Текст книги "Убить мертвых"

Глава 3

Деревья с северной стороны дома будто нарочно посадили так, чтобы забираться по ним в башню. Ветви одного из них почти упирались в подоконник на втором этаже. Разумеется, никому и в голову не приходило, что хромой способен лазать по деревьям.

Добравшись до окна, Парл Дро обнаружил, что оно закрыто изнутри. Устроившись на суку так, чтобы меньше тревожить покалеченную ногу (которая и в самом деле была не очень приспособлена для лазания), он достал нож с узким и тонким лезвием и просунул в щель между рамами. Через какую-то пару секунд две оконных створки, забранные тусклым стеклом, распахнулись. Комната за ними оказалась пустой и голой, если не считать нескольких чахлых растеньиц, доживающих свой век в потрескавшихся горшках с иссохшей почвой. Не мешкая, Дро забрался в комнату и столь же быстро покинул ее. Возможно, в цветочных горшках росли колдовские травы, но это его не заботило – как, впрочем, уже не заботило и саму ведьму, судя по плачевному состоянию растений.

Из комнаты Дро попал на крутую лестницу. Выше на площадке имелась мощная деревянная дверь с проржавевшей железной оковкой и не менее ржавым большим замком.

Девушка была дома. Дро видел, как вскоре после заката она ходила с лампой от окна к окну, закрывая их. Наконец, тонкая полоска света под окованной дверью потухла. Возможно, это была уловка, но Дро не считал девушку столь хитрой, чтобы оставить свет в верхней комнате, а самой пробираться по погруженному во мрак дому куда-то еще. К тому же она рассчитывает, что он навсегда покинул долину.

Но стоило Дро двинуться вверх по лестнице, как со двора донеслась проникновенная мелодия. Выводили ее, вне всякого сомнения, струны Миаля Лемьяля.

«Надо же!» – усмехнулся Дро, в общем, даже довольный. Оно и к лучшему: трубадурские художества Миаля удержат Сидди Собан на другой половине ее жилья. С другой стороны, было решительно непонятно, что понадобилось менестрелю в покосившемся доме, и не исключено, что непонятно даже ему самому. Провести его было совсем не трудно, и в то же время бродячий музыкант проявил способности и сноровку, которые в нем трудно было заподозрить. Возможно, он и сам о них не подозревал. Но тем не менее не каждый смог бы проследить Парла Дро до его укрытия на склоне холма, и не у каждого найдутся честолюбивые замыслы, связанные с Гисте Мортуа. И не каждый музыкант может так играть...

Мелодия, которую играл Миаль, была простенькой, но не лишенной приятности. Парл Дро прислушивался к ней вполуха, пока поднимался по лестнице и отдирал железо от двери при помощи все того же ножа. Но когда он шагнул в комнату, ему разом стало не до музыки.

Аура посмертных явлений была густой и плотной. Она пропитывала всю комнату, словно застоявшийся горьковатый запах испорченных духов. Этот запах исходил из невидимой точки, которая вытягивала жизненные силы из всего, до чего могла дотянуться. Неудивительно, что Сидди Собан была такой бледной и изможденной. Прошлый опыт Парла Дро говорил, что даже когда неупокоенных удерживает на этом свете любовь, они все равно сосут соки из живых, что приютили их. Они не могут не делать этого, как пламя не может не пожирать полено, брошенное в очаг. Просто иначе не бывает. Просто кто-то должен это прекратить.

Порой Парлу Дро щедро платили, чтобы посмотреть, как он делает свою работу. А порой он был вынужден забираться в дома тайком, словно вор – как сейчас. И когда, совершив то, что должен, он уходил, в спину ему летели камни.

На материальном уровне комната тоже производила гнетущее впечатление.

Это была спальня, по крайней мере, в прежние времена: тут стояла узкая девичья кровать под изъеденным молью балдахином. В большом резном сундуке, без сомнения, бережно хранилась одежда Силни Собан, переложенная мешочками с травами. На сундуке стояло старинное зеркало из полированного серебра, рядом лежало несколько старых книг. На внутренней стороне двери, которую прикрыл за собой Парл Дро, висела связка крошечных амулетов на общей нитке. Среди них, похоже, были и молочные зубы кого-то из сестер. В продавленном кресле сидела кукла в платье, вылинявшем до белизны, с длинными вьющимися волосами из распущенного льна. Гобелен на стене, коврик на полу, стол. На столе – кувшин, тазик, несколько маленьких гребешков, украшенных фальшивым перламутром, и открытая шкатулка из слоновой кости с изящными бусами и браслетами.

