Текст книги "Последняя тайна Патриарха"

Святослав Моисеенко
Последняя тайна Патриарха

Роман с начала и до конца является плодом авторской фантазии.

Перстень? Да при чём тут перстень?! Вместо предисловия

Часто говорят, что история не имеет сослагательного наклонения. Так ли это? Сколько раз история меняла свои одёжки, ну, прям, как блистательная ветреница императрица Елизавета Петровна перед каждым балом! И сегодня, например, школьные учителя в растерянности – по какому учебнику пудрить мозги недорослям? Вчерашние книжки устарели, сегодняшние устроили базар на политической кухне, не хуже двух петушков из элитных бойцовских пород Сванидзе и кургиняна, которых безуспешно пытается образумить курочка умница нарочницкая, а завтрашние ещё не написаны… Так что, вполне определённо, все истории, базирующиеся на одних и тех же фактах, вошедших в летописи и мифы, фактах вроде бы научных, как число «пи», в извлекаемом корне от него отличаются – имеют вероятностную составляющую, а потому все они, по сути, сослагательные, инвариантные. И хвост у них тоже как у «пи» – трансцендентный, после запятой уходящий в бесконечность отточий… Тот, кто пытается закрепить вероятность истории на уровне единицы, вбивая эти единицы, колы, обелиски в нули курганов славы, забывают, что перед ветром времени самыми устойчивыми, самыми малоэрозийными, самыми антикоррозийными всегда были глиняные изделия, но их вечные черепки одновременно являлись и символами бренности бытия – изгнания, называющегося ментально-инструментально-режущим словом остракизм…

Но если так обстоит дело в исторической науке, что тогда говорить об искусстве, где чего только не увидишь, например, как девушка в истоме «ножкой ножку бьёт», забыв, что вообще-то так люди не ходят, да и ножку в этой фу-эте битьём сломать можно. В литературе то же самое. Любая литература, тем более если она художественная, это реальность не всамделишная, а виртуальная, это выдумка, это плод воображения. Причём плод законнорожденный по определению, и автору произведения вполне можно обойтись без упреждающих оговорок типа «роман с начала и до конца является плодом авторской фантазии», одновременно исподтишка подсовывая читателю сюжетики из писаний настолько священных, что не верить им даже как-то грешно.

Ну, хорошо, плод-то законнорожденный, но какие-нибудь законы, помимо вольности святой, для него существуют? Конечно, конечно. Если вся Вселенная выстроена, говорят, по межгалактическим струнам, которые дирижируют, дисциплинируют «хоры стройные светил», то и в любом ладном художественном произведении, чтобы не рушить мировую гармонию, должна присутствовать эта стройность. Её, эту стройность, создаёт своей творческой волей автор, беря в качестве исходных событийные атомы хоть из горестных замет современной жизни, хоть прошлой. Так и поступил наш автор. Разместив действие романа в дне сегодняшнем, он то и дело пробрасывает взгляд в ретроспективу, в глуби истории, в её реперные метки, находя в этих узелках явное магическое влияние неких сакральных предметов (один из них – главный герой первого из пятикнижия романов – Перстень, голубой камень, образовавшийся из крови невинно убиенного Авеля, несчастного сына Адама и Евы), предметов, изначально присутствующих в человеческой истории, которая, как известно, всегда протекала не столько в солнечноморском проливе между Сциллой и Харибдой, сколько в тёмном ущелье между скалами Добра и Зла.

Сколько же перстов самых памятных исторических особ сменил наш герой – перстень! Пересчитать их – так не хватит всех пальцев на руках. Но вот вопрос: а как соединены между собой эти реперные метки реки времени в потоке повествования, только ли бурливой водой? Какое из объяснений более всего подошло бы необыкновенному переплетению главенствующих событий мировой истории в романе, это – ЧТО:

– СЛУЧАЙНЫЕ СОВПАДЕНИЯ?

– ВЫМЫСЕЛ АВТОРА??

