Текст книги "Что Кейти делала потом"

– Не очень-то удобное положение, чтобы упаковывать вещи, – улыбнулась Кейти.

– Удобное, если только перевернуть и чемодан вверх дном! Как подумаю обо всем том восхитительном, что ждет тебя в Европе, едва могу усидеть на месте. Как я люблю миссис Эш за то, что она пригласила тебя!

– Я тоже, – серьезно ответила Кейти. – Такая доброта! Не понимаю, почему она это сделала.

– А я понимаю, – ответила Кловер, всегда готовая защитить Кейти даже от самой Кейти. – Она сделала это потому, что ты нужна ей, а нужна ты ей потому, что ты самая милая на свете и так хорошо, когда ты рядом. Не говори, что это не так, – ты именно такая! Ну же, Кейти, не думай больше о таких пустяках, как соленья и рубашки. Мы отлично со всем справимся, уверяю тебя. Лучше думай о куполе собора Святого Петра[9]9
  Собор Святого Петра – крупнейший памятник итальянской архитектуры эпохи Возрождения, расположен на берегу реки Тибр в Риме.


[Закрыть] или попытайся вообразить, что ты почувствуешь, когда впервые ступишь в гондолу или увидишь Средиземное море. Вот это будет минута! Я чувствую, как во мне развивается хозяйственная мощность в сорок лошадиных сил! А как будет весело получать письма от тебя! Мы будем доставать энциклопедию, большой географический атлас и «Историю современной Европы» и читать обо всем, что ты видишь, и обо всех тех местах, которые ты посещаешь, – и это будет как урок географии, истории и политической экономии, вместе взятых, – только гораздо интереснее! Мы все распухнем от знаний, прежде чем ты вернешься; так что твой прямой долг – ехать, хотя бы только ради нас.

Этими горячими уверениями удалось заставить Кейти почувствовать себя довольной, и это было нетрудно для нее при таких заманчивых перспективах. Стоило ей отложить в сторону свои маленькие заботы и тревоги, как мысль о предстоящем путешествии стала доставлять с каждой минутой все больше радости. Каждый вечер она, папа и дети сосредоточенно изучали карты и составляли планы поездок и осмотра достопримечательностей – планы, от которых, вполне вероятно, предстояло отказаться, как только начнется настоящее путешествие. Но они не знали об этом, да это и не имело существенного значения. Такие планы – радости, предшествующие путешествию, и неважно, что они не приводят ни к каким результатам, после того как выполнили свое назначение.

Кейти многое узнала, пока таким образом обсуждалось то, что ей предстояло увидеть в Европе. Она читала все, что только ей удавалось найти, о Риме, Флоренции, Венеции, Лондоне. Теперь самые сухие подробности, казалось, были полны очарования, так как она должна была скоро увидеть все своими глазами. Куда бы она ни шла, в кармане у нее лежали клочки бумаги, на которых было написано что-нибудь вроде: «Форум[10]10
  Форум – во времена Древнего Рима центральная площадь в каждом крупном городе. Там проходили выборы, заключались торговые сделки, там же находились важные общественные здания. Позднее единый форум уступил место двум форумам – один предназначался для политической деятельности, другой для торговли.


[Закрыть]. Когда построен? Кем? Один или несколько?», «Что значит Cenacolo[11]11
  Cenacolo – «Тайная вечеря», знаменитая картина великого итальянского живописца Леонардо да Винчи (1452–1519), выполненная им в виде фрески на стене трапезной монастыря Санта-Мария делле Грацие в 1495–1497 гг.


[Закрыть]», «Цецилия Метелла[12]12
  Цецилия Метелла – жена древнеримского политического деятеля, триумвира Расса. Ее знаменитый мавзолей расположен на Аппиевой дороге, в миле от итальянского порта Сан-Себастьяно. В Средние века был перестроен и превращен в бастион.


[Закрыть]. Кто она была?», «Выяснить подробности о св. Екатерине из Сиены»[13]13
  Св. Екатерина из Сиены (1347–1380) – одна из знаменитых итальянских святых, автор религиозных наставлений и поэм.


[Закрыть], «Кем была Беатрис Ченчи?»[14]14
  Беатрис Ченчи (1577–1599) – дочь итальянского аристократа, жестоко обращавшегося со своими детьми и убитого ими. По приговору Папы Римского она и ее родственники были казнены. Эти события легли в основу драмы «Ченчи» (1819) английского поэта Шелли.


