Текст книги "Мудрость леса. В поисках материнского древа и таинственной связи всего живого"

– Да, но я выехала рано.

Я прислонилась к деревянному медицинскому столу.

– У меня это второй раз. Док говорит, что с каждым разом рука будет вылетать все легче.

– Поправишься.

Я не хотела, чтобы ему пришлось бросить это дело. Он нашел себя. Я не видела его таким оживленным с детства.

Келли засмеялся и, несмотря на боль, согнул левую руку, чтобы подтвердить мою правоту.

– Ты тоже выглядишь великолепно, – заявил он.

Мне было приятно вести обычный разговор. Развод родителей Келли пережил гораздо тяжелее меня. Он был моложе, и единственный из нас всех еще жил дома, когда они, не справившись с ситуацией, попали в больницу. Когда я навещала маму в палате, она пыталась заверить меня, что с ней все будет хорошо, однако ее замешательство по поводу причин, почему она оказалась здесь, не убеждало меня, что ей становится лучше. Отец, выйдя из больницы, затягивался сигаретой и пялился на стену квартиры. Мне хотелось накричать на них, чтобы они успокоились и разобрались в ситуации, но больше всего мне хотелось плакать. Келли переезжал из маминого дома в папин и обратно до и после их выздоровления, отчаянно пытаясь отыскать какую-то стабильность, чтобы закончить школу. Он ездил с папой на рыбалку, а с мамой катался на лыжах, но не мог пробиться сквозь их апатию. Взрывался от безысходности, срываясь по пустякам. Однажды я случайно нажала на клаксон, когда брат возился со своим пикапом, и он выскочил из гаража, накричав на меня. Тем временем Робин прогуливала занятия в университете и взяла годовой отпуск, чтобы путешествовать. Мы пытались найти утешение друг в друге, но разбежались: мы были молоды и не имели дома, куда можно было бы вернуться.

Но на аренах для родео Келли чувствовал себя как в старые добрые времена в лесу, где мы разбивали лагеря и гоняли по тропинкам.

Черноволосая девушка терпеливо стояла рядом, и Келли спросил ее имя. Не успела она ответить, как в покачнувшийся трейлер ворвался дядя Уэйн и прокричал:

– Ты вытащил самого треклятого быка на этом родео!

На его наградной пряжке, огромной, как обеденная тарелка, красовался длиннорогий лонгхорн.

– Да, этот ублюдок был покруче крысы в сортире, – заявил Келли, сплевывая табак. – Задал мне жару.

– Разве с тем быком могло быть иначе, Сьюзан? – громыхнул дядя Уэйн.

Он всегда неправильно произносил мое имя. Я кивнула соглашаясь. Уэйн перевел взгляд на девушку и сказал:

– Привет, Шен! Ты все лучше обращаешься с лассо. Не могу дождаться, когда ты выйдешь на арену. Как отец? Все еще работает в «Пятидесяти милях»?

Так назывался магазин с бензоколонками, стоявший на одном из перекрестков старой дороги, проложенной при золотой лихорадке.

– Он в порядке, – ответила девушка, явно удивленная тем, что он слышал о ее семье. Дядя Уэйн считал своим долгом знать все обо всех.

– У меня была подруга в Лак-ла-Хаш, недалеко от «Пятидесяти миль», – заметила я, не зная, что еще сказать.

Одна из вошедших девушек предложила Келли аспирин. Шен двинулась к выходу. Насколько я знаю, брат больше никогда ее не видел, но я всегда буду благодарна ей за то, что она дала ему в тот день: открытое уважение, одобрение, нежность. Мне тоже внезапно захотелось уйти. Келли понимал, когда таким людям, как я, пора исчезать – точно так же, как я понимала, когда он чувствовал себя погребенным стремительными переменами, словно родился веком позже, чем следовало. Я подумала, что нужно показать Келли гриб, но не хотела смущать его перед дядей Уэйном, так что на прощание просто ткнула его в неповрежденный бицепс.

– Спасибо, – сказал он, – что проехала весь путь по этой гиблой жаре только для того, чтобы увидеть меня.

