Текст книги "Память по женской линии"

У меня несчастный характер. Есть в нем некий изъян, да и не в характере, скорее, во мне самой. Дело в том, что я верю словам. Буквально верю. Словам, которые говорят другие. Но, что еще хуже, словам, которые произношу сама. Плюс череда совпадений и случайностей, создавшая мне такую странную репутацию не то колдуньи, не то прорицательницы.

Давным-давно, еще в школе, я раскопала руководство по гаданию на картах и освоила его за неделю. Когда я нагадала Вере, что та погибнет молодой, причем насильственной смертью, все посмеялись. Но когда – нам исполнилось в то лето двадцать – ее сбила машина, мои слова вспомнили. Прямо на похоронах. Особенно усердствовал Верин друг Слава, хотя он-то как раз и не присутствовал при гадании, потому что учился не с нами. А что я должна была сказать тогда, на большой перемене, если восьмерка, девятка и десятка пик выпали перед пиковым же тузом? И как им, я имею в виду тех ожесточенно опечаленных одноклассников за поминальным столом, объяснить случайные совпадения, что кажутся вещими потому, что мы не обращаем внимания на несбывшиеся приметы? А несбывшихся, между прочим, гораздо больше. Сколько раз я говорила Лерке, как опасно одной возвращаться в ее Колпино поздно вечером, и что? Лишь после того, как у нее отобрали в электричке сумочку, она припомнила мои слова и заявила, что я ее сглазила. Это о совпадениях.

С «безличными» словами тоже проблемы. Начать хоть с мелочи. Сейчас на каждой остановке висит плакат, призывающий: «Милые дамы, будьте прекрасны!» Но быть прекрасной с тенями для век такого оттенка, как у модели на плакате, – невозможно. Два дня я на плакат любовалась, на третий у меня на глазу вскочил ячмень. Это что, по-вашему? А веря словам других людей, попросту несу убытки, причем довольно часто. Работаю я в пошивочном ателье, ну и халтурю на дому понемножку. Допустим, назначаю двум заказчицам прийти ко мне с разницей в сорок минут. Одна чуть опаздывает, другая приходит пораньше, короче, они сталкиваются в моей тесной прихожей. И тотчас между двумя молодыми симпатичными дамами вспыхивает неприязнь, просто так, неприязнь в чистом виде. Каждая начинает разглядывать, как одета другая, сравнивать, сопоставлять, каждая вспоминает, что у нее дома тоже есть замшевая юбка или кашемировый свитер, но получше, чем у «этой», поизящнее. Я прямо-таки чувствую, что у них в головах творится, но надо срочно отнести маме обед в спальню, мама болеет. Оставляю их на минуту, и вот уж вдогонку несется двойное «Наденька!», а потом напряженное молчание. Ну за что, за что им не любить друг друга? Не понимаю. Выхожу из спальни. Обе заявляют, что опаздывают, и обеим надо заказ сшить срочно-срочно. Первая в Сочи уезжает, у другой конференция на носу, ни одна не уступает. Пока какую-нибудь из них не осеняет: «Наденька, я за срочность доплачу». Вторая, понятно, тоже доплатит, а как же! Но чтоб обязательно срочно.

Ну, сколько раз такое случалось? Тысячу раз. И все равно всю ночь сижу за машинкой, отпариваю, сметываю, сшиваю, чтобы утром услышать от первой: «Ох, Наденька, у меня поездка откладывается, с пиджаком можно не торопиться, да и лишних денег сейчас нет, ты уж извини». И если я буду говорить, что сидела всю ночь и выполнила просимое, буду настаивать на дополнительной оплате, то потеряю постоянную клиентку. Дело-то не в них. Сама ляпнула: «Постараюсь успеть». Вот пожалуйста, зачем говорила, знала ведь, что умру, но сделаю, раз сказала.