[Закрыть] Как жалела она, что не училась более усердно и не проявляла большей любознательности прежде! Люди всегда жалеют об этом, отправляясь в Европу, – и жалеют еще больше, после того как, приехав туда, осознают, насколько велика ценность точных сведений, правильных представлений и глубокого знакомства с иностранными языками для всех путешественников и как эти знания придают еще большее очарование всему увиденному и позволяют чувствовать себя непринужденно в любой обстановке.

Весь Бернет проявлял интерес к планам Кейти, и почти каждый предложил ей совет, помощь или какой-нибудь маленький подарок. Старая миссис Уоррет, которая, хоть и стала еще толще, сохранила способность к передвижению, приехала с фермы на Плоском Холме в своем вместительном экипаже и привезла в подарок изрядно устаревший путеводитель Марре в полинявшем красном переплете – тот самый, которым пользовался в юности ее отец и который, по убеждению миссис Уоррет, должен был очень пригодиться Кейти, – а также бутылку ямайского имбирного лимонада на случай морской болезни. Золовка Дебби принесла пакетик сушеной ромашки – на тот же случай. Кто-то сказал ей, что это «полезнейшая вещь, которую обязательно нужно иметь при себе на этих пароходах». Сиси прислала чудесное – цвета старого золота с пурпуром – изобретение. Его предстояло вешать на стену каюты, и на нем были отдельные карманы для часов, лекарств, носовых платков, гребней и шпилек; к этому были приложены подушечка для булавок с надписью «Bon voyage»[15]15
  «Доброго пути» (франц.).


[Закрыть], образованной рядами блестящих головок аккуратно вколотых булавок, бутылочка одеколона, кусок мыла, а также молоточек и гвоздики с большими шляпками, чтобы прибивать все это приспособление к стене. Подарком миссис Холл оказались теплый и очень красивый темно-голубой капот из шерстяной фланели и пара мягких комнатных туфель с вязаным верхом под цвет капота. Старый мистер Уоррет прислал Кейти записку с советами: принимать каждый день таблетку хинина, никогда не оставаться допоздна на открытом воздухе – так как росы «там», говорят, нездоровые – и ни в коем случае не пить ни капли некипяченой воды.

От кузины Элен прибыл прелестный дорожный несессер, легкий и одновременно прочный, обеспечивающий всевозможные мелкие удобства. Мисс Инчес прислала «Историю Европы» в пяти томах, которые были такими толстыми и тяжелыми, что их пришлось оставить дома. Да и немало других подарков, полученных Кейти, пришлось оставить дома, включая бронзовое пресс-папье в виде грифона, пару больших латунных подсвечников и чернильницу из золоченой бронзы с подставкой для пера, весившую не меньше полутора фунтов. Их Кейти отложила, чтобы использовать по возвращении. Миссис Эш и кузина Элен, обе предупредили ее о неудобствах, связанных с тяжелым багажом, и по их совету она ограничилась одним дорожным сундуком средних размеров и небольшим плоским чемоданом, который могла бы держать в своей каюте.

Подарком Кловер оказался набор блокнотов, записных книжек, дневников и тому подобного. В одном из них Кейти составила списки «Что я должна увидеть», «Что я должна сделать», «Что я хотела бы увидеть», «Что я хотела бы сделать». В другом она отвела место для адресов хороших магазинов, которые называли ей многие, – сама она не собиралась делать покупки, но полагала, что адреса могут пригодиться миссис Эш. Кейти все еще была столь наивной и непрактичной, а ее жизненный опыт столь малым, что ей даже не приходило в голову, какие танталовы муки[16]16
  По древнегреческому мифу, лидийский царь Тантал был осужден богами на вечные муки голода и жажды. Он стоял по горло в воде под деревом с плодами, но ему не доставалось ни воды, ни плодов.


[Закрыть] можно испытать, стоя перед витриной магазина, полной прелестных вещей, и не имея возможности купить ни одну из них. Поэтому она была удивлена, благодарна и неожиданно почувствовала себя очень богатой, когда примерно за неделю до отъезда отец вручил ей три маленькие тонкие бумажные полоски, которые, как он сказал, были дорожными чеками, на сто долларов каждый. Он также дал ей пять английских соверенов.