– В любое время, – рассмеялась я. – Где пройдет твое следующее родео? Может быть, смогу приехать.

– Омак, Веначи и Пульман, – ответил он. – Все в один уикенд.

– Ничего себе, – отозвалась я. – Не в моей лиге. Удачи! Заскочу к тебе в следующий раз, когда будешь поблизости.

У нас закончились слова, хотя сказать можно было еще много.

Келли приподнял шляпу в знак приветствия и засунул под губу порцию табака.

Я мчалась на велосипеде через лес пихт Дугласа, чтобы вернуться к своему «Фольксвагену-жуку», который неплохо поддавался управлению, если рычаг переключения передач был зафиксирован в нужном положении с помощью вешалки. Мне нужно было оказаться в офисе «Вудлендс» рано утром. Я жалела, что постеснялась спросить у Келли, что он думает о моей загадке с саженцами. Он бы долго и старательно размышлял, а потом предложил решение, которое мне никогда не пришло бы в голову. Как в тот раз, когда во время езды на лошадях он сплел тополиные прутья, чтобы скрепить порванные поводья. Я умела найти хорошие земляничные поляны в сосновых низинах возле нашего дома; он мог принимать роды у коров и прижигать раны на пастбище. Он решал задачи, постигая суть вещей и предлагая нечто блестящее. Смеясь, объяснял это в нескольких словах, а потом замолкал.

На полпути к машине я поняла, что проголодалась, и остановилась под пихтой Дугласа, чтобы перекусить бутербродом с сыром. Рядом верещала белка, которая держала шоколадно-коричневый трюфель, покрытый черной кожурой, и грызла его со скоростью полета колибри. Она выкопала его под пихтой; несколько норок были обложены кучками свежей земли.

– Не буду делиться, – сказала я. – У тебя есть трюфель.

Торопливо доев, я достала из сумки нож и отогнала белку, чтобы покопаться в одной из ее норок. Зверек перебрался к другой кучке и громко трещал, продолжая жевать трюфель. Споры гриба разлетались.

Я копнула пласты твердой глины; все слои были опутаны черной паутиной грибных нитей. Поднесла к глазам один ком и увидела, как крошечные нити уходят прямо в поры почвы. Разрезая ножом слой за слоем, я поняла, что каждый пласт покрыт грибной сетью. Попала в мягкое место, словно ткнула в вареную картофелину, и стала резать глину, пока на меня не уставился темный круглый трюфель с растрескавшейся черной кожурой. Я разгребала почву вокруг клубня, словно археолог в поисках осколков кости, пока не смогла обхватить его пальцами.

Когда ямка увеличилась до размера ступни, я обнаружила нить, отходящую от трюфеля. Она походила на толстую черную пуповину, жилистую и жесткую, и состояла из множества грибных нитей, скрученных и собранных вместе, как ленты вокруг майского дерева[24]24
  Украшенное лентами и гирляндами дерево или столб, которые во многих европейских странах устанавливаются на 1 мая.


[Закрыть]. Эти нити выходили из черных паутин, покрывавших пласты глины, а затем соединялись в один жгутик. Он уходил в глину, и я начала кромсать землю дальше, чтобы посмотреть, куда он идет. Через пятнадцать минут я добралась до беловато-фиолетового скопления кончиков корней пихты Дугласа. Я потрогала кончики ножом – по мягкости и текстуре они напоминали гриб.

Я смотрела на место раскопок; в голове роились мысли. Жгутик связывал оплетенные грибом кончики корней пихты с трюфелем. Кроме того, грибные нити веером расходились от этих кончиков по порам почвы.

Трюфель, жгутик, паутины гиф и корневые кончики связывались в единое целое.

Гриб рос на корнях здорового дерева. Мало того, он отрастил подземное плодовое тело – трюфель. Отношения между деревом и грибом оказались настолько стабильными, что гриб дал плод.