– ТЩАТЕЛЬНО ЗАВУАЛИРОВАННАЯ ПРАВДА???

Здесь можно ответить: во-первых, мы не знаем таинственных взаимосвязей всего сущего, лишь изредка нам дозволяется интуитивно их прозревать. Во-вторых, что бы это читателю не погрузиться в такую горнюю-горную-игорную кристальность, где и форель реальная нагуливает свои жирные вкусные бока, и речка наполнена чудесной речью, в которой:

«Данила, которого – с его-то стопудово-голубой кровью! – только что унасекомили и чуть ли не плебеем объявили, набычился»,

«на лице его мелькнула бледная улыбка. Так в духовке светятся печеные яблоки»,

«голос бабульки набирал высоту и децибелы, грозя выйти на проектную мощность, – словно она сидела в сортире и кричала «занято!!!»,

«серые рыбы его глаз, поблескивая, медленно плавали туда-сюда за толстыми стеклами очков»,

«жидковат он оказался, сразу «по ногам потекло, в рот не попало»,

«глаза его сияли такой любовью к ближнему, что ближние испуганно попятились»,

«Насте хотелось забиться под плинтус»,

«меньше нервов, мягче в бедрах»,

«дворяне, они такие… куртуазные…»

Что касается правды… Мне кажется, что ее не надо искать. Да и бесполезное это занятие. Она сама нас найдет, в нужное время и в нужном месте. И все будет так, как должно быть, даже если будет иначе…

А… а как же главный герой?

Вы про что? Про «перстень? Да при чем тут перстень?! Это же просто повод поиграть в гонялки-стрелялки с монстрами! Только не в компьютере, а в жизни».

Да будет так. Не будем уподобляться простодушному герою романа русскому воину Никите, потомку Константина, императора византийского, у которого, «когда он ничего не понимал в происходящем, чувство юмора скукоживалось до молекулы».

………………………

Вы еще не внедрились в роман? Тогда потом не жалуйтесь. Не забывайте, что:

…между тем «…перстень осторожно нащупывал достойного носителя! Неподходящих – в топку истории!»

Александр Шерстюк

12.06.2012

Глава 1
Смерть Патриарха

Странный, ни на что не похожий, еле уловимый запах, не принадлежащий ни человеку, ни зверю, ни какому-то растению. Безжизненный. Заставляющий мгновенно насторожиться, наполняющий рот слюной, обостряющий все чувства и уже знакомый Никите – по прошлым годам, по горячим точкам, по этому аду, именуемому «восстановлением порядка в Чечне». Запах сразу и мощно давал понять: опасно! И всегда спасал, заставляя быстро нырять под пули, рывком скрываться за руинами домов, не идти, ни в коем случае не идти дальше – туда, где другие находили смерть. Потому что ничего не ощущали. И слепой страх гнал вперед. На верную гибель.

Но никогда он не был таким сильным, этот запах Зла, как в тот судьбоносный ужасный день…

А начиналось все так безмятежно… Никита с Настей неспешно прогуливались в Коломенском. Она была счастлива, что парень наконец-то рядом, никуда не торопится, не убегает стремглав по своим загадочным «делам». Хотелось подольше помолчать, просто идти себе, не замечая ни сизого неба, ни стылой, припорошенной снегом земли, ни прохожих… Декабрьский ветер налетал колючими порывами, и щеки у обоих уже пылали румянцем. Не только от ветра, впрочем. Любовь – тоже дело такое… Дошли до Голосова оврага, стояли, задумчиво глядя на маковку церквушки на той стороне, парящую над серовато-лиловым кружевом ветвей… Начинало смеркаться. Девушка принялась рассказывать о загадочных явлениях, мистической аурой окружавших это примечательное место. И как там люди пропадали, а потом, через много лет, вдруг возвращались. И о таинственных валунах – «мужском» и «женском», – незнамо откуда взявшихся и якобы обладавших целебными свойствами. И о том, что ей хотелось бы вот так потеряться вместе с Никитой в потоках времени, вынырнуть лет через сто и увидеть, как все изменилось. Что до прошлого, то Настя была напичкана весьма обширными знаниями – училась на историческом в МГУ. А вот касаемо будущего…

