Текст книги "Сто удач и одно невезение"

Захар оторвался от созерцания природных красот, глянул на мужиков напряженных, молчаливых, усмехнулся, даже головой качнул «понимающе» и вернулся к наблюдениям.

И в этот момент неожиданно туман над озером как бы раскололся надвое, словно кто-то невидимый разрезал пушистый торт большим ножом. Две туманные половины повисели несколько секунд в воздухе и очень быстро, в пару мгновений исчезли в ельнике и в проплешь на другом берегу, растворились бесследно.

Захар не понял толком, что он видит, – вода не вода, лед не лед, что-то неровное с темными вкраплениями. Он прилип к иллюминатору, уткнувшись в стекло лбом и носом, стараясь рассмотреть. Зрение у него имелось в наличии великолепное, снайперское, недаром его дед научил бить белку в глаз на охоте.

И вдруг он разом увидел и осознал, ЧТО видит!!!

Озеро было круглое, почти идеальной формы, промерзшее до самого дна, а лед странным, прозрачным, и еще более странно в нем преломлялись лучи встающего раннего солнца: без отсветов, без бликов, окрашивая лед в ровный розовый цвет.

А во льду лежали мертвые люди!

Много, очень много: может, сотни, может, и больше, ему казалось, что тысячи. Почти все лицом вверх, с раскрытым в последнем крике ртом и открытыми глазами, и все смотрели на него, на Захара, и звали…

Спаси, приди на помощь, сделай для нас что-нибудь!!!

Он не отрываясь смотрел, смотрел, смотрел! В основном мужчины, но были и женщины, зовущие, плачущие, мечущиеся в последнем неизбывном страхе, и он услышал, совершенно четко и громко, как они зовут его, умоляют…

– За-а-ха-а-ар!..

Он понял, что ему надо к ним, срочно, прямо сейчас! Надо что-то делать! Спасать, наконец! Немедленно!

Что-то раздражающе ввинчивалось в мозг, мешающее, отвлекающее…

Ему немедленно надо к ним! Зовут же! Им помощь требуется, немедленная!

Откуда-то издалека, как через вату, до его сознания пробился голос в наушниках, набиравший силу по мере того, как он пытался понять слова.

– Захар!!! Мать твою так через так!!! – орал во всю мощь голосовых связок командир. – Не смотри туда! Не смотри, утянет! Отведи взгляд, смотри вперед, на горизонт!! Захар, е… пере… не смотри!!!

И трехэтажно во всю глотку, с выкрутасами и построениями!

– Юра, ходу, ходу!!! Тяни вверх, мать перемать!!!

Захар как вынырнул из чего-то мазутного, страшно-тягучего, куда уже опускался безвозвратно, и врубился в действительность! Почувствовал, как припадочно трясет и кидает вертолет, то стремительно, натужно вверх, то вниз, как в пропасть, надсадно пищат и пикают какие-то приборы. Иваныч матерится во все горло, поминая всех подряд, бледный как полотно Юрик суетится, что-то судорожно вытворяет руками.

А снизу зовут, зовут…

– За-а-аха-а-ар!!!

– Держи машину, твою мать! – орет на Юру, поменявшего окрас кожи на зеленый оттенок, Иваныч. – Е…мся! Все, никто костей не соберет!!!

Захара тянула-тянула странная, почти непреодолимая сила повернуть голову и снова припасть к иллюминатору, увидеть еще раз, услышать и пойти на зов…

Сцепив зубы так, что эмаль заскрипела, сверхусилием он вцепился двумя руками в переднее, командирское кресло, до хруста суставов пальцев, и перенес тело вперед – от иллюминатора, от зова, от ужаса, и, как и велел Иваныч, стал смотреть вперед, на горизонт, через лобовое стекло.

Вертолет трясло, кидало и швыряло еще минут десять, и вдруг в один момент, разом все прекратилось, как отрезало, словно нить, за которую дергали, кто-то перерезал или отпустил – машина выровнялась, приборы замолчали, и повисла тяжеленная тишина…

Надолго.