Выдохнув, я устроилась поудобнее. Поскольку гриб покрывает кончики корней, то вся вода, к которой могли получать доступ корни, и все, что в ней растворено, например питательные вещества, должно проходить через этот гриб; казалось, что у него есть все инструменты, чтобы действовать как связующее звено между корнями и водой в почве.

Гриб образовал целый подземный аппарат: трюфели, жгутики и нити, из которых, в свою очередь, вырастали паутины ультратонких гиф, проникавших в поры почвы.

Вода в этих порах удерживалась настолько крепко, что потребовался бы миллион микроскопических нитей для всасывания и получения одной капли. Возможно, эти паутины впитывают воду из пор почвы, затем передают ее нитям, образующим жгутик, а далее она попадает к корню пихты.

Но почему гриб отдает свою воду корням дерева? Возможно, дерево настолько иссохло и из-за транспирации через открытые устьица испытывает такой дефицит воды, что его корни высасывают воду из гриба, подобно пылесосу или ребенку, жадно пьющему через соломинку. Эта тонкая система подземных грибов выглядела как спасательный трос между деревом и драгоценной водой в почве.

Я потратила около получаса на импровизированные археологические раскопки; мне следовало поторопиться. Я завернула трюфель, жгутик и кончики корней в вощеную бумагу от сэндвича, упаковала свое сокровище в потертую красную сумку на багажнике, вскочила на велосипед и помахала на прощание белке, которая все еще лакомилась трюфелем. Налегая на педали, я уже в сумерках добралась до «Фольксвагена», привязала велосипед к крыше машины и натянула толстовку. Из-за свешивающихся колес – одно впереди, другое сзади – казалось, что у моего старенького синего «Жука» выросли крылья бабочки.

Поездка вдоль реки Фрейзер до Лиллуэта была так утомительна, что я начала клевать носом. Однако видение воображаемого оленя, выбежавшего на дорогу, взбодрило меня. До барака компании я добралась к полуночи. На цыпочках прокралась по коридору мимо тесных комнат, где спали четверо других студентов на летней подработке – все юноши. В своей узкой клетушке, похожей на гардеробную, я искала книгу о грибах, взятую в библиотеке. В помещении был беспорядок, и я пожалела, что не унаследовала педантичность отца. Вот! Книга оказалась под грудой джинсов и футболок.

Я стала листать. Дождевик оказался видом рода Pisolithus, а коралловый гриб принадлежал к роду Clavaria. Я развернула восковую бумагу и сравнила свою добычу с фотографиями в книге. Трюфель, проводящий весь жизненный цикл под землей, оказался совсем другим видом – Rhizopogon – по сути, ложным трюфелем. Усталость застилала глаза. Я прочитала описания каждого из этих грибов, и везде в примечании указывалось – «микоризный гриб».

Я заглянула в глоссарий. Микоризный гриб вступает во взаимоотношения с каким-либо растением, и эти отношения – вопрос жизни и смерти. Без такой связи не выживут ни гриб, ни растение. Все три странных гриба оказались плодовыми телами, относящимися именно к этой группе грибов, которые собирают воду и питательные вещества из почвы в обмен на сахара, получаемые от растения (эти сахара растения создают в результате фотосинтеза).

Двусторонний обмен. Мутуализм[25]25
  Форма взаимовыгодного существования видов, когда оба партнера необходимы друг другу.


[Закрыть].

Я снова перечитала эти слова, борясь со сном. Для растения эффективнее вкладываться в культивирование грибов, нежели в рост корней, потому что стенки грибов тонки, не содержат целлюлозы и лигнина, и для их создания требуется гораздо меньше энергии. Нити микоризных грибов вклиниваются между клетками корней растений, губчатые стенки их клеток прижимаются к более толстым стенкам клеток растений.

Клетки гриба обволакивают паутиной каждую клетку растения, словно сетка для волос, прикрывающая голову повара. Растение передает фотосинтетические сахара через стенки своих клеток в соседние клетки грибов.

