кристаллоид! Если кого и ожидать в здешних негостеприимных краях, то именно его. Кристаллоид не существо, а воплощение магической сущности, нечто вроде голема. Иногда их, потехи ради, создают чародеи средней руки, порой кристаллоиды образуются сами по себе. Разума в их твёрдых головах не больше, чем в булыжнике, но они двигаются и что-то делают, иногда по приказанию своего создателя, но чаще попросту бесцельно. Обычно кристаллоиды бывают ледяными, хотя встречаются и каменные. Самый знаменитый кристаллоид Самоцвет был построен из яхонтов, бриллиантов и других драгоценных камней. В течение двухсот лет он охранял сокровищницу азахских халифов, и за это время о нём сложили бесчисленное множество легенд. Потом безденежье вынудило очередного халифа разобрать стража, которому нечего стало охранять.

Век прочих кристаллоидов гораздо короче. Их обычно разбивают вдребезги скучающие витязи, а ледяные великаны, если их угораздит дожить до весны, попросту тают.

Этот кристаллоид, судя по всему, прожил срок, какой редко выпадает даже на долю кварцевого чудовища. Бока его были исцарапаны, грани скруглены. Ещё бы, в центре Медового скучающих витязей не встречается, а льды не тают никогда, и, раз возникнув, монстр мог существовать неограниченно долго.

Кристаллоид, искусственно созданный, подчиняется своему создателю, природные бывают опасны, особенно долго пожившие, но не утерявшие активности. Встреченный кристаллоид был явно из таких. Он, хрустя суставами, двигался ко мне, и солнце, что медленно сплющивалось у горизонта, отблескивало красным в его глазах.

Я меньше всего похож на скучающего витязя, разбить ледяную громаду голыми руками мне не по силам, да и удовольствия подобные подвиги не доставляют. Можно, конечно, нащупав внутри прозрачной башки особую точку, легонько тюкнуть туда при помощи любого из простых заклинаний, после чего голова разлетится на части, и монстр замрёт. Заклинания такого рода доступны многим, но, чтобы найти место, куда следует бить, требуется некоторое искусство. Искусством уничтожения я владею в совершенстве, но проявлять его после проигранной битвы мне совершенно не хотелось. Та битва ставила на грань гибели весь мир, в ней сошлись такие силы, о которых не слыхивали непосвящённые. После этого раскалывать бродячий кристаллоид, хоть как-то оживляющий снежную пустыню, казалось недостойным. Движется ко мне – ещё не значит, что нападает. Опасность невелика, не исключено, что мы разойдёмся миром.

Не дойдя десятка шагов, кристаллоид остановился и вдруг начал приседать, широко разводя лапы. Дико было видеть дешёвый ярмарочный трюк, нелепую пародию на книксен посреди ужаснейшей пустыни мира. Тем не менее сомнений не оставалось, старый кристаллоид был создан искусственно или некогда приручен.

– Ну что, приятель, – сказал я, – хватит танцевать. Жаль, ты не можешь рассказать, кто и когда обучил тебя этому фокусу.

Великан с удручающей серьёзностью продолжал череду реверансов.

Добиваться от него ответа? Опытный маг может пробудить память даже у куска льда, но что мне это даст? К тому же небезопасно предаваться таким играм поблизости от Оси Мира. Скорей всего, она не заметит твоих усилий, но может раздавить тебя вместе с твоей магией, а может, взбрыкнув ни с того ни с сего, развалить на части мир. Бывало такое… чаще просто давило, хотя и миру тоже доставалось пару раз, о чём и повествуют древние предания.

Известно несколько случаев, когда могучие волшебники являлись на Медовый, пылая жаждой мести или желая власти над вселенной. Месть иногда удавалась, власть над миром – никогда. Оно и понятно: ломать – не строить. Взбудоражить чудовищную силу и обрушить её на правого и виноватого куда легче, нежели разумно управлять ею. А власть, даже самая тираническая, подразумевает хотя бы зачаток разума.

