Текст книги "Обугленное сердце"

Татьяна Александровна Никулина-Алексеева
Обугленное сердце
Стихотворения

* * *

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателей запрещается.

© Никулина-Алексеева Т. А., текст, 2022

© Дьяченко А. А., иллюстрации, 2022

© Издательство «Союз писателей», оформление, 2022

© ИП Соседко М. В., издание, 2022

Отчего же душа так печалится?..

Расскажи-ка ты мне…

 
Расскажи-ка ты мне,
Как живут на Земле?
Хорошо ли живут,
Может, бедствуют?
Расскажи-ка ты мне —
Я не ведаю.
 
 
Расскажи-ка ты мне:
Войны есть на Земле?
Множат славу земляне
Победную?
Расскажи-ка ты мне —
Я не ведаю.
 
 
Расскажи-ка ты мне:
Есть любовь на Земле?
Носят тайну ли в сердце
Заветную?
Да поведай же мне —
Я не ведаю.
 
 
Расскажи-ка ты мне:
Дети есть на Земле?
А смеются? А ножками
Бегают?
Всё поведай ты мне —
Я не ведаю.
Расскажи-ка ты мне:
Есть ли смерть на Земле?
Люди правят ли тризну
Посмертную?
Расскажи-ка ты мне —
Я не ведаю.
 
 
Ты поведала мне,
Что на вашей Земле
И любовь, и война —
Всё случается.
Но смотрю на тебя,
А в глазах нет огня,
Отчего же душа
Так печалится?..
 

Чёрно-красное танго

 
Алые зори…
Багрянец заката…
Вечно бы сниться
розовым снам…
Чёрным тюльпаном
взметнувшись когда-то,
в судьбы народов
ворвалась война.
 
 
Чёрный и красный —
схлестнулись два цвета:
скорбь – и отвага,
угли – и кровь…
Красного цвета
бинты в лазаретах,
чёрная ненависть —
та же любовь.
 
 
Красного цвета
пробитое знамя,
чёрного цвета
траур венков.
Вечным огнём —
сердечное пламя,
красная с чёрным —
память веков.
 
 
Светлая память —
у чёрных надгробий.
Павшим в боях,
умершим от ран,
я возлагаю
с любовью и скорбью
красную розу,
чёрный тюльпан.
 

Чернобыль

 
Ничто беды нам не сулило:
Безоблачное небо было,
Кузнечик стрекотал в траве…
Но чёрное нутро взбурлило —
И адова прорвалась сила,
Взметнувшись в синеве.
 
 
Предотврати беду, Всевышний!..
Девчушка в сарафане пышном
Спешила с мамой в детский сад…
Но смертоносный дым неслышно
Спускался на сады и крыши,
Жизнь превращая в ад…
Набатом сердце бьётся громко,
Как только вспомню я ребёнка
С недетской мукою в глазах…
Небытия и жизни кромка
Здесь оборвалась гулко, ломко,
В сердца вселяя страх.
 
 
За чью преступную беспечность
Заплачено страданьем вечным
На десять жизней наперёд?!
Ген, словно мастер дел заплечных,
Проклятым атомом помечен,
В крови ещё живёт.
 

За всё в ответе

 
Когда в стране так часто плачут дети,
Когда у них не безмятежны сны,
Мне кажется, что я за всё в ответе,
Что в этом – доля и моей вины.
 
 
Когда ещё сироты есть на свете,
Когда тепла не вдоволь и еды,
Мне кажется, что я за всё в ответе,
Что это я не отвела беды.
 
 
Когда грохочут войны на планете,
Спасенья нет от дыма и огня,
Мне кажется, что я за всё в ответе,
Мне кажется, что виновата я.
 
 
Разумны будьте, взрослые и дети,
Храните дом по имени Земля,
Чтоб все мы просыпались на рассвете
От счастья и от песен соловья.
 

