Текст книги "Арабская дочь"

– Да. Мама благодаря этому получила самое лучшее на то время образование.

– Где? В Гане? Это невозможно! – хором говорят ливийки.

– Это верно! Как я вижу, вы знаете, что в черной Африке даже сейчас школьное образование на хорошем уровне – большая редкость. Вот поэтому я хожу в самую дорогую американскую школу. Уровень в государственных школах безнадежно низок. Так утверждает мой папа, а уж он знает, что говорит, ведь он работает в правительстве. Школы миссии, такие, в которые ходили мои родители, дают преимущественно только знание языка, а платить там нужно немало. На образование моей мамы из своего потайного кармашка выкладывала деньги колдунья-бабушка. Мой папа из бедной семьи, он должен был сам заработать на науку. Работал в миссии, в которой же и учился, а вечерами и ночами – в местной пивоварне. Может, поэтому не пьет вообще.

Все взрываются смехом.

– Если речь идет о высшем образовании, университеты у нас – это черное отчаяние. Кадры – это дно, торгуют собственными или чужими работами, каждый экзамен можно купить, а зарплату не один раз получают натурой. Может, поэтому у нас так мало профессоров: большинство умерло от СПИДа.

– Девочка, что ты выдумываешь?! – Бабушку, похоже, возмущает то, что эта малявка уверенно рассуждает о реалиях взрослой жизни. – Откуда ты все это знаешь?

– От старших, – отвечает Жоржетта и оглушиельно смеется. – У меня есть уши, чтобы слышать. И у меня прекрасная, генетически заложенная память. Знаете, оттого что у нас не было письменности, все пересказывалось из поколения в поколение. Поэтому мы так быстро обучаемся иностранным языкам.

– Ох, Жоржетта, – вздыхает бабушка. – Ты такая старая малышка. Я тебя слушаю как пятидесятилетнюю.

– Так где учились твои родители? – допытывается Самира.

– Мама – в Сорбонне, а папа – в Оксфорде. Докторскую писали в Йельском университете, ну, все высшие школы были уже оплачены из европейско-американской ставки.

– Ого! – вскрикивают женщины, а Марыся, заскучавшая от взрослых разговоров, опускается на подушки и наблюдает за последними проблесками солнца в листьях садовых пальм.

– Такая состоятельная семейка, а говоришь, что никуда не едете на летние каникулы. Наверняка проводите их обычно на французской Ривьере, в Испании или Майями, – продолжает допытываться Малика.

– Так было каждый год, и папа уговаривал маму, чтобы и сейчас мы поехали вместе. Но она не хочет. Родители выезжают на Лазурное побережье, а меня посылают на две или три недели к бабушке в Нсякр. Туда, к черту на кулички! – Девочка смеется. – Черт возьми! Моя мама, наверное, меня не любит. А как твоя, Мириам? Любила тебя? – спрашивает подруга.

– Не знаю, не помню, – глухим голосом отвечает выздоравливающая девочка.

– Что ты мелешь, Марыся?! – возмущается бабушка. – Мама тебя любила!

– Разве ты не слышишь, что все называют меня Мириам? Меня так зовут! – У внучки на глазах выступают слезы.

– Зачем ты нервируешь ребенка?! – Малика с посеревшим лицом становится на сторону племянницы. – Не видишь, какая она еще слабая?

Воцаряется непривычная тишина, и Жоржетта окидывает всех вокруг большими черными глазами.

– Так что ты будешь там делать? – спрашивает Самира, желая разрядить ситуацию.

– Бабушка, несмотря на то что кажется такой современной и впихнула мать в науку, на самом деле сторонница старого времени и старых обычаев, – недовольно говорит девочка. – Я должна буду пройти какую-то церемонию, так как в этом году уже стала зрелой женщиной.

– А в чем заключается обряд? – обеспокоенно спрашивает Малика, уже наслушавшись всякого о древних обычаях инициации девушек на африканском континенте.