– Монетами ты сможешь воспользоваться сразу, – сказал он, – а чеки спрячь и не потеряй. Лучше обменивать их на деньги по одному, когда понадобится. Миссис Эш объяснит, как это сделать. Тебе потребуется новое платье или другая одежда, прежде чем ты вернешься домой, захочется купить какие-нибудь фотографии, а еще будут чаевые…

– Но, папа, – возразила Кейти, широко раскрыв простодушные глаза, – я не рассчитывала на то, что ты дашь мне денег, и боюсь, ты даешь мне слишком много. Ты думаешь, что можешь позволить себе такой расход? Я, право же, ничего не хочу покупать. Я все увижу – и этого достаточно.

Папа только рассмеялся.

– Не пройдет и года, дорогая, как ты станешь мудрее и алчнее. На триста долларов, как ты выяснишь, не так уж много можно купить. Но это все, что я могу выделить для тебя, и надеюсь, твои расходы не превысят этой суммы и ты не вернешься домой с кучей счетов, которые я буду должен оплатить.

– Папа! Конечно же нет! – воскликнула Кейти с неподдельным ужасом.

Накануне путешествия предстояло произойти одному очень интересному событию, мысли о котором помогли и Кейти, и Кловер легче пережить последние трудные дни, когда приготовления к отъезду были почти завершены и у домашних появилось свободное время, чтобы приуныть и почувствовать себя не в духе. Кейти должна была побывать в гостях у Розы Ред.

Роза отнюдь не сидела сложа руки в те три с половиной года, что пролетели со дня, когда девочки расстались в Хилл-совере. За это время она успела куда больше, чем остальные: полтора года была помолвлена, вышла замуж, а теперь вела хозяйство в своем маленьком домике близ Бостона и имела свою собственную маленькую Розу, которая, как большая Роза, рассказывала Кловер в письмах, была сущим ангелом и так прелестна, что словами не описать! Миссис Эш взяла билеты на пароход «Спартак», отплывавший из Бостона, и было решено, что Кейти проведет последние два дня перед путешествием у Розы, в то время как миссис Эш и Эми навестят старую тетушку в Хинхеме. Увидеть Розу, ее дом, ее мужа, ее малютку было почти так же интересно, как увидеть Европу. Ни одна из перемен в ее жизни, казалось, не изменила ее саму – если судить по письму, которым она ответила на записку Кейти, извещавшую о ее планах. В письме Розы говорилось:

Лонгвуд, 20 сентября

Дражайшая детка!

Получила твою записку – и запрыгала от восторга, а потом ходила на голове, отчаянно дрыгая ногами в воздухе, пока Денистон не решил, что я, должно быть, вдруг сошла с ума; но когда я все объяснила, он сделал то же самое. Это просто сказочно – все вместе. Я ставлю это выше всех приятностей, какие только были в жизни, – кроме моей малютки. Как только получишь это письмо, сразу сообщи, каким поездом ты прибудешь в Бостон, и, подкатив к вокзалу, ты увидишь две фигуры – одну высокую и могучую, другую маленькую и полненькую, – ожидающие тебя на перроне. Это будут фигуры Денистона и моя. Денистон некрасивый, но положительный, и готов тебя обожать, Малютка и положительна, и красива, и ты будешь обожать ее. Я ни то, ни другое, но ты меня знаешь, и я всегда обожала тебя и буду обожать. В данную минуту я выхожу из дома и отправляюсь к мяснику, чтобы заказать упитанного тельца специально к твоему приезду. Он будет зарезан и превращен в отбивные котлеты, как только я получу твою записку. Мой забавный – а вместе с тем и прелестный – маленький домик приобретает в моих глазах новый интерес из-за того, что его скоро увидишь ты. Он немного необычный – как и можно предположить, раз это мой домик, – но, думаю, тебе он понравится.

На днях я видела нашу Серебристую Мэри и сказала ей, что ты приезжаешь. Она все такая же мышка, как и была. Я приглашу ее и еще нескольких девочек к обеду, когда ты будешь здесь. До свидания, и полтораста поцелуев Кловер и остальным.

Преданная тебе

Роза Ред.

– Я замечаю, что она никогда не подписывается своей новой фамилией – Браун, – сказала Кловер, дочитав письмо до конца.

– Роза Ред-Браун![17]17
  Red – красный, Brown – коричневый (англ.).


[Закрыть] Это звучало бы слишком смешно! Розой Ред она должна оставаться до самого конца – никакое другое имя не подошло бы ей так хорошо, и я не могу представить чтобы она звалась иначе. Как это будет весело – увидеть ее и маленькую Розу!

