Электронная библиотека » Тамара Булевич » » онлайн чтение - страница 1


  • Текст добавлен: 31 марта 2017, 09:33


Автор книги: Тамара Булевич


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +6

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Тамара Булевич
Тайга заповедная
Сборник

© Тамара Булевич, 2017

© Интернациональный Союз писателей, 2017

* * *


Тамара Анатольевна Булевич – известный сибирский писатель и поэт, член Союза писателей России, Академии российской литературы, многократный лауреат всероссийских и международных литературных конкурсов с вручением золотых медалей им. К. Симонова за повести «Фрося-Ефросинья»/2007, «Тропой Любви»/2012/; медали «Золотой Пегас» /Хорватия, 2013/, именного Знака лауреата конкурса «Её величество книга!» за повесть «Плач рябины» / Германия, 2013/, лауреат Международной Гильдии писателей и Лейпцигской книжной ярмарки – 2015 с вручением золотого диплома и медали за роман «Горячие тени», «Личность года – 2013» и др.

Автор семи повестей, романа «Горячие тени» и поэтических сборников «Моя планета», «Убегающая в века», «Чарующий родник души моей», «Дорога жизни всей».

Живет в г. Красноярске.

Предисловие. Талант земли сибирской

Не оскудевает талантливыми писателями земля сибирская. Одна из них Тамара Булевич. Я читал все её книги. Она живёт в Красноярске и пишет о своих земляках, взрослых и малых детях. Пишет проникновенно, талантливо, с любовью. Прозу Тамары Булевич отличает особая манера письма. Житель большого современного города, в своих произведениях она создаёт ощущение, будто живёт в тайге, рядом со своими героями. Думает и говорит так, как они. Даже когда описывает место какого-либо действия, её манера изложения текста почти ничем не отличается от спокойной и плавной речи людей, о которых пишет. Отсюда такое доверие к событиям и персонажам романов, повестей, рассказов полюбившегося российским читателям автора. Писатель хорошо знает, о чем пишет, знает своих героев, тайгу, лесных обитателей. Любит их, живёт их жизнями.

И ещё. Сегодня, когда страницы многих книг, в изобилии выпускаемых нашими издательствами, переполнены англицизмами и «заграничным слэнгом», все до единой книги Тамары Булевич написаны прекрасным русским языком. Вот уж действительно, словно колодезной воды напился.

У вас в руках новая книга талантливого сибирского писателя – «Тайга заповедная». И вновь Тамара Булевич пишет о своих сибиряках, их детях, флоре и фауне тайги. Она пишет о своём народе, о молодом поколении, пишет о нас…


Михаил Серебро, президент Международной Гильдии писателей, заслуженный деятель культуры РФ, поэт, писатель, драматург, режиссер.

Отец

Дмитрий Амосов – рослый красавец с копной тёмных, вечно косматых, непослушных волос был коренным сибиряком, потомком первых казаков – переселенцев с Дона и Поволжья. Аборигены Енисейской губернии их называли чалдонами. Общительный и услужливый, он со всеми находил нужный разговор, был лидером у деревенских мужиков. Те роились вокруг него и липли, как шмели на сахар. По вечерам в будние дни в амосовской кузне лавок не хватало. Сидели на полу, постелив под себя лоскуты старой кошмы, и расходились по домам за полночь, частенько гонимые незлобивой женой хозяина Людмилой.

На шумных гулянках Дмитрий, лихо распластав ромашковые меха старенькой гармошки и едва успев пройтись по аккордам, как тут же был настоятельно востребован друзьями. Они торопили и до самой ночи не давали ему никакого продыху: спой да спой. Есть в заимке певцы и поголосистей, но застольный народ настойчиво требовал одного: «Давай, Амосов, давай!»

И он затягивал одну за другой старинные казачьи песни. Негромко, с лёгкой хрипотцой, раскатистым, будто Тунгуска на порогах, голосом. Селяне начинали ему несмело, нестройно подтягивать, подвывать. Либо тихо, улыбчиво кивали, а кто и потаённо смахивал увесистыми кулаками быструю талую слезу души.