Между тем кристаллоид, не обладающий даже зачатком разума, изменил свои движения. Теперь его заметно кренило на сторону, так что вместо уродливых книксенов стали получаться шаржированные жесты, какими базарный зазывала приглашает потенциального покупателя зайти в богатый магазин, возле которого он поставлен.

– Если в лавку приглашают, надо в лавочку зайти, – вслух согласился я и свернул направо, тем более что поворот не сильно сбивал меня с пути. Но когда судьба, которая любит принимать облик ярмарочного клоуна, просит такую малость, почему бы не пойти ей навстречу? Я привык доверять знакам судьбы и без колебаний изменил намеченный маршрут, хотя и понимал, что там, куда меня направляет мой зазывала, не удастся найти галантерейного магазинчика с учтивыми приказчиками и модным товаром на прилавках.

В том, что кристаллоид последовал за мной, нет ничего странного; движущийся кусок льда и должен в меру способностей повторять движения встречных, без этого он не мог бы возникнуть, да и обучению он бы не поддавался. Но когда перед очередной группой торосов он забежал вперёд и вновь принялся указывать дорогу, я всерьёз усомнился, что нас ведёт слепая судьба.

Среди вечных снегов встречаются нагромождения ледяных глыб, трещины и провалы, а вот пещер мне прежде видеть не доводилось. Пещера – это работа талых вод, которых на Медовом от веку не плескалось. Тем не менее впереди красовался вход в пещеру, и мой проводник, исказив в гримасе подобие лица, указывал на него.

Думать можно было что угодно, делать – одно. Я полез в пещеру.

* * *

Мы были незнакомы, во всяком случае, я его не знал. А вообще, положение складывалось парадоксальное и казалось бы забавным, если забыть про Ось Мира, что гудит неподалёку, обещая в случае чего испепелись всё и вся. Поэтому мы стояли, разглядывая друг друга, я выжидающе, он – с откровенно насмешливой улыбкой. Ещё бы, он был здесь старожилом и знал о происходящем на порядок больше меня.

Магии мы не проявляли, но я понимал, что простой человек выжить здесь не сумеет, а он знал, что в одиночку сюда способен добраться лишь маг или посланец великого мага.

Толковые колдуны скрывают свои убежища, владыка Истельна – единственное счастливое исключение, да и то для меня оно стало несчастливым. Но маг, обосновавшийся на Медовом, не только не прятался, но и пригласил меня к себе. Ведь ему было достаточно не высылать мне навстречу кристаллоид, и я бы прошёл мимо пещеры, ведущей в подземные покои.

Странное, однако, убежище выбрал он себе. Здесь он в безопасности, напасть на него никто не посмеет, развязывать войну в этих краях всё равно что размахивать факелом в пороховом погребе. Но и сам он колдовать тоже не может. А зачем быть магом, если не можешь колдовать? Да и безопасность его очень относительна. Старичок ветхий, в чём только душа держится… вот дам ему сейчас кулаком в лоб, просто и без затей – что тогда? Конечно, у старичка может оказаться прадедовский амулетик из тех, что и возле Оси Мира работают. Таких по свету сотни бродят, всевозможные недериськи, какаушки, воттебеськи. Я и сам в юности такие мастерил, жаль, ни одного не сохранилось. А у старичка вполне может быть, вот он и улыбается.

Подобные размышления сродни гаданию на бобах. Махать кулаками я вообще не люблю, а нападать на стариков – сугубо. К тому же интересно узнать, зачем меня сюда пригласили. Старик явно знает, что делает. К тому же хотелось бы поглядеть, как он обустроил свои покои. Без настоящей магии с таким делом не справиться, деревенским амулетам подобное не под силу, а Ось Мира где-то совсем рядом, я её каждой волосинкой чувствую.

– Заходи, гостем будешь, – притушив улыбку, сказал старик.

Я молча прошёл в двери.

Маги при встрече не здороваются. Здороваться – значит желать здоровья, а пожелания волшебников – штука мудрёная, даже наколдованное здоровье может боком выйти.