– И Денистона Брауна, – вставила Кловер.

– Почему-то мне трудно осознать тот факт, что есть какой-то Денистон Браун, – заметила Кейти.

– Возможно, это окажется легче, после того как ты увидишь его.

И вот наступил последний день, как это всегда неизбежно происходит. Дорожный сундук, в который объединенными усилиями всей семьи были самым аккуратным и тщательным образом упакованы вещи Кейти, стоял в передней, запертый на замок и перетянутый ремнями, – его предстояло открыть, лишь когда путешественницы прибудут в Лондон. Последнее обстоятельство вызывало большой интерес к сундуку у Фила и Джонни, и даже Элси взирала на него с почтением. Чемодан также был готов, и Дорри, мастер на все руки, изобразил красные звездочки на обеих сторонах сундука и чемодана, чтобы их легко можно было отличить в куче багажа. Теперь он был занят изготовлением двух квадратных карточек, одну из которых, с надписью «Трюм», предстояло наклеить на сундук, а другую, с надписью «Каюта», на чемодан. Миссис Холл сказала, что так принято.

У миссис Эш также было много дел: она приводила в порядок дом к приезду семейства, которое сняло его на время, пока она будет в путешествии, и Кейти, и Кловер не раз отрывались от собственных приготовлений, чтобы помочь ей. Наконец все было сделано, и ясным октябрьским утром Кейти стояла на пристани на берегу озера в окружении родных, а комок в горле мешал ей заговорить с кем-либо из них. Она стояла так неподвижно и говорила так мало, что случайный наблюдатель, не знакомый с обстоятельствами, мог бы назвать ее «бесчувственной», в то время как на самом деле ее слишком переполняли чувства!

На пароходе ударили в колокол. Кейти сдержанно поцеловала братьев и сестер и поднялась на борт вместе с папой. Ее прощание с ним, самое трудное, прошло в самой гуще толпы, а затем ему пришлось покинуть Кейти. Когда колеса парохода начали вращаться, она вышла на боковую палубу, чтобы в последний раз взглянуть на родные лица. И вот они: Элси, уткнувшаяся головой в рукав папиного пальто и отчаянно плачущая; Джонни, смеющаяся или пытающаяся смеяться, но с катящимися по щекам крупными слезами; мужественная маленькая Кловер, бодро машущая платком, но с очень печальным выражением лица. Вид этой группки заставил сердце Кейти дрогнуть от неожиданно нахлынувших сожалений и тоски. Зачем она согласилась ехать? Что вся Европа в сравнении с тем, что она покидает? Жизнь так коротка, как могла она решиться вырвать из нее целый год, чтобы провести его вдали от тех, кого любила больше всего на свете? Если б она могла выбирать, то, думаю, тут же бросилась бы обратно на берег и отказалась бы от путешествия. Я также думаю, что чуть позже она всей душой сожалела бы о таком поступке.

Но у нее не было выбора. Стук паровых машин становился все более размеренным, а разрыв между бортом парохода и пристанью все более широким, и когда развевающийся платочек Кловер стал неразличимым пятнышком вдали, Кейти с тяжелым сердцем направилась в каюту. Но там были миссис Эш и Эми, тоже готовые предаться тоске по дому и нуждающиеся в ободрении. И, стараясь развеселить их, Кейти постепенно сама стала веселее и вновь обрела свою обычную бодрость. Бернет притягивал к себе с меньшей силой, по мере того как удалялся, а Европа казалась более манящей теперь, когда их пароход был на полном ходу. Светило солнце, озеро было ослепительно голубым, и Кейти сказала себе: «В конце концов, год – это не такой уж долгий срок, а какие радости ждут меня!»

Глава 3
Роза и Розовый Бутон

Тридцать шесть часов спустя поезд из Олбани, плавно промчавшись по зеленым равнинам за плотиной Милл-Дэм, доставил путешественниц в Бостон.

Кейти смотрела в окно, горя желанием поскорее увидеть город, о котором слышала так много. «Милый маленький Бостон! Как приятно снова его увидеть!» – услышала она слова сидевшей рядом дамы, но на каком основании его можно было назвать «маленьким Бостоном», ей было совершенно непонятно. Из окна поезда он казался большим, внушительным и очень живописным, особенно после Бернета, расположенного на равнине, отлого спускающейся к кромке озера. Она разглядывала башни, шпили и красные крыши, громоздящиеся друг над другом на склонах Три-Маунтин, и возвышающийся надо всем огромный купол здания Законодательного собрания – и про себя решила, что Бостон нравится ей больше любого другого города, какой она только видела.