Комната навевала тоску и отчаяние. Благодатная почва для того, чтобы призрак стал заявлять права на земное существование.

В самом темном углу, на голом полу, что-то стояло. Узкий, два фута в высоту, каменный сосуд...

Не успел Дро осознать, что хранится в этом сосуде, как ощутил, что призрачная девушка просачивается в комнату. Когда он только вошел, ее тут не было. Силни Собан умерла не так давно, минувшей весной, и возможно, ей пока еще требовалось человеческое присутствие, чтобы пробудиться. Но могло быть и так, заподозрил Дро, что Сидди предупредила сестру, и та спряталась. Даже сейчас Силни проявлялась неохотно, ибо ощущала их несовместимость. Она хотела, чтобы с ней говорили, чтобы ее любили или даже боялись. Это питало ее. Дро не собирался предлагать ей ни того, ни другого, ни третьего. Однако он напряг свою внутреннюю силу, сосредоточившись на урне с прахом. Он вытаскивал Силни Собан в комнату, хотела она этого или нет.

Холодок, пробежавший по спине, и напрягшиеся корни волос сказали Дро о ее появлении раньше, чем глаза. Но не прошло и полуминуты, как он уже смог увидеть ее вполне отчетливо.

Она была тонкой, светловолосой – и полупрозрачной. Нет, набравшиеся сил неупокоенные вовсе не таковы. Она явилась, как это обычно бывает, в одеянии, в котором встретила смерть – в тонкой и длинной ночной рубашке, о которой упоминали селяне, но почему-то без венка в волосах. Вдруг, неожиданно и жалостливо, как свойственно призракам, она коснулась его – и отдернула руку, обхватив себя за плечи. Это было смущение молоденькой девушки, которая никогда не делила ложе с мужчиной и вдруг оказалась наедине с одним из них в своей спальне. Она не притворялась, Дро был вполне уверен в этом. Он мягко обратился к ней:

– Не надо бояться, Силни. Ты знаешь, кто я?

– Сидди рассказывала мне о хромом, одетом в черное, – ее голос мало отличался от шуршания бумаги или шороха палых листьев.

– Что она говорила?

– Что ты убьешь меня.

– Силни, – тихонько сказал он, – ну как я могу убить тебя? Ведь ты уже мертва.

– Нет! – выкрикнула она своим шелестящим голосом, который от страха сделался громче. – Нет! Нет... – она окинула Дро злобным взглядом. – Сидди разбудила меня. Я спала, а она меня разбудила.

– Ей не следовало тревожить тебя. Ты проснулась бы сама, когда бы настал твой срок, и отправилась бы туда, куда лежит твой путь.

– Нет. Я останусь здесь. Мне нужна моя сестра. Мне нужна Сидди.

Дро не хотел быть грубым с ней. Иногда уход за грань удавалось сделать легким и мирным, и тени покидали мир, полные блаженного покоя и благодарности. Но призрак Силни, несомненно, будет плакать и умолять его. Дро не любил причинять боль, но продлевать ее страдания было еще более немилосердно.

Он шагнул к урне с прахом – и тут призрачная девушка завизжала.

Ее визг достиг невыносимой высоты и силы, заполнил собой всю комнату, заткнул ему уши, казалось, что сами камни вибрируют от него. Дро знал, что Сидди Собан услышала крик сестры.

Отчаянно хромая, Дро почти подбежал к урне. По пути он прошел вплотную к призраку, даже немного сквозь него. В этот миг на него накатила пронзительная слабость, но он не придал ей значения. Опустившись на колени перед урной, Дро отвинтил крышку и отбросил прочь. Силни тут же накинулась на него, налетела белым штормом, бледной бабочкой, неистово бьющей его хрупкими молочно-белыми крылышками. Первозданный ужас сдавил его сердце и прокатился мурашками по коже. Ноздри заполнил могильный запах, перед глазами извивались светящиеся черви. Он хотел – нет, просто не мог иначе, был вынужден – ударить в ответ это иллюзорное создание, отшвырнуть его от себя и с диким воплем броситься наутек... давно знакомые ощущения, с которыми он привык справляться.