Никто из них не сказал ни слова, не переговаривались, не обсуждали ничего – молчали! Лишь на подлете к буровой Иваныч сообщил диспетчеру, нейтральным, не окрашенным никакими интонациями голосом, что он борт такой-то, через десять минут прибудет к месту назначения, полет нормальный.

– Вас понял, – перепуганно ответил диспетчер, – до «Юности» десять минут.

«Юностью» называлась буровая, на которую так важно-преважно и крайне необходимо и срочно надо было попасть Захару Игнатьевичу Дуброву в прошлой жизни.

В прошлой. До Черного озера. Теперь для него наступила другая жизнь.

После.

Юру вырвало, как только он вывалился из кабины, Иваныч бледный, задубевший молчанием, лишь желваки ходили на скулах, на негнущихся ногах прошагал в каптерку, мимо вывалившей навстречу бригады буровиков. А Захар, чувствуя себя стариком, разбитым предсмертным параличом, кое-как вылез из вертолета и сел прямо там на землю.

– За-а-аха-а-ар!.. – все слышалось ему.

И перед глазами стояли молящие, зовущие глаза, мешанина вмерзших тел, разорванные криком рты…

К ним кинулись мужики, тормошили, расспрашивали, перепуганные их молчанием, подняли на руки, куда-то понесли.

Он пришел немного в себя, когда обнаружил, что держит в руке полный до краев стакан водки.

– Да что случилось-то?!! Мать вашу! – орал вконец напуганный их состоянием бригадир. – Что вы молчите все, как белены объелись?

Захар осмотрелся, повертев головой по сторонам, увидел сидевшего рядом, засуровевшего в своем молчании Иваныча, Юру, лежавшего на кровати, еще зеленого, прикрывшего от мира и расспросов глаза локтем, обеспокоенные лица таких родных, живых-здоровых мужиков-работяг…

Он хлопнул водку залпом, как воду от большой жажды, не чувствуя ни запаха, ни вкуса, поставил на стол пустой стакан и объяснил:

– Вам же срочно надо, вот мы и полетели…

– Да, б…дь, конечно, срочно! – драл горло бригадир. – У меня вахта бухает третий день. План летит к такой-то матери, начальство имеет каждый день куда ни попадя! Ты мне три дня назад уже срочно нужен был, я ж…

– Через Черное озеро… – договорил Захар.

И рухнула потрясенная тишина, как тогда в вертолете, когда выбрались…

– Е-ебиться сердце перестало! – протянул кто-то из буровиков ошарашенно.

Как отмашку дали – заговорили, загалдели все разом, расспросы-перерасспросы, водки налили, быстро баньку растопили. А как еще! У мужиков вон какой стресс, как черт их за пятки хватал, спасать надо!

Юрку на руках в баньку отнесли, ну, банька – это громко сказано, так, закуток приспособленный, но топилась исправно и пар держала, какой надо! Его парили долго, меняясь на венике, ничего, отошел вроде, взбодрился, а водочки махнул – верного русского средства от таких напастей, так вообще ожил.

Но странное дело, захмелевший Иваныч, да и Юрик в тон ему в деталях рассказывали, как трясло-кидало машину, что там у них в железе вертолетном отказывало, как чудом не рухнули, перемежая рассказ смачным матом и беленькой, но ни они, ни Захар ни полсловом, ни намеком не заикнулись о том, что видели в этом озере.

Да Захар мало кому рассказывал об этом, деду и отцу как-то, когда сидели в зиму у деда Захария в избушке мужской компанией, ну, тем, кто и сам это видел, но таких три человека всего-то нашлось, а больше и никому, ни жене, вроде бы самому близкому человеку и любимому, никому больше. И как ни странно, вот сейчас Зинуле.

– Иваныч под утро мне признался, что прошлый раз, когда летал над озером и тоже еле вертушку из штопора вывел, его предупреждали, что место это гиблое, предполагали, что как-то это связано с магнитной аномалией. Но больше никто ничего про те места не знал, а озеро в тот раз туманом затянутое стояло, он ничего не видел. Сказал мне: «Видать, Захар, это ты им понадобился, вот они и открылись, я же слышал, как они тебя звали, и Юрка слышал!»

– Жуть какая, – прошептала Зинаида из темноты.