Поезд сбавил скорость, несколько минут шел между высокими обшарпанными кирпичными стенами, а затем с заключительным, долгим и хриплым свистком остановился в здании вокзала. Все пассажиры одновременно бросились к двери – и Кейти, и миссис Эш, задержавшиеся, чтобы собрать свои книжки и саквояжи, обнаружили, что втиснуты в свои сиденья и не могут выбраться. Это была минута замешательства – не очень приятная; такие минуты никогда не бывают приятными. Но чувство неловкости сменилось чувством облегчения, когда, выглянув в окно, Кейти увидела прямо напротив прелестное лицо – обрамленное светлыми вьющимися волосами, свежее, хорошенькое, румяное, с ямочками на щеках и полными смеха и радушия глазами, которые, очевидно, уже заметили Кейти. Это была Роза, собственной персоной, ничуть не изменившаяся за те годы, что они не виделись. Рядом с ней стоял высокий молодой человек, по всей вероятности ее муж – Денистон Браун.

– Это Роза Ред! – воскликнула Кейти, обращаясь к миссис Эш. – Какая она милая и непринужденная, правда? Подождите, позвольте мне представить вас. Я хочу, чтобы вы познакомились с ней.

Но поезд пришел в Бостон с небольшим опозданием, и миссис Эш боялась не успеть на пароход в Хинхем, так что она лишь бросила из окна быстрый взгляд на Розу, объявила, что та очаровательна, торопливо поцеловала Кейти, напомнила ей, что в субботу, ровно в двенадцать, они должны быть на пароходе, и ушла, взяв за руку Эми, так что Кейти, самая последняя в медленно движущейся цепочке пассажиров, шагнула на платформу совсем одна и сразу попала в объятия Розы Ред.

– Милочка! – приветствовала ее Роза. – Я уже начала бояться, что ты собираешься заночевать в вагоне, – так долго ты выбиралась. Как же чудесно, что ты здесь! Денистон, это Кейти; Кейти, это мой муж.

Говорившей это Розе на вид было не больше пятнадцати лет, и она казалась такой до нелепости юной, чтобы иметь мужа, что Кейти не могла удержаться от смеха, когда обменялась рукопожатием с Денистоном. Его глаза тоже весело поблескивали – очевидно, его смешило то же, что и Кейти. Это был высокий молодой человек с приятным, спокойным лицом, и его, похоже, бесконечно забавляло – хоть он и сохранял сдержанность – все, что говорила и делала его жена.

– Давайте поскорее выберемся из этой дыры, – продолжила Роза. – Я почти ничего не вижу среди этого дыма. Денистон, дорогой, пожалуйста, найди кеб, и пусть в него погрузят багаж Кейти. Я жажду поскорее привезти ее к нам и показать ей малютку, прежде чем та сжует свой новый атласный пояс или сделает еще что-нибудь ужасное и испортит свою внешность. Я оставила ее, Кейти, сидящей в лучшем наряде – во всем великолепии и в ожидании того момента, когда она будет представлена тебе.

– Мой большой дорожный сундук должны переправить прямо на пароход, – объяснила Кейти, передавая багажную квитанцию мистеру Брауну. – Так что, пожалуйста, пусть в Лонгвуд доставят только маленький чемодан.

– Ну вот, как тут уютно! – заметила Роза, когда они уселись в кеб и саквояж Кейти стоял у них в ногах. – Денистон, любовь моя, я хотела бы, чтобы ты ехал с нами. Тут есть хорошенькая маленькая скамеечка, как раз для мужчины твоего роста. Не хочешь? Ну, тогда возвращайся первым же поездом. Не забудь… Ну как, разве он не такой очаровательный, как я тебе говорила? – спросила она, едва лишь кеб тронулся с места.

– Да, он действительно очень симпатичный, насколько я могу судить после трех с четвертью минут знакомства.

– Дорогая моя, всякому, даже не обладающему исключительной проницательностью, не должно потребоваться и минуты с четвертью, чтобы понять, что Денистон – самый славный малый, какой только когда-либо жил на свете, – заявила Роза. – Я обнаружила это через три секунды после того, как впервые увидела его, и не успел он еще закончить свой поклон, когда нас представили друг другу, как я уже была в него отчаянно влюблена.