Она не знала, что время отсчитывает последние минуты и скоро, совсем скоро окончится привычная жизнь, неожиданной и небывалой станет судьба… Не ощущала этого странного запаха, казалось, принесённого леденящим ветром из обросшего легендами оврага…

А дальше события потекли путем неожиданным и удивительным, словно и в самом деле влюбленные вдруг вынырнули совсем в ином времени. В ином мире. Который на первый взгляд нельзя было отличить от привычного, но… только на первый взгляд.

Однако Никиту трудно было обмануть. Он почувствовал – и сосущая тревога накатила еще до того, как мобильник взорвался трелью. Плачущий звук словно предупреждал: «не бери, ни в коем случае не бери трубку!» Но как не взять, если звонит Названный Отец? А для всех прочих – Алексий II, Патриарх Всея Руси. Густой голос, чуть окающий – не по-волжски, а по-церковному – был каким-то непривычно растерянным и напряженным одновременно, словно Святейший не на шутку встревожен, но изо всех сил пытается скрыть свое волнение за обычной пастырской степенностью.

– Сынок, ты бы пришел, помощь твоя нужна… Нет-нет, ничего страшного, и здоровье тоже… Но поторопись. Хочу, чтобы ты рядом был… Да тут один человек… Ну, придешь – узнаешь. Поторопись!

Пришлось наскоро попрощаться с Настей – она явно расстроилась, нечасто получалось вот так побыть вместе, а ведь еще на дачу планировали выбраться… Парень бросился к припаркованной во дворах у метро видавшей виды «девятке» и, обгоняя, подрезая и злостно нарушая, домчался до Патриаршей резиденции в Переделкино. Тревога все нарастала – таким голосом Отец никогда не говорил.

У ворот стояла лишь одна машина, незнакомая, – скромный черный опель. Охрана пропустила Никиту беспрепятственно – еще бы, ведь он сам их на эту работу и пристроил в свое время, своих боевых проверенных дружбанов. Но выглядели двое молодцев как-то заторможенно, взгляды плыли, словно… Обкурились они, что ли? В Чечне, конечно, всякое бывало… Нет, не может быть – показалось!

– Святейший у себя?

– Да… вроде еще никто… не выходил… – голос звучал глухо и неуверенно. Безжизненно. Но вникать времени не было: уже в приемной странный, пока еле слышный запах Зла вдруг усилился.

Никита взбежал на второй этаж и постучал в массивную дубовую дверь – все в покоях было тяжелым, стопудово основательным, как и подобает Церкви, что недавно поднялась с колен и вновь собиралась безраздельно властвовать над душами человеческими. Никто не ответил – пришлось рискнуть и войти без спроса. Вот тут металлический запах просто шибанул в нос, – как тогда, в чеченских горах, только еще невыносимее, забивая привычный уютный аромат ладана и воска. Однако Никита быстро взял себя в руки и, осторожно озираясь, прошел через пустые покои в дальнюю комнату, куда обычно мало кто мог попасть. Там Патриарх принимал самых близких и дорогих. Или когда хотел побеседовать без лишних глаз и ушей. Никого… Но на столике – две недопитые чашки с кофе и нехитрое угощение – уже начался рождественский пост, не до разносолов обильных.