– Да, жуть. Мы так никому и не рассказали, как бы настойчиво ни расспрашивали. А где-то через полгода мы с Иванычем нашли старожила одного, он нам и поведал, что это заключенные, их не то в тридцать восьмом, не то в тридцать девятом году туда НКВД вывезло и всех на озере расстреляли. По слухам, они какой-то суперсекретный объект строили, и все политические по пятьдесят восьмой, расстрельной статье. А озеро их тела в себя втянуло и сверху слоем льда накрыло. Озеро это – вечная мерзлота ледяная, еще с ледникового периода стоит нетронутое. И действительно там какая-то сильная аномалия есть, туда ни зверь не ходит, ни птицы не летают, только редко наведываются самые сильные шаманы, тайные обряды проводят. Говорят, души убиенных отмаливают и отпускают.

– А ты с шаманом общался? – совсем уж тихим шепотом спросила Зинаида.

И подумала, что они похожи на детей, которые спрятались в темном месте и рассказывают друг другу страшилки замогильными голосами и сами пугаются своих рассказов. Даже улыбнулась этой мысли. Но ведь действительно – жуть какая!

– Было дело, – признался Захар, – дважды общался. Я после этого случая перестал пренебрежительно ко всему необъяснимому, мистическому относиться. Без фанатизма, но осторожно. Мы же все атеистами в стране были, нам с рождения вдалбливали, что жизнь материальна, а что непонятно и не поддается объяснению, существовать не может или наука еще не разобралась. Так и жили всей страной, ни во что не веря. А после таких столкновений во что только не поверишь. А шаман меня один раз от смерти спас, но это уж несколько лет спустя, гораздо позже было. Совсем другая история.

Так он и промотался инженером-строителем с бригадой наладчиков по таким забытым богом местам, куда никто, кроме нефтяников да эвенков с чукчами не заглядывал, два года, пока не проявило начальство немереную «уважуху», оценив по достоинству, и допустило до основной профессии главного инженера проектировщика-строителя управления, отвечающего за объекты на территории, на которой влегкую поместилась бы, скажем, Франция или еще какая страна, известная спокойным европейским проживанием.

Это в двадцать-то четыре годочка! А потому что никто в профессию идти не хотел, все кинулись в кооперацию и наживание первичного капитальца. Да и до этого не особо рвались, из его курса только он и трудился по профессии на бескрайних, в полном смысле слова, просторах Родины, а остальные подались кто куда.

Да и «проектировщик» звучало пафосно, на самом деле подразумевая иную доктрину – строй себе, парень, и не задавай вопросов, ну, имеешь ты право на месте внести кое-какие изменения в проект, но так, по мелочам и особо не зарываясь, не мотаться же за каждым согласованием чрез «пол-Европы» в головную контору! Такие иногда казусы с этими проектами были! И обхохочешься, и слезами зальешься!

Он строил и в шалопутно-боевые девяностые, и вроде бы попритихшие годы нового столетия. Невзирая на полный бедлам в стране, зарплату им платили, это были уже не те впечатляющие деньги, как раньше, при еще не развалившейся стране устаканенного социализма, но семьям на жизнь от вахты до вахты хватало. И платили исправно, невзирая на постоянную смену хозяев промысла, новые названия-объединения. Передел – это там, в Москве, – ретивые ребятки тащили у государства и делили все подряд, а здесь, на месте, работа и работа, хоть на Васю Пупкина, хоть на страну нерадивую.

И попробовали бы они вахтовикам не платить! Вы на минуточку представьте, чем это могло закончиться в масштабах страны?

Это вам не шахтеры, хоть и те мальчонки не слабые, касочками на мосту стучать не станут, эти мужики посуровей – полыхнула бы алым пламенем вся нефтяная добыча Севера, и хрен что докажешь, и хрен остановишь! А что ты им сделаешь? Этих накажешь – других найдешь? И где? Страна огромная, а специалистов фиг! Да таких, кто без зарплат, зная, что семья голодает, будут вкалывать в этих условиях! Вот и холили-лелеяли, старались не обижать и лишними глупостями не раздражать неосмотрительно.

В девяностом Захар женился.