Помещение, куда меня провели, лишь с большой натяжкой можно было назвать покоями. Не комната, а скорей камора или даже камера, вырубленная в скале. Гранитные стены ничем не прикрыты и радуют глаз первобытной простотой. В помещении имеется стол, топчан с постелью, пара табуретов. На отдельном маленьком столике горшок с полевым цветком: на тоненьком стебельке махонький лиловый колокольчик. У противоположной стены – очаг, в котором жарко горят обломки брёвен. Такие брёвна, выбеленные солнцем и морской водой, можно сыскать по всему северному побережью, волны выносят их и на остров Медовый, но как они попали сюда, за три дня пути от берега? Не своим же ходом явились? Ось такого безобразия не допустит.

Я подошёл к очагу, протянул к огню озябшие руки. Заячья шкурка – это хорошо, но живой огонь лучше.

– Не боишься, что я в спину ударю? – спросил старик.

– Не боюсь. Хотел бы, ударил раньше, пока я о тебе знать не знал.

– Молодец, правильно понимаешь. Это тебя на Медовом Носу били?

– Меня.

– Крепко били. Молот Тора даже здесь слыхать было.

Я ожидал расспросов, но старика, похоже, вполне удовлетворило моё краткое признание. Он подошёл к ларю с каменной крышкой, что стоял в дальнем от очага углу, достал оттуда запечатанный кувшин. В восточных странах в таких хранят запретное вино, но порой под печатью скрываются демоны разрушения. Впрочем, здесь можно было с лёгкостью пробудить куда более мощные силы, чем обычно прячутся под зачарованной печатью.

Поворачиваться ко мне спиной старик тоже не боялся. Либо его охранял добротный амулетишко, либо не боялся – и всё тут.

– Пойдём, посмотрим, что у меня на ужин есть, – проговорил старик, выставив кувшин на стол.

Снедь у деда хранилась в ледяном коридоре, выводящем на поверхность. Когда мы шли в стариковы покои, я краем глаза заметил боковую нишу, но тогда мне было не до того, чтобы интересоваться, что именно лежит там. Угрозы нет – и ладно.

Лежало там всякого, всё крепко замороженное в природном леднике, так что никакая порча не смогла бы коснуться припасов. Я бы не удивился, если бы там нашлась мамонтятина, заготовленная во времена снежных великанов. Мамонтятины в кладовке не оказалось, старик взял здоровенный пласт палтусины и миску с оливковым маслом. Масло на морозе застыло, его можно было резать ножом.

В молодости я любил вкусно покушать и с тех пор умею с полувзгляда определять, чем меня собираются потчевать. Думаю, что и не виданную прежде мамонтятину я угадал бы так же легко, как и палтусину.

Кстати, если палтус в изобилии плавает у самых берегов Медового, то масло оливы даже в Истельне бывает только привозным, из южных краёв.

На кухне самого средненького мага можно встретить деликатесы, привезённые из дальних стран; колдовство это самое простое и безобидное, но не для этих мест, где человеческая волшба запрещена. Или всё-таки разрешена?

Покуда хозяин никакой магии не демонстрировал, равно как и я. Странная получается ситуация: кто мы такие, мы оба знаем, но молчим и ведём себя скромно, как невеста на смотринах.

Над горкой угля в очаге хозяин поставил трёхногий таганок, водрузил на него прокопчённую чугунную сковороду, ковырнул ножом комок замёрзшего масла, и вскоре в масле заскворчали источающие аромат куски рыбы.

Лишь тот, кто три дня кряду кусал от вечной горбушки и пил из волшебной фляги, знает, как вкусна настоящая, не наколдованная еда. Хлеб у старика тоже был настоящий, ржаной и свежий, едва ли не тёплый. Сам печёт или всё же получает откуда-то? В кувшине оказалось вовсе не вино, а мёд, лёгкий, текучий, собранный с цветущих вишен. И где же здесь ближайшая вишня цветёт? Я и не гадал, что на острове Медовом водится настоящий мёд. Мёд старик развёл горячей водой, разлил приготовленную сыту по кубкам. Приветственным жестом приподнял свой кубок. Я повторил его жест и осушил свой кубок до дна, как пьют на пирах за процветание хозяйского дома. Тоста, разумеется, сказано не было, маги тостов не признают, а бокалами и чашами не чокаются, всё из того же чувства бережения, чтобы у собутыльника не возникло мысли, что его собираются заколдовать. Конечно, сейчас в кубках безобидная сыта, на которую никакого заговора не наложишь, но ритуал есть ритуал, его надо исполнять.