– Точно не знаю. Кажется, нужно идти на гору Кробо и там проходить испытание на невинность. Мама твердит, что каждая порядочная африканская девушка должна через это пройти и что этого не избежать. Ссорятся из-за этого с папой каждый вечер. Может, еще все изменится и я поеду на море…

– Отпирайся от этого, Жоржетта. Советую тебе. – Бабушка, которая читала о жестоких процедурах, поддерживающихся также в арабских странах, огорчается за подругу внучки и понимающе смотрит на Малику.

– Так они хотят выехать за границу, а ты в это время отправишься в деревню? – включается в разговор Хадиджа.

– Угу. – Маленькая худенькая негритянка кивает и поджимает губы.

– Дай нам на всякий случай точный адрес бабушки, ее имя и фамилию и название того культового места. Может, там есть телефон? – Малика все скрупулезно записывает.

– Будем к тебе звонить каждый день, – обещает Марыся. – Не успеешь оглянуться, как снова будем здесь вместе сидеть.

– Если что, звони, девочка, без стеснения. А если тебе совсем уж плохо будет, то мы приедем к тебе. Оставь мне и номер телефона твоего отца. – Малика чувствует, что тут что-то кроется, и ей жаль, что она ничего не может поделать.

– А вы можете позвонить ему и сказать, что я не хочу туда ехать? – в глазах Жоржеты загорается искра надежды.

После этого вечера время начинает бежать как сумасшедшее. Девочки получают школьные табеля и проводят каникулы в развлечениях и визитах. Все забыли о запланированной инициации Жоржетты, а сама девочка надеется, что проблема умерла сама собой. Однако за день до отъезда за границу родители сажают девочку в большой джип вместе с нянькой, водителем и охранником и отправляют в самое сердце Ганы.

– Мириам! Я все-таки еду! – кричит в телефонную трубку Жоржетта. – Папа под таким влиянием мамы, что ничего невозможно изменить. Она тоже ведьма!

Марыся старается дозвониться к подруге на следующий день и всю следующую неделю, однако мобильный не отвечает. Она все больше волнуется. Однажды она долго ждет Малику, которая, как только племяннице стало лучше, снова начинает возвращаться домой посреди ночи.

– Тетя… – шепчет Марыся и тащит ее в полумраке зала за рукав блузки.

– Почему ты еще не спишь?! – кричит пойманная на горячем Малика. – Хочешь снова заболеть?!

– Жоржетта не берет трубку. Что-то не так.

– Наверняка вне зоны досягаемости. – Малика чуть наклоняется, и девочка чувствует исходящий от нее запах алкоголя.

– Так позвони на обычный, ты же не выбросила номер? – Марыся отодвигается и смотрит на тетку с вызовом.

– Окей, завтра позвоню, обещаю.

– Ничего не получается, – говорит Малика, которая намеренно вернулась раньше с работы и сразу направилась в комнату племянницы. – Со стационарного телефона тоже никто не берет трубку.

– Когда я сегодня звонила, то вроде бы ответила, я услышала тихий плач, а потом связь отключилась.

Марыся от волнения нервно грызет ногти.

– Тетя, а что это за испытание?

– Я опасаюсь наихудшего, детка, – отвечает Малика, – и если сегодня ничего не узнаю, мы завтра поедем к ней. Коллега из консульства – помнишь Квафи? – поедет с нами. Его жена тоже проходила через это, и он противник таких процедур.

– Почему мою подругу обижают? Причем собственная мама, собственная семья! – Марыся в недоумении. – Что с ней там делают?

– Вырезают часть женских органов, там, внизу, в раковинке… – Тетка не знает, как осторожнее объяснить это племяннице.

– Но зачем?

– Такие глупые старые обычаи.

– Афуа Нся? – Малика слышит шум в трубке.

– Да, кто это говорит? – раздается неприятный женский голос.

– Я подруга семьи, сотрудница вашего зятя, – врет, даже не краснея, Малика. – Он просил, чтобы я узнала, как здоровье Жоржетты.

– Все в порядке, – медленно и как-то неуверенно отвечает старуха.

– Я хотела бы с ней поговорить, – настаивает Малика.

– Нет такой возможности, – говорит старуха и с этими словами кладет трубку.