И с личной жизнью у меня проблемы. Надеюсь, что из-за работы, а не моего несчастного свойства. Хотя какая разница? Двадцать семь лет, и никаких перспектив – до последнего месяца, но об этом позже. В швейном училище мальчиков не числилось, на работе, в ателье, тоже одни дамочки. Если клиент случайный придет, так не сам, а жена его приведет. Но это редко. Ателье у нас не шик, не «миль карден». В ночные клубы поздновато по возрасту, да и денег вечно не хватает. На улице никто со мной не знакомится… Пока училась, почему-то боялась ходить на дискотеки, дома сидела, вот и досиделась, наседка. В прошлом году подруга пригласила на выходные к себе в дом отдыха, обещала, что там познакомиться – раз плюнуть. Но за два дня только раз человечество обратилось ко мне посредством мужского пола. В столовой. Толстяк, сидевший с нами за столиком, в первый же мой обед заявил: «Девушка, у вас такие губки аппетитные, – я замерла, пусть и толстяк, комплименты-то иной вес имеют, воздушный, – такие губки, что так и хочется еще одно второе блюдо взять!» На следующий день его увезли в больницу с почечной коликой. Еще одно совпадение.

Так все и шло, как дождь этим летом, пока меня не прихватил, вместо мужчины, остеохондроз от бесконечного сидения над швейной машинкой за низким столиком. А врачиха-невропатолог из районной поликлиники у меня тогда юбку шила, повезло. И сразу меня на массаж отправила, вне очереди. Другие, которые не портнихи, массажа по полгода ждут. А я сразу попала к Денису.

Массажист – слово двусмысленное, отношение к себе вызывает разное. Знаете, например, встретишь на старых фотографиях слово «парфюм» на вывеске. Над вывеской тент натянут полосатый, вдали, в самом уголке фотографии можно разглядеть лошадь с извозчиком. И слово это, «парфюм», вызывает умиление. А на современных вывесках злит и коробит. «Массажист» – нечто слегка непристойное, со смешком. Но прихватит болезнь, и слово меняется.

Шла я к Денису (еще не знала, что Денис), как к спасителю. Правильно шла. Прямо по направлению к массажному столику. Но зашла совсем в другом направлении, далеко от поликлиники и болезней, если любовь болезнью не считать, что, в общем-то, неправильно.

Денис жил за городом с бабушкой, чуть ли не в дачном домике. Родители его давно развелись, построили себе кооперативы и новые семьи, Денис остался с бабушкой. Потому первую нашу ночь мы провели в квартире у его друга Толи, при полном отсутствии хозяина, разумеется. Какие слова говорил Денис! Если и существовали у меня какие-то смешные сомнения и комплексы, то лишь до порога Толиной квартиры. Через неделю хозяин вернулся, мы все вместе выпивали и слушали Толины рассказы о славных похождениях.

– Повезло тебе, Надежда, с Денисом, – заявил хозяин, – он человек обстоятельный, не то что я: никак не могу решить, которая из прелестниц мне милее и дороже. И, поверишь, больше всего удивляет, что же они во мне находят. По части слов-то я совсем не мастак. Не то что Денис.

Я насторожилась. Мой любимый засмеялся:

– Ты ленив, братец. Когда мы обольщаем прелестницу, мы обязаны разбудить, извлечь из тенет памяти и чувств все то высокое, что существует в нашем воображении. Ты же ленив не то что высокое колыхать – говорить. А обольщение – искусство, требующее усилий и физических, и эмоциональных.

Я не успела подумать о том, что мы не одни, вскочила, оттолкнула стакан:

– Значит, все, что ты мне говорил в этой самой комнате, – лишь средство, арсенал соблазнителя?

– Боже мой, Надя, – Денис покраснел, – мы шутим, просто болтаем бесцельно. Какое отношение к нам с тобой имеют подобные разговоры, с ума ты сошла! – Обнял меня, и я с облегчением почувствовала, что ему не стыдно. Но гнев и обида медлили отступать.

– Нельзя болтать бесцельно, все слова значимы, все меняют что-нибудь в нашем мире. – Почувствовала, что впадаю в пафос, замолчала и гневно уставилась на стакан, который оттолкнула. Стакан с легким хлопком раскололся на две ровные части.

