Текст книги "Венера и воин"
Автор книги: Сьюзен Гастингс
Жанр: Зарубежные любовные романы, Любовные романы
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)
Пила подняла руки.
– Госпожа, что ты делаешь? – воскликнула она.
– Ты же видишь, глупая гусыня, я отрезаю твои волосы, зачем они тебе? Мне они понадобятся для парика. А теперь тихо. Я должна отрезать их аккуратно.
Она взмахнула ножом перед лицом девушки.
Сильным движением Пила выбила у Ромелии нож из руки. Тот высоко взлетел в воздухе и упал на пол. Лицо Ромелии стало пурпурно-красным.
– Ты осмеливаешься… – прошипела она по-змеиному, и ее маленькие, но сильные руки вцепились в шею Пилы.
Девушка вскочила и оттолкнула хозяйку от себя. Скамейка, на которой сидела Ромелия, перевернулась, а вместе с нею и кричащая Ромелия. В несколько шагов Пила выскочила в коридор и угодила прямо в руки Валериуса.
– Что здесь случилось? – строго спросил он.
Несчастная бросилась сенатору в ноги.
– Извини меня, господин, извини. Я подняла руку против госпожи.
Валериус нахмурил брови.
– Так? Тебе это не подобает, рабыня. Она все же госпожа дома, и ты должна слушаться ее.
– Я знаю это, господин, у меня и в голове не было отказываться служить ей, но на этот раз она хотела отрезать у меня волосы. Господин, для меня это наказание подобное смерти! Помилуй!
– Ах, снова то же самое. – Валериус приподнял брови. – Мне не нравится, когда ты, словно червяк, ползаешь по земле. Ты – красивая и гордая. Я знаю, что ты не выступила бы против своих господ. Твои волосы – настоящее украшение, и я понимаю, что ты не хочешь расставаться с ними. Однако, в конце концов, ты моя собственность, и я могу делать с тобой все, что я захочу. То же самое относится и к госпоже.
– Господин, я знаю это. Требуй от меня все, чего ты хочешь, я сделаю это, только оставь мне мои волосы. Ты однажды спросил меня о моих богах. Это другие боги, чем ваши в Риме, и германские нравы не такие, как римские. По нашим обычаям, волос лишают только преступниц.
– В самом деле? Это интересно.
Валериус стащил с себя тогу и бросил ее на руки рабу.
– Принеси мне вина и оставь наедине с Пилой. Я думаю, что услышу сегодня нечто поучительное.
Он опустился на ложе и взял кубок с вином. Это был ценный серебряный бокал. На его безупречно отполированной поверхности отражалось холеное лицо патриция.
– Здесь один мир, а там – другой мир, – проворчал он, глядя на свое отражение. – Все думают, что в том мире все точно такое же, как в этом, но это не так. – Он поднял глаза. – Садись у моих ног, прекрасная Пила, и расскажи мне об обычаях своего народа. Как эти обычаи связаны с твоими волосами?
Пила присела перед ложем и не поднимала глаз на Валериуса. Она сделала то, на что не осмеливался ни один раб под угрозой самого сурового наказания. Было рискованно умолять Валериуса о помощи. Но он был ее единственной надеждой.
– У моего народа все женщины носят длинные волосы, это знак честной женщины, которая уважает нравы и обычаи, и это украшение свободной женщины. Ведь я… была свободной.
Пила остановилась.
– Продолжай! – потребовал Валериус.
– Нарушение верности в браке, запрещенная любовь, нарушение законов племени – вот причины, чтобы осудить женщину. В присутствии ее родственников ей отрезают волосы. Женщина без волос – осужденная преступница. Потом с нее срывают платье. Ее выгоняют из дома и ударами прутьев гонят через всю деревню. К этой женщине не проявляют милости, и смерть для нее является искуплением.
– Как ее убивают? – тихо спросил Валериус.
– Ей завязывают глаза и привязывают к ее телу камень. Ее или душат прутом, или забивают камнями, или закалывают ножами. Некоторых живыми топят в болоте, потом поверх набрасывают хворост, и в ее тело вколачивают кол, чтобы душа не вернулась к людям снова.