Марыся, Квафи, Малика, водитель и наемный охранник чуть свет отправляются в направлении провинции Ашанти. Им предстоит дальний путь, самое меньшее двести километров по плохим дорогам. Правда, Малике удалось одолжить посольский джип, и это обеспечит им минимальный комфорт. Сразу после полудня они въезжают в деревню, которая выглядит достаточно ухоженной: видно, что в нее вложены хорошие деньги. Приезжие сначала задерживаются у какого-то бара и спрашивают, где живет знахарка. Люди делают вид, будто не знают, о ком идет речь, и не хотят с ними разговаривать. Малика направляется в полицейский участок и там расспрашивает первого попавшегося на глаза служащего.

– Я не знаю, – отвечает мужчина на ломаном английском. – Эта женщина по горам ходит, травы собирает, ездит к пациентам.

– А где вершина Кробо? – спрашивает ливийка, выказывая тем самым, что речь идет о знакомом ей предмете.

– Там, а может, не там, кто бы это знал? – Полицейский прекрасно ориентируется во всем, что касается дел старой колдуньи, но просто покрывает ее.

– Что ж, придется позвать полицию из города, и тогда вы все получите по полной! – взрывается Малика.

Ганец только цокает языком и гордо смотрит на женщину в европейской одежде. Думает, что такая красотка немного понервничает и поедет себе, как бывало всегда.

– Эта вредная баба, Афуа, построила здесь центр здоровья. Может, тут работают какие-нибудь врачи, еще не подкупленные ею? – Ливийке приходит в голову прекрасная мысль.

В маленьком чистеньком домике, у которого расположилась христианская миссия, они встречают симпатичного миссионера среднего возраста.

– Извините, можно к вам обратиться?

Малика рассказывает ему о случае с Жоржеттой и делится своими опасениями.

– Я стерву уже давно хочу поймать на такой позорной процедуре! – Миссионер взрывается, как обычный человек. – Она на этом столько имеет! Сторонниками обрезания являются не только представители низших классов! Можете себе это представить?!

– Да, представляю, ведь там сейчас девочка из семьи правящей элиты. Родители учились за границей, папочка работает в правительстве, а мамочка – известный юрист, по защите прав детей и женщин, – в бешенстве цедит сквозь зубы Малика. – Утоплю в стакане воды, поверьте мне!

– О, если б только ее найти, – соглашается обескураженный миссионер. – Эта колдунья скорее убьет девочку, чем позволит вмешаться в свою деятельность.

– Но Жоржета, которую мы ищем, – ее внучка!

Марыся остается в миссии, где вокруг нее суетятся сестры-монахини, которые давно не видели белолицых и светловолосых девочек. Они восхищаются и засыпают ее подарками. А в это время приезжие и вместе с ними трое миссионеров и молодой доктор-поляк из местного госпиталя, уезжают в сторону буша. У них при себе оружие и мачете. Выглядит это так, как будто они собрались на войну. После четырех часов поисков, когда начало смеркаться и все уже готовы были смириться с неудачей, они находят маленький глиняный домик с крышей из пальмовых листьев. Оттуда доносятся одинокие стоны и ужасная вонь разложения. Малика бежит к нему, но мужчины хватают ее за руку, не позволяя войти внутрь. Они зажигают фонарики, снимают предохранители с оружия и осторожно отодвигают грязное дырявое одеяло, которым завешен вход. Их глазам предстает страшная картина: на глиняном полу лежат восемь худеньких девочек от семи до двенадцати лет, каждая со связанными ножками и окровавленной промежностью.

– Wallahi! – Малика отбегает в сторону, и ее выворачивает.

Три жертвы церемониального обрезания уже мертвы, остальные в тяжелом или очень тяжелом состоянии.

– Она сделала им инфибуляцию, – шепчет доктор, раздвигая ноги одной из девочек. – Садистка и убийца!

– Что это? – спрашивает Малика, не вникавшая в эту тему с привычной для нее дотошностью.