– Имя своё не скажешь… – утверждающе произнёс старик.

– Не скажу.

– А мне скрывать нечего, – улыбнулся старик. – Я – Растон. Слыхал о таком?

От неожиданности я поперхнулся горячей сытой. Ещё бы не слыхать! Растон был великим магом в ту пору, когда я ещё не родился. А когда я первые шишки набивал, обучаясь в подручных у чернокнижника Марла, о Растоне уже тысячу лет как никто не слыхивал. Убежища его не нашли, но и смерти его никто не видел. Такое среди магов не редкость, так что собратья решили, что старик мирно окочурился в своей норе. Когда-нибудь убежище найдут, и удачливый кладоискатель будет долго ковыряться в истлевших сокровищах, выискивая артефакты, неподвластные времени, и стараясь вернуть к жизни то, что обветшало. Сам я нарочитым кладоискателем не был, но пару раз ухоронки умерших волшебников находил.

А Растон, которого все в мыслях давно похоронили, значит, жив и благоденствует на острове Медовом – самом запретном для мага месте.

– Вижу, что слыхал, – подытожил моё молчание Растон. – Значит, ещё помнят меня. Не ожидал…

– Молодые уже не помнят. Да и я ничего толком не знаю.

– Чего там знать? Жил – бузил, перебесился да на покой удалился. Тут места сам понимаешь какие. Сюда молот Тора не пронесёшь, и дракону сюда дороги нет. Великая сила учит великому смирению. На самом деле тут многое можно… но не нужно. Впрочем, жив будешь, сам поймёшь. А не поймёшь – размечет тебя, как не было. Ты ведь Ось Мира навестить собрался?

Я молча кивнул. Скрываться и лгать не имело смысла. Зачем ещё волшебник может явиться на остров Медовый?

– Вот завтра сходишь да осмотришь. Тут недалеко. А как вернёшься – расскажешь, чем дело обернулось.

Что же это творится на белом свете? Чтобы великий маг, пусть даже бывший, спокойно смотрел, как соперник (а все маги – соперники!) собирается учудить такое? Он же не знает, что у меня на уме, ему известно лишь, что я прорывался сюда с боем и потерял всё. Таким, как я, мира не жалко. Сам сгорю, но весь свет спалю. И вторым после меня сгорит старик Растон. Или ему уже всё надоело, как надоело жить богатырю Скорну, и хочется лишь поглазеть на конец света? В таком случае его ждёт разочарование. В ближайшие дни конца света не произойдёт.

Так и беседовали целый вечер, вроде бы ничего не скрывая, но и ничего не договаривая до конца. Привычная беседа магов, встретившихся на нейтральной территории. Палтус был зажарен на славу, сладкая сыта баюкала чувства и навевала сон. Я был готов, что на ночь меня выставят наружу под промёрзший небосклон, но Растон оставил меня ночевать. За комнатой с очагом у него оказался ход, ведущий в глубь горы, и там через пару шагов нашлась комнатушка с ещё одним топчаном и жаровней, полной горячих углей. Далее ход был перекрыт холщовой занавеской, в которой без труда угадывался простенький сторожевой амулет, так что я не стал любопытствовать, что там у деда припасено. И без того мне показано слишком многое.

Спал я прекрасно. Настоящая еда, настоящее тепло и настоящая беседа, в которой Растон выказал твёрдую уверенность, что завтра я до Оси Мира дойду. Всё это навевало чувство безопасности. Разумеется, прежде чем улечься, я задействовал и охранную паутинку, и бусики-рассыпушки, но это больше для очистки совести и чтобы не вводить хозяина в искушение. Перебеситься-то он перебесился, а бережёному, всё одно, спится спокойнее.