Валериус сморщил нос.
– Какие архаические обычаи, – промолвил он, качая головой. – Вы, германки, так целомудренны, потому что боитесь подобной кары?
– Нет, господин. Племя может выжить только тогда, когда все придерживаются традиций.
– Жизнь в диких лесах сурова, не так ли?
Пила молча кивнула.
– Странная родина, окруженная лесами и топкими болотами. Своеобразные обычаи. Зловещие.
Валериус задумчиво посмотрел на нее.
– Если я правильно понял твой рассказ, ты почувствовала бы себя как осужденная преступница, если бы у тебя отрезали волосы.
– Да, господин, именно так.
– Однако ты не совершила никакого преступления. Ты не замужем, поэтому ты не можешь быть неверна мужу, ты не влюблена, ты все еще девственница, и ты не нарушила никаких обычаев, не так ли?
– Да, господин.
Валериус рассмеялся:
– Щекотливая ситуация. По твоим германским законам все верно, однако ты в Риме, ты больше не свободна, ты рабыня, ты принадлежишь своему господину, и он может делать с тобой все, что захочет. Ты должна была послушаться Ромелию, потому что она твоя госпожа, но ты подняла против нее руку. Этим ты нарушила римский закон. В Риме за это также полагаются наказания, и они другие, чем у вас, германцев, но все же… итак, ты можешь выбирать: тебя или пригвоздят к кресту, и ты умрешь мучительной и медленной смертью, или бросят на арену диким зверям, тогда дело закончится быстрее. Да, вероятно, ты смогла бы бороться, как амазонка, с мечом, и у тебя был бы шанс победить в борьбе.
Лицо Пилы стало пепельным, она покорно опустила голову.
– Ты прав, господин, один мир не такой, как другой, и тем не менее они равнозначны.
Валериус приподнял брови.
– Мудро сказано, Пила. Я полагаю, ты понимаешь кое-что в философии, хотя никогда не посещала школу. Это мне нравится, поэтому я предлагаю тебе сейчас маленькую сделку. Это – сделка, ничего больше. Ты знаешь, что завтра у меня состоится большое пиршество, как заключительный акт игр. Это будет роскошный праздник, ожидается много гостей, благородных мужчин из Рима, сенаторов, консулов, а также богатых купцов. Их должны хорошо принять и развлечь, будет конвивиум с музыкой, танцами, пением, чтением стихов и остроумными разговорами. Будут предложены редкие кушанья и тонкие вина. На столах будет только серебряная и изысканная стеклянная посуда. Короче, это будет праздник, соответствующий моему положению в городе. Однако нас должны радовать не только цветы и ароматы, музыканты и танцоры, рабы тоже должны радовать глаз. Ты словно создана для этого. Поэтому ты будешь завтра присутствовать на этом празднике прямо в зале для пиршеств и в перистиле. Ты будешь обслуживать гостей, радуя их своим видом. Об этом я поговорю с Ромелией и попрошу ее отказаться от своего намерения отрезать тебе волосы.
Пила снова бросилась к его ногам.
– Я благодарю тебя, господин. Благодарю тебя за твою доброту и мудрость.
Валериус скривил губы.
– Я сейчас настроен милостиво, – сказал он. – Народ ликует при виде меня. Я охотно выказываю милость, и я не только выгляжу таким, я и в самом деле такой.
Довольный собой, он пригладил свою одежду.
– Посмотри на меня, Пила, ты существо из другого мира. Однако ты сказала, что они равнозначны, оба эти мира, поэтому и там ты красивая девушка, и здесь ты красивая девушка. Там ты должна была бороться, чтобы выжить, здесь ты делаешь то же самое. Однако я думаю, что борьба тебе предстоит нелегкая. Я дарю тебе твои волосы и твою честь. Ты даришь мне свое тело и свое целомудрие. Это – сделка. Не принято, чтобы сенатор заключал сделку с рабыней, сенаторы вообще не заключают сделок, так что это – маленький обмен подарками. Конечно, ты можешь также выбирать: умереть на кресте или на арене. Ты свободна в своем выборе.