За шумом Дро едва расслышал, как где-то внизу хлопнула дверь в башню.

Прах был связующим звеном, удерживающим Силни в мире живых. Связующее звено всегда надлежит разрушить или, по крайней мере, перевести в некое иное состояние. Способ же, которым должно сделать это, свой для каждого случая. Кость нужно раздробить, чтобы воздух разделил ее частички, шарф или перчатку – сжечь, чтобы пламя охватило вещь. Изменение – вот ключ.

Прах покоился на самом дне каменной урны. Дро видел его, несмотря на бледный шторм, бушевавший вокруг. Он снял с пояса фляжку с белым бренди и вытащил пробку. К счастью, на то, чтобы упоить Миаля Лемьяля, ушло не так уж много, и во фляжке осталось еще достаточно жидкости для того, что задумал Дро.

Он совершил возлияние недрогнувшей рукой, полностью смочив дно урны. Поднялся тонкий дымок, словно во фляжке была кислота, а не спиртное...

...и неожиданно исчез кошмар, бушующий вокруг него. Словно тишина пала после оглушительного грохота. Дро медленно поднялся на ноги, оглянулся и увидел лицо Силни, смотрящее на него огромными, полными отчаяния глазами. Но это была лишь кукла на кресле. Силни ушла.

Она не кричала больше. Возможно, у нее просто не осталось сил. А возможно, ступив за грань, она увидела, что путь ее полон неизведанного и чуждого, но вовсе не страшен, и бояться незачем.

На какой-то миг Парл Дро ощутил слабость, какая бывает в преддверии лихорадки. В такие минуты, чувствуя себя истощенным, словно потерял много крови, он был склонен верить тому, что говорили в народе: каждый раз, когда убийца призраков возвращает одного из них смерти, он становится на день ближе к своему последнему часу.

Он оперся плечом о стену и посмотрел на дверь, ожидая, когда она распахнется. Ждать почти не пришлось.

Сестры были очень похожи, но в Силни было нечто особенное, ускользающее, чего была лишена Сидди. А может быть, эфемерность Сидди просто была более постижима?

Она окинула спальню взглядом, полным слепящего бешенства. Ей не надо было спрашивать, откуда он взялся и что здесь делает – разумеется, она это знала. Она также почувствовала, что промозглый запах призрака, прежде наполнявший комнату, исчез без следа.

– Мне жаль, – сказал Дро.

Он солгал. Это была просто любезность, одна лишь неимоверная усталость заставила его сказать так. Но было не время для любезностей.

Ее ответ был резким и предсказуемым. Она бросилась прямо на Дро, норовя вцепиться ногтями в лицо или в горло, как кошка. Перехватить и удержать ее ничего не стоило, но на стороне Сидди была ярость и сила одержимой. Щеку Дро перечеркнули две царапины от ногтей, прежде чем он схватил девушку за руки. Наверное, ему повезло – она была слишком наивна, благовоспитанна или брезглива, чтобы применить обычный удар, которому ее с радостью научила бы любая уличная девка.

Она рвалась и рвалась из его рук с упорством почти механическим, пока ее яростная злость не исчерпала себя. Тогда она разрыдалась, и Дро снова пришлось держать ее, пока она плачет. Такое бывало – не каждый раз, но время от времени. Он уже давно оставил попытки разобраться, что чувствует сам в такие минуты. Много лет назад он отмечал в себе жалость, вину, сочувствие, иногда удовлетворение от содеянного, а иногда даже влечение. Но все эти запоздалые переживания не имели ни малейшего смысла. Он просто ждал, когда они пройдут сами, как сами высохнут слезы девушки, ждал рассеянно и совершенно отстраненно. Это был своего рода обязательный ритуал.