Дома Амосов не навязывал своего главенства. Безмерно любил раскосую красавицу Людмилу, однажды летним вечером выкраденную им из богатого чума. Отец девушки, уважаемый и знатный оленевод Эмидак Монго, пообещал её в жёны известному в Приангарье охотнику Онкоулю Момолю. Степенный, знающий себе и своему слову цену Монго слушать не хотел о другом зяте. И вовсе не потому, что Момоль давал за невесту десять оленей, десять ящиков водки и пятьдесят баргузинских соболей. Да каждое лето на годовщину свадьбы обещал дарить тестю по шкуре медведя да рога сохатого в придачу. «Подумай, дочь! – уговаривал отец Людмилу. – Завидный жених из древнего рода желает тебя в жёны. Момоль – такой же, как мы, эвенк. Сын тайги. Преданно служит ей. А как ты собираешься жить в поселке без Энин-Буги, прародительницы нашей, оленихи-мамы?!»

Но были запоздалыми доводы и уговоры отца. К тому времени Дмитрий и Людмила уже полюбили друг друга и торопились стать мужем и женой. Познакомились влюблённые в Байките на слёте молодых буровиков нефтеразведки, где Дима в фойе клуба пел под гитару «Главное, ребята, сердцем не стареть!» Тогда напротив него стояла черноволосая девушка с распахнутыми, темнее ночи, лукавыми глазищами и слишком откровенно разглядывала симпатичного парня. В какое-то мгновение молодого исполнителя так захлестнуло волной её флюидов, что у того горло перехватило. Казалось, сердце вот-вот вырвется из груди и, пылая, полетит к чаровнице. Возгорелся певец. Вспотел, задохнулся, забыв про всё на свете, где он есть, что делает. Не допев песню, смущённо извиняясь перед зрителями, Дмитрий торопливо отдал гитару в руки виновницы его провала. Та восхищённо, счастливо приняла её, словно севшую на ладони жар-птицу. Потом они долго бродили по звенящим солнцем и весной улицам, рассказывали о себе самое сокровенное, потаённое. А вечером спустились к причалу, где к назначенному часу уже стояла моторка, присланная за Людмилой отцом Эмидаком.

Потеряв рассудок от нахлынувших, неподвластных чувств первой влюблённости и первой разлуки, Дмитрий растерялся, не зная, как воспрепятствовать расставанию, потому что уже не представлял своей жизни без этого лесного чуда – во всем свете единственной и самой прелестной девушки. Ничего не придумав и чувствуя на себе отталкивающий прочь колючий взгляд старого эвенка, торопливо сел рядом с Людмилой в лодку, которая полетела вниз по Тунгуске стремительной белокрылой птицей.

До стойбища добрались быстро. Дмитрий сначала помог седовласому лодочнику вытащить моторку на берег, а потом на руках вынес к натоптанной прибрежной тропе своё сокровище. Вскоре все предстали перед строгим взглядом Эмидака Монго, уничтожающе сердито смотрящего на незваного луча[1]1
  Луча /эвенк./– русский.


[Закрыть]
. Тот, признаться, вовсе не ожидал такого приёма. Оробел, сник. Не в его характере было терпеть такое унижение, но сделал вид, будто и не заметил этого.

Красивый, крепкого сложения отец Людмилы что-то сказал пожилому лодочнику. Тот легонько подтолкнул парня к двери чума, а жестами рук указывал ему идти в сторону реки. Однако трепетно дрожащие, крепко переплетенные руки влюбленных никак не удавалось разъединить. Они то расслаблялись, то вновь сцеплялись намертво, давая Людмиле и Дмитрию возможность побыть рядом ещё на минуту дольше.

Пожилой эвенк теперь уже с пониманием и сочувствием поглядывал на молодую пару. Щуря и без того узкие глаза, нервно накручивал на большой палец свой длинный белый ус. Но после очередных нетерпеливых, возмущенных возгласов Эмидака, принялся все напористее, толчок за толчком, выталкивать незнакомца вон. Отшатнувшись от горячо дышащей избранницы, Дмитрий поспешил покинуть чум, успев на прощание шепнуть девушке, что его буровая вышка находится неподалеку от их стойбища, и он будет ждать любимую каждый вечер у Лунной косы.

На обратном пути Дмитрий и лодочник не обронили ни слова: старый эвенк не говорил по-русски, но всем своим видом, вздохами и беспрестанным покачиванием головы показывал своё неодобрение поведения Эмидака. Прощаясь с Дмитрием, крепко пожал луче руку.