Толя, проследивший мой взгляд, захлопал в ладоши:

– Ну, Надежда, ты даешь! – Денис ничего не заметил.

Увы, это оказались цветочки, самые первые, наподобие невзыскательной мать-и-мачехи, где-нибудь в апреле на городском пустыре, пропахшем бензином.

Потом Денис начал пропадать. На пару дней, на три, на неделю. Каждый раз он рассказывал, и довольно подробно, как его пригласили, допустим, приводить в форму известного танцовщика, причем зазывали на выступления, и если я захочу, мы в любой момент можем сходить, радушный прием и места в первом ряду обеспечены. Но я не хотела. То ездил к знаменитому профессору: беднягу скрутил радикулит перед поездкой в Англию. За неделю профессор успевал полюбить Дениса, как родного, приглашал заходить запросто. Дескать, Денисов взгляд на жизнь необычайно его приободрил и помог пережить сложный период творческих исканий. Во время рассказов любимый честно смотрел в глаза, и голос ему не изменял, и слова проскальзывали, правда, реже, те самые, из первой нашей ночи.

Девочки на работе взялись меня просвещать насчет коварства мужчин вообще и массажистов (как связанных с бесчисленным множеством женщин по долгу службы) в частности. Мужчины в их изложении представали существами крайне неприглядными, более того – противоестественными. Оставалось удивляться, как сами-то рассказчицы до сих пор живут кто со своим мужем, кто с чужим. Страсти нагнетались единственно ради простенького вывода: Денис мне изменяет с различными пациентками. Бедные девочки даром тратили слова, куда они ведут, становилось ясно после первой же фразы. Соседка Юлька, торгующая мороженым с лотка у подъезда, относилась к словам бережнее.

– Кобель твой Денис, – вот и все, что она сказала, обращаясь далее к покупателю: – А вам надо, чтоб и внутрях был шоколад? – Ни одного лишнего слова, даже слово «твой» на месте.

Во время очередной Денисовой отлучки (он объяснил предварительно, что его, как специалиста по акупунктуре, вызывают помочь массажисту футбольной команды: тот, бедный, не справляется) я решилась. Почему бы мне не познакомиться с Денисовой бабушкой? Где находится его дом – примерно представляю. Там, в деревне, все друг друга знают, расспрошу на месте. Врать старушке не стану, скажу как есть, кто я такая, но и пугать ее ни к чему, объясню, что никаких претензий к Денису у меня нет. Неужели мы, две женщины, не сможем договориться? Я должна узнать, чего стоят его слова, понять, на каком я свете.

В огороде у маленького домика возилась старушка, бодро ровняя грядки здоровущей лопатой. Заметив меня, с некоторым трудом выпрямилась, ее движение повторили соседи за забором слева и справа. Несколько пар любопытных глаз уставились на мой неуместный в этом раскисшем пейзаже светлый плащ и туфли на высоком каблуке.

– Вы, наверное, к Дениске? – Старушка быстро увлекла меня к пристройке, подальше от свидетелей. Синий халат и платок, завязанный на манер кички, замерли в ожидании, но ненадолго. – Надя, я полагаю? – Значит, он рассказывал обо мне, все не так скверно. – А Дениска прилег отдохнуть, с утра картошку садили и вчера весь день. Время-то нынче самое горячее, не успеешь приделать одно, уж другое наваливается.

– Бабуля, ты с кем там? – раздалось из домика, и любимый собственной персоной, во всей красе вылинявшей футболки и штанов, подвязанных веревочкой, появился в дверях. – Надя! Что ты здесь делаешь? Я чудом сегодня отпросился, не успел тебе позвонить, устал сильно, всю ночь массаж делал, двенадцать человек обработал.

Хотелось плакать, кричать, разбить что-нибудь, смеяться. Не умея выбрать, я повернулась и пошла назад к станции.

– Подожди, – догонял меня его голос, – я только штаны переодену.

Через пару минут, в привычном фирменном спортивном костюме, Денис вышагивал рядом и сдержанно ругал меня полуласковыми словами. С риском для каблуков я перепрыгнула лужу, повернулась лицом к так и не понимающему, что происходит, Денису.