Стоп! В углу на подстилке лежал Лорд – любимый лабрадор Святейшего… Обычно такой дружелюбный, он не подавал признаков жизни. Потому что никакой жизни окоченевшем теле пса не осталось. Никита метнулся в спальню и остолбенел: там, перед ложем, судорожно сжимая горло, лежал несчастный старец – грузный, давно страдавший сердцем, да и другими хворями тоже. Показалось – уже без сознания… Внезапный приступ? Рядом валялся мобильник. Нитевидный пульс еле прощупывался. Никита бережно приподнял голову Отца, подсунув под нее сдернутую с кровати подушку. Вдруг помутневшие глаза Предстоятеля на миг сосредоточились на лице парня, седая борода шевельнулась, и посиневшие губы еле слышно прохрипели: «Бе…ги…» Взгляд стал медленно гаснуть, еще пытаясь разглядеть что-то неведомое. Куда смотрел умирающий? На святые иконы? Но тут из груди послышалось сипение, хрип и… Все было кончено.

Первый приступ отчаяния быстро прошел – сказалась воинская закалка. В бою некогда горевать – надо сражаться и выживать. Никита вдруг ощутил себя идущим по кавказскому лесу, где каждый шаг мог оказаться последним.

Парень огляделся и вдруг заметил, что окно не закрыто и ветер мягко колышет складки плотной бордовой портьеры. «Странно, Святейший часто болел и боялся сквозняков, почти никогда не открывал окна, уж особенно теперь, в наступившие-то холода», – мелькнувшая мысль тотчас пропала – пытаясь усадить тяжеленное тело, парень почувствовал: ладони увлажнились чем-то липким. Одного взгляда было достаточно. Кровь, темная, страшная, уже образовала на дубовом паркете лужу. А рукава темно-серого подрясника скрывали то, что не сразу бросилось в глаза – тонкий стилет, вошедший под ключицу до резной золоченой рукоятки… Кромешный ужас наполнил душу. Все произошло совсем недавно, не более четверти часа назад… Как же так? Кто, кто осмелился?! И что за средневековое какое-то орудие убийства? Но военная закалка и тут не подвела, позволив быстро сообразить: нанесший смертельный удар человек (человек?!) отличался очень высоким ростом и огромной силой, раз лезвие вошло сверху и пронзило тело насквозь. Святейший ведь тоже осанистый, крупный… был. Никита быстро вытер руки о прикроватный коврик, вскочил и уже хотел позвать охрану, но… Почему ребята, обычно такие дружелюбные, сегодня словно на себя не похожи? И ничего не сказали, даже не намекнули, что у Святейшего гость! Та-ак… Либо они с этим «гостем» в сговоре, либо… Вспомнился такой же «плывущий» взгляд – приходилось сталкиваться с ним на войне: тогда это означало контузию или сильное наркотическое отравление… Охранники словно напрочь не знали, что кто-то совсем недавно прошел к Патриарху! Зато они должны были прекрасно запомнить, что сам Никита туда протопал только что. Вот засада! И правда – надо бежать, некогда разбираться. Последнее, что следовало сделать: закрыть усопшему остекленевшие глаза. Они продолжали смотреть в одну точку – на открытый серебряный ларец, поблескивающий на массивном резном комоде в неверном свете лампадки: пламя металось на сквозняке. Украшения были вывалены и беспорядочно разбросаны, часть валялась на полу. Странно: эти немалые ценности – наперсные кресты, панагии – остались лежать… Значит, убийца искал что-то конкретное, не просто грабил! Ларец обычно хранился в сейфе за изголовьем кровати – теперь дверца была приоткрыта.

Когда-то Святейший, безгранично доверявший Никите, посвятил его в одну маленькую тайну. Отдельно от всех драгоценностей, там, в особом секретном отделении, хранился перстень: темно-синий камень, старое золото, на первый взгляд – ничего особенного. Но Патриарх тихо прошептал тогда: «Сынок, это дороже и древнее всех ценностей. Если со мной что случится – забери, спрячь. Не должно оно в дурные руки попасть…» Наверное, реликвия какая-то историческая… Спросить духовный сын постеснялся, оробел, да и не любитель он был с праздными вопросами лезть, любопытствовать. А теперь уж и не спросишь… Черная горечь затопила сердце, парню вдруг захотелось, чтобы хоть что-то осталось у него на память о дорогом человеке, столько для него сделавшем и так страшно погибшем… И еще одна мысль мелькнула: не этот ли перстень искал неведомый злодей? Перстень, которого Никита никогда не видал на руке Патриарха, даже в самые торжественные моменты!