Пила дрожала от еле сдерживаемого напряжения, которое побуждало ее схватить изящный нож для фруктов и вонзить его в сердце сенатора. Потом она будет с поднятой головой смотреть в глаза любому дикому зверю на арене.
Она сжала кулаки перед лицом и боролась против кипевшей в ней ярости, но она увидела два темно-голубых глаза на красивом лице цвета светлой бронзы, которые смотрели на нее. Она видела кровавый песок, меч, и дрожь от сдерживаемой ярости превратилась в сильное сердцебиение. Она подняла голову и посмотрела на Валериуса. Потом улыбнулась.
– Я не разочарую тебя завтра, господин, – пообещала Пила.
Валериус довольно кивнул.
– Где твое зеленое платье, которое я велел тебе сшить? – спросил он. – Ты должна будешь завтра надеть его.
– Извини, господин, но оно постирано, потому что на нем была кровь.
– От этого? – Он указал на красные полосы на руках Пилы.
Пила в знак подтверждения опустила глаза.
– Чтобы мое эстетическое чувство еще больше не пострадало, – Валериус, покачав головой, посмотрел на следы от побоев, – намажься мазью из окиси свинца и цинка, это уменьшит воспаление и боль. Я велю сшить тебе новое платье, голубое, как море, оно лучше подойдет к твоим глазам, и оно должно быть очень коротким, чтобы я лучше видел твои прекрасные ноги.
Он поднялся и позвал раба. Тот должен был позаботиться о портном, который немедленно сошьет новую одежду для Пилы. Валериус полез в свой мешочек с деньгами.
– Вероятно, эта серебряная застежка подойдет больше, чем золотая, – сказал он и протянул ее Пиле.
Она снова упала ниц, но Валериус кивком поднял девушку.
– Расскажи всем людям, как я милостив, мне это приятнее, чем то, что ты бросаешься к моим ногам.
Не взглянув больше на Пилу, он покинул комнату. Раб повел Пилу, чтобы портной снял с нее мерку.
Валериус размашистыми шагами торопился в покои Ромелии, куда она удалилась тотчас после появления своего супруга. Не постучав, он распахнул дверь. Ромелия нахмурила лоб. Даже супругу не позволялось без объявления входить в ее покои.
По опасному блеску в его глазах она поняла, что он сильно разгневан. Мгновенно она изменила выражение лица и приветливо улыбнулась.
– Почему так стремительно, Валериус?
– Замолчи, ты, фальшивая змея, – ответил он в ярости. – Я возмущен выходкой с Пилой.
– Почему ты так волнуешься из-за рабыни? – Ромелия пожала плечами.
– Я волнуюсь не из-за рабыни, а из-за тебя.
– Ах, я могу делать с рабыней все, что захочу. Она подняла против меня руку. Я велю распять ее на кресте.
– Ничего ты не сделаешь! – гневно воскликнул он.
– Позволь, Валериус. Если рабы будут поднимать руку на своих господ, к чему это сможет привести?
Валериус опустился на скамейку и глубоко вздохнул. Предстояло тяжелое объяснение.
– То, что Пила подняла против тебя руку, – это одна история, и только в моей власти наказать ее за это, но об этом речь не сейчас.
– Почему? – надула губы Ромелия. – Почему?
– Из-за твоего непослушания мне. Я запретил тебе отрезать волосы у Пилы. Разве это было сказано недостаточно ясно? Ты осмеливаешься противиться моим словам? К сожалению, я не могу бросить тебя на съедение львам, как бы я этого ни хотел.
У Ромелии пресеклось дыхание.
– Замолчи! – Валериус прервал ее до того, как она смогла возразить. – Я возмущен тем, что ты всерьез не воспринимаешь меня, пытаешься обойти мои указания, хочешь обмануть меня и откладываешь свои действия на то время, когда я нахожусь на форуме или в курии. Весь Рим лежит у моих ног, только моя собственная жена делает из меня дурака.
– Поверь мне, в мои намерения не входило унизить тебя каким-либо образом. Я не знала, что эта рабыня так много для тебя значит.
– Она не значит для меня ничего, она радует мой глаз и льстит моему эстетическому чувству, как алебастровая лампа или мраморная статуя. Более ничего. Ты всегда меня неправильно понимала, драгоценная Ромелия.