– Зачем? Зачем ты мне врешь? Бесцельно и глупо.

– Голубка, я никогда не врал тебе, и в мыслях не было, ты меня с кем-то путаешь!

– Почему ты думаешь, что потеряешь в моих глазах, если скажешь, что копаешь бабушке картошку, а не лечишь футбольную команду?

– Не копаешь, а сажаешь, – наставительно поправил Денис и продолжил: – А с чего ты решила, что я не лечил футболистов? С утра лечил, а вечером картошку сажал. Все правильно.

Я почти не замечала, что пачкаю светлый плащ о перила ограждения.

– Пойми, я устроена по-другому. Слова для меня имеют отдельную, реальную жизнь. Так получилось. Меня нельзя обманывать. Это не формула речи, после расскажу тебе о совпадениях, которые меня преследуют. Знаешь, бывает страшновато. А сейчас поверь, что, если хоть раз солжешь мне, пусть в мелочи, – добром не кончится. Я могу заболеть от твоей лжи. Серьезно.

– Рыбка моя, не надо меня ни в чем подозревать, ты знаешь, как я к тебе отношусь, а это главное. Считай, что я все понял. Давай прекратим ругаться и пошли, я тебя с бабушкой познакомлю.

Спустя неделю Денис заявил, что его лично вызывают на консультацию к скандально известному депутату, а я слегла с жесточайшей ангиной. Вернувшись из поездки, он делал мне свой знаменитый акупунктурный массаж, и через три дня болезнь отступила. Мама души не чаяла в Денисе, ничуть не возражала против его ночевок у нас и уже называла сынком. Он бегал за молоком и чистил картошку. Не обещал больше говорить одну правду, но видно было, что его проняло наконец.

– Знаешь, – сказала я в тот день, когда он собрался ехать к бабушке, – еще раз обманешь, еще один-единственный раз, и я просто умру.

Мой любимый ошалело посмотрел на желтый потолок в прихожей и раздумчиво ответил:

– Покрасить надо потолок-то. На той неделе вернусь с курсов повышения квалификации при тибетском монастыре и покрашу.

Не могу сказать, что я понимаю женщин хуже, чем остальные, нет. Так же как остальные мужчины, я не понимаю их вовсе. Мое отличие от прочего сильного пола в том, что я никогда не боялся признать сей факт. Более того, в самом нежном возрасте я прекратил бессмысленные попытки разобраться в алогичном явлении, называемом (в совокупности со всеми вытекающими) женщиной. Возможно, повторяю, всего лишь возможно, что поэтому я до сих пор не женат. Мои друзья преуспели больше – или меньше – на данном поприще: дети, тещи, разводы, наконец. Я не суетился. И когда в меру симпатичная девушка с двумя большими чемоданами остановила меня (без всякого повода с моей стороны) прямо посреди родной улицы в час, когда нормальные люди торопятся на службу, я ни сном ни духом, как говорится, не предполагал, во что это выльется.

Вылилось в ту самую емкость под названием «брак»: послезавтра я женюсь. Не подумайте, будто я жалею о том, что подставил руки под чемоданы и теперь, уже совсем скоро, мне предстоит испить из общего котла полной чашей.

Я не оставил привычки не понимать женщин и не сделал исключения для любимой. Признаться, даже не понял, как до этого дошло, до брака то есть. Но что значит маленькое частное непонимание по сравнению со всеобъемлющим? Так, при вынесении приговора, мелкий срок поглощается большим.

Я мало что знаю о своей… невесте. Язык спотыкается на слове, словно узел из сухожилий, неведомым образом прокравшийся в мягчайшую вырезку, вносит сбой в ровный ход мясорубки. Не подумайте, с вас станется, что моя любовь отличается скрытностью, нет, такого не бывает. Любая женщина первым делом выплескивает на свою свежеобретенную половину то, чего ей, половине, не хватало до этого (по представлению женщины), и то, чего было в избытке. А именно: воспоминания детства, подробное описание подруг и – ну совершенно незначительных – предыдущих воздыхателей, кудель родственных связей, книжки, прочитанные на момент наступления половой зрелости, способы приготовления маски для лица из пищевых продуктов, купленных вами для совместного завтрака, и так далее, до конца страницы.