Он решительно шагнул к сейфу, нащупал невидимый пупырышек и вынул из открывшегося паза столь дорогую для убитого вещь. Темный, крупный, с добрую фасолину, камень тускло блеснул синевой – холодной, мертвой – и перекочевал во внутренний глубокий карман навороченной куртки бывшего спецназовца. Еще секунда – и, подобрав патриарший мобильник, Никита ринулся к окну, нутром чувствуя: прежняя жизнь кончилась. А какая предстояла – Бог весть. И предстояла ли вообще?

Невысокое окно второго этажа выходило на задний двор, где в этот час никого не было видно. Что тоже не столь обрадовало, сколько удивило: в штате находилось довольно много людей, для самых разных нужд – легко ли, Патриарх Всея Руси!

След! На подоконнике остался еле заметный след огромного ботинка. Пусть остается. Уже повиснув за окном, Никита подтянулся и стер с мрамора свои собственные следы. Затем по-кошачьи мягко приземлился на плиты известняка, устилавшие двор. Обогнув здание, приготовился к стычке с охраной, в обязанности которой входило патрулирование территории. Опять никого… Неторопливой походкой, как ни в чем не бывало, он направился по боковой дорожке к воротам, все убыстряя шаги. Лишь на секунду оглянувшись, заметил, что охранники так и стоят по обе стороны входа в дом и смотрят прямо перед собой, вроде как даже не мигая. И вновь – ни души… Низкое небо хмурилось тучами, однако снег вот-вот сыпанет – заныла старая хасавьюртская рана.

Руки! Но некогда, некогда отмывать их – необходимо было немедленно покинуть Переделкино. Такое знакомое, родное, внезапно превратившееся в кровавый кошмар… Пришлось поднять комок стылой земли и размять сильными пальцами, чтобы ладони казались просто грязными. И уж совсем некогда было уничтожать камеры слежения – сам же новую версию устанавливал! Они, конечно, зафиксируют его визит. Но ведь и появление таинственного гостя там тоже должно запечатлеться!

Черного опеля на стоянке уже не было.

Вдруг хрипло разорались вороны – сроду здесь их не видели такими стаями… Теперь же зловещие птицы неспокойно кружили над резиденцией. На полпути к Москве по встречке мимо пронесся кортеж дорогих автомобилей: главную там Никита хорошо знал – это был серебристый мерс митрополита Смоленского и Калининградского Дамиана. Интересно, на плановую встречу едут или…? Ведь произошедшее пока не предано никакой огласке! Так-так…

Домой Никита возвращаться не стал. Кто его знает, насколько быстро вычислят, что он побывал в покоях. Ведь своя служба разведки у Церкви – нешуточная, по уровню подготовки и оснащению ничем не уступающая ФСБ. Уж это ему, доверенному человеку Патриарха, было отлично известно. Позвонил Насте – как хорошо, что она есть и ждет! Телефон вырубил. Что отвечать, если позвонят? А звонить-то скоро начнут… Лучше уж вообще не брать трубку.

Девушка несказанно обрадовалась. Небось, уже успела всплакнуть, решив, что любимый опять пропадет надолго, как часто, до обидного часто случалось. И они рванули к ней на дачу. Благо, дом был зимний, а назавтра ожидалось воскресенье. «Господи, какое воскресенье, – подумалось тут же, – когда смерть крадется по пятам!»

Добрались без приключений, и Настя ничего не заметила, – лишь обронила: «Где ж ты так ручищи извозюкал? В моторе, что ли, копался?» Начала опять интересное рассказывать, но осеклась на полуслове, поняв, что ее не слушают. Никите, молчуну и буке, нетрудно было скрыть от подруги внутренний раздрай и панику. Он покорно отправился в душ и долго смывал с себя запахи смерти и остатки кровавой грязи с ладоней… Слегка запотевшее зеркало отразило сосредоточенно горящие серые глаза, впалые щеки, сурово сжатый губастый рот, ежик темных волос, в которых уже мелькала ранняя седина… «Взгляд у тебя, Никитос, бывает – мурашки по коже!», – уважительно отмечали ребята в Чечне.

