Текст книги "Идентификация"

Глава 10

Остаток недели прошел примерно так же: я вела себя как абсолютно здоровая, особенно когда этот тип за нами наблюдал. Хендлер присутствовал в классе на уроках, таскался в столовую и следил, следил с постоянной усмешкой на лице. Будто ждал, когда я сорвусь.

Джеймса на беседу не вызывали, и я не знала, как это понимать. Неужели хендлеру показалось, что у меня депрессия выражена сильнее? Или они уже решили забрать Джеймса?

В пятницу я буквально вытащила Джеймса из школы. Целый день можно не притворяться – огромное облегчение. Как ни странно, мне не хотелось плакать. Я почти убедила себя, что Миллер не был нашим лучшим другом. Только так я могла справиться со случившимся.

В машину я все уложила заранее, чтобы сразу после уроков ехать за город. Джеймс молча сидел на пассажирском сиденье, глядя в окно. Родители недоверчиво отнеслись к нашей затее поехать за город так скоро после смерти Миллера. Может, даже что-то заподозрили. Они выспрашивали, почему Джеймс перестал у нас бывать. Я ответила – засел за уроки. Видимо, это и вызвало у них подозрения. В доме Джеймса я просто поселилась, игриво шепча ему на ушко, когда дома был его отец. Но я шептала ему держаться. Укладывая его спать вечером, говорила, что люблю и не позволю случиться плохому. Джеймс не отвечал. Я боялась никогда больше не услышать этих слов от него.

Джеймс сидел, уставившись на кострище, пока я ставила палатку, ворча и воюя с колышками. Я то и дело поглядывала на него, но он ни разу не поднял взгляда. Установив палатку и совершенно вымотавшись, я вытащила из машины свой спальный мешок, бросив Джеймсу второй.

– Спальный мешок сам неси, – пошутила я. – А то свалил на меня все дела.

Он не ответил, но поднялся и прошел мимо меня к палатке. Мы разложили мешки, и все это время Джеймс отсутствующим взглядом смотрел куда-то в пространство.

– Эй, – сказала я, откидывая ему волосы со лба. – Ты разве не хочешь полежать немного?

Он поднял на меня взгляд, но лишь на мгновение. Кивнув, он опустился на свой мешок на колени, а потом растянулся на спине. Прикусив губу, я улеглась рядом, прижавшись к Джеймсу так, как он любил: забросив ногу ему на бедро и уткнувшись лицом в шею.

Положив руку ему на грудь, я слушала дыхание. Джеймс лежал неподвижно.

– Я скучаю по тебе, – прошептала я. – Мне одиноко без тебя, Джеймс. Я стараюсь быть сильной, но не знаю, сколько еще продержусь. Ты должен ко мне вернуться. Я не смогу одна. – Мои глаза стали влажными. Джеймс не шевелился. Господи, я всего лишь хочу, чтобы он стал прежним. Хочу слышать его смех, саркастические замечания, сделанные с притворным самомнением. – Я люблю тебя, – прошептала я, и в палатке стало тихо.

Я теряю его, как остальных. Я шмыгнула носом, удерживая навернувшиеся слезы, и заговорила, как с прежним Джеймсом:

– Я тебя не отпущу, ясно? Я не сдамся. Даже не думай обзавестись другой подружкой, – улыбнулась я, притворяясь, что он рассмеялся. – Да, сейчас все плохо, но постепенно ведь наладится. Ты не Брэйди, ты не бросишь меня на берегу мучиться вопросом – почему? Ты сильнее этого. Я знаю, что сильнее.

Моя ладонь скользнула под рубашку и остановилась над сердцем. Кожа была теплой, знакомой. Сердце билось медленно и ровно.

– Пожалуй, надо тебя взбодрить, – весело сказала я. – С помощью физических упражнений. – Я приподнялась на локте, заглянув в прекрасное лицо Джеймса. Он по-прежнему смотрел в некую точку за пределами палатки. – Эй, – прошептала я.

Джеймс повел глазами. Его взгляд показался мне рассеянным, подавленным.