Моя любовь изложила перечень после первой же близости, и наивно было бы надеяться, что говорливости женщины можно нанести ущерб таким примитивным способом, как секс. Начиная перечень именами коров, принадлежавших ее бабушке после войны, и кончая вариантами будущего трудоустройства и получения лимитной прописки, дабы не отягощать меня – конечно, она не думает, что я что-нибудь подумаю, будто бы она выходит за меня просто так, как обычно думают при браке с иногородними, но мы выше этого, а твои родственники, как ты думаешь? – она прерывалась только затем, чтобы зажать шпильки во рту во время Большого Утреннего Туалета и изредка вечером в душе.

Так что скудное знание своей невесты – моя собственная, добровольно принятая проблема, но я рассуждал на эту тему в самом начале. Впрочем, знание тут ни при чем, и отвлекаться от сюжета не стоит.

Примерно на пятый день нашего знакомства мне пришла в голову апокрифическая мысль, что, может, эта женщина не лучше других, вернее, не отличается от других, но, собственно, почему бы мне не попробовать самому быть как другие мужчины. Не в смысле, что я ждал от брака роз и чернослива, но стало казаться, что моя милая дурочка не слишком испортит суконную обивку письменного стола в отличие от ныне покинувшей меня ангорской кошки. А если начистоту, у нее оказались такие трогательные детские бровки домиком, что я забывал сердиться, когда находил в помойном ведре привычные домашние брюки с аккуратно выпоротой молнией.

Итак, послезавтра моя жизнь частично изменится. Но допускаю неточность, она изменилась месяц назад, поскольку в общежитии, куда направлялась, моя любовь не прожила ни часа. Как вручила мне свои чемоданы на улице: помочь донести от остановки, общежитие-то через дом от моего, так и не расставалась со мной. Везде хвостиком: и в магазин, и ко мне на работу, благо там можно появляться раз в неделю. Но сегодня я сурово заявил:

– Все, рыбка моя, хочу использовать свой последний вольный денек на двести процентов. Никаких общих планов на завтра, уйду с утра и допоздна, занимай себя сама, привыкай к семейным тяготам, чтобы достойно дополнять хор замужних подруг.

Вздрогнули обиженные бровки-домики, но я зажал сердце в мозолистый мужской кулак и вышел вон.

На следующий день, стоило мне выйти из дому недрогнувшим шагом, как случай взялся за меня по-крупному. Беда не приходит одна: сперва я, как в старом анекдоте, потерял зажигалку. А потом встретил Виталика. Мы не виделись пару лет и, вынужден сказать, не сокрушались о том чересчур надрывно. Мимоходом доносились слухи, что у него нелады с женой, месяц назад мне такое положение вещей в браке казалось абсолютно закономерным, сейчас я колебался в оценке, но Виталику обрадовался. Он выглядел черным и хрупким, как гвоздь под молотком, и я решил не посвящать его в особенности своей новейшей биографии.

– А не выпить ли нам по пиву для начала? – приступил я к размениванию последнего вольного денечка.

Друг согласился с трагической готовностью идущего на заклание агнца-переростка.

– Но ко мне нельзя, – испуганно вспомнил он на ходу, – я жену убрал.

Я не задал ни одного бестактного вопроса, то есть убил ли он ее просто или замуровал в туалете. Я увлек его в нежно любимую мною прежде пивную, которая, как оказалось, за месяц не сдвинулась с места пересечения центральных переулков нашего микрорайона. Но напрасно я пытался поднять боевой дух за столиком рассказами о спортивной, политической и музыкальной жизни нашего города и области, даже краткий обзор последних достижений в отрасли пивоварения ничего не дал. Виталик заливал в себя «Балтику № 4», как лимонад «Колокольчик», все скрупулезнее трезвея, и – ох! – предъявил прикуп:

– Вова, я должен рассказать тебе о Нельке.