– А он был так же скор? – спросила Кейти.

– Он уверяет, что так, – мило покраснев, ответила Роза, – но как он может говорить иначе после моего такого откровенного признания? Делать вид, что это именно так, – знак элементарной порядочности с его стороны, пусть даже он и говорит неправду. Ну а теперь, Кейти, взгляни на Бостон, разве можно не полюбить его!

Кеб уже повернул на Бойлстон-стрит, и по правую руку от них раскинулся Коммон[18]18
  Коммон – название зеленого массива во многих городах США и Англии, первоначально являвшегося общинной землей.


[Закрыть] – большой парк, по-летнему зеленый после недавних дождей, с развесистыми вязами, все еще покрытыми листвой. Длинные косые лучи осеннего послеполуденного солнца пробирались сквозь ветви и падали на дерн и дорожки, где прогуливались и сидели взрослые и весело играли дети. Это было чудесное зрелище, и у Кейти осталось впечатление простора, радости и свежести, которое потом всегда ассоциировалось у нее с Бостоном.

Розу вполне удовлетворили выражения восторга, вырывавшиеся у Кейти, пока кеб ехал по Чарлз-стрит, между парком и городским садом, пламенеющим осенними цветами, а затем вдоль Бикен-стрит, где между красивыми домами виднелась сверкающая голубая полоса залива. Каждый парадный вход и эркер оживляли растения в горшках и ящики с цветами; и множество веселых, беззаботных людей пешком, верхом и в экипажах перемещалось туда и сюда, словно легкие волны спокойного моря, а солнце своим сиянием придавало великолепие всей этой картине.

– «Бостон показывает свою нежную венецианскую сторону», – процитировала Кейти. – Теперь я знаю, что хотел сказать мистер Лоуэлл[19]19
  Лоуэлл Джеймс (1819–1891) – американский поэт и критик.


[Закрыть], когда написал это. Не думаю, что есть на свете место красивее, чем Бостон.

– Конечно нет, – решительно заверила Роза, которая оставалась преданной маленькой бостонкой, несмотря на то что почти всю жизнь провела в Вашингтоне. – Я, разумеется, видела не так уж много городов, но это неважно – я все равно знаю, что это правда. Поселиться здесь – мечта моей жизни. Неважно, в каком квартале, лишь бы в Бостоне.

– Но разве тебе не нравится Лонгвуд? – удивилась Кейти, с восхищением глядя на хорошенькие загородные домики в зелени кустов и вьющихся растений, стоящие вдоль дороги, по которой теперь ехал кеб. – Он кажется таким красивым и привлекательным.

– Да, он неплох для тех, кого влекут красоты природы, – отозвалась Роза. – Меня не влекут; никогда не влекли. Я ни к чему не испытываю такого отвращения, как к Природе! Я прирожденная горожанка. По мне, лучше жить в маленькой комнатушке на Джордане или Марше и видеть, как живет мир, чем быть владелицей самого романтичного загородного особняка, где бы он ни был расположен.

Тем временем кеб свернул в ворота, покатил по дугообразной подъездной дорожке, обсаженной деревьями, к хорошенькому каменному домику и остановился возле крыльца, увитого диким виноградом.

– Вот мы и приехали! – воскликнула Роза, выпрыгивая из кеба. – Ну, Кейти, ты не должна терять время даже на то, чтобы присесть, прежде чем я покажу тебе самую восхитительную малютку, какая когда-либо являлась на эту грешную землю. Дай-ка твой саквояж. Пойдем прямо наверх, и ты ее увидишь.

Вдвоем они побежали наверх, и Роза ввела Кейти в большую солнечную детскую, где в маленьком плетеном креслице, перевязанном поперек розовыми ленточками, под наблюдением красивой молоденькой няни сидела прелестная, пухленькая, беленькая малышка – точная копия Розы в миниатюре, так что ни у кого не могло бы возникнуть сомнений относительно степени их родства. Едва увидев свою веселую юную маму, малышка принялась смеяться и гукать, а на румяной щечке появилась точно такая же ямочка, как у Розы. Кейти была очарована.

– Ах ты прелесть! – воскликнула она. – Как ты думаешь, Роза, пойдет она ко мне на руки?