У нас много общих воспоминаний, но отчего-то я знала, что разговор о его играх в маленькой лиге или о том разе, когда он глубоко порезал ногу об острый камень, не вырвет его из апатии. Я провела ладонью по его груди и животу, остановившись у пояса джинсов. Когда я сунула руку за пояс, веки Джеймса затрепетали, и он коротко вздохнул – правда, совсем слабо.

Думать требовалось быстро, учитывая, что я не взяла презервативов и сомневалась, что Джеймс озаботился их захватить. Но другой возможности не представится. Не в этом мире. Я хотела Джеймса. Хотела, чтобы он забыл свою скорбь.

– Я люблю тебя, – сказала я. Глаза Джеймса остались закрытыми. Я прильнула к нему и нежно поцеловала в губы, почти оборвав поцелуй, когда он не ответил. Я начала целовать его шею, грудь, расстегнула пуговицу и целовала его живот, опускаясь все ниже. И только ощутив его руку в моих волосах и услышав, как он беззвучно шепчет мое имя, я поняла, что вернула его, пусть и ненадолго.

– Хочешь, я костер разведу? – спросила я. Мы лежали, тесно прижавшись. Джеймс потерся щекой о мою спину.

– Нет, – тихо ответил он, не отпуская меня. – Я хочу лежать с тобой.

Я улыбнулась и поняла, что это первая настоящая улыбка после смерти Миллера. От этой мысли мне стало не по себе.

– Миллер хотел бы, чтобы с тобой все было в порядке, – прошептала я.

Джеймс разжал руки.

– Я болен, Слоун, – сказал он. Я повернулась к нему. Голубые глаза налиты кровью, на подбородке колючая щетина.

– Не говори так, – попросила я.

– Я собираюсь покончить с собой.

В груди у меня что-то сжалось. Я схватила Джеймса и с силой прижала к себе.

– Не смей! – крикнула я. – Клянусь богом, Джеймс! – Меня так трясло, что слова выходили сбивчивые и невнятные. – Не оставляй меня, – всхлипнула я. – Не оставляй меня одну, пожалуйста!

Постепенно Джеймс снова обнял меня и прижал к груди, гладя по волосам.

– Слоун, – сказал он, – я не хочу в Программу, не могу забыть тебя и Брэйди.

Я отстранилась и поглядела на него:

– А если умрешь, типа, будешь помнить? Ты обещал мне, Джеймс! Обещал раз и навсегда!

Слезы катились у меня по щекам. Я ждала, когда он вытрет мне лицо и скажет, что все будет хорошо.

Его руки напряглись, будто Джеймс цеплялся за меня, но он молчал.

– Ну, продержись еще немного, – шептала я. – Скажи, что продержишься!

Я ощутила на коже тепло его дыхания:

– Постараюсь.

Мы лежали в палатке до темноты, выходя только поесть энергетических батончиков и выпить воды, а потом – чтобы воспользоваться туалетом. Я не спала всю ночь, боясь того, что принесет завтрашний день, и гадая, станет ли мой любимый когда-нибудь прежним.

На восходе я с надеждой посмотрела на Джеймса. Он лежал на спине, глядя в никуда; мне стало ясно, он пропал. И я тоже.

Глава 11

После смерти Миллера прошло две недели и два дня, а Джеймс по-прежнему был сам не свой. Я бодрилась из последних сил, притворяясь, что все в порядке. Я делала за Джеймса домашние задания, вырывала из тетрадей страницы с черными спиралями и вписывала математические логарифмы. Я водила Джеймса на его уроки, проверяла, не пытается ли он купить пузырек «Быстрой смерти», и тщательно следила, не заметил ли кто перемену.

Заметили, конечно. Другие ученики отводили глаза, когда мы шли мимо, не желая прослыть нашими друзьями и потенциально подвести себя под изоляцию. Я знала, что время истекает, и лезла из кожи вон. Поэтому стала громче смеяться, страстно целовать Джеймса в коридоре, хотя он и не отвечал. Я начала забывать, каким он был раньше. Начала забывать нас прежних.