– Это наиболее сложный и отвратительный обычай обрезания, называемый фараонским. Вырезается буквально все, что отвечает за удовольствие, а потом две стороны сшиваются, чтобы осталось небольшое выходное отверстие для мочи и менструальной крови, часто маленькое, как головка зажигалки. Делая все это в антисанитарных условиях, она обрекает половину девочек на смерть. Забираем отсюда этих бедняжек. Когда совсем стемнеет, на нас могут напасть приверженцы таких церемоний или дикие звери.

Жоржетта, у которой уже началось заражение, найдена в бессознательном состоянии и мечется в жару. После очередной дезинфекции гнойной раны девочке снова накладывают швы: теперь уже нет другого выхода. Малика, ассистирующая при вынужденной процедуре, видит, как страшно искалечены половые органы этой будущей женщины и матери. Она уже не удивляется большим международным медицинским акциям противников обрезания и понимает жалобы самих пострадавших. Для этой девочки все, что будет связано с сексом, обернется только болью и адом.

– Ваша дочь умирает в госпитале в Нсякре, – говорит Малика, наконец дозвонившись к отцу Жоржетты.

– Как это? Кто вы, откуда у вас номер моего домашнего телефона?! Вы шантажируете меня! – Напуганный мужчина повышает голос.

– Ты, образованный дегенерат! Ублюдок! – Женщина уже не владеет собой. – У меня племянница такого же возраста, как твоя дочь, и я в жизни не позволила бы ее так изуродовать!

Отец и мать пострадавшей прилетают правительственным вертолетом, который приземляется в центре деревни, и для жителей это становится настоящей сенсацией.

– Мы забираем дочку в город, – говорит стройный чернокожий мужчина с безупречным оксфордским произношением. Он убирает всех с дороги, относясь к окружающим его врачам, миссионерам и Малике с Марысей как к надоедливым выскочкам.

– Вы сделаете это, только если доктор разрешит! – Ливийка упрямо вздергивает подбородок и перегораживает ему дорогу.

– Отойди! – Мать Жоржетты, статная ганка с гордо поднятой головой, машет перед лицом Малики руками с разрисованными ногтями, как будто отгоняет назойливую муху.

– Я сейчас эти твои ногти в дерьмо всажу! – кричит невысокая арабка и подскакивает к расфуфыренной африканке.

– Позвольте. – Мужчина из консульского отдела ливийского посольства осторожно отодвигает коллегу и становится перед матерью, предъявляя свое удостоверение: он – глава ганского отдела Организации прав человека, Квафи, внук Кваме Нкрумаха[27]27
  Кваме Нкрумаха (1909–1972) – премьер, первый президент и глава правительства независимой Ганы, деятель панафриканского движения; умер в изгнании.


[Закрыть].

Это производит эффект взорвавшейся бомбы. Родители искалеченной девочки буквально на глазах съеживаются, делаясь маленькими и незаметными.

Старый колдун Вуду из племени ашантов

Прошло два месяца с момента страшных событий в провинции. Марыся, каждый день отправляясь в школу, надеется увидеть любимую подругу. Наконец та звонит.

– Жоржетта, как приятно тебя слышать! Как хорошо, что ты отозвалась! Я так по тебе скучала! – радостно кричит в трубку Марыся. – Почему ты не брала трубку?

– Послушай, хватит уже звонить! – говорит африканка ледяным тоном, после чего Марыся, выпучив глаза, нервно сглатывает слюну. – Вы разрушили мое счастливое детство, карьеру моих родителей. Так чего ты еще хочешь? Отвали от меня, паршивая арабка!

– Но…

– Не перебивай меня, сейчас я говорю! Родители развелись, у мамы отобрали лицензию юриста, ей грозит тюремное заключение на пять лет за какое-то там соучастие. Отец потерял авторитет, и его работа в Министерстве висит на волоске. Бабушке, слава богу, ничего не сделали, так как нет ни доказательств, ни свидетелей. Мы вынуждены были выехать из нашей прекрасной виллы, так как ежедневно какие-нибудь воинствующие борцы за права человека бросали в окна яйцами и помидорами. Сейчас я вылетаю в Англию, буду там учиться и надеюсь, что никогда больше тебя не увижу. Ну что, ты довольна? Можешь радоваться вместе с твоей глупой теткой, которая любит во все вмешиваться и совать свой нос туда, куда не надо.