Ночью никто ко мне в каморку не проползал, а утром Растон, накормив меня вчерашней палтусятиной и напоив горячим мёдом, проводил к выходу.

– Дорогу найдёшь, – сказал он на прощание, – а вечером, если жив будешь, заходи. Расскажешь, что там и как. – Помолчал и добавил: – Там много останков нашего брата размётано. Так что ты смотри, надо ли тебе это…

Я молча поклонился и пошёл, не оборачиваясь и не ожидая удара в спину.

* * *

С воздуха остров Медовый не просматривается, недоступен он и дальнему зрению, так что я шёл, не особо зная, куда приведут меня ноги. Ось Мира – оно, конечно, красиво сказано, а вот какова эта ось в натуре? У тележного колеса – тоже ось, но выглядит, думается, иначе. Впрочем, встречу – не обознаюсь. И без того магический мир кругом полыхает ярче, чем во время битвы на Медовом Носу. Спасала только многолетняя привычка скрывать колдовские умения. Это на истельнском троне можно восседать, сияя, как праздничная люстра, прочие волшебники силу свою стараются прятать, представляясь обычными людьми. Так и тут: идёшь, вот и иди себе. А дуриком переть, исполнившись могущества, – это себя не любить. Всё твоё могущество по сравнению со здешней силой гроша ломаного не стоит. Поэтому шагай и надейся, что Ось Мира сама себя обозначит.

Так оно и случилось. В относительно ровной поверхности ледяного плато открылась впадина: не трещина, не разлом, какие часто встречаются среди льдов, а что-то вроде воронки, словно бы проплавленной, настолько гладкими были её стенки. Туда ступишь и съедешь вниз, прямиком в то, что поджидает тебя, подобно муравьиному льву на дне песчаной ямы. А вздумаешь спускаться, используя магические приёмчики, даже самые ничтожные, немедля возмутишь истечение природной магии, такое же ровное, что и стены воронки. Всего-то дюжина шагов, а рукой не достать. Стой на краю, думай последний раз, зачем пришёл.

Никаких особых останков неудачников, явившихся сюда прежде меня, человеческим взглядом заметить не удавалось. Да и вряд ли их было слишком много – колдунов, осмелившихся подняться на верхушку земного круга. Полагаю, лукавил Растон, предостерегая меня от опрометчивых шагов.

Тем не менее спускаться надо, иначе зачем шёл?

Из простых, не магических вещей были у меня с собой моток верёвки и топорик-ледоруб. Крючьев, которыми можно было бы закрепить верёвку, не оказалось. Да и не знал я, станут ли крючья держаться во льду. Бродить по горам мне доводилось, но в те времена я мог не ползти по скалам, а попросту взлететь на любую вершину, перепрыгнуть всякую скалу.

Конец верёвки, добрую сажень, я вморозил в лёд. Разложил часть мотка по поверхности и долго поливал водой из своей нескончаемой фляги. Потом ждал, пока вода замёрзнет, и поливал снова. Хотел туда же вложить нетающую ледышку, но раздумал. Вряд ли с её помощью вода станет застывать быстрей, чем на трескучем полярном морозе, а чем меньше используешь здесь зачарованных вещиц, тем надёжнее получится.

Дождавшись, пока верёвка вмёрзнет поосновательней, спустил другой её конец на дно воронки и осторожно сполз вниз.

Вот и добрались. Магические органы чувств безнадёжно ослепли и оглохли, а человеческим глазом тут различать нечего. Остаётся верить, что добрался, куда нужно.