И когда, выплакавшись, Сидди отстранилась так свирепо, словно хотела вновь наброситься на него, это была тоже часть ритуала.

Девушка взяла с кресла куклу, опустилась в него и усадила ее к себе на колени.

– Итак, ты сделал то, зачем пришел, – после слез ее голос звучал глуховато, но вполне ровно. – Надеюсь, ты не ожидаешь платы за это.

– Нет.

Ни с того ни с сего Сидди столкнула куклу с колен и уставилась в пол.

– Великий человек, – проговорила она. – Такой искушенный и знающий. Такой умный...

Парл Дро, хромая, двинулся в двери. Сидди бросила ему в спину:

– Чтоб тебе встретился кто-нибудь, кто...

– Не пачкай язык грязными словами, смысла которых все равно не знаешь, – перебил он. – Это ничего не изменит. Ни для тебя, ни для меня.

Она подождала, пока он дойдет до дверей, и тогда негромко окликнула его:

– Ты когда-нибудь задумывался, сколько людей ненавидят тебя? Сколько людей желают тебе болеть, страдать, и впадать в отчаяние?

Разве ты не чувствуешь проклятий у себя за спиной, не чувствуешь, как они пожирают тебя заживо, Парл Дро?

Он стал спускаться по лестнице. Ему было слегка любопытно, окликнет ли она его снова. Похоже было, что да.

Однако Сидди выжидала, пока он не спустился во двор. У мертвого фигового дерева Дро ненадолго замер. Как и прошлой ночью, свет звезд отражался в колодце, и точно так же вокруг воды пульсировала неуловимая потусторонняя аура. И эту ауру усиливал голос девушки, доносящийся из башни. Слова падали вокруг него, как гнилые плоды. Ее запас грязных ругательств оказался больше, чем можно было ожидать. Она говорила, пока он не дошел до ворот, но хотя голос ее звучал негромко, Дро слышал каждое слово.

Миаль Лемьяль, должно быть, давно удрал, теряя башмаки, либо исключительно умело спрятался, потому что ни во дворе, ни за воротами его не было видно.

Дро вернулся на дорогу и двинулся на восток.

Деревня в полумиле от покосившегося дома показалась ему незнакомой и словно съежившейся. На этот раз она обратилась к Дро глухим и негостеприимным фасадом, поскольку этой ночью он не собирался здесь останавливаться.

* * *

Миаль Лемьяль и вправду покинул место событий в своей непредсказуемой манере. Его чувство запредельного было не хуже, чем у любого охотника за призраками, хотя менестрель не смог бы описать свои ощущения сколько-нибудь внятно, и решительно не стремился вступать в противоборство с неупокоенными.

Однако приключения такого рода не утратили для него некой болезненной притягательности даже после всего случившегося. Он вообще часто бросался сломя голову в ту сторону, которая больше всего пугала. Менестрель ненавидел эту свою привычку, но никак не мог от нее избавиться.

Вот и Парл Дро обладал в его глазах этой пугающей притягательностью. Вдобавок Миаль вбил себе в голову, что Убийца Призраков – ключ к его блестящему плану попасть в Гисте Мортуа, легендарное владение неупокоенных.

Так что, когда нервное напряжение ночи прорвалось ужасающим криком, Миаль после некоторого оцепенения бросился бежать, но не убежал далеко. Трясясь, как кроличий хвост, он взбежал на ближайший холм и упал в густую траву – задыхающийся, напуганный. Минут десять спустя, когда менестрель наконец отважился поднять голову, он с великим удивлением обнаружил, что островерхая крыша башни по-прежнему на своем месте.

Тогда он набрался мужества, сел и стал наблюдать за развитием событий. Однако бдение его продолжалось недолго. Волнения ночи и бренди Парла Дро в сочетании со скоростным забегом по крутому склону сделали свое дело. Примерно за минуту до того, как Дро вышел из ворот покосившегося дома, Миаль повалился в траву, уронил голову на руки и заснул беспробудным сном.