– Жоржетта, мы же спасли тебе жизнь, – шепчет Марыся, у которой от шока перехватило дыхание. – Пять девочек умерли, а ты осталась искалеченной на всю жизнь.

– Лучше бы я сдохла, как тот вонючий шакал, чем переживала сейчас такой позор моей семьи. На устах всех людей, в прессе… Еще вас показывают на наше несчастье!

– Что ты говоришь?! Ты должна быть благодарна, а не проклинать нас.

– Сейчас я – настоящая африканка, а ты грязная арабка! Ты никогда не сможешь меня понять.

Марыся маленькими ручками стискивает свой розовый мобильник и, потрясенная, умолкает. В таком состоянии ее застает бабушка.

– Внученька любимая, что случилось? – Она садится около Марыси и обнимает девочку за плечи. – Плохо себя чувствуешь?

– Да, я хочу лечь. – У девочки нет желания делиться своей болью с другими и открывать не в первый раз израненное сердце.

У нее в голове все время звучат слова Жоржетты. Ей не понять, почему такая умная и не по годам взрослая девочка возненавидела тех, кто ее спас, почему она осуждает их, а не живодеров. Хуже того, гордится своим теперешним состоянием.

И действительно, маленькая арабка никогда ее не поймет. После этого разговора Марыся ходит как сомнамбула и все делает машинально. Слушает лекции в школе, сдает контрольные работы, участвует в торжественных заседаниях и выездах, но душой она где-то далеко. Чувствует себя так, словно смотрит на мир через непрозрачное стекло. Редко смеется, не кричит, не трогает Дарью, не дерзит теткам и бабушке, не бегает и не скачет на месте, как это было раньше. Женщины замечают эти перемены, но объясняют все малярией и более поздними страшными переживаниями. Они пытаются вовлечь подрастающую девочку в жизнь семьи, встряхнуть и разбудить ее, но Марыся по собственной воле не участвует в совместных делах, только если ее просят об этом. Когда она дома, то предпочитает оставаться в своей комнате, и это страшно раздражает всех женщин. Она достаточно быстро делает уроки, немного играет на компьютере или роется в Интернете, а остальное время проводит в кровати. Ее личико, всегда розовое и кругленькое, нездорово вытягивается, приобретает землистый оттенок, под глазами появляются фиолетовые синяки.

– Мириам, едем на прекрасную экскурсию! – громко объявляет Малика, влетевшая, как буря, в комнату девочки. – На все выходные! Девушки не хотят подключиться, но ведь на тебя это не распространяется?

– А куда?

– Поедем в Акосомбо, а оттуда по реке в дельту Вольты к специалистам вуду, – взволнованно отвечает Малика. – Супер, так ведь?

– Значит, к колдуну? Говори, тетя, откровенно, – Марыся не дает себя обмануть и знает, что после случая с Жоржеттой некоторых слов в доме стали избегать.

– Ну да…

– А что это – вуду? – интересуется девочка. – Если никто не хочет ехать, значит, в этом есть что-то опасное или глупое.

– Немного того и другого, – признается тетка. – Это очень древние ритуалы, при которых человек очищается от грехов и болезней и после этого будет как новая копейка, – смеется она. – В конце дают тебе какие-то защитные амулеты, и с этой минуты идешь по жизни припеваючи. Разве нам обеим помешает такая терапия, что скажешь?

– Все это хорошо звучит, но… – говорит Марыся. – Может, там меня принесут в жертву? Ведь никогда не знаешь, чего от них ожидать, – рассуждает она вслух и впервые с незапамятных времен осторожно улыбается.

– С нами едет Анум, значит, у нас будет секьюрити.