Буднично как-то, без ухаживаний, свиданий, расшаркиваний. Сдал объект, получил месячный отпуск, приехал домой. И на дне рождения друга встретил давно знакомую девушку Ирину, с которой учился в одном институте, но на разных факультетах. Они тогда часто бывали в одной компании, но влечения друг к другу не почувствовали, и он и она тогда встречались с другими партнерами. А тут присмотрелись и подумали – а почему нет? И хорошо получилось, и вполне даже понравилось!

Захар уже через три дня ей сказал:

– Слушай, Ирк, у меня отпуск кончится, и зашлют меня неизвестно куда и насколько. Может, и не зашлют, буду здесь в кабинете сидеть, но это номинально, а по факту мотаться придется постоянно. Так что я предлагаю: женимся по-быстрому и поедем сразу к морю, на курорт!

– А давай! – весело согласилась Ирина.

Через десять дней сыграли свадьбу, хоть и скоропалительную, но шумную и удачную, а на следующий день улетели в Крым, к морю, солнцу и остаткам медового месяца.

– Ты так рассказываешь, словно все тебе легко и весело досталось в профессии и в жизни, прям ковровая красная дорожка, – тихо выказала сомнения Зинуля.

– Да в этой профессии все нелегко и на износ, но это обычные будни и вкалывание до полного отрубания и условия этой работы и жизни, но это нормальные составляющие профессии, ну, то же самое, как чиновник или клерк какой с девяти до шести каждый день. Нормально! Хуже стало позже, в девяностых, когда такой бардак начался!

И оказалось, что строить уже ничего не надо – ни создавать, ни проектировать, ни строить – только эксплуатировать нещадно. То есть гнать, качать нефть как можно больше, как воровать перед смертью – все, что можно! Латать старое, отжившее свое оборудование – и качать, качать, качать!

Дайте украсть, пока присосался и не согнали!

И Захар как-то очень быстро из строителя превратился в главного лудильщика-паяльщика, залатывающего то, что разваливалось, трещало по швам, в том числе и коллективы с «неинтересной» зарплатой, а порой и без нее.

Да вообще! И вспоминать не хочется! До сих пор тошно и обидно становится за беспредел глупый, тупой, жадный, мерзко до рвоты! Наверное, так же мерзко, как наблюдать обжирающегося скотски человека, суетливого, жирного, заталкивающего сальными пальцами в глотку все подряд, что смог отобрать, урвать у других, глотающего жратву не пережевывая, от непомерной жадности!

Вот такое же ощущение было от тех мальчиков, будущих олигархов, и от страны, которая позволяла с собой проделывать этакое скотство!

– Да что я тебе объясняю, ты и сама наверняка это знаешь и помнишь, как тогда дележ происходил. У вас тут в Москве, так вообще гражданская война шла с ежедневным отстрелом.

– Он, может, и шел, да только меня потрясения страны не пугали, – весело отозвалась Зинаида, – я в них просто жила. Когда каждый день находишься рядом со всеми стихийными бедствиями одновременно, уже мало чего боишься в жизни.

– Это в каком смысле?

– Маргарита, – разъяснила Зинуля, – Ритка – это ходячий армагеддон для всех, кто оказался поблизости. Для всех, кроме нее самой. Это как внутри торнадо находиться, там никаких разрушений, а вот от стен вороночки! Ну, вот Ритуля, она такая. Но, как ни странно, это никак не отражается на ее работе, за что бы она ни бралась, у нее всегда получается замечательно, и лучше всех причем. Это тоже какой-то нонсенс!

– Не хочешь ли ты сказать, что тебя она запирает не первый раз? – заинтересовался Захар.

– Не первый. И не только меня. Но это такая ерунда, сущая мелочь, уж поверь мне. – И спохватилась, и принялась успокаивать: – Но тебе ничего не грозит, не пугайся, на ее клиентов несчастья не распространяются, более того, они все остаются весьма довольны ей работой. Честно, честно, даже подарки в благодарность дарят.

– Весело! Так что же, достается исключительно тебе?