По поводу Оси Мира высказано немало мнений и остроумных догадок. Собраны они в одной из глав Основного Свода – главного труда по теоретической магии. Этих догадок и предположений так много, что некоторые остроумцы называют Свод Осьновным. Книга эта имеется у всех, кто сумел освоить азы грамотности. В ней нет заклинаний, рецептов и магических приёмов, её не наполняет чужая сила, напротив, силу следует тратить, чтобы читать эту книгу. Она имеет вид толстенького тома в кожаном переплёте, или чудовищного фолианта размером с полстола, или карманной книжицы, украшенной сафьяном и самоцветными каменьями, – все эти изыски зависят от характера владельца. Мне случалось видеть папирусные свитки, упрятанные в медной цисте, связки дощечек ронго, веера из пальмовых листьев и вообще что угодно, на чём люди приспособились писать за последние десять тысяч лет.

Грамотей, лишённый волшебной силы, заглянув с дозволения владельца в такую книжицу, увидит лишь ряды непонятных значков, среди которых невзначай мелькнёт нечто, похожее на знакомую букву или иероглиф. Маг способен книгу читать, причём каждому открыто в меру его силы и разумения. Посему книгу эту рекомендуется читать часто, внимательно и прилежно. Иной раз среди знакомых строк обнаруживаешь такое, до чего сам бы никогда не додумался. Только что перед тобой была проблема, к которой не знал, как и подступиться, но, раскрыв сотню раз перечитанную книгу, видишь запись, сделанную как бы твоей рукой: «Мудрец Узма сказал…» – и остаётся благодарить неведомого Узму, который, быть может, умер тысячу лет назад за то, что он в ту далёкую пору дал ответ на вопрос, что мучает тебя сегодня.

Я и сам вписал в эту книгу немало страниц и, подозреваю, враги мои перед битвой на Медовом Носу читали их внимательно, стараясь понять, что движет мною в этот час.

На самом деле никто из магов не вписал своей рукой в Основной Свод ни единой строки, туда сами собой попадают мнения, высказанные публично. Они могут быть ошибочны, но на эти страницы никогда не проникает заведомая ложь. В моей книге на первой странице есть запись: «Это путь великих. На нём тебя ждут скудные находки и великие разочарования». Подписи под этими словами нет. Подозреваю, что первую строку книги пишет её владелец и в дальнейшем она определяет направление, по которому пойдёт чародей. Подобной мыслью я ни с кем не делился, и в чужих книгах её нет.

Я сидел, прислонившись спиной к ледяной стене, в двух шагах от Оси Мира и размышлял о постороннем. Иному такое времяпровождение показалось бы странным, но я знал, что торопиться незачем. Мудрец Узма сказал: «Когда пришёл к пропасти, сядь на краю обрыва и подумай о сущем». В моей книге эти слова включены в главу, посвящённую Оси Мира. Я перечитывал их вчера перед сном и теперь решил последовать совету, хотя почти уверен, что сам Узма в этих краях не бывал, а пропасть имел в виду совершенно другую. Но пока я не коснулся Оси или не начал колдовать, Ось будет спокойна и ничем не станет угрожать мне. Иное дело, если бы я бился сейчас в истерике, исходя неутолённой ненавистью, тогда могло бы случиться что угодно. Но моя жажда мести спокойна и обдуманна. Торопиться мне некуда, можно, как советовал мудрец, подумать о сущем. Растон, кстати, тоже сказал: «Смотри, надо ли тебе это…» Сказал вслух, обращаясь ко мне, и, значит, в новых книгах эти слова сможет прочесть каждый, кто всерьёз займётся Осью Мира. Сам Растон выбор сделал: Оси не коснулся или же сумел не возмутить её и не сгореть, коснувшись. Вот об этом и были мои посторонние мысли.

Проще всего в такой ситуации было бы безумному самоубийце, маньяку, мечтающему унести с собой как можно больше чужих жизней. Такому не надо думать и рассчитывать, достаточно броситься вперёд и сгореть, возмутив всей погибающей энергией спокойствие Оси. Неважно, где и как выплеснется взбудораженная сила, разрушения в любом случае будут велики, а жертвы неисчислимы.