Этот сахар нужен грибу, чтобы вырастить сеть грибных нитей в почве, которая будет собирать воду и питательные вещества. В свою очередь, гриб при этом двустороннем рыночном обмене передает эти ресурсы из почвы обратно через прижатые друг к другу стенки клеток гриба и растения.

Микориза. Как бы мне запомнить это слово? «Мико» означает гриб, а «риза» – корень. Микориза – это грибокорень.

Точно. На занятиях по почвоведению преподаватель упоминал микоризу, но так кратко, так вскользь, что я ничего не записала. Он вел курс сельского хозяйства, а не лесоводства. Недавно ученые выяснили, что микоризные грибы способствуют росту сельскохозяйственных культур, потому что грибы в отличие от растений могут добраться до дефицитных минеральных и питательных веществ и воды. Искусственное решение проблемы – орошение и внесение удобрений, насыщенных минеральными и питательными веществами, – стало причиной исчезновения грибов. Когда у растений не было причин тратить энергию на грибы ради удовлетворения своих потребностей, они перекрывали этот поток ресурсов. Лесоводы не считали микоризные грибы полезными для деревьев (по крайней мере, не настолько полезными, чтобы включить их в программу обучения); однако, немного поразмыслив, они привили саженцы, выращиваемые в питомниках, спорами грибов, чтобы проверить, способствуют ли они новым побегам. Из-за противоречивости результатов они решили, что гораздо проще сыпать удобрения, нежели культивировать здоровую микоризу. Я усмехнулась: люди всегда ищут простое и быстрое решение.

Приложив немного усилий, мы могли бы применять более экологичный метод, поощряя развитие микоризных взаимоотношений. Вместо этого лесоводы игнорировали микоризу или, что еще хуже, убивали ее удобрениями и поливом в питомниках, занимаясь только патогенами. Грибами, которые повреждают или убивают большие деревья. Эти паразитические виды грибов заражают корни и стволы, повреждают древесину, а иногда и убивают деревья. За кратчайшее время патогенные грибы могли нанести нашей отрасли огромный ущерб. Преподаватели лесотехнической школы также рассказывали нам о сапрофитах – видах грибов, которые разлагают мертвую древесину, а потому имеют важнейшее значение для круговорота питательных веществ. Без сапрофитов лес задохнулся бы от накопленного детрита, как наши города задыхаются от мусора.

Но, в отличие от патогенных и сапрофитных грибов, микоризным грибам не придавали большого значения. Тем не менее, они казались недостающим звеном между жизнью и смертью саженцев, страдавших на моих насаждениях. Недостаточно было просто посадить в почву саженцы с голыми корнями. Деревья, похоже, тоже нуждались в полезных грибных симбионтах.

Сидя на матрасе на полу и прислонившись спиной к стене, я смотрела на три гриба доисторического вида. Это были помощники растений: микоризные грибы. Об этом мне сообщила книга. Я стала читать дальше и наткнулась на еще один поразительный фрагмент. Микоризному симбиозу приписывают выход древних растений из океана на сушу примерно 450–700 миллионов лет назад. Колонизация растений грибами позволяла тем получать достаточное количество питательных веществ из бесплодной, негостеприимной породы, чтобы закрепиться и выжить на суше. Авторы предполагали, что такое сотрудничество оказалось необходимым условием эволюции.

Тогда почему лесоводы делают такой акцент на конкуренции?

Я перечитывала этот абзац снова и снова. Голые корни пожелтевших саженцев на вырубках пытались рассказать мне, почему они больны. Возможно, ответ могли дать коралловый гриб с его облаком спор, дождевик с его трепещущими гифами и желтые паутинки на корневых кончиках пихт субальпийских. В те выходные я листала книгу и установила, что найденный масленок относится к роду Suillus, но не посмотрела, является ли он микоризным грибом, сапрофитом или патогеном. Я перечитала описание рода Suillus.

Suillus тоже оказался микоризным грибом. Сотрудник, посредник, помощник!

Возможно, отсутствие грибов в почве стало причиной гибели моих саженцев.

Работники лесной индустрии придумали, как выращивать саженцы в питомнике и сажать их, но совершенно упустили из виду, что нужно заботиться и о микоризе – симбиотических отношениях.