– Ну что ты! Всем, кроме детей, клиентов и любимых мужчин, в то время, когда они любимые. А мне и родственникам меньше остальных, мы научились распознавать на подходе приближение торнадо и по мере сил и возможностей предотвращать. И знаешь, как ни странно, что бы со мной ни случалось по ее милости и как бы трагично все ни выглядело в тот момент, последствия оказывались позитивными и положительными для меня.

– Я так и не понял, вы родственницы?

– Я же говорила – хуже! Мы единственные друг у друга, не в смысле две сироты, а самые близкие, а потом уже дети, мужья, родственники, так получилось.

– Странно и очень туманно у вас получилось, – засомневался Захар.

И она рассказала ему, как они познакомились с Ритулей, и про черный понедельник и святой вторник, и про первую поездку в Одессу и хохот родителей две недели по возвращении дочурки с южных берегов.

Он смеялся вовсю. Не громко, но как-то проникновенно, что ли, очень по-мужски, низким бархатным звуком. Зинуля уже успела заметить, что он часто усмехается, хмыкает, и так красиво у него это выходило, эротично.

– И часто с тобой такое происходит?

– Да постоянно! – радостно объявила Зинуля. – Ритка – это моя пожизненная карма! Хоть и тяжелая, но любимая.

Если рассказывать подробно каждый случай, пожалуй, получится внушительный литературный труд из десятков томов, как ленинское наследие, по аналогии – Маргариада!

Одесса. Любимейшая, обожаемая Зинулей, мистическая, сказочная, единственный город в мире, где люди в самых тяжелейших жизненных ситуациях смеются над собой и обстоятельствами.

Она любила абсолютно все, связанное с этим городом, до восторженного внутреннего повизгивания! И Привоз, с его вечными вопросами:

– И що ви за это хотите?

– А що ви имеете за это дать?

И па-де-де словесное вокруг торга, пока продавец и покупатель не останутся «уполне» довольные друг другом.

И запах акаций, моря, арбузов, свежей и не очень рыбы.

– Та не морочьте мене голову… – слышится на улицах.

Далее любой текст для житейской ситуации. И призыв фотографа на одесском пляже:

– Остались без движения!

Другой мир, другое измерение, другое сознание – отдельная вселенная!

А еда! А застолье-гостеприимство!

А старые дворы-колодцы, где все друг друга знают с дореволюционных времен – и бабушек-дедушек, и кто чем живет, «хто» сегодня «борсч» на обед готовит. И не тихо беседуют с верхних этажей с тем, кто «унизу».

– Адочка, ты где идешь?

Что в переводе означает: «Куда?»

– У поликлинику.

– Ой-ой, – громко сетуют сверху. – Таки я тебе скажу, врачи тоже живут недолго, поэтому и лечат как умеют!

И жара, и солнце, и море, и их с Риткой полная свобода – ходи куда хочешь, делай что хочешь, но до десяти часов вечера. Это когда они уже постарше стали.

В пятнадцатилетние их каникулы приехали экспромтом обе мамы, всего на недельку. Отдохнуть от дождливой Москвы, замучившей работы и быта, побыть немного с девчонками, позагорать, отвлечься.

И Светлана Николаевна испереживалась и поделилась с Софьей Львовной тревогой во время праздничного застолья, в честь их приезда молниеносно организованного, на котором отсутствовали только девчонки, болтающиеся где-то по Одессе.

– Что-то я, Соня, переживаю! Не слишком ли много мы им свободы позволяем? Вот ведь таскаются целый день неизвестно где! Мало ли кто пристанет, обидит!

– Та ты що за такое себе нерви мучаешь? – активно успокаивала тетя Соня, которая переходила на родной «язык», как только ее нога ступала на одесскую землю. – Зиночка же с Ритой! Вот как к ним кто пристанет от пацанов до бандюков и милиции, тот пусть сам и отбивается, как может! А лучше бежит!

Светлана Николаевна посмотрела на подругу, осмыслив услышанное, и расхохоталась – действительно, пусть сами и отбиваются или ноги уносят!

И я вам таки скажу пару слов за эти обстоятельства, они таки правда!

К Рите с Зинулей лучше было не подъезжать нахрапом – себе дороже! Лучше совсем не подъезжать, но если нежно и ласково, то имелся реальный шанс удалиться, не сильно пострадав, если повезет. Ну а нахрапом – извините!