На первом же свидании Людмила сообщила о непреклонном решении отца породниться с Онкоулем Момолем. Свадьбу отец назначил на июль. В чуме о луче Эмидак и говорить запретил. Но упрямица-дочь решительно отказывалась подчиняться воле родителя. Они впервые поссорились. «Не позорь моё имя и честь древнего рода! Я сдержу слово, данное Момолю, и ты станешь его женой! Будешь ещё благодарить за достойного мужа!» На этом Эмидак сам прервал разговор, считая решённой судьбу дочери. Спасая любовь, Дмитрий с Людмилой ломали головы, как устроить побег, понимая, что он возможен только в отсутствие Эмидака. Тот вроде собирался уйти на дальнее стойбище для пополнения перед свадьбой стада диких оленей. Юноша сразу уцепился за обнадёживающее обстоятельство, повеселел:

– Надо не упустить посланную нам свыше удачу. Возьмём с друзьями отгулы и под видом рыбацкой артели подежурим у реки в ожидании счастливого часа.

Но ничего из их затеи не вышло бы, если б выбор дочери не поддержала мать Людмилы Элана. Будто угождая мужу и жениху, она готовилась показать богатое невестино приданое, набивала куль за кулём роскошной постелью, посудой, шкурами оленей да чёрноспинными соболями. Шила темноокой любимице дорогие одежды, благословляя единственную кровинку в новую жизнь, жизнь с любимым. Счастье для самой Эланы с привезенным ей знатными родителями мужем Эмидаком так и осталось несбыточным сном…

Опытный и умный Эмидак, тревожась за дочь, чуя неладное, под всякими предлогами оттягивал свой уход в тайгу и неотлучно оставался в чуме. А дни таяли, таяли, словно лёгкие облака в бездонном небе. Теперь уж считанные часы отделяли Людмилу от ненавистного жениха Онкоуля. Но Монго так и не решился оставить непослушницу без присмотра. Дотянул до последнего дня, до сумерек, и только тогда уплыл встречать прилетающего ранним утром будущего дорогого зятя Онкоуля.

Дмитрий возликовал: «Вот она моя жар-птица, судьба! Сейчас уж я поймаю её!»

Под покровом ночи, бесконечно счастливый, он вынес на руках из родного чума вмиг повзрослевшую, зарёванную от расставания с матерью Людмилу и унёс к могучей, бурной Тунгуске – реке их новой жизни.

Элана горько рыдала у реки, словно прощалась с дочерью навеки, и успокаивала себя лишь тем, что Людмила уплывала с любимым.

Лодка стремительно всё дальше отдалялась от нее. Покачивающийся в лунных зеркально-серебристых волнах девичий силуэт был уже чуть виден, а вскоре и вовсе исчез.


Когда жена сообщила Дмитрию о второй беременности, он, кружа Людмилу в объятиях, счастливо улыбался. Их радости, казалось, не будет конца.

– Надо послать аргиш[2]2
  Аргиш /эвенк./ – перекочевка.


[Закрыть]
к Эмидаку. Пусть твои отец с матерью перекочёвывают к нам нянчить внуков. Хватит деду дуться. Скоро третьего наследника подарим, а ему всё неймётся. Уже не молодые, чтоб одним в тайге жить. Как думаешь, прав я?

Как ей ещё было думать-то. И только утром муж спросил:

– А можно ли тебе, солнышко, рожать? Врачи и первые роды нам не разрешали! – Она уверенно, игриво ответила:

– При моей-то силушке грех, Митя, не рожать. Не беда. Медики стращают, мол, мой отрицательный резус фактор при положительном твоём – большой риск, но ведь родила близняшек-то. Ничего, слава Богу, здоровенькие.

– И то, правда. Быстроногие первенцы, словно кедрята на южном взгорке, подрастали час от часу. Без пяти минут – двухлетки. Мужики! А тебе, знаю, не терпится вновь насладиться материнством. Рожай, радость моя, рожай. И десятерых прокормлю.

Дмитрий крепко любил своих черноглазых баркачан[3]3
  Баркачан /эвенк./ – медвежонок.