Я пошла на кухню за пивом: ребята оставили несколько баночек канадского. Оно стояло в холодильнике вместе со стопками стейков и бекона. В контейнере лежали сыр, салями и салат айсберг. На стойке из арборита выстроились буханки белого хлеба и жестянки с печеньем на ланч. Ребята поддерживали чистоту в помещении. Мне хотелось, чтобы Келли жил поближе, и мы могли вместе все обдумать. Возможно, он уже вернулся в Уильямс-Лейк, собираясь завтра утром ковать лошадей, хотя с его травмой это практически невозможно.

Мотылек бил мучнистыми крыльями по мерцающей лампочке под потолком. Вдоль берега реки Фрейзер просвистел поезд – первый из двух, которые каждую ночь отправляются на север по дороге золотой лихорадки. Я радовалась, что работаю в другую смену. В постели, прикрыв потрепанной простыней колени, я потягивала пиво и рассеянно отклеивала этикетку. Дождевик, коралловый гриб и масленок могли помогать деревьям и друг другу. Но как? Допив, я выключила свет; мозг работал, все мышцы ныли.

На умирающих саженцах не было микоризных грибов, следовательно, они недостаточно получали питательных веществ. Корневые кончики здоровых саженцев были покрыты разноцветной грибной паутиной, которая помогала им добывать из почвы питательные вещества, растворенные в воде. Это поражало воображение. Но это не вся история: я подумала о сегодняшних скоплениях деревьев.

Старые пихты Дугласа теснились в оврагах в крайне сухих горах внутренних регионов страны. Пихты субальпийские с мягкими иголками объединялись в группы на осыпях на больших высотах, словно удирая от холодной влажной весенней почвы.

Каким образом такие скопления – независимо от того, росли ли они внизу или наверху – помогали деревьям? Возможно, грибы играли определенную роль в объединении деревьев в самых сложных условиях ради общей цели – выживания.

Единственное, в чем я была уверена – мне удалось найти нечто важное, что может излечить больные лесопосадки.

Каким-то образом микоризные грибы должны колонизировать насаждения и добывать для саженцев ресурсы из почвы. Если бы я обнаружила больше доказательств, мне пришлось бы убеждать компанию, что нужно менять все. Это казалось маловероятным: я даже не смогла убедить своего начальника Теда высадить несколько видов на новых вырубках в Боулдер-Крик. Если ключ к выживанию: сотрудничество, а не конкуренция, как мне в этом удостовериться?

Я приоткрыла створку потрескавшегося окна, чтобы впустить ветерок, дующий с отвесной горы за бараком. Вобрав аромат деревьев и шум ручья, он овевал мои руки. Келли вывихнул плечо, его руки болели от того, что он цеплялся за веревку, изо всех сил удерживаясь на быке. Что насчет раздвигания границ, которое делает нас сильнее? Как страдания укрепляют связывающие нас отношения? Мне нравилась эта великодушная гармония, когда земля, лес и реки объединялись, освежая воздух в конце каждого дня. Это помогало всем нам успокоиться на время ночи. Воздух, очищенный древними лесами, заполнял все вокруг, и я позволила этому нисходящему потоку очистить и меня.

Глава 4
Загнанные на деревья

Свой двадцать второй день рождения я решила отпраздновать в одном из самых диких горных лесов на западе Северной Америки. Плечо Келли восстановилось лишь через год, и он смог вернуться в родео. Сегодня со мной была подруга Джин; мы планировали подняться над речушкой Страйен-Крик – первому южному притоку семидесятипятикилометровой реки Стейн, которая восточнее, в коммуне Литтон, впадала в широкую реку Фрейзер. Мы находились в шестидесяти километрах к югу от городка Лиллуэт, где жили работники моей компании. Городок располагался в тысяче километров к юго-западу от истоков реки Фрейзер в Скалистых горах и более чем в трехстах километрах к северо-востоку от ее устья в Ванкувере на побережье. Меня влекло к этому месту, к его таинственной энергии. С Джин я познакомилась в мае, когда мы устраивались на летнюю работу в Лесную службу Британской Колумбии: я взяла отпуск, она сделала то же самое в другой лесозаготовительной компании на островах Королевы Шарлотты (теперь Хайда-Гуай). Джин обратила на меня внимание в университете, но я была настолько тихой, что она приняла меня за франкоязычную студентку, приехавшую по обмену. Этим летом нам посчастливилось присоединиться к команде экологов, составлявших каталог растений, мхов, лишайников, грибов, почв, горных пород, птиц и животных на южном плоскогорье провинции Британская Колумбия с использованием государственной системы классификации экосистем. Всего за несколько месяцев работы мы определили сотни видов.