Первые сто километров дороги из Аккры в Акосомбо пролетают весело и незаметно. Буквально все время путешественники слушают арабские мелодии, которым вторят Малика с Марысей, или африканские, известные Ануму. Они дурачатся под музыку, подпевают и шутят. Автомобиль паркуют на побережье и, веселые, направляются к одноэтажному суденышку, которое словно только их и ждало. Анум разговаривает с перевозчиком на одном из местных диалектов, а Марыся и Малика, глубоко вдыхая бодрящий воздух, наслаждаются непривычным пейзажем. Марыся чувствует, как снова пробуждается к жизни.

– Однако большая вода. Что-то необычайное! А еще говорят, что в этой стране царит засуха, – удивляется Малика.

– А посмотри, тетя, на эти зеленые заросли вдоль берега и тучи птиц. Как они кричат! – довольно смеется Марыся.

– Если есть летающие существа, то сразу примем лекарство от комаров и смажемся «Off», – предлагает Малика, которая после болезни племянницы буквально трясется над ее здоровьем.

– Анум, сколько времени нам придется плыть? – спрашивает девочка, едва заработал мотор. Она начинает засыпа́ть его лавиной вопросов: – Глубока ли река? Много ли в ней рыбы? А другая живность есть, например крокодилы? Много ли здесь комаров? А сколько деревень вокруг? Как далеко плыть до цели?

– Отвечу на самые важные вопросы, – говорит ганец и смеется, забавно подрыгивая ногой. – До нашего колдуна какие-то полчаса, максимум сорок пять минут.

Мужчина усаживается поудобнее и обнимает счастливую Малику. Они подставляют лица под легкий бриз и с нежностью смотрят друг другу в глаза.

«Может, тетка наконец-то нашла себе мужа? – думает Марыся. – Кажется, здесь можно иметь две жены, значит, его предыдущая супруга не рассердится и не будет мешать. Лишь бы меня не оставили», – немного беспокоится она и пристраивается к прижавшейся друг к другу паре.

На берегу, на малом пирсе, их встречают двое мужчин, одетых в традиционную африканскую одежду. У каждого в руке копье, а за поясом висит большое мачете. Они одни на этой вытоптанной пристани; на берегу – не заросшая травой красная земля, а уже буквально в десяти шагах начинаются густые непроходимые джунгли.

Сейчас стало ясно, для чего служат большие острые ножи. После целых двадцати минут становится светлее, и зеленый цвет понемногу уступает лучам солнца и голубизне неба. На небольшой площадке стоит один-единственный маленький глиняный домик, который выглядит как часовенка; к нему прилегают какие-то примитивные постройки. Через минуту из домика выходит низкий и худой как щепа африканец. Тело у него высохшее, из-под тонкой кожи выступают набухшие старческие фиолетовые вены и кости. Он подает Ануму ладонь с непропорционально длинными пальцами. Мужчины договариваются о цене предстоящей церемонии. За амулеты нужно будет заплатить в конце.

– За двадцать долларов вы будете очищены от всего, – смеется Анум.

– Перестань создавать себе проблемы! – Малика улыбается краешком губ. – Это не опасно? Чтобы снова чего-нибудь не случилось.

– Если участники совершают какой-нибудь обряд и не верят в заклинания, то что может статься, женщина? Ничего! Неужели у тебя есть предрассудки…

– Ну, знаешь!..

Все трое входят в темную глиняную пристройку, которая в два раза больше, чем домик. Под стеной напротив дверного проема на примитивно сделанных полках лежат какие-то фетиши, браслеты из слонового волоса, трещотки, цветные подвески на ремешках. Такие же можно купить на народных базарах в Аккре, но те новые, изготовлены в Китае. На стене висит старая деревянная выцветшая маска с клоком настоящих длинных волос. Глаза у нее круглые, а рот изогнут в ужасной пугающей гримасе. На древке нарисованы белые и красные точки и черточки, первоначальный цвет некоторых уже почти неразличим. Все это должно что-то символизировать. Малика и Марыся зачарованно смотрят на старую вещь. Малика неуверенно оглядывается на Анума, но тот, улыбаясь, только забавно жестикулирует. Они садятся на глиняный пол напротив большого изогнутого металлического таза. Снаружи слышны приглушенные голоса, из чего можно сделать вывод, что у колдуна есть помощники. За спиной приезжих усаживаются три чернокожих, одетых в красную, как у масаев, одежду: у них красиво украшены волосы, а в руках они держат бубны. Все инструменты разного размера: от крошечного до очень большого. Все знают о языке тамтамов, поэтому радуются, что специально для них приготовили индивидуальное представление. «О чем расскажут эти тамбурины?» – задумывается Марыся.