Самый тяжелый случай со знакомством произошел именно тем летом, в их пятнадцать лет, остальные «приставания» молодых людей в тот сезон имели гораздо меньшую трагедийность на его фоне.

Сидели они себе на лавочке в сквере, недалеко от моря, ели мороженое, болтали беззаботно о пустяках. Мирную беседу прервал подваливший к ним парень.

– Девчонки, давайте знакомиться! – жизнеутверждающе бодро предложил он. – Возьмем шампусик, на пляж пойдем поплаваем, поболтаем? Нам с друганом как раз таких симпатичных девчонок для отдыха не хватает!

– А где ваш друг? – осторожно поинтересовалась Зинуля, чтобы владеть полной информацией в преддверии, так сказать, надвигающихся событий.

А что события будут иметь место, она не сомневалась.

– Да вон, в очереди за пивом стоит! – И он махнул в сторону рукой.

Зиночка проследила за направлением руки, оценила очередь у бочки с пивом, стоявшего в самом конце очереди парня, помахавшего другу рукой в ответ, дескать: счас буду, ждите!

– Мы вас оттуда заметили, уж очень вы симпатичные! – объяснил претендент в кавалеры. – Так что, девчонки, шампанское? – настаивал и подчеркивал свою материальную состоятельность на курорте молодой человек. Он явно относился к отряду отдыхающих неодесситов и был старше их года на три. Может, друзья перед армией отрываются или отмечают таким образом поступление в институт. Да и бог бы с обстоятельствами их курортствования.

Далее действо развивалось стремительно, под девизом: «Спасение утопающих – дело рук самих утопающих!» Парень, видно, данный девиз не знал и продолжил настойчиво навязывать свое общество девушкам.

– Да ладно вам, девчонки! Все равно скучаете, а мы парни веселые, с нами не соскучишься! Меня Сашей зовут! – представился он и протянул руку для знакомства Ритке, сидевшей ближе к нему.

– Рита, – представилась воспитанная скромная барышня и протянула ладошку для взаимного рукопожатия.

Наверное, Одессу завалило бы снегом, если б Ритуля, как все нормальные люди, сделала простенькое движение ручкой – раз, прямо и целенаправленно – просто!

Ага, тот случай!

Предлагая ладонь, она проделала этот жест плавно, по дуге, задействовав в движении тело, отчего вторая рука, принявшая участие в жестикуляции, дернулась, из вафельного стаканчика вывалилось содержимое – наполовину растаявшее мороженое.

– Ой! – пролепетала Ритка.

Парень инстинктивно скакнул назад, уклоняясь от месива, летящего прямой наводкой ему на ноги. Правой ногой, обутой в пляжный шлепанец, прямехонько наступил на тихо-мирно лежавшую до сей поры, брошенную кем-то пустую стеклянную бутылку из-под лимонада. Бутылка заскрежетала по асфальту и поехала под тяжестью его тела. Хлопец был явно не циркач и, не удержав равновесия, начал заваливаться назад.

– Ой! – повторила любимое Ритка.

Пулькой подскочила, ухватила его за руку и дернула вперед.

Помогла, значица!

Потерянное окончательно равновесие махнуло на парня рукой от безнадеги, и он, как-то странно изогнувшись, полетел по направлению рывка, то есть вперед. Ритка сообразила, что он заваливается на нее, и оперативно отскочила в сторону. Не встретив препятствий на пути полета, парень со всего маху рухнул вперед. И о-о-очень неудачно: рука, «встретившись» со скамейкой, издала неприятный хрумкнувший звук, унисоном поддержанный другим звуком снизу от соприкосновения колена с асфальтом.

– А-а-а! – взвыл от боли парень по имени Саша.

– Ой! – в третий раз пожурилась Ритуля.

И, сердобольная, кинулась помогать пострадавшему подняться. Поддерживаемый Риткой за здоровую пока еще руку, Саша стал подниматься с колен, издавая страдальческие звуки. Рука, скорее всего, была сломана, висела плетью, и он не мог ею пошевелить. Колену тоже досталось; с трудом выпрямившись, Саша попробовал встать на пострадавшую ногу, для проверки степени ушибленности колена, экспериментальным, так сказать, путем.