Валериус понизил голос.
– Я знаю, что ты используешь Пилу для единоборства со мной. Я предупреждаю тебя, не заходи слишком далеко. У Пилы останутся ее волосы, и завтра она будет присутствовать на конвивиуме. Это мое последнее слово. А сейчас пошевеливайся и позаботься о приготовлениях к празднику, как тебе подобает.
Он отвернулся и покинул комнату. В лице Ромелии не дрогнул ни один мускул. Она долго смотрела на дверь, в которой исчез Валериус. Затем уголки ее рта дрогнули и на губах появилась презрительная улыбка.
Глава 6
Пиршество
Завершающим аккордом игр, которые организовал и оплатил Валериус, должен был стать большой праздник на его вилле. Весь Рим говорил об этих играх, не имевших равных себе по блеску и великолепию.
Времена были неспокойные. Народ был пресыщен и готов бунтовать. Хватило бы и маленькой искорки для взрыва, который мог иметь катастрофические последствия для республики. То тут, то там вспыхивали восстания. На горизонте маячила неминуемая гражданская война.
Однако народ было так же легко успокоить, как и разгневать. Роскошные игры, народные увеселения, скачки на лошадях, театральные представления, пестрые праздничные процессии, раздача хлеба и оливкового масла укрепляли в народе лояльность к власти.
Игры стоили Валериусу состояния в восемьсот тысяч сестерциев, но он не сожалел ни об одном потраченном сестерции. Деньги были разумно вложены. Они были гарантией его общественного признания, его популярности и его власти. А это, в свою очередь, наполняло его карманы и сундуки и увеличивало его богатство.
Многочисленные гости прибыли еще до захода солнца. Беспечно болтая, они располагались в атриуме, где хорошенькие танцовщицы уже извивались под звуки флейт. Валериус не жалел ни труда, ни денег, поэтому были заказаны лучшие музыканты и танцоры, фокусники и акробаты, мимы и певцы.
Роскошно одетые гости были сплошь мужского пола – сенаторы, благородные патриции или богатые купцы. Многих из них сопровождали красивые молодые женщины. И это были не их жены. Праздник есть праздник. Он должен оставаться таковым во всех отношениях.
Пила, спрятавшись за колонной атриума, наблюдала за обществом, удивляясь изысканной одежде этих женщин, – из прозрачных, как туманные облака, тканей. Украшения на них были очень дорогими, сандалии сшиты из цветной кожи.
– Посмотри, как далеко можно пойти, если завоюешь благосклонность мужчины, – шепнула Друзилла, проходя мимо нее с подносом, полным ломтиков ветчины.
– Почему? Что это за женщины? Рабыни?
– Не все. Многие свободные или вольноотпущенные. Это амики, гетеры, они образованны, остроумны и богаты.
Пила шла позади Друзиллы, неся кувшин с вином.
– А откуда у них богатство? Друзилла резко остановилась.
– Ну и вопросы у тебя, – сказала она, покачав головой. – Мужчины оплачивают их искусство.
– Они артистки?
– Они артистки в любви, в конце концов, к этому все и сводится. Этот конвивиум также закончится дикой оргией.
Друзилла продолжала свою работу, Пила молчала. На что та намекала? Повсюду курились благовония и были расставлены блюда с листьями приятно пахнувших растений. Рабыни раздавали гостям венки из плюща, мирта, роз и фиалок.
От самих гостей исходили ароматы мазей, которыми они натерлись.
Арфистки и флейтистки музицировали в атриуме, и очаровательные девушки танцевали под звуки кастаньет. Гости, болтая, прохаживались между колоннами атриума, пробуя время от времени приготовленные яства или прикладываясь к вину. Гости-мужчины были все без исключения одеты в строгие тоги, что соответствовало их рангу и их месту в обществе. Только двое красовались в сверкающем парадном облачении, это были Лентулус и Клаудиус.
Валериус, хотя это и не было в обычае, пригласил победившего гладиатора и его учителя. Причиной была даже не та широкая популярность, которую обрел Клаудиус. Сенатор все еще находился под впечатлением необычайного явления, случившегося на арене: борец, столь мастерски и технично владевший мечом, вдруг оказался во власти необъяснимо возникшей в нем бешеной энергии, нечеловеческой, животной.
