Текст книги "Арабская дочь"

– Доктор, – Малика с издевательской улыбкой на губах прерывает этот фарс, – ближе к делу. Иначе мой брат рискует присоединиться к обществу ваших холодных пациентов.

– Окей-окей, моя любимая. А я тебя прекрасно вышколил, верно? Помнишь занятия по анатомии?

– Даже слишком хорошо, – вздыхает женщина. – Которая?

– Молодая, приблизительно двадцать пять лет, самоубийца, со светлой кожей. Красивенькое личико изувечено. Скорее всего, какая-то бедуинка или деревенская жительница, которая не умела переходить улицу. Что за глупая смерть!

Говоря это, врач идет к кровати в углу зала и снимает простыню, прикрывающую труп. Это зрелище ужасно даже для привыкшей Малики. У погибшей девушки нет лица, вместо него – кровавое месиво, из которого заметны торчащие сломанные кости, а в том месте, где был рот, из студня выглядывает невидящий мутный глаз. Голова неестественно наклонена вбок, как если бы у женщины вместо шеи была пружина. Все туловище изувечено, искалечено и покрыто многочисленными фиолетовыми синяками и бордовыми гематомами. Из таза торчит большая белая кость, которая прорезала, как ножом, нежную светлую кожу. Ноги сломаны в паре мест, но видно, что когда-то они были стройными и длинными. Одна вывернутая нога со скрученной стопой без пальцев отекла больше, чем остальные части тела.

– Бедолага, – шепчет Малика. – Под что же она попала: грузовик, трактор, танк или комбайн?

– Неплох еще мчащийся прицеп для перевозки новых автомобилей, – уточняет патологоанатом. – Парень не мог ее объехать, так как товар стоит пару сотен миллионов. Если бы его выбросило в кювет, он не смог бы выплатить долг до конца жизни. Как видишь, безопасность ничего не стоит. Поэтому он и протянул тело пару метров под колесами. Считаю, что она еще прекрасно выглядит.

В эту минуту Ахмед опирается обеими руками о холодную металлическую койку и начинает издавать вполне понятные звуки.

– Только не вздумай мне тут блевать! – кричит врач, оттаскивая шатающегося мужчину. – Твоя жена? Говори и проваливай! – Произнося это, он поднимает ладонь самоубийцы вместе с затвердевшей после смерти рукой и частью изувеченного тела.

– Да-а-а-а-а!..

Ахмед, с трудом держась на ногах, бежит к стеклянной двери, но в последнюю секунду не выдерживает и смрадная струя окатывает и нишу, и ближайшую стену.

– Ты, сын осла! И кто это будет убирать?!

– Я компенсирую вам убытки.

Малика быстро всовывает в открытую ладонь патологоанатома пятисотдинаровую купюру.

– Сверх оговоренной суммы, да? – вполне довольный патологоанатом уже не обращает внимания на недопереваренные остатки пищи на стене прозекторской.

– Конечно, kalima bil kalima[5]5
  Kalima bil kalima – сказано – сделано (арабск.).


[Закрыть]. Я всегда держу слово. Запишите имя и фамилию: Дорота Салими, двадцать шесть лет, жена Ахмеда, национальность – полька. Погибла поздно вечером седьмого ноября.

– Да, уже записал.

– Транспорт и все формальности на кладбище в Айнзаре будут согласованы? – Ледяной тон Малики заставляет патологоанатома насторожиться. – Полицейский из дорожной службы уже ждет меня?

– Да, нужно торопиться. Он молод и глуп, но я хорошо знаю его напарника. У тебя есть средства? Ведь им тоже нужно кое-что дать на лапу.

– Конечно, но не знаю, хватит ли на двоих. – Она сердито поджимает губы.

– Здесь не сэкономишь, женщина. Вытянуть брата из тюрьмы и смыть позор с семьи будет куда дороже.

– Это какое-то чертово недоразумение, ja saida[6]6
  Ja saida – госпожа (обращение) (арабск.).


[Закрыть].

Молодой служащий держит Малику и Ахмеда в зале допросов, и глаза его бегают.

– У меня есть фото! Самоубийца была одета в арабскую деревенскую одежду! Кому и как вы хотите заморочить голову?

– Дорота любила носить традиционную одежду.