Мы находились в устье реки Стейн, где перед впадением во Фрейзер ее каньон с белой водой соединялся со Страйен-Крик. Я волновалась из-за планов по вырубке водораздела Стейна в течение следующего десятилетия: мне уже доводилось видеть сплошную вырубку от одного конца долины до другого. Я следовала за лесорубами, выписывая рецепты по восстановлению растительности с помощью крошечных саженцев. Одна вырубка сливалась с другой, а я все больше и больше нервничала, потому что любила лесоводство, но была в ярости от происходящего. Именно в этом растерянном состоянии я обсуждала возможность участия в акции протеста в следующий уикенд на Техас-Крик, северном притоке Стейна. Если это выяснится, мне грозит увольнение.

Джин расстелила топографическую карту на капоте своего «Жука». Вдоль реки тянулась узкая каменистая главная долина, изрезанная пешеходными тропами, которые за тысячи лет проложили здесь индейцы племени нлакапамук.

– Вот тут я видела пиктограммы, – ткнула Джин в водопад на карте. – Их нарисовали красной охрой. Волки, медведи, вороны, орлы. Юноши, достигшие совершеннолетия, приходят к водопаду петь и танцевать, и во сне к ним является дух-хранитель в виде птицы или животного. Юноши обретают стойкость, силу, невосприимчивость к опасности и могут принимать другой облик, например оленя. Говорят, когда человек обернется оленем, племя может убить и съесть его, но если бросить его кости в воду, то он снова превратится в человека.

– Да ну? – я с изумлением вытаращилась на нее. – То есть олени – на самом деле люди?

– Да. А народ прибрежных салишей считает, что деревья тоже обладают личностью. Они рассказывают, что лес состоит из множества народов, живущих бок о бок в мире, и каждый вносит свой вклад в эту землю.

– Деревья похожи на нас? И они рассказывают? – спросила я.

Откуда Джин это знает?

Она кивнула.

– Прибрежные салиши утверждают, что также деревья говорят о своей симбиотической природе. Под лесной подстилкой растут грибы, которые поддерживают связь и силу деревьев.

Я не подала вида, насколько оказалась ошеломлена: я не могла представить более чудесного подарка на день рождения, чем услышать, что мои догадки насчет грибов глубоко укоренились в сознании тех, кто тесно связан с миром природы.

Джин упаковала тонкую нейлоновую веревку для подъема нашей еды на дерево, чтобы уберечь ее от медведей (мы взяли вино, кашу, рисовую запеканку с тунцом и упаковку шоколадного торта, чтобы испечь его на костре), а я взяла справочник по растениям. Мы зашнуровали туристические ботинки и взвалили на спины тяжеленные рюкзаки. Я подтянула лямки – они были перемотаны скотчем и чертовски врезались в тело – и застегнула поясной ремень. До гор лучше добраться засветло.

Недалеко от нескольких сосен желтых росли метелки житняка – колосковые чешуйки поочередно охватывали главный стебель, словно руки, карабкающиеся по канату. Кружевная дикая морковь высотой по колено росла рассеянными группами, чтобы лучше справляться с недостатком влаги. После рассказов индейцев о грибных сетях, соединяющих деревья, я задумалась, могут ли травы, цветы и кустарники вдоль этих путей тоже оказаться микоризными.