Я хотел иного. Бессмысленно мстить невинным, вдвойне бессмысленно убивать того, кто никогда не узнает причины своей смерти и имени мстителя. Я хотел медленно, не торопясь, раздавить Галиана вместе с королевским дворцом, куда, несомненно, сбегутся предатели, чтобы получить из рук узурпатора обещанные награды. Но город должен остаться цел, ибо все подряд виновны быть не могут, а я клялся беречь свою столицу. И не только столицу. В торжественной клятве повелителя Истельна говорится: «…сберегать сёла и деревни от больших до самых маленьких…» – но там ни слова не сказано о цитадели, в которой обосновался сам маг. Так что королевский дворец я разрушать не буду, а замок рухнет, причём не как-нибудь, а на голову Галиана. А что касается клятвы, то, хотя я больше не повелитель, обещания я не нарушу, сёла и хутора останутся неприкосновенны, а поля не узнают ни саранчи, ни града. Решено – пострадает только древний замок, где владыки Истельна творили свои чародейства. Я не стану мстить магам, разгромившим меня на Медовом Носу, они были в своём праве, на их месте я поступил бы так же. Но я непременно расскажу всем, умеющим слышать, что Галиана покарал не слепой рок, что он погиб от моей руки. Месть сладка, но справедливость – важнее, поэтому я ни на единый волос не вторгнусь за её пределы.

Возможно ли такое? Этого никто не знает, но есть предположение, что возможно. Человеческий разум чужд магии, поэтому даже безумец, ринувшийся поперёк Оси, не исчезает сразу. Иное дело, успеет ли он насладиться разрушительным результатом своего безумия. Если же маг холоден и спокоен, как вода в лесном озере, то и магия его не взбудоражит Оси, а растает в ней медленно и спокойно, дав время чародею завершить задуманное. Правда, это всего лишь предположение. Узнать всё, наверное, можно, лишь шагнув в глубину, из которой не будет возврата. Величайшее колдовство в масштабах всей Земли, оплаченное жизнью волшебника. Либо – величайший самообман, если все предположения окажутся ложными.

Не знаю, являлись ли сюда люди, подобные мне, или я первый? И чем окончились их авантюры? Растон не посчитал нужным сказать мне это, либо он сам не знает ответы. Самоубийственные безумцы пару раз умудрялись исполнить свои планы, Земля до сих пор хранит чудовищные шрамы, а людская память – воспоминания об эпохах, скончавшихся в конвульсиях невиданных разрушений. Мстители разумные, если таковые были, погибали, не оставив по себе известий. Но если мне удастся задуманное, об этом будут знать все. Так нужно не для славы, мёртвые славы не имут, но ради всё той же справедливости. Пусть всякий знает, что оскорблённый может мстить самой своей смертью. Надеюсь, тогда зла в мире станет немного меньше.

Должно быть, странно слышать подобные рассуждения от колдуна, которого молва в самое ближайшее время окрестит повелителем чёрных сил. Думаю, моим недавним подданным уже вовсю внушают, что я на самом деле негодяй, обманом похитивший свободу Истельна.

И вот теперь «повелитель зла» встал и осторожно шагнул вперёд, стараясь не потревожить спокойствия вселенной. Думать в эту минуту я решил не о судьбах мироздания, а о чём-нибудь обыденном и приятном. Наивная попытка обмануть вселенскую силу. Так неразумный малыш ладошкой пытается прикрыть попку, когда грозный учитель взмахивает розгой. Понимая всю смехотворность подобной уловки, я всего лишь пытался быть спокойным, словно мне не впервой отправляться на смерть.

Думаем о приятном, например о гравюре, попавшей мне на глаза в одном из развлекательных сочинений, что десятками фабрикуют в новейших типографиях. Резец гравёра изобразил злобного некроманта, который готовится разрушить Ось Мира.

Люди изрядно наслышаны о мироустройстве. Самое обычное дело, если маг в свободную минуту беседует с любознательным гостем, развлекаясь дикими представлениями, что возникают в его голове. А потом дурень, облагодетельствованный мудрой беседой, пересказывает услышанное или излагает его в книгах, безбожно перевирая каждое слово.