Малика не дает сбить себя с толку и молниеносно наносит ответный удар. Ее брат, бледный, как труп, сидит, съежившись, на твердом деревянном стуле и пялится в пыльный пол.

– Так девушка хотела влиться в нашу культуру, в ливийскую семью.

– Но вы, я вижу, одеты достаточно модно.

Полицейский смотрит исподлобья, и уже неизвестно, то ли этот человек должен был помочь им, то ли он настроен посадить за решетку.

– Здравствуйте.

Дверь открывается, и в помещение входит небольшого роста толстячок в помятом мундире.

– Как здоровье, как самочувствие? – задает он банально-вежливые вопросы.

– Плоховато. Посмотрите на моего брата, он так переживает внезапную смерть жены… – Малика, не моргнув глазом, затеяла хитрую игру. – Нам нужно свидетельство из полиции, которое, возможно, эти господа нам сейчас дадут.

– А как там наш любимый врачеватель покойников? Как он поживает?

– Хорошо. Я сейчас предоставлю все сведения для оформления документа, а господа получат свои… преференции.

– Десять тысяч. – Старший полицейский сразу сообразил, о чем идет речь. – За эту цену мы достанем еще снимки, размещенные в компьютере.

Малика вздыхает с облегчением: все это время она думала, что за свои, что ни говори, необычные услуги они возьмут значительно больше.

– Рахман, а если вляпаемся? – Служащий помоложе начинает паниковать. – Я не хочу рисковать из-за каких-то убийц.

– А до пятидесяти лет жениться хочешь? Твоя девушка долго ждать не будет. А так у тебя хватит денег не только на жилье, но и на кондиционер к нему впридачу.

– Может, справимся без этих грязных денег?

– Я возьму только тридцать процентов, мне вполне хватит, остальное – тебе, ты же молодой, вот и подработаешь. Меньше чем через пару месяцев, перед Рамаданом, у тебя уже будет тепленькая женушка. Поверь мне, об этой деревенщине никто и не вспомнит.

– А об иностранке, польке? – Молодой смотрит на карточку с данными, которые получил от Малики. – Тут еще и посольство может вмешаться. А если захотят эксгумировать?

– В нашем климате через минуту уже нечего будет осматривать.

Служащий, видя, что Малика уже приняла решение, протягивает руку.

– Что это? – выпучив глаза, восклицает он после того, как открыл конверт. – Шутишь, сука?

Он наклоняется к женщине и крепко хватает ее за стильно подобранные волосы.

– Что такое? Может, я ошиблась, неправильно поняла…

– Ну конечно… – Мужчина постарше с презрением посмотрел на толстую пачку денег. – Этим ты можешь подтереться, хозяюшка. Десять тысяч, но долларов, а не этих, наших, ничего не стоящих бумажек.

– В таком случае я должна поехать в банк – у меня столько при себе нет.

Малика освобождается от захвата, машинально поправляет растрепанные волосы. Она готова к ответному удару.

– Когда вас сцапают с долларами, вам уже ничто не поможет, – резко заявляет она. – Вы работали за границей? Нет? Откуда же у вас зеленые?

– Что ж, баба права, чуть было сами себя не закопали, – бурчит полицейский постарше. – Принесешь эквивалентную сумму, а мы с твоим братиком пока составим протокол.

– А я вам для чего? – впервые подает голос Ахмед.

– Обезопасишь сделку, sadiki[7]7
  Sadiki – мой друг (арабск.).


[Закрыть].

– Чего еще ты от меня хочешь?! Говори быстро, у меня больше нет желания валяться в этой грязи. – Через несколько дней Малика с бледным лицом входит в кабинет брата. – Точнее, в дерьме, в которое ты втянул всю семью.

– Сейчас придет Самира, тогда и поговорим.

– А от нее ты чего еще хочешь? – Женщина театральным жестом хватается за голову в ту самую минуту, когда в комнату тихо входит их младшая сестра.

– Может, он нам сейчас скажет, о чем идет речь, но не стоит ждать от него ничего хорошего, это не тот человек. Правды точно не дождемся, в этом я ни секунды не сомневаюсь.

– Самира, заткнись! – с обычной своей грубостью говорит сестре Ахмед. – Садитесь. Я слышал, тебе стипендию назначили? – не то спрашивает, не утверждает он. – Значит, если бы не тебе, ее отдали бы кому-нибудь из членов семьи, верно? Зачем же нужно было все портить?