Почти через месяц после смерти Миллера наше расписание изменилось до конца четверти, и Джеймс каким-то чудом – или оттого, что учеников, взглянем правде в лицо, становилось все меньше и меньше, – оказался в моей группе на математике. После Миллера покончили с собой еще двое. Хендлеров стало больше, а тот, кто следил за мной, просто прописался в нашей школе.

На уроке он зашел в класс с напарником и остановился, разглядывая нас. Рядом со мной неподвижно сидел Джеймс, глядя в стол. Он не достал тетрадь.

– Джеймс, – прошептала я, надеясь не привлекать к нам внимания. – Пожалуйста.

Он не реагировал.

Послышались шаги. Я поняла, что это значит, по приглушенным ахам в классе. Глаза щипало от слез, но я не плакала, лишь смотрела на моего бойфренда. Я знала, что сейчас будет.

– Я люблю тебя, – тихонько сказала я Джеймсу. – Ты вернешься ко мне.

Мои слова прозвучали не громче дыхания. Краем глаза я увидела, как люди в белых халатах окружили его и подняли со стула.

Меня чуть не вырвало, но я схватилась за парту и удержала слезы. Вокруг все сидели, опустив головы, не желая выдавать своих чувств. Мой Джеймс. Мой Джеймс.

Хендлеры повели его к дверям, но вдруг Джеймс обернулся, уставившись на меня расширенными голубыми глазами. Он начал вырываться, отбиваясь от хендлеров. Я изменилась в лице, готовая разрыдаться.

– Слоун! – закричал он, падая на колени. Его снова схватили. – Подождите! – яростно сказал он, но они не слушали. Его тащили спиной вперед, и темноволосый хендлер многозначительно посмотрел на меня, намекая не отвечать.

Я силилась улыбнуться и сделать хоть что-нибудь, чтобы Джеймс знал – он все вынесет, а когда вернется, я буду его ждать. Поцеловав кончики пальцев, я помахала ему рукой. Он замер, и хендлеры беспрепятственно подхватили его и поставили на ноги.

Джеймс закрыл глаза и уже не сопротивлялся, когда его вывели в коридор.

Кое-кто из одноклассников смотрел на меня. Учитель не сводил с меня взгляда. Все ждали моей реакции. Стану ли я следующей? Не вбегут ли сейчас обратно хендлеры? Но я ничего не сделала. Внутри я умирала, разрывалась на части и истекала кровью. Я зашла так далеко, что уже не надеялась вернуться, но все равно открыла тетрадь и занесла над ней карандаш, показывая, что готова записывать.

Я ждала, размеренно дыша. Помолчав, учитель снова начал объяснять математическую концепцию. Я слышала, как скрипнули стулья, когда все повернулись к доске и стали слушать.

Я не вытерла лицо, когда одна слеза, которую мне не удалось сдержать, с тихим щелчком упала на тетрадный лист. Я закрыла глаза.

Джеймсу совершенно не давалась математика. Брэйди его учил, но без успеха. Мой бойфренд был безнадежен.

Помню, однажды, пока они делали домашнее задание, Брэйди позвал меня в кухню. Они с Джеймсом сидели за столом, разложив перед собой книги. Прошел уже месяц после вылазки на природу, когда Джеймс заметил, что я на него засматриваюсь. С тех пор я его старательно избегала, притворяясь, что ничего не изменилось, хоть и ловила на себе странные взгляды. Джеймс словно решал, стоит со мной заговорить или нет, и всякий раз заговаривал. Я не отвечала. Я и так уже достаточно сглупила.

– Слоун, – позвал Брэйди. – Проверь.

Я вошла в кухню, покосившись на Джеймса, который пил свою газировку и меня в упор не видел.

– Что? – спросила я у брата, заметно нервничая.

Брэйди показал пальцем на задачу – математическая формула с примером.

– Какой ответ? – спросил брат, с улыбкой глядя на Джеймса, который по-прежнему старательно меня не замечал.

Я с трудом сглотнула и прищурилась, решая уравнение в уме.

– Икс равен восьми, – сказала я. – А что?