Я вздрогнул, ибо не люблю сокращения имен, раздражает меня такая манера, но что поделаешь, друзей в беде приходится терпеть, глядишь, они нас завтра и в радости вынесут – на себе, как из боя.

– Нелька, – после некоторого усилия спросил я, ведь он столь навязчиво молил о бестактности, – та самая жена, которую ты убрал?

– Я подал на развод, сразу после этого поменял замки, поставил железную дверь и переехал к маме.

– Ну ты даешь! А что бы попроще, почеловечнее: со скандалом, швыряньем-набиваньем чемоданов, милыми супружескими сценками, полными задора и огня?

– Ты не понимаешь! Ты не знаешь женщин!

Тут я согласился с легким сердцем и чистой печенью.

– А хоть бы и знал, – не к месту продолжил Виталя, – это была не женщина, а дьявол!

– Скорее, дьяволица, – уточнил я. – Почему «была»? Ты что, все-таки?.. – Мне показалось, что в данный час и в данном месте между двумя сильными духом парнями нет места скрытности и недомолвкам.

– Я не знаю, где она, боюсь идти в квартиру, хоть нас и развели. Без нее, заочно, она не пришла, а то бы я не выдержал. Еще не могу поверить в свою свободу!

Виталик заинтриговал меня. Женщина может быть утомительна, если обращать на нее много внимания, но его страх прямо-таки обрушивался Марианскими впадинами.

– Она заговаривала тебя насмерть рассказами о своем детстве? – спросил я не наобум, а хорошо поразмыслив, что было бы, начни я свою милую воспринимать серьезно и трагически. А Виталик с четвертого класса страдал каменными отложениями романтизма.

– Последние годы мы почти не разговаривали, – замешкавшись, отвечал друг. – Да, и из дома она вечно норовила, особенно по ночам.

– Сфинкс, а не женщина, – искренне восхитился я. – Не понимаю, чего же тебе недоставало?

Тут только сообразил, что по ночам если и норовят, то не столько от…, сколько к… Нельзя сказать, что отсутствие подобного опыта меня раздосадовало, нет опыта, ну и ничего, ну и без него проживем. Мне никак не удавалось настроиться на серьезную волну, седьмым валом вздымавшуюся над поредевшей челочкой товарища моих молодых забав.

– Допустим, я сплю… – начал Виталик, судорожно отглотнув сразу полбутылки.

– Допустим, действительно. – Я очень покладистый собеседник, этого не отнимешь, но клянусь, на глазах моего мужественного визави проступила подозрительная влага.

– Прошу тебя, я, конечно, не мастер устного рассказа, но послушай!

Я скромно и с достоинством заткнулся и даже – однова сдохнуть! – испытал неприятное чувство жжения в пищеводе – стыд, что ли?

– Я сплю ночью и вдруг просыпаюсь от сильной тревоги и понимаю, что это она – она! – вернулась. Все, больше не уснуть до утра, опять на работу не выспавшись, опять все будет из рук валиться. А почему? Потому – боюсь. Лежу и вслушиваюсь, как она ходит по квартире, шарит везде, и что-то сухо потрескивает, и искры проскакивают, а меня темным жаром обдает, до судорог. Вещи пропадали в доме. – Он тяжело задышал, как жокей и лошадь, вместе взятые, после утомительного забега.

– Воровала, да? – Я пытался вернуть его к логическому способу ведения разговора, мне так уютнее, знаете ли.

– Да нет, – нелогично продолжал он, – хотя и это, наверное, тоже. Представляешь, посмотрит на стакан, и нет стакана: разбился.

Жизнь моего друга явно дала трещину вместе с логикой.

– Виталя, это мистика. Тебе спросонья или с похмелья…

– Правду говорю, – он заторопился, – у нее несколько шкур было, как у змеи. Дома ничего не делала, не то что обед, платья за собой не стирала. Только гулять горазда и не стыдилась ничего. Раз засек ее с мужиком, мужик – название одно, совсем молоденький. В парадной с ним целовалась, сама смеется, а мальчишка ничего вокруг не видит, я почти рядом прошел.