Женщины молча слушают очередные бредни брата. Кого на этот раз он хочет ранить, кого собирается использовать?

– Но это же медицинская стипендия, которая выделяется для получения специализации и степени доктора, – не выдерживает Малика. – Или ты хочешь переквалифицироваться на врача? Судя по твоей реакции в прозекторской, в это трудно поверить.

– Поеду как mahram[8]8
  Mahram – опекун (арабск.).


[Закрыть].

– Опекун? Чей? – Самира во второй раз с начала разговора подает голос.

– Значит, мне в больнице сказали правду! – Малика неодобрительно цокает языком. – Он очаровал эту бедную наивную женщину.

– Кого? – Младшая сестра понятия не имеет, о чем они говорят.

– Педиатр из моей клиники, тридцать с небольшим лет, – с сарказмом в голосе комментирует Малика. – Эта бедняжка не знает, с кем связывается.

Самира встает и поворачивается к выходу.

– Делайте что хотите. Мне все равно.

С этими словами она выходит из комнаты.

– И как я должна уладить это? – задает риторический вопрос Малика.

– Хм. А кто сделал так, чтобы Самирка получила стипендию?

– Ты слишком многого от меня хочешь, но это уже точно последняя услуга, какую я тебе оказываю в моей жизни, – цедит Малика сквозь зубы. – Chalas, jekwi![9]9
  Chalas, jekwi! – Хватит, достаточно! (арабск.)


[Закрыть]

– Insz Allah[10]10
  Insz Allah – Как захочет Аллах (арабск.).


[Закрыть]. – И снова уверенный в себе Ахмед с иронией смотрит ей в глаза.

Болезнь сироты

– Марыся, любимая, – говорит бабушка, стараясь обратить на себя внимание молчащего ребенка. – Давай поедем в зоопарк или на море, на Регату? Закажем такси, возьмем корзинку с едой и подарим себе пикник. Вам с сестричкой нужен свежий воздух. Вы же не можете все время сидеть в четырех стенах.

Марыся поворачивается к бабушке, в ее пустых глазах застыл немой вопрос: «Почему ты мне лжешь, почему скрываешь от меня правду?»

– Не хочу, едь с Дарьей.

– У моря мы сможем поговорить начистоту. Я расскажу тебе то, что ты должна знать обязательно. Пусть и считается, что ты еще маленькая, – решается бабушка: у нее уже не хватает сил и дальше держать внучку в неведении.

– Тогда поехали!

Марыся с готовностью поднимается, чтобы тотчас выйти из дома.

Регата – красивое место. Это охраняемый комплекс у моря, заселенный иностранцами и богатыми ливийцами, которых здесь день ото дня становится все больше. Здесь собраны магазины с эксклюзивным чужеземным продовольствием, теннисные корты, фитнес-клубы. Есть также почта, прачечная и маленькие ресторанчики. Марысе очень понравился один из них – у самого пляжа. В нем можно съесть прекрасные гамбургеры, запить их холодной колой и посидеть в шикарном зале с кондиционером.

Однако бабушка, у которой временами вскипает бедуинская кровь, предпочитает пикники и домашнюю еду из корзинки. Они устраиваются на бетонной плите, спрятавшись от солнца под зонтом из пальмовых листьев. Людей на пляже немного – не то время года, чтобы загорать и плавать: с моря дует бриз, который молниеносно делает влажными и лицо, и одежду.

– Что ты хотела мне рассказать? – как взрослая, спрашивает Марыся, после того как бабушка достала кое-какие домашние вкусности из своей корзинки.

– Может, вначале все-таки поедим? – предлагает женщина, стараясь оттянуть минуту трагического сообщения.

– Я и сама знаю, что мама умерла. Только хочу услышать правду от кого-то из взрослых.

Бабушка замирает и грустно смотрит на Марысю.

– Что теперь с нами будет? Я не хочу оставаться с папой! – дрожа, почти кричит девочка. – Совсем-совсем не хочу!

– Мы поедем с тетей Маликой за границу, далеко-далеко. Туда, где живут черные люди, где деревни из глины и белые дворцы.

– К негритенку Бэмби? – спрашивает Марыся, еще помня книжку, которую читала ей мама.