Ось Мира на этой картинке была изображена в виде луча света, бьющего из какого-то алтаря, исчерченного бессмысленными рунами. По углам алтаря стоят зажженные свечи, а вокруг луча в красивом беспорядке разложены некие предметы, должные изображать артефакты неимоверной силы. Сам некромант с безумным взором, воздев руки, стоит перед алтарём. Картинка эта некогда столь умилила меня, что я купил книгу, хотя так и не удосужился её прочесть. Теперь, наверное, её читает Галиан, читает внимательно, стараясь угадать, что привлекло меня в глупом сочинении. А меня как раз и привлекла неизбывная глупость. Ну, какие свечи, какие заклинания, какие артефакты? Это всё равно что пытаться уговорить водопад: мол, не обрушивайся в долину, а взлетай на обрыв. Водопад тебя не услышит, он слишком шумен, чтобы слышать слова. Хотя и тут не всё так просто. Это внизу, дробясь о скалы, он ревёт и мечется, наверху вода изгибается плавной дугой так, что, если действовать осторожно, можно коснуться поверхности, не лишившись руки, а лишь омочив ладонь.

Именно это собирался я сейчас проделать с Осью Мира. Коснуться, но не уйти вглубь, не возмутить бешеной неподвижности потока, его кажущегося спокойствия. Тогда, быть может, ладонь удастся отдёрнуть. А нет… Растон сказал, что вокруг размётано много останков неудачников, приходивших к Оси. Что-то не вижу я их. Простыми глазами не вижу, а о магическом зрении сейчас лучше не вспоминать – целее буду.

Ещё шажок с выставленными вперёд руками… Может быть, Ось уже здесь, возможно, расстояние до неё не больше волоса, а я ничего не вижу. Сейчас я бы очень хотел, чтобы всё вокруг было как на картинке в глупой книге, где Ось видна ясно, словно солнечный луч, проникший в пыльную комнату. Только на пейзаж, изображённый на заднем плане, я не согласен. Живописные скалы, роща, пасущееся стадо и нагие купальщицы, предающиеся своему невинному занятию в опасной близости от некроманта. И зачем дуралею понадобилась Ось Мира? – занялся бы лучше купальщицами…

Ещё… И тут меня крутануло и ударило. Больно ударило. По-настоящему больно. Наверное, эта боль меня спасла, потому что иная, ненастоящая боль опалила так сильно, что, не будь удара о ледяную стену, в чувство я вряд ли пришёл бы. А так одна боль вышибла другую, и я открыл глаза.

Носом я упирался в измочаленный конец верёвки, свисавшей с края ледяной воронки. Той самой верёвки, второй конец которой я вмораживал в лёд, чтобы спуститься к Оси со всем уважением, а не въехать в неё с размаху. Теперь верёвка, разодравшая жёсткими волокнами мне щёку, живо напомнила, что по ней можно не только спуститься, но и подняться наверх. Пять минут назад я полагал, что подниматься со дна воронки не придётся. Думал, что, поиграв в пятнашки со смертью, должен буду решительно окунуться в поток, откуда вынырнуть уже не удастся. Однако никаких пятнашек не получилось, водопад не позволил коснуться себя, не замочив ладони. И в то же время он отпустил меня живым. А вот осуществить задуманную месть я не успел, слишком уж многое случилось за ту долю секунды, что меня вращало на всемирной карусели.

Конечно, можно было бы вернуться к Оси и предпринять вторую попытку, но, как говорили хуторяне, жившие возле моего замка, дурное дело никогда не опаздано. Сперва нужно обдумать и понять хотя бы часть увиденного.

А ещё я почувствовал холод. Руками я упирался в ледяную стену, и их попросту свело, холод пробирался сквозь лёгкую накидку, которую я привык носить последние годы. Придворные и поэты называли её мантией, и она вполне меня устраивала. Теперь я обнаружил, что удобная мантия совершенно не защищает от мороза, а сунув руку за пазуху, нащупал вместо заячьей шкурки щепоть шерсти, словно артефакт, гревший меня последние дни, в мгновение ока съела моль.