Практически все виды растений (за исключением, пожалуй, тех, которые выращиваются в питомниках и либо естественным образом не имеют микоризы, либо их поливают и удобряют) нуждаются в грибах-помощниках, чтобы поглощать достаточно воды и питательных веществ, необходимых для выживания.

Я выдернула несколько стеблей житняка с бледными сине-зелеными влагалищами листьев и стала разглядывать толстый пучок корневищ, надеясь увидеть на кончиках корней жирные разноцветные грибницы, как на корнях здоровых саженцев деревьев. Однако они оказались голыми, словно швабры с тоненькими волокнами. Когда я проверяла овсяницы, волосатые ости ее семян щекотали мои предплечья. Корни овсяницы тоже были голыми. То же самое с корневищами келерии. В разочаровании я бросила травы на тропу.

Мы поднялись к редким пихтам Дугласа, раскидывавшим свои ветви с величием дубов. В этой части леса влажность оказалась выше. Под кронами пихт густо рос вейник – его травинки были ярче, зеленее и чаще, чем у житняка, виденного возле сосен желтых. Ухватилась за пучок поросли, и пурпурные стебли вейника внезапно вырвались из земли. Я повалилась на свой рюкзак – как перевернутая черепаха. Опять тонкие, ломкие, волокнистые, голые кончики корней. Они совсем не походили на микоризные.

– Что, черт возьми, ты пытаешься сделать? Постричь газон? – Джин расплылась в улыбке.

– Микоризы ищу. Но все эти корни выглядят голыми, – ответила я.

Джин кинула мне оправленную в металл ручную лупу размером с монокль, и я стала рассматривать увеличенные корни.

– Они выглядят набухшими, – сказала я. – Но не похожи на микоризные кончики корней у пихты Дугласа.

В справочнике я нашла описание вейника. Примечание гласило, что микориза у него арбускулярная, и ее можно увидеть только под микроскопом после использования красителя.

Я перешла на страницу с пихтой Дугласа. В сноске говорилось об эктомикоризе.

Я смотрела на корни травы, похожие на клок волос, вырванный в драке, и жалела, что не могу разглядеть нечто на их кончиках. Я могла поклясться, что они выглядят набухшими.

– Неудивительно, что меня сбило с толку, – жаловалась я Джин, просматривая страницы.

Арбускулярная микориза у трав растет исключительно внутри клеток корня. Она невидима. Не то что эктомикоризные[26]26
  Эктомикориза располагается снаружи корня, эндомикориза – внутри клеток корня. Арбускулярная микориза – разновидность эндомикоризы.


[Закрыть]грибы, которые растут снаружи корневых клеток деревьев и кустарников, словно вязаные шапочки. Солнце стояло высоко, но нам нужно было двигаться дальше, чтобы не заблудиться в темноте. Однако я не могла поверить в то, что читала.

– Довольно мерзко выглядит. Арбускулярный микоризный гриб прорастает непосредственно сквозь стенку клеток растения и проникает внутрь, где находятся цитоплазма и органеллы, как если бы он пророс через кожу и попал в кишки.

– Как стригущий лишай? – спросила Джин.

– Не совсем. Микоризный гриб не паразит, а помощник, – объяснила я, добавив, что внутри клетки растения гриб принимает форму дуба. – Ну, он образует волнистую мембрану, похожую на крону дерева.

Подняв палец, Джин, словно Ватсон, предположила, что именно поэтому данную микоризу называют арбускулярной.

– На латыни «дерево» – Arbor, – заметила она. – Но почему микоризы на травах отличаются от микориз на деревьях?

Я пожала плечами. Книга утверждала, что мембрана в форме дерева имеет огромную площадь поверхности, и поэтому гриб может передавать растению фосфор и воду в обмен на сахар. Это очень полезно для растений в сухих местах и там, где в почве мало фосфора.

Я выкинула корни в заросли вейника, и мы пошли вверх мимо величавого леса из пихт Дугласа. Наконец тропа перестала подниматься. Если не считать разрозненных колючих елей и зеленой ольхи ситкинской в подлеске, лес полностью захватила тощая сосна скрученная. Лишенные ветвей стволы высоко поднимали маленькие плотные кроны; деревья избегали близкого соседства.