– Может, и к нему. Там уже ждет нас тетя Хадиджа, а позже к нам приедет и тетя Самира. Нам будет хорошо. Пойдешь в заграничную школу, получишь хорошее образование, и во взрослой жизни тебе будет легче. А я все вынесу ради тебя, моя внученька, потому что очень-очень тебя люблю, – признается пожилая ливийка, и на ее глазах блестят слезы жалости.

– Одни женщины, и ни одного парня… – задумчиво произносит девочка. – Это даже лучше. Это очень хорошо.

Старая арабка хочет обнять щупленькое тело внучки, но та уклоняется, садится в некотором отдалении от нее и наблюдает, как морская вода касается ее ног. Так они сидят час, два… О том, что девочка жива, можно догадаться только по плеску воды. Марыся смотрит перед собой так пристально, что скоро у нее начинают слезиться глаза. А может, и не только от этого?

Огромный и отвратительный дядька наклоняется к Марысе. Обдает ее вонючим дыханием, что-то хочет сказать, но слышны только непонятные звуки. Он очень нервничает и, шумно дыша, делает пару шагов вперед. Марыся наблюдает за мамой, лежащей в спальне поперек кровати. Девочка бросается к ней, раскинув руки, но урод преграждает дорогу и отгоняет, как назойливую муху. А потом лениво бодает ее – голова большая, как каравай хлеба, – и девочка летит, словно мячик. Она останавливается лишь у стены. Ее маленькая сестричка лежит на полу между больших ног преступника, обутых в грязные дырявые сапоги. Мама подняла голову, и Марыся видит ее ангельски красивое лицо. Голубые глаза, опушенные длинными черными ресницами, смотрят на девочку нежно и призывно. Прямые светлые, струящиеся шелком волосы светятся, как нимб.

– Марыся, Марыся! – зовет она неземным голосом. – Доченька, иди ко мне, не оставляй мамочку!

Но тут страшный дядька превращается в огромного человекоподобного ящера, лицо которого покрыто чешуей. Он наклоняется над мамой, и его длинный узкий язык скользит к ее рту и уху. Женщина начинает тихо причитать, из ее красивых глаз вместо слез тонкой струйкой льется кровь.

– Мама, мама, мамуся!

Марыся срывается с кровати и бежит куда глаза глядят. Девочка бьется щуплым тельцем о стену и, безутешно плача, почти без сознания падает на пушистый ковер. Бабушка, не в первый раз ставшая свидетельницей душераздирающей сцены, прижимает дрожащую внучку к себе.

– Ja binti[11]11
  Ja binti – моя доченька (арабск.).


[Закрыть], habibti[12]12
  Habibti – любимая (арабск.).


[Закрыть], это только сон, плохой сон, – успокаивающе шепчет женщина. – На самом деле ничего такого не было.

– Как это не было? – говорит сквозь слезы Марыся. – Ведь мама умерла.

Пожилая женщина понимает, что нельзя не обращать внимания на то, в каком состоянии находится внучка. Девочке каждую ночь снятся кошмары, она страдает лунатизмом, уже несколько раз мочилась в кровать, целыми днями сидит на одном месте и смотрит в пустоту невидящими глазами.

– Марысе нельзя ехать в Гану, если она будет в таком состоянии. Кто ей там поможет? Может, просто шаман, волшебник или амулет из перьев? – решилась она наконец на разговор с Маликой.

– Пойми, мама, мы не можем медлить с отъездом. – Дочь серьезно и без гнева внимательно смотрит ей в глаза. – Ахмед снова кое-что натворил, и мы опять можем из-за него пострадать. Только на этот раз нам всем придется нести ответственность за соучастие в преступлении и сокрытие правды.

– Что за глупости ты выдумываешь! – Старая ливийка начинает нервничать. – Я ничего об этом не слышала. Знаю только то, что мне рассказывают. Вначале сказали, что Дорота жива, и я вздохнула с облегчением. Позже, когда ты приехала, заявили, что мертва. Может, это и лучше для бедной девочки. Sza’ Allah[13]13
  Sza’ Allah – Так хочет Аллах (арабск.).


[Закрыть].

