Текст книги "Мой суженый, мой ряженый"

3

Домой она попала лишь в семь вечера. Пять часов, проведенные в библиотеке, давали о себе знать – голова гудела, в глазах рябило. Однако Женя заметно приободрилась: чтение открыло ей кучу интересного, она получила представление о теме, которую дал ей Столбовой, и она начала ей нравиться.

Мать уже вернулась с работы и вышла ей навстречу в прихожую, а вместе с ней и пушистый сибирский кот Ксенофонт, любимец маленького семейства Зиминых.

– Женюша, наконец-то. – Ольга Арнольдовна смотрела на дочь с тревогой. – Я уже волноваться начала. Ты бы хоть позвонила.

– Мобильник разрядился, – объяснила Женя, снимая с плеч рюкзачок. – Мам, что у нас на ужин?

– Рыба жареная с картошкой. Ксенофонт уже отведал. – Мать улыбнулась и обняла ее. – Господи, да ты на ногах не стоишь от усталости! Пойдем, все горячее. Я уже дважды разогревала, а тебя все нет и нет.

– Я в библиотеке сидела, – извиняющимся тоном проговорила Женя, послушно следуя за матерью на кухню.

Оттуда доносился упоительный запах жареной горбуши, Ксенофонт, подняв хвост трубой, путался у Жени в ногах. Мать усадила ее за стол, поставила тарелку с едой, налила чаю и устроилась напротив на табурете.

– Ешь. И рассказывай, как прошло собеседование.

– Все отлично, – с набитым ртом произнесла Женя, – Столбовой мне понравился. Кажется, и я ему. Уже дал тему для диплома.

Мать слушала и удовлетворенно кивала.

– Как его зовут-то, профессора твоего? А то ты все по фамилии, даже неловко.

– Николай Николаевич. Мам, ты бы видела, с какой скоростью он считает! Как компьютер!

– Ты ешь, ешь, не отвлекайся. Положить тебе добавки?

– Нет, спасибо, а то я поправлюсь. – Женя отодвинула пустую тарелку и блаженно откинулась на спинку кухонного уголка. – Уф! Сейчас выпью чаю, посижу десять минут – и залезу в Интернет.

– Не много ли для одного дня? – обеспокоилась мать. – Нужно ведь когда-то и отдыхать.

– Нет, в самый раз, – успокоила ее Женя. – Мне через два дня надо уже полностью во все въехать.

– Въедешь. – Ольга Арнольдовна ласково потрепала дочь по волосам. – Ты же у меня редкостная умница. И характер у тебя отцовский: пока своего не добьешься, не угомонишься.

– Верно. – Женя рассеянно улыбнулась.

Мысли ее уже блуждали далеко, она старалась осмыслить книгу Курицкого и предвкушала, как удивит Столбового своей подкованностью и осведомленностью. Мать, заметив это, отстала от нее с разговорами, вымыла посуду, взяла на руки Ксенофонта и ушла к себе смотреть сериал.

Женя напилась чаю, дождалась, пока ноющую спину хоть немного отпустит, и тоже скрылась в своей комнатенке. Там она села за компьютерный стол, вытащила из ящика чистый лист бумаги, взяла ручку.

Для начала Женя решила составить распорядок на неделю. Семь ноль-ноль – подъем. Пятнадцать минут интенсивная зарядка для поднятия тонуса. Затем двадцать минут водные процедуры. Потом завтрак. Два раза в неделю занятия на кафедре со Столбовым. Еще два раза – английские курсы, без них не обойтись, если изучать американскую монографию. Остальные дни – библиотека. Затем – в два обед и снова занятия, на сей раз за компьютером. В десять – ужин, в половине двенадцатого – сон.

Женя закончила писать и пробежала глазами листок. Да, Любка права: времени на отдых не остается. Ну и черт с ним! Отдыхать и развлекаться она будет потом, когда добьется поставленной цели: ее оставят на кафедре и дадут возможность заниматься любимым делом. А сейчас нужно пахать как проклятой. Пусть Любка бегает по тусовкам, ездит на шашлыки, влюбляется и страдает – она прекрасно обойдется без всего этого.

Женя вздохнула, вынула из маленькой коробочки пару кнопок и приколола листок на видное место над столом. Затем она решительно нажала на кнопку и включила компьютер.

4

Три недели она держалась со стойкостью оловянного солдатика: строго следовала своему расписанию, не отступая от него ни на йоту. Столбовой был доволен – за это время она полностью проштудировала Курицкого, одолела больше половины труда американца и начала «Моделирование рисковых ситуаций» Дуброва. Кроме того, Женя отыскала в Интернете несколько интересных статей. Две из них были на немецком языке – его она изучала в школе и могла худо-бедно читать со словарем.

Ложиться в половине двенадцатого, конечно, не получалось. Столбовой работал взахлеб, не давая отдыха ни себе, ни Жене и заряжая ее своей энергией. Она почти ежедневно засиживалась до двух часов ночи, а иногда и до половины третьего, но вставала неизменно в семь.

К концу третьей недели ее постепенно охватила апатия. Женя почувствовала, что переоценила свои силы. Ей постоянно хотелось спать, но в то же время она не могла уснуть. Стоило ей лечь и закрыть глаза, в голове начинал роиться ворох мыслей, мелькали отрывки из прочитанного, формулы и уравнения.