Стратегическая ошибка.

Ступня, на которой болтался ненадежный, легкомысленный шлепанец, угодила точно в цель, как в тире, в десятку – в лужицу не растаявшего до конца мороженого. Нога заскользила, отбитое колено подвело, и молодой человек, с криком отчаяния – а-а-а-а! – стал заваливаться вбок.

– Ой-ой-ой! – разнообразила высказывание Ритуля.

И ко-не-чно, кинулась «спасать» страдальца, все тем же методом – дернув за чудом уцелевшую руку.

Равновесие, покинувшее ранее Сашу, возвращаться не собиралось, и юноша, поменяв направление, по всем законам физики, вперед головой полетел на скамейку. Смягчить удар раненой рукой он не мог, ибо она висела плетью не в боевом состоянии. В последний момент он попытался опереться на здоровую руку, но ее, продолжая операцию по спасению, крепко держала Ритуля. Долетев до скамейки, Сашенька со всей дури хряпнулся о ее край челюстью, упав теперь на оба колена.

Звук получился симпатичный, зубы не повылетали, но хруст ломающейся кости слышался весьма отчетливо.

– Ой! – не забыла Ритуля свое ритуальное.

Поза, в которой он застыл, радовала живописностью и просилась на полотно – на коленях, с опущенной на скамейку головой с упором на нижнюю челюсть, с оттопыренной сломанной рукой и второй, оттопыренной по причине ее «успешного» удержания в Риткиных ладонях.

Ля-по-та! Достойна кисти Репина!

«Устал» называлась бы картина.

Ритка поменяла либретто и заговорила словами, а не восклицаниями:

– Зиночка, ему надо помочь!

– По-моему, ты ему уже помогла, – хладнокровно отозвалась Зинуля.

Наученная многолетним опытом Зинуля бровью не двинула, не проявив и намека на попытку оказать помощь страдальцу – себе дороже! И ему только хуже будет! А попадать под раздачу – увольте!

Знаем, проходили.

Но вот с «ты ему уже помогла» Зиночка меленько ошиблась. Ритуля, страдая приступом человеколюбия, сунулась активно помогать Саше подняться. От усердия чрезмерного и телесной порывистости Риточка заехала носком босоножки прямехонько по его разбитому колену. Сашенька к тому времени говорить уже не мог по техническим причинам, поэтому мычал.

– М-м-м-м! – взвыл страдалец.

– Сейчас, сейчас! – суетилась вокруг него Ритка. – Мы тебе поможем!

– М-м-м-м!!! – звуком излил крик души Сашуля.

– Ритка! Отойди от него! – решила, что пора вмешаться, Зинаида. – Хватит! Беги лучше на угол, позвони из автомата, вызови скорую, это бесплатно.

– Да, точно! Я сейчас, мигом! – нашла новое применение своей активности Ритуля.

Развернулась на сто восемьдесят градусов, рванула с высокого старта и со всей силы стартующего спринтера вмазала каблуком по той же разбитой Сашиной коленке.

– М-м-м-м!!! – отозвался о «больном» страдалец.

Ритка не заметила такой мелочи и убежала. Зиночка, не вставая со скамейки, чуть наклонилась к находящемуся в живописной позе гражданину и поинтересовалась:

– Встать сможешь?

– М-м-м!

Ответ ясности не давал.

В это время к ним подлетел любитель разливного пива, по совместительству друг поверженного Александра.

– Что здесь происходит?! – заорал новоприбывший.

Ой, не орал бы ты, мальчонка, а радовался, что Ритки рядом нет!

– Ваш друг очень неудачно поскользнулся на мороженом, упал, и тоже неудачно, – ровненьким тоном пояснила Зинуля, словно ответила на вопрос «который час?». – По-моему, он повредил руку, колени и челюсть. Лучше бы его поднять и усадить на скамейку. Вы сможете ему помочь?

Товарищ присел на корточки рядом с другом и задушевно спросил:

– Санек, ты как?

«А как ты думаешь? – язвительно подумала Зинуля, поражаясь людской тупости. – Если он стоит в такой неэстетичной позе, твой Санек!»