– Я не имею понятия, куда Ахмед ее вывез и что с ней сделал. И не хочу знать! – заговорщически шепчет Малика. – Но уже звонили из польского посольства… Звонят ее подруги, поэтому я жду, что рано или поздно к нам пришлют полицию. Лучше, чтобы это случилось позже, после того как труп неопознанной женщины, которую похоронили вместо Дороты, успеют съесть черви. Ну, теперь ты понимаешь?

– Да. – Побледнев, мать смотрит испуганными глазами. – Соберу кое-что для малышек – и в дорогу. Идите укладываться. У нас действительно нет времени на борьбу со своими сомнениями.

– Ахмед, я хотела прийти за вещами девочек. Можешь мне открыть этот проклятый дом?

– Я дома, только позвони, – отвечает сын обычным спокойным голосом.

Старая арабка, в элегантной длинной, до пола, юбке и тоненькой шелковой блузе, с малышкой на руках медленно приближается к большому особняку. Рядом идет старшая внучка, чью ладошку она крепко сжимает свободной рукой. Дом кажется вымершим, только полуоткрытая створка окна мерно ударяется о фрамугу под порывами ветра. Во дворе перед домом лежит пожухлая листва, некогда бордовые бугенвиллеи, высаженные вдоль фасада, засохли, а в каменном фонтане не осталось ни капли воды.

Тихо, как бы на цыпочках, женщина приближается к главному входу.

– Входите, мои дорогие. – Мужчина, улыбаясь, отворяет дверь настежь. – Что там слышно? – обращается он к понурой матери. – Марыся, ты вроде выросла.

Он склоняется над своей старшей дочкой, пытается ее обнять, но та выскальзывает, как рыбка, и со всех ног бежит наверх.

– Хмеда, кофе готов, habibti! – доносится из кухни молодой женский голос.

– Я только соберу вещи девочек, это быстро – и нас уже нет, – говорит мать.

Она смотрит на сына как на чужого человека и крепко сжимает губы: ей не хочется говорить ему то, что она о нем думает.

– Не будем тебе мешать, – добавляет она и, резко повернувшись, торопится за Марысей.

– Но, мама… – мягко произносит Ахмед вслед старухе. Та, вне себя от злости взбегает по лестнице как сумасшедшая.

Действительно, не прошло и пятнадцати минут, как три больших чемодана стоят битком набитые и едва закрываются. Старая женщина так занята, что только время от времени поглядывает на малютку Дарью, беззаботно играющую в своей кроватке, и даже не замечает отсутствия Марыси.

– Внученька моя белолицая, где ты? – зовет она, заглядывая в ванную, а потом и в кабинет на втором этаже.

Наконец не без внутренней дрожи переступает порог супружеской спальни, дверь которой до сих пор висит на одной петле. Маленькая худенькая девочка лежит на кровати, подогнув под себя ноги, и безутешно плачет. Она так сильно обняла подушку своими тоненькими ручками, что сжатые до боли пальцы даже посинели. Личико девочки белое как мел, глаза закрыты, а красиво очерченный маленький рот кривится в гримасе печали и отчаяния.

– Марыся, – говорит бабушка, называя ее по-польски, пусть и искаженно. – Уже все готово, мы можем идти.

Она осторожно притрагивается к плечу внучки, и та медленно открывает янтарно-медовые глаза.

– Да… ты права… некого больше ждать, – говорит девочка и садится на кровати. – А где плед? Тот, твой?

Еще секунду посидев на большой родительской кровати, Марыся с чувством касается маленького пятнышка крови, которое темнеет на красиво украшенной подушке.

Прощай, Ливия, – здравствуй, Гана!

Жизнь дипломатии и новые обычаи

После многочасового перелета Малика с матерью и двумя племянницами приземлились на запыленном аэродроме в Аккре.

Попали они на самую плохую в этом районе мира погоду: дует северный ветер, harmattan. Серой завесой пыли он закрыл солнце и, высушивая землю, преследует людей своим горячим дыханием.

– Gibli дует, тетя. – Маленькая Марыся поднимает к небу постоянно грустные глаза и окидывает взглядом облака пыли, крутящиеся в воздухе.

Но тут, словно по мановению волшебной палочки, все стихает, и глазам прибывших открывается голубое небо.

– Это знак, мои девочки: все еще сложится счастливо, – говорит бабушка, которая изо всех сил старается оптимистически смотреть в будущее.