У Пилы замерло сердце, когда она узнала Клаудиуса. Девушка не ожидала увидеть его здесь. Он стоял рядом с Лентулусом, также одетым в парадную форму, и беседовал с ним. Пила осторожно смотрела на него из-за колонны атриума. То, каких гостей приглашать на конвивиум, решал один Валериус.
Пила осознала, что она наделала, заклиная темные силы. Она не только встряла в ремесло мудрых прорицательниц, она еще встала на сторону римлян против своих собственных соотечественников, и это не могло привести к хорошему, за это боги жестоко отомстят ей. И все же сердце Пилы ликовало. Она чувствовала, что поступила правильно. Что готовили для нее Норны, прядущие ее судьбу, и какую роль играл при этом Клаудиус?
– Не бездельничай, – прошипела Друзилла. – Ты должна обслуживать гостей.
Пила пробудилась от своих мыслей. Она поправила складки своего нарядного голубого платья, взяла поднос с фруктами и смешалась с гостями, стараясь оказаться поблизости от Клаудиуса. Когда Лентулус отошел от Клаудиуса к столу, она собрала все свое мужество и успокоила бешено бившееся сердце. Опустив глаза, она протянула ему поднос.
– Пила! – Радостная улыбка осветила его лицо.
– Приветствую тебя, господин, – прошептала она.
– Почему так официально, прекрасная Пила? Я думаю, что нас связывают нежные узы, – проговорил он, улыбаясь, – лента из твоих золотистых волос.
– Более чем ты думаешь, – ответила она.
– Ты говоришь загадками.
– Благодаря этой ленте ты видишь свет.
Клаудиус рассмеялся немного смущенно.
– Пила, здесь шумное празднество, а ты говоришь как оракул. Порадуйся музыке, танцу! Ты живешь в очень красивом доме.
Движением руки он обвел атриум.
– Я всего лишь рабыня, – сказала она, – однако я не хочу быть неблагодарной моему господину.
Клаудиус подошел к ней ближе.
– Я желал бы, чтобы ты была свободной как птица. Тогда мы смогли бы видеться.
– Если бы я была свободной как птица, я бы улетела, – ответила она тихо.
Он посмотрел ей прямо в глаза, и ее охватило чувство, будто она погружается в глубокое голубое озеро.
– Было бы очень жаль, потому что и там свобода была бы несовершенной. Орел или сокол могли бы закогтить тебя.
Она рассмеялась:
– Глаза у меня видят далеко, размах крыла быстрый. Я бы ускользнула и от стрелы охотника.
Клаудиус быстро огляделся.
– Здесь так много людей. Я могу встретиться с тобой наедине?
Пила не успела ответить.
Валериус произнес официальное приветствие и пригласил гостей к богато накрытым столам в пиршественном зале.
– Извини, господин, но я должна обслуживать приглашенных.
Пила отошла от Клаудиуса и заторопилась на кухню. Там она рухнула на скамейку и прижала руку к дико бьющемуся сердцу. Почему она теряет власть над собой, как только оказывается поблизости от него?
– Что с тобой? Тебе нехорошо? – сердито встряхнула ее Друзилла.
– Ничего, я только боюсь сделать что-нибудь неправильно.
Друзилла испытующе посмотрела на нее.
– Что тут можно сделать неправильно? Ты должна просто обслуживать гостей, все остальное идет своим чередом.
– А мне нельзя остаться здесь, на кухне, и помогать готовить кушанья?
– Нет, господин настоял на том, чтобы ты присутствовала в зале.
– Только минутку, пожалуйста, Друзилла.
– Ну, хорошо, только не рассиживайся, а работай.
Пила вскочила и начала возиться с мисками и блюдами. Она наполняла их поджаренными кусками мяса и рыбы и украшала лавровыми листьями и оливками. В кухне царила неразбериха, казалось, только Аурус мог здесь распоряжаться.
Началось пиршество. В зал непрерывно входили рабы с наполненными мисками или убирали пустые тарелки.