Брэйди засмеялся. Джеймс с улыбкой покачал головой, достал из кармана пятидолларовую купюру и шлепнул ее на открытую тетрадь моего брата.

Брэйди торжествующе взял деньги.

– Я говорил, что она умнее тебя!

– А я и не спорил, – отозвался Джеймс, бросив на меня взгляд. – Я знаю, что твоя сестра умнее. Она и красивее меня, хотя тут можно поспорить. Я просто хотел, чтобы ты ее сюда позвал, а она меня снова разглядывала. Каприз обошелся мне в пять баксов.

И не дав мне сообразить, что к чему, Джеймс уже листал учебник, чуть улыбаясь. Брэйди подал мне пять долларов.

– Заслужила, – сказал он. – За то, что терпишь его трепотню.

Брэйди говорил со смехом, будто Джеймс меня просто дразнил. Лицо у меня горело от смущения и унижения.

Я скомкала купюру и швырнула Джеймсу, попав в щеку. Он удивленно посмотрел на меня. Брэйди хохотнул.

– Мне не нужны твои деньги, – огрызнулась я, развернулась и пошла наверх, к себе в комнату.

– Тогда чего тебе нужно, Слоун? – со скрытым вызовом спросил Джеймс. Я на секунду остановилась на ступеньках, но не обернулась и ушла к себе в комнату.

Сейчас Джеймс не придет меня искать, чтобы извиниться, как в тот раз. Джеймс теперь в Программе. Джеймса, которого я знала, больше нет.

– Слоун, милая? – послышался голос матери за дверью моей комнаты. Неподвижно лежа на кровати, я ответила через силу:

– Да?

– Пора ужинать. Сойдешь к столу? Я тебя уже три раза звала.

Звала? Надо же.

– Да, конечно.

Я медленно встала и оглядела себя в поисках следов крови или слез на одежде, способных выдать мою боль. Но на розовой футболке и джинсах ничего такого не было. До тошноты обыкновенная одежда. Я пошла вниз.

Родители сидели за столом с приятными улыбками, словно приклеенными к губам. Я попыталась улыбнуться, но у меня не получилось. Папин лоб пошел морщинами.

– Сегодня твои любимые спагетти с тефтельками, – сказала мать.

Я знала, что домашний соус готовить полдня, поэтому поблагодарила и присела за стол, вспоминая, какое снотворное есть в нашей аптечке. Без снотворного мне сегодня не заснуть.

– Звонил отец Джеймса, – мягко сообщила мать. – Сказал, что его сегодня забрали в Программу.

Под ложечкой у меня свело, и я взяла стакан с водой. Кубики льда позвякивали, потому что у меня дрожала рука.

– Теперь его спасут, – говорила мать. – Слава богу, что есть Программа! А мы и не знали, что он болен.

Зато я знала, что он ушел, а по возвращении мне уже не быть частью его жизни. Память ему вычистят полностью.

– Слоун, – негромко сказал отец, – мама с тобой говорит.

Видимо, на моем лице проступило бешенство, потому что папа выпрямился на стуле.

– Что ты хочешь от меня услышать? – спросила я, едва контролируя собственный голос. – Неужели существует подходящий ответ?

– Можешь сказать, ты рада, что он поправится и не навредит себе.

– Его забрали, – взорвалась я. – Пришли в класс и выволокли его в коридор. Чему тут радоваться?

– Слоун, – ошеломленно начала мать, – значит, ты знала, что он болен? Ты же не пыталась это скрыть? Он же мог… – Она в ужасе замолчала.

Их упрямая слепота поражала – взрослые действительно предпочитают забывать о своих проблемах. Существует же поговорка, что неведение – благо. Программа крадет наши воспоминания, перезагружает личность, и мы выходим оттуда как новенькие, не зная обид и разочарований. Но кто мы без нашего прошлого?

– Джеймс скорее умер бы, чем согласился попасть в Программу, – выпалила я, взяв вилку. – И теперь я знаю почему.

Мать бросила салфетку на стол.