– Ну конечно пойдет! – отвечала Роза, хватая крошку, точно это была подушка, и толкая ее головой вперед в объятия Кейти. – Ну, только посмотри на нее и скажи мне, видела ли ты за всю свою жизнь что-нибудь более обворожительное? Крупная, правда? Красивая, правда? Милая, правда? Ты только посмотри, какие у нее маленькие ручки, какие волосики! Она никогда не плачет, кроме тех случаев, когда заплакать – ее прямой долг. Смотри, как она поворачивает головку, чтобы взглянуть на меня! Ах ты ангел! – И, схватив долготерпеливую малютку, она чуть не задушила ее поцелуями. – Никогда, никогда, никогда не видела ничего милее! Понюхай ее, Кейти! Райский запах, правда?

Маленькая Роза действительно была прелестным ребенком, добродушным, пухленьким – сплошь ямочки и фиалковая пудра – с кожей нежной, как лепесток лилии, и со счастливой способностью без возражений позволять осыпать себя ласками и обнимать. Кейти не хотелось выпускать ее из рук, но на это Роза ни в коем случае не могла согласиться; могу сказать сразу, что обе они потратили значительную часть того времени, которое Кейти провела в Лонгвуде, на борьбу за владение малюткой, которая смотрела на них и улыбалась победительнице – кто бы этой победительницей ни оказался – с философским спокойствием Елены Прекрасной[20]20
  Елена Прекрасная – славившаяся красотой жена спартанского царя Менелая, была похищена троянским царевичем Парисом, что якобы послужило поводом к Троянской войне.


[Закрыть]. Девочка была такой послушной, веселой и спокойной, что ухаживать за ней и развлекать ее было не труднее, чем играть с птичкой или с котенком, но, как заметила Роза, «в сто раз интереснее».

– В детстве мне никогда не давали столько кукол, чтобы я могла вволю наиграться, – сказала она. – Вероятно, я слишком быстро их ломала, а оловянных кукол не было; с мисками было проще: мне стали давать оловянные, когда я перебила фарфоровые.

– Неужели ты была такой нехорошей девочкой? – улыбнулась Кейти.

– О, крайне испорченной! Теперь трудно этому поверить, правда? Я помню некоторые возмутительные случаи из моей школьной жизни. Однажды мне закрыли лицо моим передничком и закололи его на затылке, так как я корчила рожи другим ученицам и смешила весь класс. Но я быстро прокусила окошко в переднике и высовывала оттуда язык, пока все не стали хохотать пуще прежнего. Обычно учительница отправляла меня домой с приколотой к переднику запиской, в которой было что-нибудь вроде этого: «Маленькая Резвушка доставила сегодня больше хлопот, чем обычно. Она ущипнула каждую из младших и сбила набок шляпку каждой из старших. Мы надеемся на скорое исправление, а иначе не знаем, что нам делать».

– Почему тебя называли Маленькой Резвушкой? – спросила Кейти, отсмеявшись над воспоминаниями Розы.

– Я полагаю, что это было ласковое прозвище, но почему-то моих родных оно никогда не радовало, как должно было бы радовать. Не могу понять, – продолжила она задумчиво, – почему у меня не хватало ума скрыть от домашних эти ужасные записки. Было так просто потерять их по дороге домой, но почему-то со мной этого никогда не случалось. Маленькая Роза будет благоразумнее, правда, мой ангел? Она будет рвать эти отвратительные записки – мамочка покажет ей, как это делается!

Все время, пока Кейти умывалась и чистила платье от дорожной пыли, Роза сидела рядом с малюткой на коленях, чтобы подруга не скучала. А когда Кейти была наконец готова, забавная маленькая мама подхватила ребенка под мышку и повела гостью в большую квадратную гостиную с эркером, залитую лучами склоняющегося к западу солнца. Комната производила приятное впечатление; в ней было, как объявила Кейти, что-то «очень напоминающее саму Розу». Никто другой не повесил бы так картины, не подвязал лентами раздвинутые шторы и не догадался заполнить пространство между прутьями каминной решетки светло-коричневыми, золотистыми и оранжевыми бархатцами, чтобы изобразить огонь – от настоящего огня было бы слишком жарко в такой теплый вечер. Моррисовские обои[21]21
  Моррисовские обои – обои по рисункам художников-прерафаэлитов, пропагандировавших во второй половине XIX в. возврат к старым (существовавшим до Рафаэля) канонам и технике живописи и прикладного искусства. Во главе этого течения стоял английский писатель и художник Уильям Моррис (1834–1896).