Я подобрала обугленную деревяшку и удивилась, насколько она тверда, но при этом легка, словно окаменела. Вероятно, она осталась от пожара, в результате которого раскрылись шишки, породившие эти заросли.

Шишки сосен раскрываются только тогда, когда начинает таять смола, удерживающая чешуйки.

Из-за прохладного, но сухого климата и частых ударов молний эти горные леса горят каждые сто лет, сжигая весь древостой и уничтожая верхний ярус растительности. Ольха помогает восполнить азот, исчезающий в результате пожара. В ее корнях живут симбиотические бактерии, преобразующие атмосферный азот в соединения, которые могут использовать деревья и прочие растения. При отсутствии периодических пожаров светолюбивые сосны естественным образом вымерли бы через сто лет, а в лесу доминировали бы теневыносливые ели. Естественная последовательность развития событий.

Среди вейника пышно разрослись кустики гекльберри. Я проверила кончики корней и у них, но они тоже оказались голыми. Их микоризные помощники относились к эрикоидной микоризе: эти грибы образуют внутри клеток растения витки, напомнившие о локонах, которые завивала мне в детстве мама. Чуть дальше призрачное восково-белое растение с полупрозрачными листьями и капюшончиком сверху напоминало сверкающий меч. После нескольких минут работы со справочником мы определили, что это подъельник одноцветковый, который паразитирует на зеленых растениях, поскольку не имеет хлорофилла. И у него своя разновидность микоризы – монотропоидная микориза. Мы издали нечто среднее между смехом и стоном – появился еще один тип. Сколько же их? Монотропоидные микоризы похожи на эктомикоризы, поскольку образуют грибной колпачок на внешней стороне кончиков корней. Но также они разрастаются внутри клеток растения, подобно арбускулярным и эрикоидным разновидностям, являясь, так сказать, промежуточным типом. Микоризы подъельника также растут на корнях деревьев и забирают у них углерод.

Джин начала поддразнивать:

– Разве французы питаются в основном не грибами? И даже галлюциногенными? У тебя галлюцинации.

Она отпустила замечание о потяжелевшей бутылке вина, но при этом улыбалась так же широко, как и я.

Когда позади осталась тысяча метров подъема и десять километров пути, мы добрались до первого обвала. Ива Скулера и ольха ситкинская каскадом спускались по осыпи, образуя удобное место обитания для медведей. Вздымающийся гребень горы хорошо освещался солнцем. У основания осыпи стояла горняцкая хижина, в которой жили стайки мышей, крыс и белок. Единственная комната была сколочена из сосновых стволов, небольшой участок рядом расчистили под огород – вероятно, чтобы выращивать картошку и морковь. А может быть, хоронить мертвых. Жутко до мурашек по спине, но мы умирали с голоду.

– Раз-два, сэндвичи с сыром, – сказала Джин, раздавая бутерброды.

Мы отточили искусство приготовления добротного сэндвича из сыра и ржаного хлеба за считанные секунды. Как раз в тот момент, когда я подумала, что место тут слишком жуткое и кажется, будто подъельники подкрадываются к нам от опушки леса, Джин заявила:

– Наверное, здесь умер кто-то из тех старых золотодобытчиков.

Она обладала талантом произносить подобное именно в тот момент, когда я пыталась проглотить кусок.

Мы снова отправились в путь, петляя по тропе. На одном из поворотов нас обдало водяной пылью от водопада; косматые мхи облепляли скалы. Тощие молодые деревца сосны скрученной росли все реже, их постепенно сменяли более старые пихты субальпийские и ели Энгельмана. Во второй половине дня последний поворот в горной долине вывел нас на ровное место, где с обрыва низвергался ручей. На вершине водопада мы раскинули руки, ощущая прохладный воздух, обдувающий нас и скальную стену внизу. Джин достала бинокль и сказала: