Текст книги "Мудрость леса. В поисках материнского древа и таинственной связи всего живого"

– Смотри.

До гор было всего несколько часов.

Я окинула взглядом ландшафт. Сияющие луга устремлялись к заснеженным скалам, вздымающимся над нами на несколько тысяч метров. Пальцы пихт субальпийских с кронами, зауженными под воздействием ветров и снега, постепенно становились все реже и к горам совсем исчезали. Ближе к ручью пихты субальпийские и ели Энгельмана стояли купами, а в прогалинах, созданных сокрушительными снегопадами, ударами молний и порывами ветра, росли молодые сеянцы.

– Вот где я хочу провести свой день рождения, – заявила я, указывая на хребты.

Мы двигались по ненадежной тропе вдоль ревущего ручья, заросшего зеленой ольхой и гибкой ивой. Казалось, этим путем давно не пользовались. Мы старались идти быстро, но у тропы были другие планы. Грязь налипала на ботинки и засасывала. Каждые десять метров путь преграждали бревна, нам приходилось переползать через них или пробираться снизу, стебли заманихи царапали руки. На повороте Джин остановилась у медвежьих экскрементов – лепешек размером с блюдо для индейки.

– Гризли, – сказала она. – У черных не такие большие.

Лепешка блестела от ягод и травы. Мы продолжили продираться сквозь деревья, пока не наткнулись на очередную лепешку. Еще больше и свежее.

Джин прикоснулась к ней.

– Холодная, но мягкая, – пробормотала она. – Примерно дневной давности.

– Начинаю нервничать, – буркнула я.

Ручей шумел, к тому же медведи не заметили бы нас, если бы мы вынырнули из-за поворота посреди таких кустов. Как-то летом Джин уже спасла меня, когда прилив застал нас у водопада Цусиат на тропе Западного побережья на острове Ванкувер, и нас могло унести в океан. У меня не хватало сил вскарабкаться на десятиметровый обрыв, поэтому она ухватила меня и дотащила до самой вершины вместе с рюкзаком – вместе, наверное, килограммов семьдесят.

– Давай пройдем еще чуть-чуть. Очень хочу провести день рождения в горах, – объяснила я, но после следующего изгиба тропы у меня перехватило дыхание: следы в грязи длиной с локоть и глубиной по щиколотку, а углубления от когтей длиной в палец.

– Это точно гризли! – воскликнула Джин. – Отметины огромные. Посмотри на деревья!

На тополях, словно по линейке выстроившихся вдоль ручья, протянулись свежие полосы от когтей. Пять прямых порезов длиной в метр шли параллельно. Из белых шрамов струился прозрачный сок, словно кровь из ран.

Рядом валялся двухметровый борщевик, из его подранных листьев сочилась ядовитая жидкость. Впервые с момента нашего знакомства я увидела Джин испуганной.

– Скорей! – закричала я.

Мы можем остаться в шахтерской хижине. Без сомнения, мы злоупотребили гостеприимством. Я отстегнула от пояса воздушный горн, и мы запетляли вниз, подгоняемые тяжелыми рюкзаками, – не удосужились отрегулировать лямки на спуск. К раннему вечеру мы добрались до хижины – более ветхой, чем мне запомнилось; между бревнами зияли щели, а окна и двери закрывал обшарпанный пластик. Но все же здесь безопаснее, чем в палатке.

Мы побороли страх, занявшись приготовлением еды. Перемешали готовую смесь для торта с водой и сухим молоком, выложили получившееся тесто на сковороду Джин, накрыли фольгой и запекли на походной печке, смеясь, когда оно убегало через край сковороды. Мы отмечали день рождения под звездным небом с кружками красного вина и теплыми кусками шоколадного торта, распевая «Happy Birthday», как волки, воющие на луну. Индейцы нлакапамук верят, что, когда человек превращается в волка, он обретает мужество и силу.

Мы проболтали у костра до поздней ночи. После похода по тропе Западного побережья Джин сражалась с депрессией. Мы говорили об унынии и страхе, которые могут сломать жизнь, – чувствах, слишком хорошо знакомых мне после того, как брак родителей распался, и меня впервые охватила непреодолимая меланхолия. Туман в голове, мешавший мыслить. Джин сказала, что иногда чувствует себя как ее мать, которая находилась на лечении в психбольнице. Я снова наполнила кружки, и вино с богатым букетом потекло по нашим венам, заставляя звезды сиять. Мы обсудили мелочи, помогающие справляться с проблемами, ежедневные ритуалы. Составлять списки крошечных задач, осколков свершений, например: «встать с постели» и «почистить зубы». Кататься на велосипеде по крутым горным дорогам, пока не вымотаешься до бесчувствия. Взбираться на горный хребет под солнечным светом таким сияющим, что ты нехотя улыбаешься. Мне было легче бороться, чем ей. Я просто хотела, чтобы жизнь Джин наладилась.

Наконец мы потушили костер, вернулись в кромешную тьму хижины и при слабом свете налобных фонариков расстелили спальные мешки на бревенчатых койках. Я застегнула мешок и зарылась поглубже, словно это могло защитить меня не только от холода.

Следующим утром, пока Джин готовила завтрак, я пошла умываться к изумрудному пруду. Проверила, нет ли следов гризли. У основания скалы, покрытой каскадом лакричных папоротников, оказалось пятно перегноя, из которого торчали изящные черные стебли адиантума – курчавого папоротника. Я плеснула водой в лицо. В выемках, заполненных гумусом, рос кочедыжник, а крошечные голокучники покрывали пригорки в тени деревьев. Все они, подобно дарвиновым вьюркам[27]27
  Галапагосские или дарвиновы вьюрки – группа птиц на Галапагосских островах. Произошли от единого предка, но эволюционировали и заняли различные экологические ниши. Описаны Чарльзом Дарвином и сыграли большую роль в разработке его теории.


[Закрыть], нашли свою нишу.

Ощутив сильный запах гнили, я огляделась по сторонам. Деревья и кустарники были неподвижны, папоротники – безмятежны. Я решила, что это запах гниющего мяса, которое притащил сюда ночью гризли.

Я поспешила к хижине и крикнула:

– Джин! Давай выбираться отсюда!

Бледное солнце поднималось над вершинами на горизонте. Мы поспешно надели рюкзаки. На тропе рядом с прудом наткнулись на кость ноги оленя.

Мы помчались вниз по тропе, распевая во всю мощь легких. Через несколько минут мы были уже у сосен желтых – взвинченные, потому что на тонких стволах отсутствовали сучья, но даже если бы смогли вскарабкаться на них, морщинистая кора порезала бы нам ноги. Я отмечала возможные укрытия. Каждый изгиб тропы, каждый ручей на пути, каждая низкая ветка выглядели потенциальным путем к бегству. Спустя вечность, проведенную в сосняке, мы вернулись к просторам более высоких пихт Дугласа.

Из-за огромных сучьев и мягкого травянистого подлеска пихты казались дружественным и безопасным местом. Сухие леса из пихт Дугласа – отнюдь не излюбленная среда обитания гризли: в августе они предпочитают более высокие леса и альпийские луга, потому что там прохладнее и созревают ягоды. Я расслабилась, мы перешли на быстрый шаг.

Вниз, вниз, вниз, ощущая вес рюкзаков. Клейкая лента, которую я использовала для спешного ремонта правой лямки, перетерлась, и я возилась с ней, едва замечая машущие мне травы и цветы. Внезапно Джин закричала:

– Гризли!

В нескольких метрах, глядя прямо на нас, стояла медведица с двумя детенышами. Я потянулась за сигнальным устройством, но оно куда-то запропастилось.

Медведи были так же потрясены, как и мы. Они были так близко, что мы чувствовали запах падали от их дыхания. Мы медленно отступали к ближайшим деревьям. Джин сбросила рюкзак и начала карабкаться на пихту, нащупывая опоры на узловатых ветвях. Медведица визжала на медвежат. Я ухватилась за чешуйчатый ствол соседнего дерева и, используя голову в качестве тарана, пробилась сквозь гущу ветвей. Джин взлетела уже на метров пять выше меня, и я старалась не отстать от нее. Пока я была низко, зверь мог легко стащить меня. Из порезов и царапин на лице и руках сочилась кровь. Мое дерево тряслось от страха. Массивный ствол давал Джин возможность подняться к верхушке. Я же в спешке не сбросила рюкзак и выбрала дерево гораздо ниже. Когда я забралась настолько высоко, насколько это было возможно, оно сильно раскачивалось. Я боялась, что упаду на медведицу и детенышей, которые бродили прямо под моим убежищем.

Поглазев на меня, медведица загнала медвежат на сосны. В безопасное место, пока разберется с нами. Оранжевые стволы не имели веток, но детеныши были легкими, а их когти – острыми. Мать фыркала, выдавая им инструкции, пока они карабкались и устраивались в кронах гораздо выше нас. Медведица повернулась к нам и поднялась на задние лапы, чтобы получше рассмотреть. Гризли известны плохим зрением. Решив, что мы не собираемся действовать, медведица принялась расхаживать взад-вперед между четырьмя стволами. Она управляла ситуацией, а мне оставалось сидеть на дереве и благодарить свои счастливые звезды. Я прислонилась к дереву, чтобы отдохнуть; пальцы ног упирались в ветки, руки кровоточили. Тепло коры и сладкий запах хвои действовали на меня успокаивающе. Джин поймала мой взгляд и кивнула в сторону медвежат. Они уставились на нас черными глазами, обрамленными светлым коротким мехом. Джин не могла не улыбнуться им.

Ползли часы. Я болтала ногами, чтобы облегчить боль в спине, и переставляла рюкзак, опасаясь, что мы проторчим здесь всю ночь. К счастью, из-за обезвоженности после перехода в туалет не хотелось. Медвежата заснули, пока их мамаша строго следила за нами.

Я тоже хотела бы уснуть, но меня по-прежнему колотило.

Мысли унеслись к маме: ванильный аромат, исходивший от коры сосны желтой, напомнил мне о ее кухне, и я отчаянно хотела спросить у мамы, как выбраться из этой передряги.

Величественное дерево Джин не тряслось так, как мое – либо Джин была мужественнее меня (в чем я не сомневалась), либо дерево оказалось покрепче. Истинный старейшина. Лидер, руководитель, преисполненный достоинства. Его крона гуще и внушительнее, чем у соседей. Он дает тень молодым деревьям. Рассыпает семена, развивающиеся столетиями. Простирает свои огромные конечности, предоставляя место для гнезд певчих птиц и для роста омелы и волчьего лишайника. Позволяет белкам бегать вверх и вниз по стволу в поисках шишек, которые они закопают на будущее, и развешивать на изгибах ветвей грибы, которые они съедят после сушки. Одно это дерево служило основой для разнообразия, поддерживая круговорот жизни в лесу.

Я покрепче обхватила ствол. Медведица устроилась под соснами, на которых спали медвежата. Меня уже не трясло, я лишь мелко дрожала; градус ужаса снизился до простого испуга. Я ощущала, как медленно прирастаю к коре своего надежного дерева и таю в его сердцевине, удивляясь тому, какой спокойной я стала на его ветвях. Неподалеку по больному дереву стучал дятел: он устраивал новое дупло для семьи, разбрасывая кору. На мертвом дереве рядом виднелась полость побольше – она напоминала дупло дятла, но была шире и грубее, потому что дерево начало гнить, и ее края разрушались. Она не смогла бы защитить дятлов от хищников. Внутри кто-то зашевелился, и показался белый лицевой диск совы, а на нем желтые глаза. Она повернула голову и заухала, возможно, обращаясь к дятлу, а возможно, интересовалась, из-за чего суматоха. Казалось, дятел и сова знают друг друга. Соседи, разделяющие жилье и обменивающиеся предупреждениями. Старые деревья были свидетелями.

Тлеющий отблеск заходящего солнца омывал деревья. Мысли устремились к остаткам праздничного торта в сумке Джин. Медведица отошла от сосен и бродила вокруг.

Она фыркнула, выдав команду. Царап, царап. Медвежата поспешили вниз и понеслись через кусты вместе с матерью, шелестя листьями.

Затем – тишина. Ветки прогибались под моим весом; я подумала, что им хочется, чтобы я слезла.

– Думаешь, ушли? – спросила я у Джин так тихо, как только могла.

– Не знаю, но я голодная. Пора двигаться.

Она начала спускаться. Я забеспокоилась, но подруга довольно разумно возразила, что мы все равно не сможем вечно оставаться на деревьях.

Я последовала примеру Джин, добравшись до низа сразу после того, как ее ботинки коснулись земли. Она посмотрела на мои исцарапанные руки, но еще больше поразилась своим, более глубоким порезам.

– Повезло, что они не учуяли запах крови, – заметила она, осматривая свой рюкзак.

Никаких следов зубов. Она расстегнула один из боковых карманов, огромных, как слоновье ухо, – предмет гордости, потому что они удваивали размеры рюкзака, – и мы доели остатки торта.

– Похоже, они не любят шоколад.

Джин уверяла, что слышит, как в долине падают камни, а это означало, что мы в безопасности.

Ее дерево невозмутимо и безмятежно наблюдало за нашим уходом. Я взглянула на свое, приютившееся под кроной дерева Джин. Я подумала, не является ли пихта Джин родителем моей, поскольку большинство тяжелых семян падает рядом: почти все приземляются в радиусе сотни метров. Белки, бурундуки и птицы могут перенести некоторые семена и дальше, за ручьи и ложбины. Крайне редко семена может подхватить порыв ветра, и они пересекут долину по воздуху. Однако в основном семена лежат недалеко от кроны. Старое дерево Джин, вероятно, было родителем моего. Казалось, оно защищает и его, и всех нас. Я приподняла шапку в знак благодарности и прошептала, что вернусь, чтобы узнать от нее больше.

Мы побежали, лупя по сковородкам и крича медведице, что уходим. Но даже посреди опасности меня окутывало новое чувство покоя, глубинное, осязаемое, всепоглощающее ощущение мудрости старейшин – пихт и сосен.

Я чувствовала ту связь лесов, которую так глубоко понимали индейцы.

Я плакала, глядя на вырубку старых деревьев после того, как мы с Рэем разметили участки в горах Лиллуэт; чувство вины из-за вынесенного приговора пятисотлетним деревьям до сих пор преследует меня. Эффективность сплошной вырубки воспринималась жестоким отрывом от природы, пренебрежением теми, кого мы считаем более спокойными, целостными и духовными.

Но я была в лесу с Джин не просто так. Деревья спасли нас. Я задавалась вопросом, смогу ли помочь своей компании найти новый способ их заготовки, защищая при этом растения и животных. И матерей леса. Возможно, мы могли бы стать лидерами в этой отрасли.

Вырубка леса не прекратится, пока людям нужны пиломатериалы и бумага, поэтому требовалось искать новые решения.

Мой дед валил деревья, но не трогал матерей и давал лесу возможность жить и восстанавливаться. Он никогда не был богат, но находился в полном согласии с лесом, забирая только то, в чем нуждался, и оставляя место, чтобы деревья могли вырасти снова. Мне повезло, что дед показал, как защищать лес, в то время как он обеспечивает нас древесиной для строительства домов, волокнами для изготовления бумаги и лекарствами для лечения недугов. Я хотела стать новым поколением лесоводов, которые с уважением следуют этой обязанности.

Следующим летом я вернулась в лесозаготовительную компанию и проработала до конца сентября, поскольку окончила университет, однако меня уволили, когда в горах рано выпал снег, и полевые работы прекратились. Я хотела завершить работу над заказами сеянцев и рекомендациями по посадкам, и Тед пообещал взять меня обратно следующей весной. Я надеялась, что получу штатную должность.

Неделю спустя я встретила его у почтового отделения в Камлупсе – городе в ста километрах к северу, где жила мама. Я поздоровалась и спросила, как он справляется с офисной работой, которую я оставила недоделанной. Тед выглядел так, словно хотел спрятаться. С нервным смешком он сообщил мне, что для завершения рекомендаций компания наняла на зиму Рэя. Он избегал моего взгляда и не стал объяснять причины.

Неужели я сделала что-то не так? Причина была не в протестах в долине Стейна, потому что в итоге я туда не поехала. Я сказала себе, что лучше буду решать проблемы изнутри отрасли. Дело было и не в качестве работы, поскольку все знали, что об экологии и лесоводстве мне известно больше, чем остальным студентам, включая Рэя. Я не вписалась в компанию ребят?

Следующей весной Тед позвонил мне и предложил вернуться на сезонную работу, как и обещал, но я отказалась. Мне хотелось найти другой способ работать с дикой природой. Способ, который, как я надеялась, позволит мне лучше понять таинственные нравы лесных матерей.

Я и не подозревала, что для этого мне придется научиться травить деревья.

Глава 5
Убийство почв

– Сьюзи, мне страшно! – вскрикнула мама.

Мы пробирались через осыпь, над нами возвышались отвесные скалы, по которым могли скакать только козы, валуны усеивали землю, как автомобили после массовой аварии. Оглянувшись, я увидела, как она соскальзывает назад с огромного камня.

Я перепрыгнула камни, ухватилась за верхнюю часть ее рюкзака и помогла проползти вперед. Мы находились в альпийском поясе у озера Лиззи, на высоком водоразделе между долиной Стейна на востоке и озером Лиллуэт на западе. У мамы не было опыта восхождений по каменным осыпям, хотя она выросла у хребта Монаши, и мне захотелось дать себе пинка. Душа все еще болела из-за того, что компания не оставила меня на зимнюю работу. Я хотела посоветоваться с мамой и показать ландшафты, которые полюбила. Но стоило ли подвергать ее опасности? Она могла сломать руку.

– Давай отдохнем, – сказала я.

Мама так вспотела, что на кожаных заплатках, которые она специально для этой поездки с оживлением пришивала поверх дырок в рюкзаке, остались разводы. Перед этим я купила себе рюкзак побольше, как у Джин, а старый отдала маме. Я достала походную смесь из орехов, сухофруктов и шоколада, и мама стала выбирать шоколад. Мне было приятно хотя бы ненадолго создать ей комфорт.

– Я ходила по тропе Западного побережья, Сьюзи, – сообщила она, – но никогда не пробиралась с рюкзаком через поле, по которому раскиданы шары для боулинга.

– Да, трудно балансировать на круглом камне с десятью килограммами на спине. – Я изобразила, будто иду по канату, чтобы показать, насколько это непросто. – Приходится сдвигать рюкзак по мере подъема, чтобы обеспечивать равновесие. Это очень похоже на катание на лыжах. Постоянно смещай вес в соответствии с углом наклона валуна, как будто ты пробираешься через бугры на трассе могула.

После развода мама встала на лыжи и с тех пор каждый год покупала нам семейный абонемент на местную лыжную гору. В первый день она падала на каждом повороте при подъеме на канате. К концу сезона могла тормозить плугом под подъемником. На второй год она уже спускалась по трассам могула, решив не уступать своим детям-подросткам. Она готовила сытные обеды с домашним хлебом и печеньем, и мы ехали с друзьями туда, где могли кататься стаей, будто волчица со щенками.

– Если я могу спуститься на лыжах с Чифа[28]28
  Возможно, подразумевается гора Чиф-Паскаль (Chief Pascall) в Британской Колумбии, ее высота 2206 метров.


[Закрыть], то могу пройти и по полю валунов, – сказала она, бросая арахис старому седому сурку. – Люблю сурков, – добавила она, с удовольствием наблюдая, как зверек ест.

По долине были раскиданы графитово-черные пики, образованные ледниками и сошедшими лавинами. Под ними разворачивались полосы вырубок: выше они проходили по массивам пихт субальпийских, а ниже – через леса из пихт Дугласа. В этот октябрьский уикенд, перед канадским Днем благодарения,[29]29
  В Канаде День благодарения отмечается во второй понедельник октября.


[Закрыть] кустарники на вырубках сияли красновато-оранжевым светом.

– Что это за милые цветы, Сьюзи? – мама указывала на серебристые семянки на тощих стеблях с листьями, похожими на листья петрушки.

– Ветреница западная, – ответила я, поглаживая семянку ладонью.

В куче перегноя, который скопился между двумя валунами, выросло несколько растений, сверкавших на солнце.

– Теперь я понимаю, почему ты привела меня сюда, Сьюзи. Это особенное место.

– Не все так просто. – Я посмотрела на расселины, через которые нас вели туры – указатели, сложенные из камней.

– Не проблема, – фыркнула мама. – Ты же знаешь, я не первый раз в походе по Стейну.

Смелая, как дедушка Берт, упрямая и полная решимости, как бабушка Уинни. Получилось такое замечательное сочетание, что Робин, Келли и я объединили их имена Хьюберт и Уиннифред в прозвище Бертифред.

– Ты была в этих местах?

Я еще находилась в том возрасте, когда кажется, что знаешь гораздо больше родителей. Но мама не переставала удивлять меня: она путешествовала по Европе и Азии, читала Аристотеля и Хомского, Шекспира и Достоевского.

– Поднималась с друзьями к скале Аскинг в устье Стейна, где река сливается со Страйен-Крик, – ответила она, повязывая платок вокруг шеи. Ее густые каштановые волосы были коротко стрижены, а она не хотела обгореть на солнце. – Это огромная скала, вода выдолбила в ней колыбели, в которых рожают женщины нлакапамук.

Индейцы крестили младенцев в ручье, а у скалы Аскинг[30]30
  От англ. Ask – «спрашивать».


[Закрыть] просили разрешение войти в долину реки Стейн. Для безопасного путешествия.

Как мы с Джин упустили это во время летнего похода? Жутко расстраивало, что гризли загнали нас на дерево и выгнали из долины, потому что мы не знали правил.

К полудню мы установили палатку на выступе скалы. Я повесила еду высоко на пихте субальпийской – очевидно, родительнице молодой поросли вокруг ее корней, – чтобы уберечь от медведей. Под нами сияло озеро Лиззи, как драгоценный камень, оправленный в зеленый бархат, а выше манил ледник, испещренный мелкими горными озерцами. Мы провели вторую половину дня, карабкаясь по выскобленным скалам и окуная пальцы ног в лужи.

– Мама, посмотри на этот лишайник на камне.

Красную корочку, похожую по форме на пирог, окаймляли радиально расходящиеся беловатые грибные нити. Симбиоз.

– Гриб полюбил водоросль[31]31
  Лишайник – организм, который появился в результате симбиоза гриба и водоросли.


[Закрыть], – заметила я.

Она поджала губы, услышав мою шутку, и сказала:

– Похоже на засохшую рвоту, которую я на прошлой неделе отмывала в туалете для мальчиков.

Мама работала в начальной школе, где занималась с детьми, испытывающими трудности с чтением, письмом и математикой.

Я обратила внимание на еще одно пятно на камне: покрытый лишайником гумус образовал более глубокое ложе, в центре которого росла кассиопея – белый горный вереск. Крошечные цветы, похожие на сказочные колокольчики, висели на кончиках коротких вьющихся стебельков, покрытых кожистыми чешуйчатыми листьями. Казалось, вереск счастлив на своей грядке из лишайниковой почвы.

Корни лишайников – ризина – выделяли ферменты, разрушающие камень, а тела лишайников поставляли органический материал – все вместе это создавало гумус, в котором растения могли закрепиться корнями.

Я потянула за стебель, но он прочно сидел в гумусе. Увижу ли я корни с сетью грибов? Или трюфель? Мне совершенно не хотелось разрушить этот оазис своими поисками микоризы, поэтому я заглянула в справочник. Вереск формировал симбиотические отношения с похожими на петли эрикоидными грибами – теми самыми, которые мы с Джин обнаружили на корнях гекльберри в Страйен-Крик. Эти лишайники превращали камни в песок, разрушая минералы и постепенно создавая почву, в которой могли развиваться другие растения.

Когда я прочитала этот отрывок, мама кивнула.

– Логично. Для начала достаточно и одного растения, а потом появляются другие.