– Он получит помощь, Слоун, и это важнее всего. Будь у нас в свое время такая возможность, Брэйди…

– Ты что, совсем дура? – заорала я, не в силах сдерживаться. – Ты искренне веришь, что Брэйди согласился бы стереть свою память? Никому этого не надо. Никто не хочет быть бесчувственным! Они же убивают нас!

– Нет! – крикнула она в ответ. – Это вы себя убиваете, а они вас спасают!

– Отбирая все, ради чего стоит жить?

– Это ты из-за Джеймса? Деточка, но когда он вернется…

Я швырнула вилку через всю комнату, попав в стену.

– Не только из-за Джеймса! Они заберут часть меня, заберут Брэйди. Я не узнаю своих друзей, не буду помнить, почему любила ездить на реку. Между прочим, потому, что Джеймс меня там в первый раз поцеловал, ясно? Там признался мне в любви! А теперь у него все это заберут, и он меня не вспомнит. Он даже не будет знать, кто он!

– Если вам суждено быть вместе, значит, вы снова полюбите друг друга.

Я презрительно фыркнула.

– Ненавижу тебя, – сказала я, заплакав.

Я уже говорила это матери после смерти брата. Она пригрозила отправить меня в Программу, и я больше не решалась это повторять. Я смотрела на нее, чувствуя, как эмоции закручиваются в черную спираль.

– Хотя это я, пожалуй, беру назад, – печально улыбнулась я. – Себя я ненавижу больше.

На этом я побежала в гараж, брать мамину машину. Мне требовалось уехать подальше – от нее и от всего остального.

Глава 12

Я выехала из городка длинной дорогой, которую всегда выбирал Джеймс. Я не трогала радио и не выключила печь. По спине сбегали струйки пота. В машине было жарко и тяжело дышалось, но мне было все равно. Я сбросила скорость у фермы, где никого не было, кроме коров. И меня.

Свернув к обочине, я поставила машину на паркинг и уставилась на собственную руку с пурпурным колечком, подарок Джеймса. Через несколько секунд я разрыдалась, крича, пока не сорвала голос. Я почти задыхалась, когда мне в голову пришла одна мысль, поразив своей очевидностью. Вдруг я сразу успокоилась. Ушла боль, наступило умиротворение. Я рассеянно вытерла лицо и села прямо, снова завела мотор.

Я знаю, что делать. То, что сделал бы Джеймс, если бы я позволила. Мне не скрыть отчаяния. За мной тоже придут, и достаточно скоро. Возможно, уже назначен день. Меня уведут, залезут в душу, в память, сотрут воспоминания о Джеймсе, Миллере и даже о Брэйди. Они заберут все, что делает меня мной, и пустую отправят обратно.

Я почти улыбалась, выжимая на шоссе намного больше разрешенного, не заботясь о том, что могу разбиться. Почти надеясь, что разобьюсь. Но и если нет, ничего.

Потому что я еду к реке. Поплавать.

Я не поехала на наше обычное место. Я отправилась туда, где умер мой брат, и подошла к краю обрыва, глядя на пенящуюся реку. Было начало шестого, солнце стояло еще высоко. Я поехала в своей удручающе нормальной одежде, но сейчас мне отчего-то хотелось надеть что-то более знаковое – старый свитер Джеймса или футболку Брэйди. Мы так никуда и не отдали его футболки.

Я подняла руку и снова посмотрела на пурпурное сердечко. Джеймс подарил его мне целую вечность назад. В другой жизни. Это не метафора – тогда в нашей жизни был Миллер. Я заплакала.

Прижимая кольцо к губам, я думала, где сейчас Джеймс. Мы ничего не знали о Программе и что конкретно она делает с людьми. Несколько месяцев назад в новостях промелькнуло репортерское расследование, но его скоро заслонила статистика участившихся самоубийств. Любые нарушения, выявленные журналистами – связанные пациенты, превышение дозы сильных транквилизаторов, – отбрасывались, важен был лишь результат. Ни один из прошедших Программу не умер, все доучились до выпускного и дожили до восемнадцати лет, после чего исчезли с радара подростковой статистики.