Слушать подобные истории о неверности жен, пусть чужих, – не сахар. Возмущенно поерзав на освежающем пластике стула гри-де-перлевого цвета, я спросил:

– И ты ничего им не сказал?

– Тебе говорят, боялся. Мальчишка тот из соседнего дома, его через неделю машина задавила. Потом еще двух, уже в нашем доме.

Я, что называется, попал в непонятное:

– Что, тоже задавило?

– Нет, на зимней рыбалке утонули, вместе пошли, на льдине их унесло, и все. А она с ними, того, встречалась.

Да это же «Балтика № 4» оказала на него свое благотворное воздействие, а я-то слушаю!

– Виталик, мало ли в жизни совпадений? Терпел ты зря, это да. Разобрался бы с ней по-мужски, и порядок.

– Совпадения? Разобраться? Я к ней подойти не мог, сразу голова начинала болеть, руки-ноги свинцом наливались.

Он оказался безнадежен, оставалось одно:

– Друг, может, я не дело говорю, но ты к невропатологу не хочешь, часом, зайти? Просто проконсультироваться. Работа у тебя нервная, да и расстройство сна… – Я деликатно отлессировал предложение изрядным глотком бодрящей влаги.

– Невропатолог! У нее и психиатр был – приходил соседа из запоя вынимать, тут и познакомились с Нелькой. Знаешь, где тот психиатр? В желтом доме. Ты считаешь, что я сам сдвинулся. Нет, все она: я подглядел, как над моей постелью колдовала, спали-то мы давно врозь, уж лет пять на тот момент. Моя мать в принципе боялась с ней разговаривать, даже по телефону; иначе чем «твоя гадюка» и не называла.

С матерями дело ясное, тоже женщины, без этого нельзя.

– Вот мать тебя и настроила!

– Да? А у Нельки на работе? Нигде подолгу не задерживалась. Чуть немного поработает, там несчастье какое-нибудь случается или с сотрудниками, или на производстве. У нее ни одной подруги нет. Сколько мы ни жили, ни одного ее родственника я не видел, даже на свадьбу никто не пришел.

– Ты, Виталя, журналист, потому… – Я честно пытался в очередной раз перебить его воспаленное, как горло первоклассницы после сосульки, воображение.

– Был журналист. Который год корректором перебиваюсь, как женился, так сразу и отрезало, ни строчки не могу.

Я не видел выхода из занимательной, но несколько затянувшейся научно-фантастической дискуссии и потому спросил элементарное:

– Если так и обстояло, почему ты так долго с ней прожил, гнал бы сразу в три шеи, зачем терпеть?

Вместо ответа он трясущейся рукой нашарил в омуте пиджака уместно потертый бумажник и, не глядя, вытащил черно-белую фотографию. Я приготовился увидеть – по логике вещей – неземную красавицу со зловещим выражением на безупречном лице. Но, как писал поэт Козлов, «умолкните танго и румба, фанданго и сарабанда»…

С фотографии на меня глянули во всем черно-белом великолепии трогательные бровки домиком, совершенно такие же, как и пять часов тому назад в цветном изображении на фоне залитого солнечным светом итальянского кафеля по двенадцать пятьдесят за квадратный метр. Долларов, я имею в виду.

– Это Нелька перед нашей свадьбой. – Хрип друга донесся до моего измученного переживаниями слуха. – Ты не поверишь, за все эти годы она совершенно не изменилась.

Как раз последнему заявлению я поверил легко.

Стоит ли упоминания тот факт, что уже год, как я вхожу в сборную парной игры, именуемой брак; жену мою зовут Неля, я счастлив, если состояние мужчины в браке можно назвать счастьем, и даже излечился от легких приступов бессонницы, мучившей меня в прежние времена после особо усердных возлияний. Сплю как убитый и даже не слышу, как встает жена, чтобы приготовить мне завтрак, – до тех пор, пока поднос не занимает свое законное место на моем сером в желтую клетку одеяле.