– М-м-м… – ответил печально Сашенька.

– Сейчас, сейчас! – пообещал друган.

А Зинуля настороженно посмотрела вокруг, не приближается ли Ритка, а то…

Подставив плечо под здоровую Сашину руку, парень обхватил его за талию, придерживая второй рукой, и стал подниматься.

Процесс пошел!

Под непрерывное трагическое мычание Санька другу удалось переместить его на скамейку, на предназначенную для таких случаев и здоровую, слава богу, пятую точку.

– Надо скорую, – осмотрев позеленевшего от усилий и вспотевшего Сашеньку, сделал вывод пивной фанат.

– Мы уже вызвали, подруга побежала к телефону, – невинной овцой-отличницей успокоила его порыв Зинаида.

– Как же так случилось? – допытывался молодой человек, с ужасом рассматривая еще пять минут назад боевого и здорового товарища.

– Не повезло, – равнодушно объяснила Зинаида, для наглядности пожав плечиками, и запихала в рот остатки растаявшего и начавшего подтекать мороженого.

По правилам собственной, да и «испытуемого объекта» тоже, безопасности и приобретенных с годами мудрости и спокойствия, за время проживания рядом с Ритулей, Зиночка с момента Сашиного появления и до этой минуты не произвела ни одного движения. Наблюдала с интересом, как фильм под названием «Не повезло трагически!». И уж тем более не выказывала глупых порывов помочь.

«Помочь» – это к Рите, со всеми вытекающими, наглядно демонстрируемыми в данный момент потерпевшим Саньком.

«Скорая помощь» приехала довольно быстро, минут через пятнадцать, прямо к скамейке по широкой парковой дорожке. Направление и место назначения указала Риточка, дождавшаяся машину на углу.

– Ну, що, таки перелом руки, наверняка миленький, со смещением! Перелом челюсти, ушиб обеих коленных чашечек, а может, и таки перелом правой, – радостно вынес вердикт доктор. – Загружаем пострадавшего у машину, нежно и по возможности ласково!

– Я помогу! – по-пионерски радостно пообещала Ритуля, сделав движение к носилкам.

– М-м-м-м!!! – в ужасе замычал Санек и задергался телом, что Зинаида идентифицировала как попытку побега.

– По-моему, Ритуля, он не хочет, чтобы ты ему помогала, – спокойненько поделилась выводами с подругой Зиночка.

– Мм! – подтвердил предположение юноша, попытался кивнуть и взвыл повторно, на сей раз от боли. – М-м-м!!!

– Ну що, барышни, – улыбался бодрый доктор, – таки ближайшее время он будет говорить мало, но говорить смачно!

При помощи друга и фельдшера скорой Сашу уложили на каталку, которую затолкали в машину. Риточка подошла к распахнутым дверцам.

Попрощаться. Все-таки она добрая девушка. И сердобольная.

– Как все ужасно нелепо получилось! – посетовала сердобольная Риточка, поглаживая больного по голой ступне, единственно досягаемой. – Поправляйтесь, Саша! Мы навестим вас в больнице!

– М-м-м-м!!! – замычал с интенсивностью необычайной, аж глазки выкатил пациент скорой помощи.

Зинуля подошла ближе, заинтересовавшись, и встала рядом с подругой. Сашок мычал и вращал выпученными глазами. Зиночка удивилась точности определения «вращать глазами», раньше ей казалось, что, во-первых, это невозможно, а во-вторых, что это не самое лучшее литературное выражение. Ошибалась! Смотри ж ты, что ни на есть, а верно определяющее процесс словосочетание.

– Ничего, ничего! – «успокаивала» Ритуля. – Мы обязательно придем, арбузик вам принесем, вам же теперь жевать нельзя!

Сердечная ты моя!

– М-м-м-м!!! – затрясло Сашулю, и он с большей интенсивностью изобразил вращение выпученными глазами, чем несказанно порадовал любознательную Зинулю.

– По-моему, Риточка, он не хочет, чтобы ты навещала его в больнице, – с явным сарказмом пояснила мычание и конвульсии пациента Зинуля.