Предлагались закуски из морских ежей, устриц, моллюсков, фаршированных дроздов. Все было обильно приправлено зеленью. На огромных блюдах громоздились фазаны, фаршированные утки, зайцы, тушеная оленина и мясо дикого кабана, телятина и пурпурные улитки, запеченные в тесте. Пицентинский хлеб, оливки, масло с травами и выпечка из теста подавались между блюдами. Кушанья были сервированы на серебряной посуде, стол сверкал от цветных стеклянных бокалов, тяжелые светильники и маленькие произведения искусства гармонично сочетались с посудой и подносами.
Вначале гости вели остроумные беседы. Валериусу удалось направить разговоры в зале искусными вопросами так, что в развлекательной и поучительной форме обсуждались темы искусства, науки, политики. Больше всего ценились, однако, остроумные шутки, веселившие гостей и служившие приправой к пиршеству.
Пиршество растянулось на несколько часов, и все это время музыканты, танцоры и акробаты развлекали гостей. Гости и сами развлекали себя. Сенатор Квинтилиус вызвал восторг слушателей, прочитав сочиненные им стихотворения. Одна из гетер продемонстрировала искусство игры на редком музыкальном инструменте, привезенном из Финикии. Мим показывал фокусы, вовлекая в них зрителей.
Потом была организована лотерея, и раздавались подарки. Валериус велел сделать выигрыши парными: можно было выиграть десять ослов или десять сверчков, десять серебряных бокалов или десять оловянных ложек, десять павлинов или десять куриных яиц, десять рабов или десять пирожков. После раздачи призов общество расслабилось. Валериус хлопнул в ладоши, и берберские танцовщицы, одетые в легкие одежды, начали свое выступление. За ними последовали девушки, переодетые греческими нимфами, они обрушили на присутствующих настоящий дождь из цветов.
Если до этого пили вино, смешанное с водой, то теперь воду отставляли в сторону, чтобы вино открыло сердце и развязало язык. Голоса звучали оживленнее и громче, делались уже первые попытки сближения, как со стороны мужчин, так и со стороны женщин.
Вино пробудило эротические желания, гости начали обмениваться нежностями, объятиями, поцелуями. Музыка стала более дикой, экстатичной, танец женщин – более фривольным. Некоторые уже предались любовным играм, не обращая внимания на снующих туда и сюда рабов и сидевших рядом музыкантов.
Пила старалась держаться вдали, но не могла же она все время торчать на кухне! Тем более что в своем изящном голубом платье она резко выделялась из массы других рабов, и Аурус даже спросил ее, нет ли у нее более подходящей одежды для работы.
– Ты должна, наконец, пойти обслуживать гостей, Пила, – тормошила ее Друзилла. Ей было хорошо, она могла оставаться на заднем плане. Стоя в дверях пиршественного зала, она дирижировала действиями слуг у столов.
– Сейчас приду, – ответила Пила и побежала назад, на кухню.
Какая-то сила мешала ей войти в пиршественный зал. Ее внезапно охватил страх, что ей придется взглянуть в глаза Клаудиусу. В ней боролись противоречивые чувства. Девушку пугала знойная беспутная атмосфера, царившая во время пирушки. Однако выбора у нее не было. Валериус поставил ей условие – присутствовать на празднике и быть у него под рукой. Это была цена за ее волосы. Хрен был редьки не слаще, с той только разницей, что потерю волос мог заметить каждый, а потерю ее целомудрия вряд ли. Пила вздрогнула, подумав об этом, и глубоко вздохнула. Друзилла вручила ей серебряное блюдо, полное винограда.
– Отнеси его в атриум, – приказала она.
Пила послушно взяла блюдо, перед проходом в атриум помедлила: она слышала музыку и смех, перемежаемые похотливыми стонами. Однако она не могла дольше медлить, не навлекая гнева Валериуса. Рабыня-красавица вошла.
Пиршественный зал выходил в сад, окруженный колоннадой перистиля. Нежный ветерок навевал прохладу. В помещении, как и в саду, стояли кушетки, накрытые чистыми покрывалами. К каждому ложу был придвинут стол, на котором стояли блюда с фруктами и бокалы с вином.