Она так взволнована, что не может спокойно усидеть на месте. В помещение входит еще один африканец и зажигает свечки в простых металлических подсвечниках, а потом те, что расставлены в форме креста на земле. Неизвестно, из чего это сделано, но горит неровным огнем, распространяя незнакомый, довольно неприятный запах. Малика поджимает губы, и тайком осматривается. Душу все время тревожит одна и та же мысль: хорошо ли она сделала, взяв девочку с собой. Она тяжело вздыхает – да, теперь уже убежать нельзя, слишком поздно. В крайнем случае, она бы могла заплатить, чтобы над ними ненароком не произнесли какое-нибудь проклятие. Когда она уже не может встать на одеревеневшие ноги и выйти, входит колдун, облаченный в красную одежду, край которой переброшен через одно плечо, его лицо закрывает страшная маска. Женщина не знает, что она собой представляет, и это беспокоит ее еще больше. За спиной начинают бить барабаны. Вначале тихонько, как бы подражая журчащему ручью, потом громче, словно разговаривая друг с другом. Да, это звучит как беседа, один что-то говорит, а другой отвечает, третий же им вторит. Приезжие, немного расслабившись, удобнее садятся на корточках. Шаман усаживает их по-своему: девочка в середине, женщина слева, мужчина справа. Через минуту колдун начинает танцевать. Одновременно он посыпает землю белым порошком и рисует круг, в котором находятся трое участников. Потом на маленьком костре шаман готовит магическое варево, бросает в горшок какую-то траву с мятным запахом, куски коры, камешки и шарики неизвестного происхождения.

– Я не буду это пить, – шепчет Малика над головой Марыси Ануму. – И ребенку не дам.

– Ш-ш-ш… – Колдун прыгает, как пантера, в их направлении и приставляет маску к ее лицу, моргая из-под нее большими покрасневшими глазами.

Отвар кипит, распространяя еще более сильный запах, чем свечи, и этот запах смешивается с их отвратительной вонью. В помещении становится все более душно и жарко. Шаман выливает немного отвара в жестяную миску и брызгает вокруг нее, завывая страшным хриплым голосом. Барабаны ускоряют свой бой и сейчас звучат, как бы ссорясь. Невысокий мужчина в маске, двигаясь все быстрее и быстрее, впадает в транс. Третий машет расставленными в стороны руками, и его браслеты на запястьях и щиколотках издают при этом глухой металлический звук, который идеально сочетается с тамтамами. Музыка становится еще громче и кажется более напористой. Создается впечатление, что ее как бы вбивают в голову и она доходит до самого мозга, откликаясь вначале эхом в легких.

Непривычный запах и бешеная мелодия делают свое дело, и Малика, Анум и Марыся испытывают странные ощущения. У них кружится голова, они чувствуют себя очень слабыми, а их тела словно отделяются от костей, становятся мягкими и легкими, как облака пара. Все трое начинают медленно двигаться в ритме странной музыки, которая призывает их души. Они смежили веки, их рты слегка приоткрыты, а языки, кажется, высохли… Но они не чувствуют жажды, измученности, онемевших от сидения на корточках ног. Все их мысли, страхи и опасения улетучиваются. Колдуну подают в руки небольшого красивого петушка с цветным хвостом. Шаман не выказывает никаких отрицательных эмоций. Он танцует вокруг сидящих, прижимая птицу к лицу и целуя ее через маску. Затем колдун осторожно гладит перья петушка и дотрагивается до его торчащего хвоста. Барабаны убыстряют свой ритм и вдруг замолкают один за другим, как будто заканчивают марафонский бег, когда бегущие ускоряются на финише, а потом их скорость резко падает. Музыка умолкла, и все застывают без движения.