Девятое мая

 
Вновь застыли в минуте молчанья
Часовые у братских могил.
Маршируют полки, шаг чеканя…
В небе голубь кружит, белокрыл —
Словно чья-то душа прилетела
Посмотреть с высоты на живых…
На гранит опустился – на стелу,
Встрепенулся – и тоже притих…
Не оплакивать будем – гордиться
Каждым павшим в далёких боях,
Каждым, ставшим прекрасною птицей,
Что застыла на серых камнях.
Видно, так суждено для России:
Самых лучших терять сыновей,
В горьком трауре черпая силы,
Становиться добрей и сильней.
 

Ягоды

 
Когда леса и рощицы
Вновь полыхнут пунцово,
Мне кажется: полощется
Опять метель свинцовая,
Что каплями кровавыми
Трава и мох облиты…
Под ними парни бравые
Лежат, землёй укрыты.
 
 
Костром горят по осени
Рябина и калина
В краю моём болотистом,
Где зреет журавина[1]1
  Журавина – так на Псковщине называют клюкву.


[Закрыть].
 
 
Веками крепость Острова
Врагам отпор давала,
Булатом, пикой острою
И пулей привечала.
И, множа славу гордую,
Сынов своих теряя,
Обильно ягод гроздьями
Округу озаряла.
 
 
В чеченской битве с ворогом
За честь родной Отчизны
Погибли дети города —
Стал Остров местом тризны.
Застыли в скорбной горести
Не венчаны подруги…
Полны калинной горечи,
Стоят леса в округе.
 
 
Костром горят по осени
Рябина и калина
В краю моём болотистом,
Где зреет журавина.
 

Белые птицы

 
Есть белые птицы с белыми крыльями,
Белые лошади с белыми гривами,
Есть белые люди с белыми душами:
Живут они ладно, Богу послушные.
А где-то есть рядом чёрные демоны.
Белому миру доводятся кем они?
Чёрные птицы – в кружении алчущем,
Чёрные нелюди – помыслы страшные!
 
 
Молитвенны люди с белыми душами:
«Отец, упаси! Все храмы порушены!»
В ответ услыхали: «Нет вам спасения,
Доколе смиренны в уничижении!
Сложены крылья? Но вы же не сломлены —
Силой воспользуйтесь вашей огромною!
Лица, смотрю, стали маскою смертною?
Где воля к победе ваша безмерная?!»
 
 
И, размахнувшись могучими крыльями,
Тьму разогнав белоснежными гривами,
Рать поднялась православных послушников
С лицами светлыми, с чистыми душами.
В ужасе пятилась тьма покорённая
С чёрными душами, с мыслями чёрными.
Правда и Свет поднялись исполинами.
Их прославляли хвалебными гимнами
 
 
Белые птицы – лебеди гордые,
Белые кони – с поступью твёрдою,
Белые люди – с чистыми душами
И поколения – вслед им идущие!
 

К***

 
Я молюсь за тебя, причинившего боль,
Я молюсь о тебе, дочке жизнь поломавшем.
Я молюсь за здоровье твоё и за счастье —
Я молюсь о тебе, я скорбею с тобой!
 
 
Я прошу у Небес очищенья души,
Я прошу у Всевышнего памяти ясной.
Ты поверь, что пришёл в этот мир не напрасно
И задачу свою ты ещё не свершил.
 
 
Я молюсь о тебе… Может, кто-то ещё
Сможет так горячо за тебя помолиться?
Пусть молитвы слетят, словно лебеди-птицы,
Подставляя тебе то ль крыло, то ль плечо!
 

Маме на 80-летие

 
За жизнь мою, Судьбу мою,
За жизнь моих детей —
За всё её благодарю,
Целую руки ей.
 
 
Ты мне подружкою была
(Да что – была?! И есть!),
Ты столько радости дала,
Забот твоих – не счесть!
 
 
Смеёшься ли, ворчишь порой
И память ворошишь —
Ты – рядом,
ты всю жизнь – со мной.
От мамы не сбежишь.
 
 
Ты только дольше поживи!
Артрит или склероз —
Я боли все приму твои,
Уберегу от слёз!
 

Постаревшая мама

 
Мы с тобой поменялись ролями:
Словно доченька ты у меня,
Постаревшая добрая мама,
Моя мама – из света и дня.
 
 
Ты, конечно, не просишь игрушек
И не учишь нелёгкий урок.
Просто мир тебе доченькин нужен —
Стариковский-то беден мирок.
 
 
И когда ухожу я из дома
(Всё какие-то гонят дела!),
Непонятною силой влекома,
Возвращаюсь, чтоб ты не ждала.
 
 
И во взгляде твоём – не тревога,
А тоски, одиночества боль.
Потому и кричу от порога:
«Я вернулась! Я снова с тобой!»
 
 
Если выпадет встреча с друзьями,
Где и шутки, и песни, и смех,
Ты посмотришь такими глазами,
Что уйти без тебя – просто грех!
 
 
Не сопрано – фальцет очень тонко
Зазвенит и сорвётся на дрожь,
И вопрос, как вопрос у ребёнка:
«А меня ты с собою возьмёшь?»
 
 
Я дотоле с тобой неустанно,
Сколько будет дорог впереди.
Посмотрите: вы видите? – мама,
Словно доченька, рядом сидит!
 

Багаж

 
Я в жизнь выходила с одним чемоданчиком,
Оставила дом, помахала родне.
Летела вперёд за звездою заманчивой
И верила в счастье, что выпадет мне.
 
 
Да, только – вперёд!
Как прекрасно движение!
Багаж тяжелел – всё хотелось иметь:
Квартиру и дачу, мужчин поклонение,
Карьеру, достаток… Успеть бы! Успеть…
 
 
И в бешеной гонке за благами этими,
И веруя в то, что живу, не греша,
Споткнулась о камешек, мной не замеченный,
Но – не обходимый, с названьем «душа».
 
 
И что-то заныло тревожно под ложечкой:
Душа, отзовись, примостилась ты где?
Ты в пятки скатилась? Устала немножечко?
Озябла? Во что тебя лучше одеть?
 
 
Стоят в кладовой сундуки, чемоданищи,
Пылятся в шкафу крепдешин и меха…
А всё же, душа, обрела ты пристанище?
Ведь ценности эти – всё блажь, чепуха!
 
 
И всё оказалось ненужным, незначимым,
Нелепым, смешным в судьбоносной реке…
Я жизнь начинала с одним чемоданчиком.
Из жизни уйду, как и все, – налегке…
 

Муслиму Магомаеву

 
Как же быть мне теперь,
Если жизни захлопнулась дверь?!
Ты с судьбой моей был неделим,
Муслим!
 
 
Ты был брат, ты был друг.
Если горе давило вокруг —
Я жила баритоном одним:
«Муслим»…
 
 
Но сгорел, как свеча,
И слеза о тебе горяча:
Видно, плохо был мною храним
Муслим.
 
 
Сладкозвучный Орфей!
Голос твой – и ничей! —
Искрой Божию был осеним,
Муслим!
 

У его могилы

 
Святогорье к себе манит —
В эти парки, луга и рощи…
Здесь и дышится как-то проще,
И без боли душа скорбит.
 
 
И слова здесь звучат полней,
И сердца не стучат вполсилы…
Здесь, застыв у его могилы,
Плачет Русь…
Я горюю с ней…
 

Бессилие

 
Семь красок основных дал людям Бог,
Художник на палитре их смешает —
И на холсте под кистью оживает
Мир, вызывая восхищенья вздох.
 
 
Семь звонких нот имеет человек.
Попав однажды в руки музыканту
И повинуясь мощному таланту,
Они бессмертными становятся навек.
 
 
А у меня – огромный Божий дар:
Я речью поэтической владею,
Но как-то непростительно немею,
Не в силах передать души пожар
 
 
И рассказать, как звёзды хороши,
Как день горяч был на исходе лета;
О том, что не всегда стезя поэта
Становится отрадой для души;
 
 
Про тень лесов и про живой родник,
Что пробивает русло меж корнями;
Про пики гор, покрытые снегами,
И про огромный полюсов ледник;
 
 
И как натужно тяжелы шаги,
Когда с любимым оказалась в ссоре,
И как спина сутулится от горя…
О, Мать-Природа! Научи и помоги!
 

Страх

 
Боюсь от слабости сломаться,
Боюсь, что больше не смогу
Жить улыбаясь – притворяться.
Боюсь. И силы берегу.
 
 
Мне страшно, если мимоходом
Залезть мне в душу норовят,
Когда душевную свободу
Цепями заковать хотят.
 
 
Боюсь людского бессердечья,
Боюсь, что в горе, – в крик сорвусь.
К себе внимание привлечь я
До смехотворного – боюсь.
 
 
Боюсь твоим глазам поверить
И недоверия – боюсь.
Боюсь, что ты захлопнешь двери,
Пока я сделать шаг решусь.
 
 
Боюсь, не вынесу разлуки,
Когда наступит наш разрыв.
В отчаянье ломаю руки,
До боли губы закусив.
 
 
О, это горькое бессилье,
Извечный глупый женский страх!
Когда же мне сломали крылья,
В душе уверенность поправ?!
 

«До седин дожила, а не мудрая…»

 
До седин дожила, а не мудрая:
Ни смолчать не могу, ни польстить.
Хоть встречаю полвека утра я —
Не умею, как надо, жить.
 
 
Не постичь мне кодекс бесчестия,
Вытирание ног о друзей:
Проживи на свете лет двести я —
Не постигну – хоть ты убей!
 
 
Не понять головой непрактичною
Звон монет и шелест купюр.
А ведь как бывает обычно-то? —
Где конверт – «порядок», «ажур».
 
 
И спина моя не приучена
Нужным людям поклоны бить,
И, хондрозом гордости скручена,
Головы не могу склонить.
 
 
И в кого задалась, непутёвая?!
Бабка всё твердила: «В отца».
Что ж! Я, может, и бестолковая,
Но хожу, не пряча лица!
 

О, женщины! О, матери Земли!

Славянка

 
Где ты, мой далёкий,
Где ты, мой родимый,
Бродишь одинокий,
Ветрами гонимый?
Тёмными ночами
Кто тебя ласкает,
Жаркими руками
Шею обвивает?
Кто с пути-дороги
Угостит, укроет?
И от пыли ноги
Кто тебе омоет?
 
 
Или с поля брани
В рубленой кольчуге…
Кто кровавы раны
Травами врачует?
Где в бреду горячем
Вторишь моё имя?
Стала вещей, зрячей
Бедами твоими.
И перед Святою,
Пред златой лампадой,
На коленях стоя,
Я молю пощады!
 

Ева

 
Я – прародительница всех:
Я – Ева, грешная, святая.
В тысячелетиях мой грех —
Любовью женщин наделяю.
 
 
Я повторялась сотни раз
В Дианах, Ольгах, Сольвейг, Аннах,
И каждый день, и каждый час
Я возрождалась с ними заново.
 
 
Была я гордою Кармен,
Была Марией, Беатриче.
И мне сердца сдавали в плен
Богатый хан и жалкий нищий.
 
 
Я милого ждала в тоске,
Верна ему, как Пенелопа.
И слёзы на моей щеке —
Следы Всемирного потопа.
 
 
И расцветала от любви,
Сердца мужские покоряя,
Ответной лаской разжигая
Свой собственный пожар в крови —
Я, сладострастная Даная!
 

Пенелопа

 
Мой Одиссей! Как долго я одна!
Мужи чужие докучать мне стали,
А двери в доме вовсе не из стали,
Ночь одинокая черным-черна.
 
 
Избавь, родной, меня от этих мук.
Конца разлуке нашей и не видно.
От рук чужих, жестоких и обидных,
Пускай спасёт меня тугой твой лук.
 
 
Пора тебе вернуться в тёплый дом.
Я в ожиданьи без тебя старею.
Дыханьем иней в бороде согрею,
Уж коль её покрыло серебром.
 

Мария

 
Твоё изображение в веках —
Не гордо восседающей на троне,
Не в царской бриллиантовой короне,
А босиком, с ребёнком на руках,
 
 
С тревогой материнскою в глазах —
Всё человечество в Твоих ладонях…
Как поздно я прозрел, как поздно понял:
Кто предо мной с Младенцем на руках!
 
 
Я жил неправедно, блуждал впотьмах
И храм сторонкой обходил обычно.
Не потому ль стоять мне непривычно
Пред Той, что с Иисусом на руках?..
 
 
…Раскаявшись во всех своих грехах
И вспомнив о родном далёком доме,
Вернулся. Предо мной в дверном проёме,
Как на старинной фреске иль иконе,
Стоишь ты – с нашим сыном на руках.
 

Грешница

 
Ложь, клевета, чья-то сплетня обманная,
Снова – враньё и враньё…
Злоба висит пеленою туманною…
Не люди вы – вороньё.
 
 
Кем-то оболгана, грязью облитая
Так, что достоинства – в грех,
С детской душою, как книга открытая,
Стала мишенью для всех.
 
 
Как вороньё налетели, проклятые!
Ждали, когда оступлюсь?
Я, за любовь свою трижды распятая,
Только твержу: «Не сломлюсь!»
 
 
Только смотрю я глазами раскосыми
Пристальнее и нежней…
Не умываться медвяными росами
И не рожать мне детей…
 
 
Собран костёр и просмолены факелы —
Скоро свершится ваш суд.
Дымным кадилом поповским обмахивать
Скоро меня уж начнут.
 
 
Что мне робеть перед чернью злорадною,
Слушать судей голоса,
Если в толпе отыщу ненаглядные,
Лучшие в мире глаза?!
 
 
Пусть говорят, мол, казнили бесстыжую,
Пусть потешаются вновь —
Что мне костёр, если только увижу я
Веру твою и любовь!
 

Мария Стюарт
Сонет

 
Рывком раскрыв колоду новых карт,
Она пасьянс раскладывает сложный.
А утром – казнь. Нет, чудо невозможно —
И дрогнула надменная Стюарт.
 
 
Так игрока зовёт за стол азарт —
Забилось сердце гулко и тревожно…
И пусть твердят: гаданье? Это ложно! —
Так что же ждёт: помилованье? Ад?
 
 
Обвисли щёки… Блеск в глазах потух…
А на рассвете палачи проснутся…
От мыслей страшных ей не отмахнуться.
 
 
Вся замерла и превратилась в слух.
Шаги… За ней! Хотелось обмануться…
А где-то за стеной пропел петух…
 

Одалиска
Сонет

 
Султан Великий! Лучезарный Свет!
Я – сотою по счёту одалиской,
Свершив невольницею путь неблизкий, —
Сераль украсила в пятнадцать лет!
 
 
В шелка и бархат, в золотой глазет[2]2
  Глазет (фр. glacé – «блестящий») – вид парчи.


[Закрыть]
Девичий стан затянут живописно…
Ах, роскошь эта взгляду василиска[3]3
  Василиск (мифол.) – сказочное чудовище, убивающее взглядом или дыханием.


[Закрыть]
Подобна! Бездыханно на паркет
 
 
Паду, златые косы разметав.
Но в тяжком забытьи шепнут уста:
«Мой господин! Приходит час разлуки…
 
 
Небесные откроются врата…
Богатства? – Нет… Сомкни покрепче руки,
Чтоб задохнуться! Обними… по-русски…»
 

Месть
Сонет

 
Ногой ревнивой и капризной одалиски,
Затянутой в узорчатый сафьян,
Был вдребезги разбит мой талисман…
Зачем привёл в гарем презренную метиску?!
 
 
Зыбучие пески пустыни Аравийской
Не столь страшны, как мести ураган!
Визирь твой одолжил мне ятаган:
Неотомщённой быть нельзя!.. Пусть даже с риском
 
 
Тобой быть изгнанной, отверженной, забытой…
Ах, что там талисман? Хрусталь да нити,
Финифтью тонкою скрепившие его…
 
 
Кнутом безжалостно терзаешь плоть живую…
Люблю – и плачу, ненавижу – и ревную,
Души моей слепое Божество!
 

Сольвейг
Сонет

 
Суров характер скандинавских гор,
Народ хранит обряды и обычья.
Здесь верной быть – смешно до неприличья,
А я жду Пера – всем наперекор.
 
 
Уж сколько лет с судьбой веду я спор
Среди лесов и щебетаний птичьих…
Вернётся – разожгу очаг привычно,
И не сорвётся с губ моих укор.
 
 
Как изболелась за него душа:
Пер Гюнт – известный в округе задира!..
А молодость уходит не спеша…
 
 
Но дожидаться своего кумира
И замирать при встрече, не дыша, —
Удел всех женщин с сотворенья Мира!
 

Русские жёны

 
Пять суток в бреду она жарком металась,
Пять суток сгорала от злого огня,
А после вдруг стихла и ясно сказала:
«Ну как же ты будешь один, без меня?»
 
 
Пред этой заботой все чувства тускнеют.
Секунды последние лаской согрей:
Лишь русские жёны, как мамы, умеют
Лелеять мужчин, словно малых детей.
 

Свекровь

 
Пеленала и кормила грудью,
Пела песнь, качая в колыбели,
Выводила в мир, большой и трудный,
Путь торя сквозь синие метели.
 
 
Пятаки прикладывала к шишкам,
Мазала разбитые коленки
И вздыхала, глядя на сынишку:
– Больно тих, когда он «носом к стенке».
 
 
И не раз ей думалось ревниво,
Глядя на взрослеющего сына:
«Только б сделала его счастливым
Та девчушка, для кого растила».
 
 
…Я целую сеточку морщинок
И склоняюсь перед ней с любовью,
Женщиной, что отдала мне сына, —
Я склоняюсь пред своей свекровью.
 

«В городе хмуром с промозглыми крышами…»

 
В городе хмуром с промозглыми крышами,
Где голоса друг о друге неслышимы,
Старица шла, одиноко-понурая, —
Горькое горе с согбенной фигурою.
 
 
Старица шла… Может, кем-то обижена?
Слёзы стояли во взгляде недвижимом.
Шла, содрогаясь, в пальтишке изношенном.
По гололёду скользила галошами…
 
 
Что её гнало в дожди, в непогодину?
Чувство тоски? Одиночества? Голода?
Мимо спешили довольные, сытые
Люди не бедные и не забытые.
 
 
Каждый к себе шёл с кошёлками полными.
И не заметили, и не запомнили —
Женщина плакала тихо и сдержанно,
Старице хлеб подавая так бережно…
 

Позволь мне женщиною быть

 
Не позволяй мне быть такой:
Трусливой, лживой, лицемерной,
Не дай мне грубой быть и злой
И опуститься до измены.
Не позволяй сгорать в огне
Коварства, зависти и лести,
Не позволяй ты также мне
Унизиться до жалкой мести.
 
 
Но вот о чём хочу просить:
Позволь мне маленькую слабость —
Позволь любить, любимой слыть,
Лукавить, ревновать, дерзить,
Порой, надувшись, уходить,
Прощенья вновь и вновь просить,
Обедом вкусным накормить…
Позволь же мне такую малость —
Позволь мне женщиною быть!
 

Татьянин день

 
Горит свеча в Татьянин день,
Спустилась ночь морозна…
И там, в углу, где гуще темь, —
Святой Татьяны образ.
Я грежу? Или светотень
Играет иллюзорно?
А может, просто лунный блик
Сквозь шторы тонкие проник?
 
 
Душа качнулась, замерла
И – частым пульсом – в горле:
Не тень – Татьяна подошла,
Во взгляде – боль и горе.
«Забыли вы в мирских делах,
В их суетности, вздоре,
Что веру надобно беречь
И русскую родную речь!
 
 
Сколь ни творила б ты добра
И как бы ни горела,
Всё это – искры от костра,
А впрочем, тоже дело,
Но вера – слиток серебра:
Душа важней, чем тело.
Ты веру светлую неси!
Господь пребудет на Руси!..»
 
 
Очнулась. Тихо. Окна ночь
Раскрасила узорно…
Виденье улетело прочь…
Тепло, но как морозно —
Мне оторопь не превозмочь,
Всё странно, иллюзорно…
По стенам пляшет светотень…
Горит свеча в Татьянин день.
 

Я – женщина!

 
Я – женщина. Как много это значит!
И счастье женское меня не обошло:
Познала я и как ребёнок зачат,
И как носить его порою тяжело.
 
 
Я – женщина. И радость материнства
Пришлось мне дважды в этой жизни испытать.
Отыщется ль надёжнее единство,
Чем плоть и кровь?
Чем связь: ребёнок – сердце – мать?
 
 
Я – женщина. Не передать блаженства,
Что наступает в тот, счастливой боли миг,
Когда дитя, природы совершенство,
Победно-торжествующий поднимет крик!
 
 
Я – женщина. И, затаив дыханье,
Смотрю, как влажный, нежный,
тёплый детский рот
(В нём – всё сосредоточье мирозданья!)
Со всею жадностью к груди моей прильнёт.
 
 
Я – женщина. И сколько же в тревоге
У колыбели просидела по ночам!
Но не завидую я тем, немногим,
Себя лишившим материнства сгоряча!
 
 
И пусть виски припорошило вьюгой,
Я молодею с дочками своими вновь.
Я с ними снова прохожу по кругу:
Рожденье, детство, юность, первая любовь.
 

Счастье в руках

 
Сколько лет – и в солнце, и в ненастье —
Я сгорала в роковом огне:
Всё искала призрачное счастье,
Зазывала, чтоб пришло ко мне.
Я его, как птицу на ладошку,
Подманить пыталась много раз.
А в ответ: «Ну, подожди немножко,
Он ещё придёт, твой звёздный час».
 
 
Пролетели годы птичьей стаей,
Седина припудрила виски.
И нелепой та погоня стала —
У меня уж дочки подросли…
…Рубашонка в звёзды и в горошек,
Счастье то – в руках, невдалеке:
Распласталась внучкина ладошка
На помолодевшей вдруг щеке.
 

Кошачий светофор

Гаянэ играет

 
Что за странные игрушки?
Не гремят, как погремушки.
Розовые, гладкие.
Ну-ка, может, сладкие?
Если только дотянусь —
Их попробую на вкус.
Только мало – захотеть,
Что ж, придётся попыхтеть.
В руки не хотят даваться,
Значит, надо постараться.
Захватила их в ладошки.
Что?
Да собственные ножки!
 

Первые шаги

 
По ковру – по большаку,
А в руках – по башмаку.
Чтоб шагалось весело?
Нет, для равновесия!
 

Хоровод

 
– Что такое хоровод?
– «Хором» ходят! Это – вот:
Взяли за руки друг друга,
С песенкой пошли по кругу,
С пятки на носочек – ножки,
Звонко хлопали в ладошки,
Песню, как венок, сплели…
Поклонились до земли.
 

Колыбельная для Гаянэ

 
По озябшим крышам
К нам вползает тишь,
Сонно дом наш дышит,
Спи и ты, малыш.
 
 
Ночь роняет звёзды
За твоим окном.
Спи! Играть уж поздно,
Поиграешь днём.
 

Ларисе

 
Выросла ты, травиночка,
Скажем, из небытия.
Дочка моя, снежиночка,
Первая радость моя!
 
 
Матери – половиночка.
В сердце тревогу тая,
Всё о тебе, тростиночка,
Дума большая моя.
 
 
В мире большом – песчиночка.
Знать бы, в какие края,
Ветром каким, пылиночка,
Жизнь увлекает тебя?
 
 
Только не гнись, лозиночка,
В жёстких руках бытия.
Счастья тебе, кровиночка,
Совесть и мудрость моя!
 

Весть «Марина»

 
Полтора десятка лет
Прожил этот человек.
Полтора десятка раз
Каждый год я в этот час
Просыпаюсь ровно в шесть,
Вспоминаю эту весть,
Что сказали мне тогда
Акушерка и сестра:
«Ждали, может быть, сыночка?
Не сынок у вас, а дочка!»
Слаще – разве что малина…
Назвала я «весть» – Марина.
Ах, весна, ах, этот май!
Мир, дитя моё встречай!
Жизнь, не будь сурова к ней,
Береги её, лелей.
Пусть все бури – стороной,
Пусть в душе всегда – покой.
Пусть минуют неудачи.
Но пускай всегда горячим
Сердце будет у тебя!
В добрый путь, моё дитя!