Опустив руку, я посмотрела на сильное течение подо мной. Обрыв высокий, футов двадцать. Река здесь достаточно глубокая, о дно не разобьешься, но меня затянет под воду и унесет, как Брэйди тогда. Как и он, я не стану сопротивляться и позволю мраку меня забрать.

Закрыв глаза, я мысленно попросила прощения у родителей и у всех, кого подведу, и упала вперед.

Ветер хлестнул по лицу, от ощущения падения защекотало под ложечкой. Я резко вдохнула, ударившись о воду. Внезапный холод объял меня, заливая рот. Я раскинула руки, опускаясь все глубже и радуясь этому. Было темно и очень холодно. Вдруг я ужасно испугалась и забилась в воде, стараясь за что-то схватиться. Я пыталась вдохнуть, но вместо этого наглоталась воды. От рвотных спазмов скрутило тело. Господи, я же тону! Давление в груди росло, и я вдруг поняла, что не хочу умирать. Я не хочу здесь умирать!

Течением меня ударило о большой камень, наполовину выбросив из воды. Я ухватилась за валун, и меня долго рвало речной водой. Я испугалась, что потеряю сознание и погибну. Горло саднило, легкие болели. Рука онемела – кажется, она была сломана. Я старалась ровно дышать, пусть горло и перехватывало. Адреналин не позволял отключиться, подавлял страх, какого я еще не знала в жизни. Беспомощность, которой я еще не испытывала и никогда не захочу испытать снова. Я начала всхлипывать.

Река неслась мимо. Ноги затягивало в поток, но я держалась, слушая собственное неглубокое дыхание. Глаза покраснели и болели, и я смотрела вокруг, часто моргая. Зелень листьев, серые скалы, блеск заходящего солнца на воде.

Я положила голову на сломанную руку. Одежда липла к телу, а я смотрела на пурпурное сердечко-кольцо. В отличие от многих я не могу убить себя. Может, в последние мгновения они тоже передумали, но под рукой не оказалось спасительного валуна? Я начала плакать при мысли о Брэйди: я должна была добраться до него быстрее. Может, он хотел жить. Может, это моя вина, что он умер.

Плача, я цеплялась за камень, пока голова не опустела и тело не обессилело. Ощутив пустоту, я собралась с силами и перелезла через валун, на четвереньках выбравшись на берег. Ноги онемели от ледяной воды, я едва ощущала землю под ногами. Рука начала пульсировать болью, одна из туфель осталась в реке. Уже стемнело, когда я вернулась к машине. Я оставляла ключ в зажигании и, заведя мотор, переключила печку на медленный обогрев.

Глядя в ветровое стекло, я представляла, как Джеймс вернется из Программы. Некоторое время меня к нему не подпустят, но рано или поздно мы встретимся. Джеймс не такой, как другие. Он умный, изобретательный. Что, если им не удастся стереть ему память? Что, если он вернется и вспомнит меня? Будь я на его месте, ну, то есть если бы меня забрали в Программу, я бы все сделала, чтобы его не забыть. Я бы нашла способ. Значит, и Джеймс не растеряется. Я должна в него верить.

Отец сидел на крыльце, когда я подъехала к дому. Вскочив, он бегом подбежал к машине. Я выключила мотор и подождала, пока папа справится с дверью.

– Слоун! – начал он, но замолчал, увидев меня. – Что случилось?

Я медленно перевела взгляд на папино лицо.

– Я пыталась научиться плавать, – пожала я плечами. Руку пронзила острая боль. Я вздрогнула.

– Ты что-то повредила? – Папа наклонился ко мне, но я отшатнулась.

– Не трогай, – сказала я. – По-моему, я руку сломала. Течение было слишком сильным, и…

– Хелен! – крикнул отец через плечо. – Пойдем, детка, – сказал он мне, осторожно поддерживая меня под здоровую руку и помогая выйти.

– Где ты была? – в панике закричала мать, выбегая из дома. В свете лампочки над крыльцом она показалась мне очень бледной. Ее руки быстро ощупали меня, откидывая назад мокрые волосы. Она проворно осмотрела царапины на моей щеке.