[Закрыть]
. Те напоминали ему птенцов болотного черныша – задиристых, крикливых. Не проходило двух недель, как таёжные чернышата начинали летать. И его амосики на одно лицо быстро заговорили, встали на ножки – года не было. Только мама Люда скажет, кто из них кто. Толю от Коли отец отличить не мог. Но папа – хитрый. Быстро сообразил и Толе стал прикалывать сзади к рукаву маленькую булавочку. Люда удивлялась:

– День-деньской с ними, но совсем недавно стала уверенно различать близнецов по вечно торчащим волосикам на макушке у Коли, а ты как-то быстро…

– Я – папа, мне кровь подсказывает! – улыбался довольный своей смекалкой муж. Но при первой же стирке его «хитрушка» обнаружилась.

– Дим! Твоя «зарубка» чуть палец насквозь не проколола. Сознаешься по-хорошему, бить хитрого папу не стану, – и шутливо потрепала его непокорные вихры.


Редкие часы общения с малышами для Дмитрия – самые счастливые. Он полностью отдавался на откуп детских фантазий, а сыновья до полного изнеможения катались на отцовской спине, а то раскрашивали терпеливого папу под собачку, зайчика, Винни Пуха.

Уставших, но не угомонившихся Дмитрий усаживал их на колени и весело читал полюбившиеся им «Уйгурские сказки». Потом серьёзно расспрашивал, кто что запомнил. Мальчишки наперебой улюлюкали. Гомону – на весь дом. Но Дмитрий со вниманием слушал, подбадривал, поддакивал, нежно гладя чёрные, пушистые головки, будто что-то и в правду понимал в их бесконечном лепете.

В те годы семья жила в глухой заимке Куюмбе. Амосов работал мастером в версте от дома на буровой. Та пикой упиралась в небосклон, по ночам пытаясь нанизать на себя игривые, подмигивающие, манящие, но всегда ускользающие от неё звёзды. После рабочей смены в пургу, пятидесятиградусные морозы, когда и тайга-то от стужи кукожилась, смиренно укрываясь плотным белоснежным покрывалом, Дмитрий стоически полуночничал в своей кузнице: кому-то ладил отвалившиеся от саней полозья, кому-то «штопал» кухонную утварь, а Толе с Колей чинил вечно ломающиеся игрушки.

Кормилица буровая давала щедрое пропитание куюмбовским семьям. Здесь зарабатывало на хлеб с маслом всё местное мужское и женское население. Дмитрий же работать жене не разрешал, хватало дел по дому. Шустро растущие мальчишки нуждались в постоянной заботе. Теперь и до родов Людмиле оставался месяц. Надо бы ей слетать в райцентр и показаться врачам, но погоды стояли нелётные: жгучий морозище с северным иглистым ветром. На таком адском холоде даже металл сам по себе крошился, как сталинит при ударе. Вертолетчикам приходилось отсиживаться дома, лишь по нескольку раз в день выбегать на крыльцо, вглядываясь в мглистое небо да вымаливая у него милости.

…В тот день воздушное пространство над тайгой и заимкой заполнила радужно искрящая алмазная изморозь. Низкое солнце, пробивающееся к земле блеклым рваным блином, лениво, безучастно сливалось со стылой безбрежностью. Лишь дымящиеся печные трубы да лабиринты протоптанных в два-три человеческих следа снежных коридоров обозначали в бесконечном белом царстве лютой зимы дома северян, живущих, однако, своей привычной жизнью.

Дмитрий был на буровой, когда у Людмилы внезапно начались схватки. Соседей не дозовёшься, и она, наскоро одев притихших ребят, поспешно вышла на улицу. Кружилась голова, отнималась спина, резала ножом боль в низу живота. «Неужели роды?» Потом уже мало что понимала, но крепко держала в стылых руках ручонки маленьких сынков. Её с детьми догнала чья-то санная повозка, отвезла в медпункт. Повар с буровой передал фельдшерице Марии Ивановне с рук на руки теряющую сознание Людмилу и её замерзших, скулящих у ног безмолвной матери двухлеток, а сам помчался к Амосову.

В переднем углу конторы нефтяников на сколоченной из тесаных досок тумбе стояла единственная на заимке старенькая рация, которая неплохо работала при умеренно низких температурах. Но тут радист, как ни старался, настроить её не смог. Это означало, что на санавиацию из райцентра рассчитывать не приходится. Не раз в таких случаях опытная фельдшерица успешно справлялась сама. Но сегодня всё складывалось против роженицы: отрицательный резус-фактор, кома…

Мальчик родился чудом, измученный, обессиленный сопротивлением сильным рукам чужой тёти, вытянувшим его из тьмы.