Вскоре после полуночи, когда месяц уже вошел в свои права и висел на небе осколком блюдца, Миаль проснулся, понял, что опять дал маху, проклял свое невезение и снова провалился в сон. Ему тоже было не привыкать ночевать на голой земле, но во сне ему явилась сперва мать, которой Миаль никогда не знал, а потом отец и сыромятный ремень, который музыкант знал куда лучше, чем хотелось бы. Всю ночь менестрель ворочался, бормотал и постанывал сквозь сон.

Перед самым рассветом Миаль немного скатился по склону и наткнулся на ствол молодой ели. Сквозь ветви и переплетение трав он увидел неровную гряду сизых туч, которая громоздилась на восточном краю неба и делала свет занимающейся зари бледным и таинственным.

Над землей стояла тишина, лишь легкий ветерок и птичьи трели нарушали ее. А потом внизу, где стоял покосившийся дом, хлопнула тяжелая дверь – словно ударили в огромный барабан. Миаль высунулся из-под ели.

Сидди Собан, белая, как фарфоровая куколка, вышла из-под сени деревьев, растущих вокруг дома, и направилась в ту сторону, где лежал менестрель. На миг Миаль решил, что она станет карабкаться по склону, но девушка пошла прочь от дома, от дороги и от холма, где он ночевал – к отрогам предгорий, на север.

Сердце Миаля забилось тяжело и гулко. Он вскочил, кое-как пригладил волосы длинными пальцами и забросил за плечо свой музыкальный инструмент на расшитой перевязи. Терзаемый смутными, но дурными предчувствиями, он кинулся в обход холма, вертя головой, пока снова не увидел бледную фигурку девушки Держась на расстоянии, он пошел следом. Кажется он уже знал, почему должен идти за ней, и глаза его заранее были полны слезами.

Всю ночь она просидела в кресле Силни погрузившись в раздумья о Парле Дро, Убийце Призраков, и о том, как яростно она ненавидит его.

Порой у нее мелькали мысли и о Силни и даже о себе самой. Иногда она вспоминала об их отце, о том, как он распродавал вещи, выдавая их за диковины. Наверное, это было неизбежно. Но Сидди ни разу не отвлеклась на эти мысли дольше, чем на пару ударов сердца.

Сперва она желала смерти Парлу Дро, и в ее воображении возникал то один, то другой вариант его страшной гибели. Она представляла, как его зарежут, или задушат, или закопают заживо или повесят, а может быть, дикий зверь – волк медведь или лесная кошка порвет его в клочья. И каждый раз она сама была там, своими глазами видела его смерть, повелевала его мучителями и направляла их. Потом смерть Дро стала более медленной и утонченной, и самой Сидди при этом уже не было. Еще позже она вообще оставила мысли о его смерти и теперь думала о нем самом. Убийца Призраков оказался намного моложе, чем она ожидала, наслушавшись россказней селян. Сидди пыталась представить себе его юность, его детство, даже обстоятельства его рождения. Она думала и о том, как он встретит старость – в немощи и нищете или же в богатстве, одиночестве и радости. В этих фантазиях она уже оставалась почти непричастной к нему. Наконец на исходе ночи он стал для нее живым существом, никак с нею не связанным. Ее ненависть больше не была направлена против Парла Дро. Теперь он сам был воплощением ее ненависти, словно черное дерево, одиноко стоящее на грани абсолютного небытия. Больше она ничего не могла придумать.

Когда птицы запели свои приветствия светлеющему небу, Сидди встала. Сперва она сама не очень понимала, куда и зачем собралась. Потом с замиранием сердца вспомнила, как все сложилось. Теперь ей больше не было нужно о чем-то задумываться, осталось только действовать.

Тяжелая туча висела низко над восточным горизонтом, словно еще один холм в череде своих земных собратьев. Гора на западе сверкала в преддверии утра, холодная и рельефная.

Сидди шла на север по склонам и гребням холмов. Темнота отступала поспешно, словно стаи птиц поднимались с насиженных мест. Все это было так хорошо знакомо: наступление и угасание дня и ночи, гора, места вокруг. Но теперь это казалось наваждением, воспоминаниями какой-то другой девушки, которая долго жила здесь.

Вскоре с высокой кручи она увидела блеск речной воды.