– Я хотела научиться плавать. – Я посмотрела в ее усталые глаза. Я плохо вела себя в последнее время и думала этим загладить вину. Мать всегда хотела, чтобы я хорошо плавала, но мне было жутко страшно заходить в воду. А после гибели брата вообще поклялась никогда не учиться плавать. Сейчас я надеялась, что от спасительной лжи матери станет легче. – Извини, – добавила я, опуская взгляд.

– О Слоун, – обняла меня мать. – Ну разве так можно! Я очень волновалась, чуть в полицию не заявила о твоем исчезновении…

Я замерла.

– Ты звонила в полицию?

Меня охватил страх при мысли, что она воспользовалась номером из брошюры, лежащей у телефона. Что моя родная мать сдаст меня в Программу.

– Нет, – ответила она. – Твой отец сказал, ты вернешься, ты просто поехала… проветриться, – выговорила она, будто не помня значения слова. Я посмотрела на отца, который упорно глядел в пол. Неужели он догадывается, куда я ездила?

– Это была случайность, – сказала я матери, стараясь говорить как можно спокойнее. – Я подумала, здорово будет научиться плавать и удивить Джеймса, когда он вернется. Но меня унесло течением. В другой раз буду осторожнее.

– Надо везти тебя в больницу, – перебил папа. Мать встревоженно посмотрела на него, будто он хотел меня украсть.

– Мы сами съездим, – сказала я. – Я знаю, как ты ненавидишь больницы.

Я улыбнулась, чтобы ей стало легче. Или это я опять делала хорошую мину при плохой игре – видишь, мама, я здорова? Мне было неловко за свою вспышку за ужином, меня поддерживало обещание Джеймса вернуться. Шесть недель я как-нибудь выдержу. Джеймс вернется, и мы будем вместе. Мы победим Программу.

Мать снова обняла меня, и я вздрогнула от боли в руке.

– Ох, прости, – засуетилась она. – Я так рада, что с тобой все в порядке. Не могу… Не могу еще и тебя потерять.

У меня заныло сердце. Я вспомнила, как много недель мать плакала после смерти Брэйди, как запил отец, и как они кричали друг на друга. Я утешала мать, как могла, но вскоре горе от потери брата захватило меня почти целиком, и единственным человеком, которому я могла довериться, стал Джеймс.

– Со мной все в порядке, мам, – сказала я непринужденно, удивляясь, как легко лгать. – Не стоит волноваться.

Она с явным облегчением кивнула. Я обошла машину – папа уже сел за руль, подняла здоровую руку и помахала на прощание. Отец задом выехал с дорожки, ободряюще улыбнувшись матери, но как только мы выехали на улицу, папа искоса поглядел на меня.

– Слоун, – негромко начал он. – Я знаю, что ты не плавать пробовала. И я хочу знать, намерена ты это совершить или нет. Надо мне звонить в Программу, чтобы твоя мать не потеряла последнего ребенка?

– Папа…

– Не лги мне, – сказал он устало и совсем без гнева. – Мне нужна правда. Лжи я сейчас не вынесу.

– Я ничего не стану с собой делать, пап. Я… не смогла.

Он смотрел на дорогу. Мы уже подъезжали к больнице.

– Спасибо.

Я смотрела на папу, вспоминая, каким веселым он был, когда мы с Брэйди были детьми. Как он водил моего брата на фильмы для взрослых, хотя тот еще учился в средней школе, а мне в утешение покупал мороженое. После смерти Брэйди отец сильно сдал и постарел. Трагедию он пережил с трудом, и порой мне казалось, что меня он едва замечает. Разве что проверяет иногда, дышу я или нет.

В приемном покое я рассказала историю о попытке научиться плавать, стараясь лгать как можно правдоподобнее. Перелом оказался без осложнений, и врачи сказали, что мне повезло. Повезло.

Мне наложили гипс, и мы поехали домой. Папа молчал всю дорогу. Я боялась, что он никогда не заговорит со мной снова.