Мама Люда уже была не с ним…

Малыш то на мгновение проваливался в тревожный сон, вздрагивал, жалобно всхлипывал, затихал, то снова по-щенячьи взвизгивал, скулил. Словно опротестовывал своё насильственное появление на белый свет без мамы…

Мария Ивановна, вырастившая троих детей, по-матерински крепко привязалась к незаслуженно обездоленному судьбой Андрюшке, ласково называя его «чернышом-амосёнком», «крестничком». Держала более трех месяцев в стационаре, не доверяя никому заботу о нём, всякую свободную минутку склоняясь над кюветкой беспокойного пациента. Постоянно разговаривала с ним, готовила молочные смеси, купала в травяных настоях. Городским лётчикам заказывала разные детские премудрости, которые помогали крохе набираться сил. И расти, расти.

Вскоре Андрюша по-амосовски твёрдо решил смириться с навязанной ему жизнью и остаться в этом неуютном мире, чтобы поближе самому рассмотреть, познать его. Теперь уж почти не плакал, а всё искал угольными, раскосыми глазёнками добрую тётю, ждал нежного прикосновения её тёплых рук, которым был обязан своим рождением. Наверстывал упущенные блага сном. Просыпаясь голодным волчонком, аппетитно опустошал приготовленные ему молочные бутылочки. Малыш заметно крепчал, в часы бодрствования уже весело угукал и охотно дарил первые улыбки Марии Ивановне да папе Диме.

После ухода из жизни любимой жены Людмилы, Дмитрий Амосов часто бывал рядом с крохой Андрюшей, оставляя двухлетних сынков Толю и Колю на попечение рано овдовевшей, бездетной сестры Сони, решившейся на время оставить солнечный Сочи и помочь брату растить малолетних детей. Дмитрий уволился с буровой, чтобы стать малышам и мамой, и папой.

Каждый год с весны до первого снега семейство Амосовых проживало на дальнем зимовье. Сытно кормили их неисчерпаемая тайга да большая рыбная Тунгуска. Потомственный таежный промысловик обеспечивал семью всем необходимым. Подрастающие парнишки охотно помогали ему. Отец приучал сыновей к тайге. Теперь она им мать. Сам же любил Берендеево царство всей душой, преданно, по-хозяйски. Оберегал угодья от браконьеров, бережно заботился обо всех лесных обитателях. С раннего детства приучил мальчишек добрыми делами почитать зелёную кормилицу, строго требовал соблюдать лесные заповеди: понапрасну – не губи, беззащитным – не вреди, на дармовое – не жадничай. Не словами – на деле показывал, как следует жить в таёжном мире. Сыновья в своей уже взрослой жизни, жизни без отца, помнили эти наказы. Хранили в памяти и случай, как отец однажды привёз в дом маленького лосёнка, названного им Валькой. До мельчайших подробностей он запечатлелся в памяти тогда ещё подростка Андрея.

…Отец, ставя на учёт глухариные кладки, сильно испачкался и решил спуститься к распадку, чтобы привести себя в порядок. Подойдя ближе, прислушался. Впереди что-то трещало, ерзало, билось о воду. Рискуя безнадёжно увязнуть в вековых завалах, увидел маленького лосёнка и высвободил его из смертельно опасного плена. Смельчаку, тут же названному им Валькой, не дал и недели от роду. Оголодавший, слабый, тот отчаянно пытался самостоятельно выкарабкаться на сушу. Но скользкий, трухлявый сушняк обламывался под острыми, быстрыми копытцами, крошился и снова тянул упрямца в студёную талую воду. Этот треск, услышанный Амосовым, спас бедолагу. Не произойди их встреча с отцом – ему бы не выжить. Когда отец вынес лосенка из распадка, тот едва стоял на нестойких, дрожащих, непослушных ногах. Скорее всего, был у лосихи вторым теленком, по воле какой-то нелепой случайности отбившимся от матери.

В доме малыш быстро освоился, отогрелся в тёплом предбаннике на старом отцовском полушубке. Напился молока с манкой, отоспался. И сразу назначил себя главным в семье.