Желтые асфодели весны уже отцвели. Сидди в замешательстве огляделась в поисках других знакомых цветов, но вокруг росли лишь полевые ромашки. Да и река уже, не была кристально чистой, как по весне – она несла бурую глину с размытых берегов. И течение было не таким быстрым, как тогда, когда реку питали весенние талые воды.

Сидди сняла туфли, будто собиралась перейти речку вброд, и аккуратно, рядышком, поставила на берегу.

Вода еще хранила ночной холод, и у девушки перехватило дыхание, когда она ступила в реку. На мгновение ей показалось, что она не сможет довершить начатое. Сидди застыла на месте, дрожа, едва сопротивляясь ледяному течению, и с отчаянием оглядывалась по сторонам. Почти тут же на высоком берегу, шагах в восьмидесяти от нее, показался человек. Это был тот, кто пел под ее окном минувшей ночью, должно быть, отвлекая ее по приказу Парла Дро. Сам злой рок послал его!

Они встретились взглядами. Неожиданно менестрель замахал руками, зеленой и красной, и что-то закричал. Затем он кинулся к ней вниз по склону, и диковинный инструмент бил его по спине.

Нельзя, чтобы он успел!

Сидди плашмя упала на спину, прямо в поток. Ледяные струи захлестнули ее лицо, залили глаза и ноздри. «Вода – не слишком жесткое ложе», – пронеслось у нее в голове. Течение тут же подхватило ее и повлекло дальше. Она еще не успела как следует наглотаться воды и просто лежала лицом вверх, позволяя реке нести себя.

Косы расплелись. Надо было переплести заранее. Жаль, не подумала...

В первый миг Сидди задержала дыхание, но теперь снова вдохнула, разрешая: воде хлынуть в горло. Она так замерзла, что больше ничего не чувствовала. Откуда-то издали до нее доносилось, как шлепает по воде тот человек, но течение уже унесло ее довольно далеко.

Все казалось таким далеким, почти безмятежным. Все, кроме одного. Она понимала, что должна уйти не просто так.

Последним, что мелькнуло перед внутренним взором Сидди, прежде чем мир людей навсегда померк для нее, были черные глаза Парла Дро. Казалось, этот взгляд вытягивает ее душу из умирающей, задыхающейся плоти. Ее сознание, сузившись до толщины нити, скользнуло сквозь его зрачки, как сквозь ушки иголок. Ее ненависть была так прекрасна, что на миг ее захлестнуло острое наслаждение. Потом она стала перышком, плывущим по течению в полной тьме. А потом ее вообще не стало.

Выше по течению Миаль Лемьяль бродил по колено в ледяном потоке, шаря руками под мутной водой на отмелях. Когда он нашел Сидди, то едва не сошел с ума.

Он вытащил ее на берег. Лицо девушки было раздуто, глаза вытаращены, словно ее душили удавкой. К горлу менестреля подкатила тошнота, но он перевернул утопленницу и попытался вытряхнуть воду из ее легких.

В конце концов Миаль прекратил свои попытки. Он оставил Сидди лежать лицом вниз, укрытую мокрой вуалью светлых волос. Ее маленькие ножки, очень чистые и нежно-розовые, порозовели еще сильнее, когда по небу разлился рассвет.

Миаль сидел на берегу, в нескольких метрах от мертвой девушки, грыз: ногти и лишь иногда украдкой косился в ее сторону. Наконец он вскинул свой инструмент на плечо.

Менестрель сочинил песню для Сидди Собан, правда, он не мог бы сказать, насколько удачной она получилась. Но инструмент отсырел, пока его владелец бродил по отмелям, некоторые струны стали фальшивить. Окажись рядом его отец, не миновать бы Миалю порки.

Допев, он крепко обнял инструмент и стал смотреть, как течет река.

Через час или около того холод от промокших башмаков и рубашки пробрал его до костей. Миаль чихнул, протер глаза и встал. И обнаружил, что стоит на одной из туфелек Сидди.

Он медленно побрел прочь от реки.

Где-то далеко, словно фаготы, мычали коровы. Запахи земли и цветов жестоко щекотали ему ноздри и горло. Миаль чихал, ругательски ругал себя и весь белый свет, и снова брел туда, где, петляя, убегала на восток лента дороги.