Пила увидела Клаудиуса. Он лежал на удобном ложе, опираясь верхней частью тела о подушки. Свои доспехи он уже снял, на нем остался только фартук из легкого льна, а в руках он держал серебряный бокал с вином, из которого с удовольствием пил. Одна из дам, пахнувшая всеми восточными ароматами, сидела рядом с ним. Он протянул ей бокал и потребовал, чтобы она отпила. Это была одна из самых дорогих гетер, которую Валериус пригласил, чтобы развлекать мужчин. Ремеслом своим она владела прекрасно. На ней было нежное, почти прозрачное одеяние, под которым виднелись округлости ее груди, отвердевшие от желания соски, пупок и изгиб бедер. Чувственно, как сама богиня Венера, она вернула Клаудиусу кубок и вытянулась рядом с ним на ложе.
Пила сглотнула, увидев, как ее губы нежно придвинулись ко рту Клаудиуса. Она решительно отставила блюдо с виноградом и схватила кувшин с вином. Твердым шагом она приблизилась к паре. Гетера не взглянула на нее, потому что ее красные губы покусывали мочку его уха. Клаудиус откинул голову назад, лицо его слегка порозовело.
Сердце Пилы сильно билось, когда она встала рядом с ним. Он выглядел таким юным и беззаботным, а его атлетическое тело – таким чувственным и желанным! Внезапно ей захотелось лечь вместо этой гетеры рядом с ним, ощущать его тепло и вдыхать аромат масла с корицей, которым было натерто его тело.
Он лениво взмахнул рукой с пустым бокалом, предлагая налить в него еще вина. Только потом его взгляд обратился выше и он увидел Пилу. Резким толчком гладиатор выпрямился. Глаза рабыни встретились с его темно-голубыми глазами, которые сейчас странно потемнели. Пила знала, что она должна опустить глаза и выказать смирение, но девушка не в силах была оторвать от него взгляда. Они снова смотрели друг на друга, но на этот раз Пила ощутила странное покалывание в животе. Ей захотелось, чтобы он прикоснулся к ней.
Аромат курившихся благовоний едва не лишил ее рассудка. Она боялась потерять власть над собой при виде лежащего Клаудиуса. Усилием воли она отвела глаза и наклонилась, чтобы наполнить ему бокал. Сквозь легкую одежду просвечивали ее белые груди, и Клаудиус был настолько захвачен этим изысканным зрелищем, что забыл обо всем. Только когда Пила снова выпрямилась и гетера придвинула к нему свое лицо, он отвел глаза. Он почувствовал, насколько сильно он возбужден, и тихо застонал. Гетера приняла этот стон на свой счет. Она прижалась к нему, и ее рука медленно заскользила по его телу.
Клаудиус отодвинул легкую одежду с плеч гетеры. У нее была гладкая блестящая кожа. Смеясь, она прижалась к его груди и откинула в сторону его фартук. Овеваемые благовониями, их тела соприкоснулись.
Пила отвернулась. Она попыталась подавить волнение. С тех пор как она стала жить в Риме, в ней произошла странная перемена. То, что ранее она считала немыслимым, теперь воспринимала как повседневное: величественные каменные дома, теплое солнце, нежно ласкающая кожу одежда; сладкие фрукты, приятные ароматы, яркие цветы; мраморные купальни, приятно пахнущие масла для кожи, непристойная леность; и тут были еще мужчины, которые считали само собой разумеющимся следовать своим естественным прихотям, демонстрируя свое возбуждение и похоть.
Если вначале она считала все это проделками злых духов, хитростями и соблазном губивших людей, то теперь она не могла не находить удовольствия в некоторых из этих вещей, да, она чувствовала, что они уже вошли в ее жизнь. Она спала в мягкой постели с чистыми покрывалами, у нее была чудесная одежда из тонких тканей, сотканных словно руками феи. У нее имелось золотое украшение, которое подарил ей сенатор, когда был в хорошем настроении. Она ежедневно купалась в теплой воде и натирала свою кожу ароматными маслами. Она досыта ела вкусную еду, забыв о чувстве голода, известном ей с детства. Все это было ценой ее свободы.
Однако свобода оставалась свободой. Она жила в золотой клетке, она была рабыней.
Клаудиус вытянулся на кушетке. Гетера уже полностью освободила его от одежды и в восхищении разглядывала его возбужденный фаллос.
– Ты как сатир, Клаудиус, такую роскошную мужественность могут продемонстрировать очень немногие мужчины в твоем положении.
Ее руки льстиво погладили его тело.
– Ты, должно быть, можешь сравнивать, – пробормотал Клаудиус и сделал большой глоток из бокала. Вино заставило сильнее биться его сердце, кровь быстрее побежала по жилам, пробудив его желания. Его сильные руки обхватили ее обнаженную грудь и принялись массировать ее круговыми движениями. Потом он схватил рукой ее кудрявые черные волосы и подтянул ее голову к себе. Смеясь, она сбросила свое воздушное одеяние и уселась на Клаудиуса, в то время как ее губы прижались к его рту. Она была стройной и изящной, все ее тело казалось как будто вылитым из бронзы. Она медленно опустилась на его фаллос.
Словно по приказу, Пила отвернулась. Ласковые прикосновения Клаудиуса к гетере болезненно укололи ее. Друзилла всегда с отвращением говорила о пирушках и о том, как мужчины с дикой похотью соединяются с рабынями и гетерами. Это была всего лишь голая плотская страсть, замутняющее разум опьянение. Однако когда она увидела Клаудиуса, лежавшего таким образом, и заметила, как улыбка скользила по его лицу, пока гетера нежно крутила своими ягодицами, Пилу охватила странная боль. Забыта была жестокая борьба на арене. Забыт его дикий взгляд, когда он швырнул противника на песок, и удар меча, которым он добил поверженного, забыта была его триумфальная улыбка, когда он поднял окровавленный меч, чтобы поприветствовать обезумевших от ликования зрителей.
Клаудиус, лежавший перед ней на мягких подушках и похотливо двигающий своими ягодицами навстречу гетере, был на редкость красивым.
Пила была настолько увлечена зрелищем, что застыла, едва дыша, сжимая в руках серебряное блюдо.
– Пила, ты не спишь?
Голос сенатора вывел ее из оцепенения. Она быстро отвернулась и заторопилась к Валериусу.
– Ну, моя красавица, тебе нравится на моем празднике? Хотя ты и рабыня, рассматривай себя как гостью. Ты можешь есть фрукты и пить вино сколько захочешь.
Он протянул ей серебряный бокал с узорчатой гравировкой.
– Пей, это отличный напиток, достойный сенатора.
Пила поклонилась.
– О нет, поднимись, – с нежностью произнес сенатор и рассмеялся, – я наблюдал за тобой. Мне кажется, тебе нравится один мужчина. Я знаю, что ты еще девственница. Поэтому ты имеешь двойную цену.
Он, смеясь, покачал головой, как будто это была удачная шутка.
– Ты не думаешь, что этот чудесный праздник – подходящее место, где ты можешь подарить мне свою девственность?
Пила уставилась на него.
– Я… я твоя преданная рабыня, – заикаясь, пробормотала она. – Но я ведь не замужем… поэтому мне ведь нельзя…
– Ах, снова твоя варварская болтовня, – усмехнулся Валериус. – Будучи рабыней, ты не можешь выйти замуж. Тебе предстоит другое. Разве твое прекрасное алебастровое тело должно принадлежать только одному мужчине?
Пила утвердительно кивнула. Сенатор от души расхохотался.
– Хорошо, тогда оно принадлежит только мне.
Он притянул Пилу к себе. В отчаянии девушка оглянулась, тело у нее окаменело, однако кто мог ей помочь? Все остальные лишь похотливо будут смотреть, когда Валериус при всех соединится с ней.
– Пей вино, оно согреет твое германское сердце и приведет в волнение твою кровь. То, что под твоей прохладной мраморной оболочкой бьется страстное сердце, ты вряд ли можешь отрицать. Вы, германки, выглядите такими холодными, а при этом вы буйные, как пантеры на арене.
Он погладил рукой коленку рабыни, снова протягивая ей бокал.
– Пей наконец.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.