Приходит время жертвоприношения. Вначале колдун вытягивает руки с петухом во все стороны света, а потом, держа его за ноги, вновь начинает ходить вокруг трех человек, сидящих в середине магического круга. Во время этой церемонии они стоят на коленях; иногда колдун водит петухом над их головами или над их телами, словно это большая пестрая тряпка, которая сметает все нечистое или злое. Позже слышен внезапный треск – это шаман одним движением ломает крылья и ноги птицы, которая под тяжестью всего негативного, отобранного им у участников обряда, не могла ни телом, ни душой улететь и еще раз разбросать это по свету. Глаза Марыси делаются все больше, она единственная уже вышла из транса. Пришло время приносить жертву, и колдун перерезает птице горло. Кровь стекает в металлический таз, а мужчина нетерпеливо ждет, пока она не вытечет до последней капли, выкручивая петушка, как белье. Девочке становится плохо, она чувствует, как слюна наполняет рот. Снова звучат тамтамы, хотя это уже не такая музыка, как вначале. Колдун придавливает горло мертвой птицы, не желая терять ни капли ценной жидкости. Марыся не выдерживает и в один прыжок оказывается у выхода. На слабых, одеревеневших ногах девочка отбегает чуть дальше, чтобы вырвать. Ее одолевает головная боль, и она садится под деревом, прислоняется к нему потной спиной и с облегчением вдыхает свежий воздух.

Внутри домика атмосфера накаляется еще больше. Шаман танцует в трансе, поминутно вскидывая руки вверх и ритмично потрясая головой. Малика и Анум раскачиваются из стороны в сторону и подвывают не своими голосами. Их лица блестят от пота, влажная одежда прилипает к телу. Когда им предлагают сделать по глотку жидкости, смешанной с жертвенной кровью, они не возражают и раскрывают рты. Через минуту их глаза округляются и они обалдело смотрят перед собой.

– Говори! – Шаман указывает длинным пальцем на Малику. – Говори!

Женщина сжимает губы и старается не смотреть на отверстия в маске, подсвеченные горящей свечой колдуна. Слова как будто застряли у нее в горле.

– В тебе по-прежнему течет зло! Ты не очищена, твои грехи не прощены! – верещит ей в самое ухо мужчина, а звук барабанов сейчас похож на плач ребенка. – Выброси их из себя, сделай это, не то тебе грозит страшная кара!

– Ребенок мой рожден в грехе, – шепчет Малика. Ее голова безвольно опущена, лицо направлено вниз. Анум в это время выглядит спящим. – Любимый ребенок – не мой, он похищен… Мужчины – не мои, любовь украдена… Обижена женщина, жена, мать… Нельзя ничего сказать, надо молчать! Мои руки склеены, моя правая рука грязна! – Женщина поворачивает ладони тыльной стороной вверх и смотрит на них с ужасом, так как их внутренняя поверхность в крови. Едва осознав это, Малика теряет сознание и падает на землю.

– Я забираю у тебя гидру, отдай ее мне! Я сверну ей голову! – Колдун склоняется над Маликой и делает какие-то движения, словно хочет вырвать что-то из рук женщины или стянуть с нее одежду. Потом он трясет рукой, и на землю падает сгусток крови. Он снова и снова делает то же самое.

– Зло побеждает, оно захватило тебя! Расплата должна прийти, справедливость восторжествует! – Шаман злится, потому что ничем не может помочь.

Через минуту он выпрямляет спину, отворачивается. Пинает таз, разливая остатки кровавой жидкости, и в следующее мгновение покидает помещение.

– Держи это всегда при себе, белолицая, – говорит шаман, обращаясь к Марысе, и бросает ей в подол браслет из волос и ожерелье из небольших кораллов. – Не расставайся с этими амулетами, может, они тебя уберегут.

Девочка таращит глаза от удивления.

– Опасайся фальшивых черных друзей, будь осторожна с ними, не верь им! – выкрикивает он над ее головой и машет обеими руками.