[Закрыть] и мебельный ситец «художественных» оттенков в тот период еще не вошли в моду, но вкусы Розы обгоняли время, и, в предзнаменование грядущего стиля ретро, она выбрала желтовато-зеленоватые обои для стен, на которых висели различные предметы, выглядевшие тогда куда более странно, чем выглядели бы они теперь. Там была мандолина, купленная на какой-то распродаже, блестящая металлическая грелка с чердака миссис Реддинг, две старинные, немного полинявшие вышивки шелком и множество ярко раскрашенных японских вееров и ковриков. У старой тетушки с Беверли-Фармз Роза выпросила пару необычных маленьких деревянных кресел, выкрашенных белой краской и в старинных вышитых чехлах. На мягкой спинке одного из них было вышито «Chit», на другом – «Chat»[22]22
  Chit-chat – болтовня, беседа о том о сем (англ.).


[Закрыть]. Они стояли с двух сторон от камина, наводя на мысль о дружеской беседе.

– Ну, Кейти, – сказала Роза, усаживаясь в «Chit», – придвинь «Chat», и начнем.

И они начали и продолжали, прерываемые лишь лепетом малышки Розы, пока не наступили сумерки, а из задней части дома не донеслись аппетитные запахи и щелчок замка не объявил о прибытии мистера Брауна, который вернулся домой как раз к обеду.

Два дня визита пролетели, к сожалению, чрезвычайно быстро. Нет ничего более занимательного и привлекательного для девушки, чем ménage[23]23
  Домашнее хозяйство (франц.).


[Закрыть] молодых супругов ее возраста. Это что-то вроде игры в настоящую жизнь – но без тех забот и того чувства ответственности, которые непременно приносит настоящая жизнь. Роза была любительницей приключений, положение домохозяйки было все еще новым для нее, и она находила его очень интересным и с удовольствием проводила всевозможные эксперименты. Если они оказывались удачными, это было отличное развлечение, если нет – еще забавнее! Ее муж, при всех своих солидных манерах, сохранял чисто мальчишескую любовь к шалостям. Он подбивал Розу на разнообразные проделки и помогал в их осуществлении. Они держали собачку – милее которой была лишь малютка – и кошечку – милее которой была лишь собачка, и попугая, чье воспитание требовало постоянного внимания, и пару голубков в клетке, меланхолическое «уханье» и воркование которых приводило Розу в восторг. Весь дом, казалось, кипел юной жизнью. Единственным немолодым существом в нем была кухарка, известная своим тяжелым характером, – да только, вот беда, Роза так часто смешила ее, что совсем не оставалось времени сердиться.

Среди всего этого движения, оживления, веселья Кейти чувствовала себя умудренной опытом особой в годах. Ей казалось, что, вероятно, никто на свете не проводит время в своем доме так весело, как Роза, но Роза не разделяла такого взгляда на свое положение.

– Сейчас, пока стоит теплая погода, все замечательно, – сказала она, – но зимой Лонгвуд просто отвратителен. Ветер не стихает ни днем ни ночью. Он завывает, он ревет, он стонет – пока я не начинаю чувствовать себя так, словно все нервы в моем теле вот-вот не выдержат и разорвутся. И снег, брр! И ветер, брр! И воры! Что ни ночь, они приходят – или я думаю, что они приходят, – и я лежу без сна и слышу. как они точат свои инструменты, взламывают замки, убивают кухарку и крадут малютку – и так, пока мне не захочется умереть и навсегда покончить с этим! О, Природа – вещь крайне неприятная!

– Воры не Природа, – возразила Кейти.

– А что же они тогда? Искусство? Высокое искусство? Ну, чем бы они ни были, я их не люблю. Ах, если когда-нибудь придет счастливый день и Денистон согласится переехать в город, в жизни даже не взгляну больше на деревню! Разве что… ну да, я хотела бы приехать потом сюда еще один раз и пнуть этот вяз у забора! Сколько ночей я лежала без сна, слушая его скрип!

– Ты можешь пнуть его, не ожидая, когда у тебя появится дом в городе.

– Я не осмелюсь, пока мы живем здесь! Никогда не знаешь, что может выкинуть Природа. Она всегда настоит на своем, даже когда это касается людей, – внушительным тоном заметила Роза.