На стоянке, где бумаг и другого мусора больше, чем автомобилей, они садятся в побитый автобус посольства и едут в город, который отсюда выглядит зелено-бело-красным нагромождением домов. Посольство вместе с жилой частью находится около аэродрома и тонет в зелени. Они проезжают мимо красивых зданий, скрытых от любопытных глаз пышными кронами манго и стройных акаций. Окружающие их сады и парки полны ярких цветов, гибискусов, бугенвиллей, декоративных и плодовых деревьев. И над всем этим буйством царят бананы и дынные деревья.

Автобус едет медленно, минуя богатые дома, в сторону все менее симпатичных строений. Через минуту он останавливается перед грязной, некогда белой стеной. За железной калиткой, покрытой облупившейся зеленой краской, в глубине двора маячит приземистое одноэтажное бунгало, похожее на барак. Марыся влетает во дворик с красной латеритовой[14]14
  Латерит – богатая железом и алюминием поверхностная формация в жарких и влажных тропических областях, образованная в результате выветривания горных пород.


[Закрыть] землей, из которой кое-где торчат высохшие стебли какой-то травы, а на самой середине покрывается вездесущей пылью маленький недействующий фонтан.

– Прекрасно! – скачет она вокруг, поднимая облака пыли.

Дарья с удовольствием стучит ножками в прогулочной коляске.

– Купим золотых рыбок и выпустим их в воду, да? – спрашивает девочка, развеселившаяся в первый раз за долгое время.

– Любимые мои, как хорошо, что вы живы и здоровы! – Хадиджа выбегает из дома с распростертыми руками и прижимает племянниц к себе. – Мама, я так рада, что ты вернулась!

Хадиджа с грустью смотрит на поседевшую от переживаний ливийку.

– Я тоже рада, дочка. – Старая женщина слегка улыбается, похлопывая обрадованную Хадиджу по спине.

– Извините, maam[15]15
  Maam (англ. madam) – госпожа; обращение, часто употребляемое слугами.


[Закрыть]. – Худой как жердь чернокожий мужчина сгибается пополам перед Маликой. – Въездные ворота не исправили, но багаж мы сейчас внесем.

Договорив это, он спешит с негритянкой, одетой ненамного лучше, к автобусу, и они, сгибаясь под тяжестью чемоданов, переносят их в дом. Малика только стискивает зубы и неприязненно смотрит на мир вокруг.

– Обед подан! – доносится изнутри голос Матильды.

Все, не говоря ни слова, входят внутрь.

– Хорошо все же, что ты здесь. Надеюсь, на этот раз задержишься дольше.

Приземистый мужчина в потертом костюме приводит Малику в темную нору, которая должна служить ей кабинетом.

– В конце концов, я собираюсь отсюда уехать, разве нет? – говорит он невежливо.

Здание посольства, возможно, и не относится к самым красивым в Аккре, но это обширный комплекс с огромный садом, бассейном и многочисленными постройками. Кабинет Малике выделили не в главном здании, а в маленьком строении при консульстве, и вход в него для посетителей расположен со стороны боковой улочки. С визовым отделом у них общая приемная с двумя охранниками в глубине длинного, как трамвай, помещения. У Малики не было выбора ни в отношении участка работы, ни в отношении должности – она согласилась на то, что предложили. Ей не пришлось ждать выезда по дипломатическим каналам, который могли отложить в любой момент. Если она захочет получить что-нибудь получше, это потребует времени и хлопот, но когда нужно выехать немедленно, то будешь благодарен за любую должность. Даже если работа изнуряющая и хуже всех оплачиваемая во всем посольстве, даже хуже, чем деятельность консула.

Малика – политический атташе. Она должна заниматься решением ливийско-ганских проблем, что в принципе невозможно. Это отделение принимает всех посетителей, одни приносят жалобы и декларации о налогах, выплаченных ливийскому правительству, другие – заявления о краже денег из посольства Ганы в Триполи, о содержании нелегальных иммигрантов в лагерях для интернированных, о домогательствах, об изнасиловании, избиениях и даже мародерстве в их районах и, наконец, о беспричинной грубой депортации.

– Надеюсь, у тебя крепкие нервы.

Женщина-дипломат стоит посреди будущего кабинета, сейчас заставленного металлическими стеллажами, на которых громоздятся папки и торчат еще неразобранные документы.

– Ну здесь и пыли! – Малика громко кашляет и демонстративно вытирает нос. – Кто-нибудь когда-нибудь тут убирал?

– А как ты себе это представляешь? – Мужчина, злорадно улыбаясь, показывает на документы. – Если ты такая чистюля, то возьми тряпку и сама наведи у себя порядок.

– Послушай… – Взбесившись, Малика делает шаг в направлении грубияна.

– Ты позволишь перечислить твои обязанности или мне сразу уйти, ваше величество?! – перекрикивает ее ливиец.

Повернувшись спиной, он, больше не обращая внимания, начинает пояснять, тыча пальцем то в одну сторону, то в другую:

– Левая сторона под стеной – это дела закрытые, преимущественно естественным путем: например, смерть посетителя или его неявка по повестке. Все остальные – это висяки, с которыми ты должна ознакомиться. Надеюсь, ты это сделаешь успешно. – Он иронично улыбается. – Или нет, as you wish.

– А есть какой-нибудь реестр? – спрашивает пораженная женщина. – Скоросшиватели, сложенные в алфавитном или, может, хронологическом порядке?..

– Тут что-то когда-то было записано. – Он вручает ей белую от пыли папку. – Но потом ни у кого не было на это времени.

– У меня будет какой-нибудь помощник, секретарь-референт?..

– Ничего себе! – Мужчина весело хлопает себя по толстому заду. – Молись, чтобы тебе еще не навесили какую-то дополнительную работу, госпожа экс-посол.

С этими словами он отворачивается и выходит из темной запыленной норы, оставляя Малику с беспомощно опущенными руками и слезами на глазах.

– Госпожа, входите! – Секретарь посла, кругленькая ливийка в пестром одеянии и с начесанными локонами, выкрашенными в рыжие и светлые полосы, приглашает Малику в кабинет. При этом она окидывает женщину с головы до ног оценивающим взглядом.

– Приветствую, коллега. – Высокий худощавый посол манерно поднимается и выходит из-за резного письменного стола. – Добрый день, госпожа посол.

Малика старается вести себя как можно более скромно – она уже знает, что о ней говорят.

– Нравится ли вам наш участок? Как вам Аккра и весь этот негритянский хаос? – задает он банальные вопросы, приглашая женщину к маленькому кофейному столику, на котором стоят хрустальный кувшин с водой и блюдо с пирожными и шоколадом. – Угощайтесь.

– Распаковаться даже еще не успела, а что уж говорить о помещении… Стараюсь, господин посол, по меньшей мере хотя бы сориентироваться в делах, которые до сих пор вело мое бюро.

Малика все же решает рискнуть, описав небрежность своего предшественника.

– Начало всегда бывает трудным…

– Я знаю. Но такой балаган я за всю свою жизнь не приведу в порядок.

– Вы хотите сказать, что участок не выполняет своих задач и есть какие-то нарушения? – Посол каменеет в кресле, и деланная улыбка исчезает с его лица.

– Бюро жалоб – это трудный отдел, и потому нельзя себе позволить ни малейшего проявления нечистоплотности. Сейчас там такие залежи, в том числе в ведении документации, что почти нет шансов на то, что когда-нибудь там наступит порядок.

– Вы только что приступили к работе, и уже критикуете коллег и их способы выполнения своих обязанностей? – посол смерил ее холодным взглядом. – Вы можете выехать отсюда так же быстро, как и приехали, обещаю! Запомните!

Посол встает, тем самым показывая, что аудиенция закончена.

– Я только хотела попросить о какой-нибудь помощи… – шепчет Малика.

– Лучше закатайте рукава и приступайте к работе! Старые времена минули, моя дорогая, советую забыть о прекрасной старине и перестать задирать нос! – Посол направляется к двери кабинета и отворяет ее настежь.

– Амина, передай коллеге папку с реестром факсов, – обращается он к секретарше, и та вручает Малике толстый скоросшиватель. – С завтрашнего дня ты тоже будешь делать это, и я рассчитываю на твою скрупулезность.

Малика, как побитая собака, еле передвигая ноги, направляется к своему псевдобюро. Слезы подступают к глазам, но она решает не доставлять удовольствия тем, кто смотрит на нее. Собрав волю в кулак и гордо выпрямившись, она поворачивает к маленькой пристройке с тыльной стороны здания. Как она и думала, здесь расположена подсобка. Там же Малика застает пару худых чернокожих, парня и девушку, которые, сидя на земле и опираясь о стену, лопочут что-то или дремлют.

– Что вы делаете? – спрашивает Малика парня, который сидит ближе к ней.

– Ничего, – отвечает он честно.

– Тут, между прочим, посольство! – Малика выходит из себя и из последних сил пытается сдержаться, чтобы не стукнуть лентяя по его потной черной физиономии.

– Я садовник… огородник… там бассейн, там метла, – отвечает парень, наконец сообразив, о чем идет речь, и показывает в сторону бассейна грязным костистым пальцем.

– Ты, girl, пойдешь со мной. – Малика кивает подбородком на девушку. – Бери свою метлу, тряпки, воду и мыло. Давай, давай, шевелись!

Она подгоняет девушку и одновременно осматривается, стараясь избежать скрытых камер.

«Черт бы вас всех подрал! – мысленно вырушгалась она. – Чтобы я пинками подгоняла черномазого… нет, наверное, мир перевернулся».

– Ты когда-нибудь тут убирала? – спрашивает Малика, открывая дверь.

– Нет, я здесь не для того, – плачет девушка, уставшая только от одной перспективы поработать.

– А для чего?

– Я для первого этажа здания А, – объясняет она тонким голоском, растягивая слова.

– А кто для консульства и этой конуры?

– Не знаю.

– Долго работаешь?

– Не слишком, – отвечает она, пытаясь выглядеть как дурочка и не смотреть Малике в глаза.

– Я позвоню в администрацию! – Малика сначала закрывает дверь, а потом уже во все горло кричит: – И ты им расскажешь, что работала здесь до той минуты, пока меня не встретила, потому что отказалась выполнить поручение!

– Maam, у меня в доме пятеро детей, а парень просит милостыню, maam! – Молодая ладная негритянка падает к ногам элегантной ливийки и прижимается лбом к ее коленям.

– Мы с тобой можем вполне поладить, только не вопи, глупая! – Малика немного смущена тем, что негритянка ведет себя как рабыня. – Вставай и принимайся за работу! Пока не закончишь, не выйдешь. Можешь торчать здесь хоть до утра.

Все следующие три недели Малика не может найти и минутки времени, чтобы осмотреться в доме. Она отправляется в посольство чуть свет, а возвращается поздно ночью. Берет с собой джинсы и майку, чтобы переодеться во время уборки, и дополнительно – элегантную блузку для часов приема посетителей, а иногда даже длинное платье – на официальные приемы. Когда возвращается после полуночи, дом уже погружен в тишину. На нее успокаивающе действует сама мысль о том, что кто-то спит за стеной и кто-то о ней думает. Об этом свидетельствуют такие мелочи, как ужин, оставленный на кухонном столе, или выстиранная и выглаженная одежда.

Женщина добивается своего. Ее бюро – сейчас это помещение уже можно так назвать – стало светлым, чистым и пристойным. Просторный длинный зал она перегородила тонкой войлочной стенкой: в глубине лежат толстые папки с архивной документацией, а вперед вынесены полки с текущими и отложенными ненадолго делами. Бюро, которое Малика собственноручно покрасила в светло-зеленый цвет, кресло на колесиках с дырой в подушке, которую она накрыла красивой ливийской кашемировой накидкой, многочисленные цветы в горшках – все залито солнечными лучами. Оказалось, что в зале два больших окна, которые непонятно почему до ее появления были закрыты фанерой и черными шторами. Во время уборки оттуда высыпались целые горы высохших насекомых. Сейчас стекла блестят чистотой, а на карнизы Малика повесила вышитые гардины и цветные шторы. А еще повсюду расставлены безделушки, привезенные из Ливии.

– Сейчас-то maam может пригласить посла на чаек, – чуть хрипло смеется Алиса, уже подружившаяся с Маликой.

– Больше всего мне хочется, чтобы он забыл о моем существовании, – тихо говорит Малика, но тут – Алиса как будто в воду смотрела! – отворяется дверь и в помещение входит шеф посольства в сопровождении трех неизвестных мужчин и собственной секретарши.