Она указала на крупные островки зелени, которые образовали более толстые слои органического вещества на поверхности камня. Корни пустили розовая филлодоце (еще одно растение семейства вересковых) и вороника. Нашлось даже место веточке кустарника.

– Гекльберри карликовая. – Я ткнула пальцем в несколько усеянных крошечными голубыми ягодами коротких стебельков, растущих в лишайниковом перегное.

Этот вид встречался только в альпийском поясе. Совсем не то, что гекльберри у бабушки Уинни. Мы с мамой собрали несколько ягод, переходя от пятна к пятну.

– Если бы бабушке Уинни пришлось растить здесь сад, она бы знала, что делать, – заметила я.

Мама рассмеялась. Ее мать могла вырастить что угодно практически из ничего. Требовались только семена, компост и вода.

– Это как учить детей читать, – произнесла она. – Дай им основы, и мало-помалу они научатся.

– Мама, мне тяжело из-за того, что они отдали работу Рэю, – выпалила я. – Что мне делать?

Она перестала собирать ягоды и повернулась ко мне.

– Устройся на другую работу, Сьюзи, – прозаично сказала она. – Соберись. Используй то, чему научилась в этой компании – у того парня, Теда, – и не оглядывайся.

– Не понимаю, я же справлялась со своей работой. – Я не хотела забывать о том, что казалось мне несправедливостью.

– Может быть, они не были готовы взять тебя. Найдешь что-нибудь еще лучше.

Она была права. Почему я такая нетерпеливая? Мама совсем другая. Она могла месяцами повторять алфавит с учениками. Заботилась о нас день за днем, и все эти мелочи складывались в целое. Если подумать, то лишайники, мхи, водоросли и грибы обладали такой же размеренностью, постепенно создавая почву – тихо и слаженно. Объекты и люди, работающие согласованно, чтобы произошло что-нибудь заметное. Например, как мы с мамой общались, стараясь попасть в унисон, и каждый миг соединял нас, пока мы не стали единым целым, связанным богатой, многогранной и глубокой любовью.

Мама безмятежно улыбалась, вытянувшись, чтобы отдохнуть. Она родилась в нищете во времена депрессии и помнит, как ее отец вернулся с войны с посттравматическим стрессовым расстройством. Она вышла замуж за хорошего, но не подходящего ей человека. К двадцати шести годам родила троих детей, получила образование, учась заочно и на летних курсах. Работала полный рабочий день и растила детей – в те времена, когда женщинам было положено сидеть дома. Учила читать детей – бедных, неблагополучных, жертв плохого обращения. Страдала от головных болей, которые могли убить лошадь. Развелась с мужем против воли всех, а затем практически без посторонней помощи отправила детей в университет. Мама протискивалась сквозь отверстие от выпавшего сучка, но для меня она была первым человеком, ступившим на Луну.

Вернувшись домой из похода, я стряхнула пыль со своего резюме и отправила заявки в несколько лесопромышленных компаний.

Я получила два приглашения на собеседование. На первом я сидела за огромным столом напротив менеджера компании «Вейерхаузер», который рассказывал, как ему не терпится вырубить весь старый лес, чтобы они могли перенастроить фабрику на деревья с лесопосадок. На втором парень из «Толко Индастриз» объяснял, что они пытаются ввести максимальную механизацию. Ни тот, ни другой работу не предложили.

– В Лесной службе появился новый исследователь Алан Вайс. Тебе стоит попробовать, – сказала Джин, когда я вернулась из «Толко» и рухнула на коричневый диван, купленный на гаражной распродаже.

Мы жили в одной квартире в Камлупсе – в городе синих воротничков с целлюлозной фабрики, расположенном на юге центральной части Британской Колумбии. Всего в пяти минутах езды от меня жила мама. Джин только что получила от Лесной службы контракт на год: она изучала проблемы восстановления сухих лесов из пихты Дугласа.

– Или можно оформить пособие по безработице, – буркнула я, подсчитывая отработанные недели и надеясь, что они сложатся в волшебное число, достаточное для пособия.

– Алан жесткий, но очень умный. Ты произведешь хорошее впечатление, – мягко заметила Джин.