Назавтра уже шустро бегал по подворью, брыкался, высоко подпрыгивая, тузил забор. Полюбил тётю Соню, почему-то считая именно её своей матерью. Стоило той спуститься с крыльца, как чуткий Валька оставлял забавы, мчался к «мамке» стрелой, облизывал, тычась симпатичной мордочкой в её живот. А когда она выносила лосёнку пойло – молоко с кусочками размоченного хлеба – чуть не сшибал кормилицу с ног, на лету хватая, засасывая в рот края цветастого фартука. Бесконечные Валькины наскоки от подарка брата ко дню 8 марта вскоре оставили лишь жалкие, жёваные лохмотья. Прислонив ведро к забору, тётя Соня ногами-руками пыталась удерживать ведёрко в стоячем положении. Но Валька всякий раз, прежде чем приступить к очередной кормёжке, старался поддать долгожданному кормильцу копытом и только после такого наскока спешно окунал в аппетитное питье ушастую мордочку. Изредка его голова высовывалась наружу, чтобы хлебнуть воздуха. Лосёнок громко сопел, фыркал, мотал белой мокрой мордой. В такой час в доме откладывались все дела, и семья в полном составе с восторгом наблюдала за любимцем. К концу трапезы Валька от копыт до холки был в молоке и крошках. Пойла хватало и на нас. Лобастый шустрик не по разу благодарно обегал семейный круг, оставляя на каждом печать телячьей нежности и признательности, а заодно изрядно испачкав одежду своих почитателей. За сутки малыш набирал около двух килограммов привеса.

– Осенью, – вспоминал Андрей, – отец навсегда разлучил нас с лосёнком. «Это зверь. Таёжный зверь. Не игрушка вам. Его место там, на лесных тропах». И увёз Вальку на дальнее зимовье за Медвежью гору. Быстроногого, упитанного, с явно обозначившимися, набухающими на лбу бугорками.

…Как-то, три года спустя, повстречались они на узкой каменистой лосиной тропе. Отец узнал его издали. Но Валька остановился первым. Задрав голову, долго смотрел на идущего навстречу человека. Чувственными, влажными, волосатыми ноздрями втягивал глубоко в себя летящий от него ветерок. В раздумье переминался с ноги на ногу, хрипло мычал, прижимаясь упитанным крупом к поросшему лишайником скальному выступу. И замер, словно что-то сопоставлял, припоминал…

Отец остановился в десяти шагах от могучего красавца. Однако зверь! Протянув к нему руки, тихо позвал: «Валька! Валька…» И тут же, вздыбив копытами известняковую пыль, молодой лось ринулся к спасителю. Приблизившись, несколько раз обежал его, потом остановился, приосанился. Мотал головой, словно хвастался сильными, ветвистыми рогами. Добродушно хоркал, сопел, хукал, как в лосёвом детстве, осторожно прижимаясь к родному существу торсом. Потом подошёл вплотную. Стал лизать лопастым, розовым языком старенькую фуфайку, лицо и руки отца. В холке Валька вымахал под два метра и весил около полтонны. Растроганный благодарной памятью, отец дрожащими ладонями гладил доверчивую, тянущуюся к нему Валькину морду. Зверь млел от удовольствия, когда добрый человек ласково трепал за длинные уши, теребил свисающую клином густую, шелковистую бороду, одобрительно хлопал ладошками по высоким, стройным ногам.

Так вот они долго и близко общались, оба довольные и счастливые от неожиданной встречи, хорошо понимая друг друга и разговаривая на языке идущих от сердца звуков и телодвижений. Расходились в разные стороны медленно, неохотно, будто, зная наперед, что никогда уже их тропы не пересекутся…

Дмитрий Амосов погиб много лет спустя в тайге не от клыков и копыт диких зверей, с которыми прожил свой век бок о бок. Его убила шальная браконьерская пуля, бездумная рука злого, ненасытного человека. Нет, не человека – нелюдя.

В ту горестную весну, навечно разлучившую сыновей с отцом, старшие близнецы Анатолий с Николаем уже бороздили моря и океаны капитанами дальнего плавания, «младшенький» – Андрей работал в Эвенкийской нефтеразведке бурильщиком.

Сыновья помнили и любили отца по-прежнему нежно, как в далёкие годы своего взросления.

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> 1
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации