Текст книги "Ахматова и Гумилев. С любимыми не расставайтесь…"

С неба снова полил дождь, еще более сильный, чем раньше. Шинель Николая мгновенно промокла и стала тяжелой, но он продолжал как ни в чем не бывало улыбаться. В тот момент он точно знал, что рано или поздно станет мужем самой красивой и талантливой на свете женщины, и такие мелочи, как насквозь пропитавшаяся ледяной водой одежда, мало его беспокоили.

Глава VI
Россия, Евпатория – Царское Село, 1907 г.

Мы не умеем прощаться —

Всё бродим плечо к плечу.

Уже начинает смеркаться,

Ты задумчив, а я молчу.

А. Ахматова

Солнце уже висело довольно низко над морем, но светило все еще ярко, и цвет у его слепящего глаза диска был не красным, а желто-оранжевым. Анна время от времени поднимала на него глаза, и ей сразу же приходилось опускать веки. Но она знала, что так будет продолжаться недолго, уже совсем скоро светило начнет краснеть и одновременно тускнеть, через полчаса оно доползет до линии горизонта, а еще минут через двадцать спрячется за ним, и весь пляж начнет быстро погружаться в темноту. Тогда можно будет сказать идущему рядом Николаю, что уже поздно и ей пора домой. Конечно, можно было сказать и сейчас, но, пока еще светло, молодой человек запросто мог предложить ей погулять «еще всего пару минут», потом «еще минуточку» и оттянуть возвращение не меньше, чем на час. Нет уж, решила Анна, лучше подождать до заката, а потом сказать, что ей страшно бродить так далеко от дома в темноте.

А Гумилев все рассказывал ей то о своих дальнейших планах, касающихся издания нового литературного журнала, то о замысле новых стихов, то о недавно прочитанных им книгах… Анну тяготили эти не прекращающиеся разговоры, но в то же время она понимала, что виновата в них сама. Николай часто делал паузы, давая высказаться ей, но она не отвечала, не зная, как поддержать не интересную ей беседу. Сама она, гуляя у моря, думала совсем о другом – о том, что переезд в Евпаторию и жизнь «в целебном морском воздухе» так и не помогли победить туберкулез и выжить сестре Инне, о том, что ее собственное здоровье в последнее время тоже ослабло, а мать с каждым днем все глубже погружалась в пугающее всех ее детей уныние. Но не говорить же о таких грустных вещах на свидании! Поэтому Анна молчала, а Николай старался заполнить эту молчаливую паузу своей болтовней. Впрочем, ему было нетрудно подыскивать все новые и новые темы для поддержания разговора.

– Спокойное сегодня море, заметила? – не оставлял он попыток разговорить свою спутницу. – А вчера такой шторм был – на другом конце города шум волн было слышно!

– Да, я помню, – ответила Анна, глядя себе под ноги.

Шторм накануне действительно был сильным, и теперь весь берег вдоль кромки воды оказался усеян ветками, водорослями и прочим мусором. Волны плескались рядом с этой полосой грязи, чуть не дотягиваясь до нее – словно море пыталось очистить свои берега, но у него не хватало на это сил. Эта картина вызывала грустные мысли, и девушка, подняв голову, снова посмотрела на заходящее солнце. Теперь оно нависало немного ниже над горизонтом, но все-таки было еще далеко от него. Потемневшую к вечеру поверхность воды усыпали яркие блики – пока еще золотистые, но уже начавшие потихоньку краснеть. Это зрелище тоже было не слишком веселым, но все же немного подняло Анне настроение: она вновь подумала о том, что до заката осталось совсем немного.

– Очень красиво, да! – по-своему расценил ее взгляд Николай. – Хотя наш закат не сравнить с египетским! Я слышал, что там заходящее солнце – огромное, в несколько раз больше, чем сейчас, и такое яркое, алое… Но удивительнее всего даже не это! Ты знаешь, если над горизонтом есть облака – хотя бы одно небольшое облачко! – то солнце освещает его на закате, и оно становится ярче всего уже после того, как солнце зайдет за горизонт. Представляешь?

– В самом деле? – с полным равнодушием, но все же вежливо бросила Анна.

– Именно так, я об этом читал! А еще ярче бывает небо после заката в тропиках! Об этом рассказывается в записках разных путешественников – они пишут, что там над океаном всегда много облаков, и после захода солнца они вспыхивают настоящим огнем. Посмотреть бы на все это!..

Девушка не отвечала. Она поглядывала на местный закат – быть может, не такой яркий, как в тропиках, но зато свой, родной, привычный… Солнце опустилось еще ниже и коснулось краем горизонта. Его лучи «нарисовали» на воде ровную алую дорожку из бликов.

Николай же по-прежнему мысленно витал в каких-то дальних странах. Заходящее на его глазах солнце интересовало его намного меньше, чем другие, недостижимые закаты.

– Знаешь, на что это похоже? – продолжал он разговор, размахивая от избытка чувств руками. – На угли в костре! Ты никогда не замечала: после того, как огонь погас, угли вспыхивают ярче, чем раньше. Пока костер горит, они оранжевые, а потом становятся красными.

– Возможно, – пожала плечами Анна, – как-то не обращала внимания… Я и у костра-то, кажется, ни разу не сидела…

– А мне приходилось, у нас в деревне, в Слепнево, – улыбнулся Гумилев. – Это удивительно зрелище – огонь! На него можно смотреть бесконечно. Как и на закат или на море… – Он бросил быстрый взгляд на солнечную дорожку на воде и слабо накатывающиеся на берег волны, а затем снова перевел его на свою спутницу: – Или на тебя…

Некоторое время оба молчали. Солнце все глубже погружалось в водную гладь, и все сильнее заставлял волноваться море поднимающийся ветер. Николай не сводил глаз с Анны, смотревшей на алеющую в волнах дорожку.

– Аня, – прошептал Гумилев, наклонившись к лицу девушки. – Я уже говорил тебе об этом, и я помню, что ты мне всегда отвечала, но… я тебя люблю! Пожалуйста, будь моей женой, я не могу без тебя жить! Пожалуйста…

Анна вздохнула. Она так надеялась, что в этот вечер Николай не будет говорить ей о любви и в очередной раз делать предложение, так мечтала, что хотя бы одна их встреча пройдет без его упрашиваний и чувства вины, которое каждый раз охватывало ее после сделанных ему отказов! Но Николай вновь показал ей, как наивно было ожидать от него чего-то иного. «Как видно, надо все-таки соглашаться, – обреченно сказала себе девушка. – Все равно он своего добьется». Вспомнились письма к подругам, в которых она писала о том, что ей кажется, будто Гумилев – ее судьба и ей надо смириться с этой судьбой. Вспомнились их ответы, в которых те советовали не отвергать так преданно влюбленного в нее человека. Все, с кем она обсуждала их с Николаем отношения, считали, что она должна ответить на его чувства. Вот только как ни пыталась девушка убедить себя в том, что они правы, выходить замуж ей не хотелось. Даже за такого страстного и упорного поклонника.

Они шли вдоль кромки воды все быстрее: Анна невольно ускоряла шаг, словно пытаясь убежать от своего спутника, и тот вынужден был тоже идти быстрее, чтобы не отстать от нее. «Надо согласиться, – повторяла про себя Анна. – Надо сказать ему «да». Ну, давай же, говори, это действительно лучший выход!»

Она вертела головой в тщетной надежде увидеть что-нибудь интересное, что дало бы ей повод перевести разговор на какую-нибудь другую тему, но вокруг не было ничего особенного. Справа – только море с заходящим солнцем, слева – только песчаный пляж, переходящий в заросший высокой травой луг…

– Смотри, что это там, черное такое? – как утопающий за соломинку ухватилась девушка за виднеющееся на кромке воды темное пятно. Очертаниями оно немного напоминало большой вытянутый валун, отглаженный волнами. Но Аня гуляла в этих местах много раз и точно знала, что там не могло быть таких огромных камней. Даже случившийся накануне шторм был не настолько сильным, чтобы выбросить на берег камень размером с человека!

Девушка внезапно подумала, что это и есть человек – может быть, мертвый, утонувший в море, а может, еще живой, сумевший выбраться на берег и теперь лежащий возле воды без сил. Забыв про идущего рядом Николая, она побежала к пятну, перепрыгивая через попадавшиеся ей на пути кучи мусора.

– Постой, ты куда? – крикнул Гумилев, бросаясь вдогонку за девушкой.

Анна не оборачивалась. Ее взгляд был прикован к странному «валуну», и чем ближе она подбегала к нему, тем яснее понимала, что это точно не камень. Темно-серая продолговатая тень словно бы раздвоилась и стала похожей на пару одинаковых валунов, лежащих рядом, а потом, постепенно на двух огромных, выброшенных на берег рыб. А еще через пару секунд Анна поняла, что почти не ошиблась. У воды действительно лежали два мертвых морских обитателя. Она замерла в нескольких шагах от них, с ужасом глядя на их полураскрытые пасти и уставившиеся в никуда пустые круглые глаза…

– Дельфины… – с грустью вздохнул догнавший Анну и остановившийся рядом с ней Николай. – Во время шторма погибли, наверное, об какие-нибудь подводные скалы разбились… Жалко…

– Дельфины… – эхом повторила за ним девушка, продолжая смотреть в мертвые глаза когда-то полных силы, изящных и гибких морских животных. Еще вчера они резвились в море, ныряли, высоко выпрыгивали из воды, и их мокрые спины ярко блестели на солнце. И вот в одночасье для них все кончилось. Буйство родной стихии оборвало их жизнь, волны ударили их о лежащие на дне камни, а потом вышвырнули прочь из воды за ненужностью. Впрочем, скорее всего, все было не так. Если бы дельфины случайно оказались у берега в шторм и ударились бы о дно, они вряд ли оказались бы на берегу вместе. Их наверняка раскидало бы волнами в разные стороны и вынесло на прибрежный песок в разных местах…

– Все было иначе, – сказала Анна, не глядя на Гумилева. – Их не случайно убило. Они выбросились на берег вместе, вдвоем.

– Ты так думаешь? – удивился Николай.

– Да, – теперь девушка уже не сомневалась в своей догадке. – У них в жизни что-то было не так. Может, их никто не любил и не понимал, а может, они сами испортили жизнь друг другу, сделали друг друга несчастными… – Ее голос внезапно задрожал, и из глаз выкатились слезы. – Им было очень плохо, поэтому они приплыли к самому берегу и выбросились из воды! – Последнюю фразу девушка почти прокричала.

Николай подошел к ней вплотную и попытался взять ее за руку, но Анна отшатнулась, оторвав наконец взгляд от дельфинов, посмотрела ему в глаза и, утирая слезы, еле слышно произнесла:

– У нас все так же будет, понимаешь? У нас будет все то же самое. Мы не сможем быть счастливыми и закончим так же, как и они.

– Аня… – попытался было возразить Гумилев, но его спутница отступила еще на шаг и решительно встряхнула головой.

– Коля, я никогда не буду твоей женой. Пожалуйста, больше не проси меня об этом. И… все.

С этими словами Анна развернулась и быстро зашагала в сторону дороги, по которой они вышли к морю. Николай, сжав кулаки и с ненавистью посмотрев на погибших дельфинов, пошел следом за ней, стараясь держать дистанцию в несколько шагов. Догонять Анну и говорить с ней еще о чем-нибудь он теперь не хотел, но ее необходимо было проводить до дома. Время было позднее, и солнце уже почти скрылось за горизонтом.

Так они и шли всю дорогу в полном молчании. Анна не оборачивались, но Николай знал, что она слышит его шаги и чувствует себя в безопасности, поэтому старался не отставать. А потом, когда девушка скрылась за дверью своего дома, он резко развернулся и почти бегом бросился обратно на пляж. Ему хотелось еще раз посмотреть на дельфинов и попытаться понять, действительно ли они выпрыгнули на берег сами. Однако к тому времени на улице уже стало совсем темно, и Гумилеву не удалось найти виновников своей неудачи. Пнув ногой оказавшийся у него на пути камешек, он снова вернулся в город, а придя домой, принялся собирать в саквояж свои немногочисленные вещи…

Через несколько дней он был в Киеве, через пару недель – в Москве, потом – в Париже. Дел, которые Николаю нужно было уладить, оказалось на удивление много. К счастью, разобраться с ними ему удалось достаточно быстро, и уже в октябре он, впервые за многие годы, переступил порог своего родного дома в Царском Селе. Комната, в которой он жил в детстве, встретила его выцветшей от времени и слегка облупившейся росписью на стенах. Гумилев успел подзабыть собственные рисунки и оттого с еще большей радостью смотрел на разноцветных рыб, поднимающуюся к потолку волнистую морскую траву и затаившегося в углу спрута. Он словно бы вернулся в те давние годы, когда превращал свою комнату в подводное царство, и на краткий миг ему показалось, что потускневшие морские жители стали яркими и блестящими, а в воздухе поплыл резкий запах свежей масляной краски.

Но это ощущение длилось не больше секунды. Николай снова вернулся к реальности, в которой его комната была пыльной, краски на стенах – поблекшими, а юношеские мечты – навсегда потерявшими шанс сбыться. У молодого человека мелькнула мысль привести комнату в порядок и обновить роспись на стенах, но он тут же решительно отогнал ее. Несмотря на свой юный возраст, он был достаточно опытен, чтобы понимать: вернуть прошлое невозможно, как ни старайся. Да и не нужно ему было ничего возвращать – впереди его ждала новая жизнь, быть может, не такая беспечная, как прежде, но точно не менее интересная! С мечтами о новой жизни Гумилев и заснул среди своих блеклых морских декораций.

Но на следующий день пришлось распрощаться и с этой мечтой. Двое врачей армейской медкомиссии, не слушая горячих заверений Николая, что он может служить, желает выполнить свой долг перед родиной и имеет на это полное право, упрямо стояли на своем: с таким зрением, как у него, в армии делать нечего. Молодой человек испробовал все – от громкой возмущенной ругани до униженных просьб, но медики отказались признать его достаточно здоровым для службы и в конце концов выставили вон. Гумилев вышел на улицу, с грохотом захлопнул за собой дверь больницы, где проходил осмотр будущих солдат, а потом, отойдя от нее на несколько шагов, обернулся, погрозил оставшимся внутри врачам кулаком:

– Вы еще пожалеете! – и, гордо задрав голову, зашагал прочь.

Поравнявшись со следующим домом, он вдруг остановился. Дальше идти ему было некуда. Не в прямом смысле – можно, конечно, пойти домой, уехать в Поповку или Слепнево, где жили его родные, или снова отправиться в Париж, чтобы окончить учебу в Сорбонне. Но вот что делать дальше, какой цели добиваться – он теперь не знал.

Молодой человек подошел к стене дома, чтобы не стоять на пути у других прохожих, привалился к ней и уставился в одну точку, ни о чем не думая. Длилось это состояние не слишком долго, потому что, когда Николай стряхнул с себя странное оцепенение, вокруг почти ничего не изменилось. Солнечный свет, заливавший улицу, был все таким же по-утреннему мягким, большинство прохожих все так же спешили по улице в сторону рынка… Гумилев стал оглядываться, надеясь увидеть на каком-нибудь доме часы, и внезапно заметил, что со стороны больницы к нему приближается какой-то мужчина. На вид он был ничем не примечательным, среднего роста и среднего же возраста, с самым обыкновенным, плохо запоминающимся лицом. Николай не сомневался, что видит его впервые, тем не менее незнакомец шел именно к нему: когда расстояние между ними сократилось до нескольких шагов, он вскинул голову и, вежливо улыбаясь, посмотрел Гумилеву в глаза:

– Николай… Степанович?

– Да, – удивленно ответил Гумилев.

– Вы сегодня были на медицинском освидетельствовании, и вам очень хотелось пойти служить.

– Да, – не стал отрицать очевидное Николай, – хотелось.

Незнакомец смотрел ему в глаза, но в его взгляде не было ни сочувствия, ни вообще каких-либо эмоций.

– Вы можете принести России пользу, занимаясь другим делом, – так же невозмутимо продолжил его странный собеседник.

– Каким же? – вскинул голову Николай.

– Более сложным, чем маршировать строем и выполнять чужие приказы. – Несмотря на то что ответ прозвучал совсем тихо, Гумилев вздрогнул, невольно огляделся по сторонам и быстро спросил:

– Я могу… узнать более подробно, что мне нужно будет делать?

– Разумеется, – согласно кивнул незнакомец. – Давайте вернемся в больницу.

Николай с готовностью выпрямился и отошел от стены дома. Незнакомец развернулся в сторону больницы и зашагал к ней, жестом пригласив несостоявшегося военного идти следом. Гумилев поспешил за ним и по дороге внезапно понял, что один раз все-таки уже где-то видел это обычное, плохо запоминающееся лицо. Вот только где именно и когда это было?

Глава VII
Египет, Порт-Саид, 1907 г.

Оглушенная ревом и топотом,

Облеченная в пламя и дымы,

О тебе, моя Африка, шепотом

В небесах говорят серафимы.

Н. Гумилев

В трюме было темно и очень сыро. Болтовня спутников Николая, в первые дни плавания бодрая и веселая, окончательно сошла на нет, и теперь тишина вокруг него лишь изредка нарушалась усталыми вздохами и болезненными стонами. Качка, не слишком сильная, но невероятно монотонная, отняла у всех последние силы. И даже теперь, когда на море, судя по всему, установился почти полный штиль, охватившая пассажиров слабость не проходила, и разговаривать они были не в состоянии. Каждому хотелось просто сидеть или лежать неподвижно, молчать и ни о чем не думать.

Николай сидел, забившись в один из дальних углов, и, обхватив колени руками, мелко дрожал. Авантюра, в которую он втянулся, совсем еще недавно казавшаяся молодому человеку так прекрасно придуманной, за время плавания растеряла всю свою заманчивость. Оказалось, что бегство в Египет тайком от всех и путешествие в трюме грузового корабля без билета – занятие не только рискованное, но еще и крайне неприятное. Хотя, если бы Николаю сейчас представилась возможность начать все сначала и снова попробовать пробраться на уходящее в Африку судно, он все равно повторил бы эту попытку. Ведь иначе ему пришлось бы или остаться во Франции и долгими зимними вечерами умирать от скуки в своей крошечной комнате под самой крышей, или вернуться в Россию, где жила не ответившая на его чувства Анна… Нет уж, лучше трюм, в который не проникал ни один луч света, лучше бесконечно долгие дни и недели страха, что его обнаружат матросы, лучше качка и сырость! Тем более что это «заключение» в трюме должно скоро кончиться. Наверняка уже совсем скоро!

Оказавшись на корабле, молодой путешественник почти сразу утратил чувство времени, а часы в темноте были бесполезны, поэтому он давно потерял счет дням. Однако вчера – или, может быть, не вчера, но точно несколько часов назад, до того, как Николай на некоторое время заснул, – один из его соседей по трюму говорил, что, по его расчетам, они уже приблизились к северным берегам Египта. Можно ли было доверять мнению такого же, как и сам Гумилев, «пленника», запертого в трюме и лишенного какой-либо связи с внешним миром, Николай не знал. Но верить этому человеку очень хотелось – его слова давали хоть какую-то надежду, что мучениям скоро придет конец. Он выберется на свежий воздух, ступит на твердую, не качающуюся каждую секунду под ногами землю, забудет о плавании, как о страшном сне, и все-таки выполнит порученное ему дело. А заодно исполнит и свою давнюю мечту – увидит Африку. Увидит тот далекий, чужой, не похожий ни на его родную страну, ни на Европу мир, который полюбил еще в детские годы, о котором сочинил свое самое первое стихотворение!

Воспоминание о детских грезах и предвкушение путешествия по Египту заметно подняли Николаю настроение. Он почувствовал себя несколько лучше, и ему даже показалось, что в трюме стало не так душно и холодно. Да и качки больше не было… Может быть, они вообще уже вошли в порт и стоят у причала, может, их путь окончен, хотя сами они об этом еще не знают?

Гумилев так твердо уверился в этом, что потянувшиеся дальше долгие часы ожидания в темноте вновь едва не привели его в отчаяние. Он стал думать о том, что корабль по каким-то причинам не пускают в египетский порт, или что вообще произошла ошибка и они приплыли не туда, куда следует, или что капитан узнал о «зайцах» в трюме и отвез их назад, в Марсель. Последнее предположение было самым пугающим, и молодой человек постарался отогнать его от себя как можно скорее. Нет уж, пусть уж лучше верна другая его догадка, о том, что корабль прибило к какому-нибудь дикому берегу!

Он прислушался, попытавшись уловить хоть какой-нибудь звук. Но в трюме было так тихо, что у Николая даже зазвенело в ушах. Однако он по крайней мере убедился, что корабль не движется. Они куда-то приплыли, и прятавшимся в трюме пассажирам нужно было только набраться еще немного терпения, чтобы узнать, куда именно.

Николай устроился поудобнее в своем углу, закрыл глаза и стал мысленно уговаривать себя подождать еще час или два. За бортом его ждала Африка, страна, в которую он так мечтал попасть. Скоро он выйдет из трюма на свободу, скоро окажется в своей мечте! А пока надо просто набраться терпения. Просто подождать…

В голове у Николая вдруг завертелись любимые образы – африканская саванна, джунгли, пустыня… Молодой путешественник опять заерзал на месте. За все время плавания в трюме его не посещали мысли о стихах: настроение для этого было совсем не подходящим, не говоря уже о мучившей его в первые дни морской болезни. Неужели теперь это прошло и он снова готов творить? Это надо было срочно проверить, и Гумилев принялся складывать из роящихся у него в мыслях слов первую строчку. А за первой к нему, уже совсем легко и быстро, пришли вторая и третья строки, и вскоре он жалел лишь о том, что у него не было ни бумаги, ни карандаша, чтобы записать их. Оставалось рассчитывать только на собственную память.

Повторив про себя несколько раз новое стихотворение и уверившись, что теперь он его не забудет, Николай удовлетворенно вздохнул и закрыл глаза. Рядом с ним послышались шорохи: кто-то из соседей по трюму тоже возился на своем месте. Но Гумилев не обратил на это внимания – его вдруг начало клонить в сон, и теперь уже хотелось, чтобы корабль подольше не причаливал к берегу…

На этот раз желание путешественника сбылось. Корабль все не двигался, а матросы, знавшие о ехавших в трюме странниках, как будто забыли о них. Но Гумилеву было все равно, он спал и во сне уже пробирался по африканским джунглям.

Разбудил его громкий разговор соседей по трюму и легкое раскачивание судна. Это была не обычная качка, к которой он почти привык во время плавания, а какие-то странные толчки, и Николай с радостью подумал, что они могут означать долгожданный конец путешествия. Корабль вздрагивал, потому что причаливал в порту, его привязывали канатами к каменным тумбам!

– Да точно тебе говорю, приплыли мы! – подтвердил догадку Гумилева один из странников – ворчливый мужчина лет пятидесяти, ужасно не любивший, когда более молодые товарищи спрашивали, когда же их путешествие подойдет к концу. – Погоди еще чуток, пусть они уладят все формальности! Мы вылезем, когда груз начнут выносить на берег.

– Ох, скорее бы! – застонали чуть в стороне от Николая сразу несколько страдальческих голосов.

Он и сам был бы не прочь присоединиться к ним: его терпение тоже постепенно подходило к концу. Вдобавок ко всему он еще и сильно проголодался: матрос, приносивший им тайком еду, не появлялся в трюме почти сутки. Но его терпению было уготовано еще одно, последнее испытание. Незаконных пассажиров продержали в трюме еще около часа. Под конец этого часа спутники Николая, несмотря на привычку к подобным путешествиям, начали волноваться, и некоторые из них стали предлагать остальным покричать, чтобы их выпустили из трюма. Гумилев, быстро сообразив, что в этом случае они запросто могут выйти не на свободу, а в такие же крепко запертые каюты другого корабля, который доставит их обратно в Россию, начал убеждать товарищей по несчастью не делать этого, но долго спорить путешественникам не пришлось. Замок, запирающий трюм, наконец заскрежетал, и в окружавшую их темноту проник слабый луч света, в первый момент показавшийся таким ярким, что все невольно зажмурились.

– Выходите побыстрее, моя вахта закончится через полчаса! – услышали они голос знакомого матроса и радостно ахнули.

Николай проворно вскочил на ноги и потянулся. В проникшем в трюм неярком свете стали видны уложенные аккуратными рядами ящики с грузом и фигуры других пассажиров, которые тоже встали и принялись разминать затекшие суставы. Те, кто сидел ближе к выходу, поспешили наружу, и Гумилев торопливо последовал за ними.

Поднявшись на палубу, он так глубоко вдохнул горячий, но все равно свежий морской воздух, что даже почувствовал боль в груди и закашлялся. Но это ничуть не уменьшило его радость, что первая, самая тяжелая часть его путешествия окончилась. Начиналась следующая, гораздо более приятная и интересная.

– Быстрее, быстрее, выметайтесь отсюда! – поторапливал незаконных пассажиров матрос. Спутники Гумилева не заставили себя упрашивать и двинулись следом за матросом к спущенному на берег трапу. Николай, шагая позади всех, с грустью думал о том, что так толком и не познакомился с ними за время плавания, а теперь они расстанутся навсегда и больше никогда не встретятся. «Жаль… – вздохнул он про себя. – Надо будет написать о них стихотворение – тогда я их как следует запомню!»

Но пока ему было не до стихов. Помогавший им матрос, поминутно шикая на незаконных пассажиров и требуя, чтобы они не шумели, довел их до трапа и велел как можно скорее уходить из порта. Странники по одному спустились на причал и затем, так же цепочкой, двинулись прочь от моря. Николай шел за ними, то и дело спотыкаясь о невидимый в темноте мусор. Только выйдя из порта и оказавшись на широкой пыльной дороге, он позволил себе облегченно вздохнуть и оглядеться по сторонам. Небо на востоке уже начинало слегка светлеть, до восхода солнца оставалось не так уж много времени. Но все же пока еще и порт, и окружавшие его поселения были погружены в сон, и тайком прибывшим в Египет путешественникам нужно было где-то провести еще пару часов.

Спутники Гумилева уселись прямо на землю у обочины дороги и принялись шарить по карманам в поисках оставшихся там сухарей.

– Давай к нам, парижанин! – позвал один из них Николая, но тот в ответ покачал головой:

– Спасибо, я не голоден. Лучше пройдусь пока… Счастливо вам!

– И тебе удачи! – отозвались пилигримы, после чего почти сразу же забыли о его существовании.

Гумилев еще немного постоял на обочине, а потом медленно зашагал по краю дороги в ту сторону, где в слабом утреннем свете виднелись какие-то постройки. Он рассчитывал дойти туда примерно за час. К тому времени солнце должно было подняться уже достаточно высоко, а местные жители, как представлялось Николаю, наверняка вставали рано, с рассветом. У них найдется и вода, и что-нибудь поесть, а его денег хватит на то, чтобы отблагодарить их и нанять верблюда для поездки в Каир. Ну а что делать дальше, ему скажут те, кто сейчас ждет в египетской столице встречи с ним…

Молодой человек шел вдоль дороги, смотрел по сторонам и никак не мог полностью поверить в то, что находится в Африке. На том самом континенте, о котором столько читал в детстве, на котором мечтал побывать с самых юных лет. Оказывается, мечты все-таки сбываются! Хотя бы некоторые из них… Но раз сбылась эта мечта, может быть, когда-нибудь воплотятся в жизнь и остальные? В том числе и его мечта об Анне?

Воспоминание об Анне Горенко и ее отказе снова неприятно кольнуло Николая, но он решительно отогнал его, постаравшись сосредоточиться на более важных в данный момент вещах. Небо над его головой стремительно светлело, и хотя воздух пока был довольно прохладным, молодой путешественник знал: уже совсем скоро день вступит в свои права, и холод сменится настоящей африканской жарой. Он сделал небольшой глоток из прикрепленной к поясу фляжки и прибавил шагу. Но идти быстро и ни на что не отвлекаясь по дороге было выше его сил. На обочине из песка выглядывали короткие жесткие стебли какого-то растения – Николай присел рядом, стал внимательно рассматривать его и ощупывать каждый стебель и листочек руками. Затем, после того, как он прошел немного дальше, через дорогу перед ним перебежала стремительная крошечная ящерица, и он кинулся за ней, надеясь, что ему удастся хоть немного ее рассмотреть. Ящерица, правда, оказалась слишком быстрой и верткой – пробежав несколько шагов, она как будто растворилась в полумраке, то ли спряталась под один из валяющихся то тут, то там камней, то ли закопалась в песок. Николаю удалось увидеть лишь ее серую, почти сливающуюся с дорогой гибкую спинку и длинный извивающийся хвост.

Упустив первую ящерицу, Гумилев стал внимательно смотреть под ноги в надежде увидеть еще какую-нибудь пустынную живность. С некоторым опозданием он вспомнил о том, что в Египте водятся еще и змеи, в том числе и смертельно ядовитые. Их он тоже начал высматривать на дороге, не зная, чего ему хочется больше: увидеть змею или избежать встречи с нею…

Ящерицы ему больше не попались, змеи тоже. Зато, когда спустя некоторое время молодой путешественник оторвался от разглядывания песка у себя под ногами и поднял голову, перед ним открылась никогда не виданная им красота – пустыня, озаренная светом только что взошедшего над горизонтом солнца.

Николай много читал об этих местах и ожидал увидеть бесконечно широкое, уходящее за горизонт песчаное пространство. Но он представлял себе это пространство как обычный песчаный пляж, из тех, по которым он столько гулял в Крыму с Анной. Молодому человеку и в голову не могло прийти, что на самом деле пустыня окажется совсем иной, и прежде всего – невероятно красивой.

Вокруг него был, как он и предполагал, песок, но совсем не такой, как на пляжах. Местами он был обычного желтоватого оттенка – но далеко не везде. Желтые участки чередовались с розоватыми и медно-красными, бурыми и грязно-белыми, рыжими и золотисто-коричневыми пятнами, которые то плавно переходили одно в другое, то четко отделялись друг от друга, словно кто-то сложил вместе разноцветные куски ткани. А еще пустыня была вовсе не ровной. Разноцветный песок вспухал высокими холмами, отбрасывавшими длинные густые тени. Среди этих холмов то тут, то там валялись камни – от небольших булыжников величиной с кулак до огромных валунов высотой почти в человеческий рост. А чуть дальше виднелись скалы с острыми вершинами, от которых по песку тоже тянулись черные тени… Вся эта игра тени и света, а также разных оттенков песка и камней придавала пейзажу не просто необычный, а по-настоящему фантастический вид, словно Николай попал не на другой континент, а в какой-то иной мир. И этот мир был божественно красив. Красив необычной, мертвой красотой, от которой просто невозможно оторвать взгляд.