Когда я вошла в кабинет Алана Вайса, он улыбнулся и пожал мне руку. Его впалые щеки и высокотехнологичные кроссовки подсказали мне, что он серьезно занимается бегом. Алан пригласил меня сесть за дубовый стол с аккуратной стопкой журнальных статей; перед ним лежала незаконченная рукопись. Полка была заставлена книгами о лесах, деревьях и птицах; на крючках рядом висели полевой жилет, дождевик и бинокль, ниже стояли рабочие ботинки. В этом офисе с бежевыми стенами и видом на автостоянку было уютно; чувствовалось, что здесь ведутся серьезные разговоры.

Я заметила пятно от яичного желтка на своей футболке. Если хозяин кабинета и обратил на это внимание, то не подал виду. Несмотря на внешнюю солидность, его глаза лучились добротой. Он спросил о моем опыте работы в лесу, интересах, семейном положении, долгосрочных целях. Распрямив плечи, я рассказала ему о летних подработках и работе по классификации экосистем в Лесной службе.

– Это и промышленный, и административный опыт, – заявила я в надежде, что он согласится, а это немало для человека, которому всего двадцать три.

– Проводили какие-нибудь исследования? – спросил он, пронзая меня мутно-зелеными глазами, словно за моей спиной находилась голая правда.

Он нашел зияющую дыру в моем резюме.

– Нет, но я была ассистентом преподавателя на паре курсов во время учебы в бакалавриате и как-то помогала исследователю в Лесной службе, – ответила я.

Мой голос был так напряжен, что пришлось приложить дополнительные усилия, чтобы не поморщиться.

– Что вы знаете о восстановлении лесов?

Он делал пометки в желтом блокноте. Мимо прошли лесники в зеленых штанах и коричневых рубашках; один нес лопату, другой – заплечный резервуар для воды с ручным насосом, предназначенный для тушения пожаров.

Я рассказала о пожелтевших саженцах в горах Лиллуэт и о том, что хочу понять, почему они хиреют. О том, что я не планирую возвращаться в лесозаготовительную компанию для завершения своих изысканий, речь не заходила. Я заявила, что поняла, почему следование всем рекомендациям по посадке никогда не даст ответа на мой вопрос: нельзя определить основную проблему, когда одновременно меняется множество факторов. Я сообщила, что пробовала заказывать деревца с более крупными корнями, сажала их в гумус и размещала рядом с другими растениями с микоризными грибами в надежде, что эти грибы наладят связь с саженцами.

– Чтобы решить этот вопрос, нужно разбираться в планировании эксперимента, – объяснил Алан.

Он достал с полки потрепанный учебник статистики, и я заметила, что рядом с дипломом магистра экономики лесного хозяйства Университета Торонто стоит диплом бакалавра лесного хозяйства Абердинского университета. У Алана был английский акцент, но я предположила, что в нем течет и шотландская кровь.

– Я изучала статистику в университете.

Заметив на столе награду за годы безупречной службы – золотую табличку с выгравированным деревом и его именем, я почувствовала себя такой неопытной. Алан успокоил меня, сказав, что полученные дипломы не научили его планировать эксперименты, поэтому он занялся самообразованием.

У него не было свободных вакансий, но он заверил, что весной могут появиться контракты на исследования свободно растущих насаждений, и тогда он позвонит.

Я понятия не имела, что значит «свободно растущих», и ушла, размышляя, не попала ли в тупик. Я еще не знала о новой государственной политике – избавляться от соседних растений, чтобы саженцы хвойных деревьев могли свободно расти без конкуренции со стороны окружающих нехвойных растений, которые считались сорняками, подлежащими уничтожению. Такой подход разработали под влиянием более интенсивной американской практики, которая рассматривала леса как фермы по выращиванию деревьев. А я распиналась, что саженцы должны расти рядом с гекльберри, ольхой и ивой. Какая же я идиотка, подумала я. Зачем я упомянула о маленьких пожелтевших деревцах? Он подумает, что мой мир настолько мал, что я забочусь исключительно о них. Шел ноябрь, до весны было далеко; даже если Алан решил, что я подхожу, то через несколько месяцев он забудет обо мне.