Было совсем поздно, где уж там думать и анализировать. Но и не спалось. После любовного поединка, – отчаянного, жадного, страстного, заслоняющего от смерти, – когда усталая счастливая Настя задремала, блаженно посапывая, Никита осторожно выскользнул из-под одеяла и достал перстень. Обнаженный, он стоял у окна, то так, то эдак вертел реликвию, и свет далекого фонаря падал на его широченные мускулистые плечи, на затейливую татуировку – оскаленную голову тигра. И на кривой шрам на груди…

Вспомнилось, как еще салажонком-призывником обратился к батюшке в маленькой церквушке на Солянке – с просьбой благословить… Как потом, после благополучного возвращения из пекла (всего-то два довольно легких ранения!), случайно забрел на вечерню в Елоховский и узнал в пышно облаченном Патриархе Всея Руси того давнего скромного батюшку… Оказалось, старик любил изредка вот так служить литургию – словно простой священник. Протиснулся ближе – и Святейший тоже неожиданно узнал в огромном хмуром парне тоненького большеглазого мальчишку-детдомовца… После литургии поманил, ласково спросил о жизни, постепенно приблизил, стал поручать все более важные дела, полюбил как сына… Наконец подступили скупые слезы…

Вот те на! Темный камень вдруг посветлел – тихо засветился изнутри, постепенно стал дивно прозрачным, васильково-синим – совсем как глаза у Насти, когда сердится… На его выпуклой поверхности возник опалово-переливчатый серебристый крест… Чем больше Кирилл вглядывался в глубь камня, пытаясь понять причину столь удивительной перемены, тем ярче камень сиял. Тогда, у сейфа, сам перстень показался небольшим, вроде как женским даже. Теперь же он как влитой сел на безымянный палец здоровенного парня: кулаки – не дай Боже! Будто сделан был на заказ.

Голубое свечение камня напомнило кое-что, сердце екнуло: телефон! Никита быстро достал мобильник Святейшего. Та-ак… «Входящие звонки»: один, последний, не определился. Почему Патриарх ответил на него? Даже Никита на подобные анонимные звонки чаще всего не отвечал. Было ясно, что таинственный визит последовал именно после этого звонка. И тут Перстень стал покалывать руку, словно через него шел слабый электрический заряд. Перед глазами заметались странные, не очень отчетливые видения. Вот кто-то высокий нависает над Патриархом, последний, несмотря на тучность и возраст, с искаженным лицом бросается к двери в спальню, но не успевает добежать до кровати – сверкает длинный стилет, старик падает… Зловещая Тень лихорадочно роется в ларце, небрежно роняя на пол блестящие украшения, и тут Никите мерещится что-то странно знакомое в смутной, расплывающейся фигуре: этого человека он уже где-то видел! Но тень вдруг бросается к окну, исчезая в проеме за портьерой – наверное, именно в это время Никита и постучал в дверь. Видение растаяло. Парень очнулся в холодном поту: его всего трясло.

Он по-прежнему стоял у окна – перстень стал медленно гаснуть, будто счел свою миссию выполненной. Но Никита ошибся. Попытка сдернуть с пальца реликвию ни к чему не привела: перстень словно прирос к коже. Еле добравшись до кровати, измученный увиденным Никита рухнул рядом с Настей, которая вновь обняла его нежно, так и не проснувшись. Последней мыслью было: «Утро вечера мудренее, завтра решу, что делать. Как найти убийцу и отомстить, да так отомстить, что чертям в аду тошно станет! Силы нужны, иначе сойду с ума». Навалился тяжелый, беспросветно-свинцовый сон без сновидений…