Ольга Арнольдовна, поначалу старавшаяся не тревожить дочь и дать ей возможность распоряжаться временем так, как она считает нужным, не на шутку разволновалась.

– Женечка, так нельзя, дорогая, – говорила она, пытаясь прекратить ночные бдения за книгами и компьютером. – Посмотри, на тебе лица нет. И похудела ты ужасно, за три недели добрых три кило скинула.

– Ну и хорошо. – Женя упрямо мотала головой. – Любка завидовать будет. У нее худеть не получается.

– Что ж хорошего? Так и до переутомления недалеко. Ты б сходила куда-нибудь, развеялась, а то сидишь сутки напролет в четырех стенах.

– Некогда, мам.

– Неправда! Я сама училась в институте и писала диплом. И на все у меня хватало времени. Николай Николаевич – замечательный преподаватель, но он наверняка не подозревает, как ты себя истязаешь.

– Он и сам себя истязает так же.

– Ему можно. Он мужчина, к тому же в возрасте. А тебе еще детей рожать.

– Ой, мам, отстань со своими детьми! Мне до этого еще очень далеко. – Женя закрывала ладонями уши, давая понять, что спор окончен.

Ольга Арнольдовна сдавалась и уходила. Женя чувствовала, что мать права, однако остановиться не могла.

В последнее воскресенье сентября они наконец поругались по-крупному. Были именины Веры, Надежды, Любови и матери их Софии. Ольга Арнольдовна собиралась в гости к своей сестре Наде и звала с собой Женю. Та наотрез отказывалась ехать. Слово за слово разговор перешел на повышенные тона, и вдруг, в самый кульминационный момент раздался звонок в дверь. От неожиданности обе – и мать, и дочь – вздрогнули.

– Кто это? – спросила Женя.

– Мне откуда знать? Наверное, соседи – ты слишком громко кричишь!

– Ничего подобного. Это ты кричишь. – Она решительно встала со стула и направилась в прихожую, мать – за ней.

За дверью на площадке стояла Люба, румяная, нарядная, в коротком белоснежном плаще и изящных сапожках. В руках у нее был огромный торт в прозрачной упаковке.

– Если гора не идет к Магомету, значит, Магомет мало заплатил горе. – Люба звонко расхохоталась и, потеснив Женю, зашла в квартиру. – А если честно, то совести у тебя нет, Зимина! Обещала звонить, и ни ответа, ни привета. Между прочим, сегодня мои именины, забыла?

– Ой! – Женя смущенно качнула головой.

– Вот и я о том же! Ладно, я знала, что тебя в гости не дождешься, и сама пришла, с доставкой на дом. Вот, тортик принесла, идемте чай пить.

– Конечно, Любаша, идем, – засуетилась Ольга Арнольдовна. – С днем ангела тебя! Хорошо, что приехала, а то с этой Женей просто беда. Совсем свихнулась на почве учебы, может, хоть ты на нее повлияешь, а, Любушка?

– Женюра у нас не поддается влиянию, – засмеялась та. – Ведет себя хуже некуда: друзей забросила, в кино с нами не ходит, день рождения Ленчика пропустила! Куда это годится? Я вот со своей Катериной Ивановной все прекрасно успеваю. – Люба сунула ей в руки коробку с тортом. – Иди нарезай, горе мое! И не вздумай улизнуть за свой компьютер, обижусь на всю оставшуюся жизнь!

– Не улизну, – пообещала Женя.

В глубине души она была рада Любиному визиту, надеясь, что подруга поможет ей хоть на время расслабиться и отвлечься от дел.

За чаем мать и Люба принялись прорабатывать ее на пару. Они наседали, и та не выдержала: к горлу ее подкатил комок, глаза защипало. Женя уронила голову на руки и разрыдалась.

– Да ты что? – испугалась Люба. – Женюрочка! Прости, солнце мое, я тебя вовсе не хотела расстраивать.

– Я… я… – Она всхлипывала, не в состоянии произнести что-нибудь членораздельное, глядя на Любу и мать полными слез глазами.

– Она устала, – со вздохом проговорила Ольга Арнольдовна. – Это самый настоящий стресс. От него до депрессии один шаг.

– Так надо же что-то делать! – воскликнула Люба. – Хотите, я поговорю со Столбовым, чтобы он снял часть нагрузки?

– Н-не надо, – с трудом выговорила Женя, вытирая слезы, – дело не в нагрузке.

– А в чем тогда?

– В том, что я не могу переключиться. Даже если пойду в кино или еще куда-нибудь, все равно буду думать об этом дурацком линейном программировании.

Мать и Люба переглянулись.

– Н-да, – протянула подруга негромко, – это называется «ку-ку». – Она замолчала, сосредоточенно кроша ложечкой остаток торта на блюдце.

Женя тихо всхлипывала, почесывая за ухом Ксенофонта, который, вспрыгнув к ней на колени, громко и блаженно урчал.

– Может быть… – робко начала Ольга Арнольдовна, но Люба внезапно перебила ее:

– Я знаю, что делать! Женька, тебе нужно заиметь хобби. В сфере искусства.

– Какое еще хобби? – не поняла Женя.

– Ну, например, у тебя же есть слух. Когда Костик воет свои песни под гитару, ты всегда подпеваешь.

– При чем здесь Костик и его гитара?

– Правда, Любушка, при чем? – удивилась Ольга Арнольдовна.

– А вот при чем. Помнишь, я тебе говорила, что хожу на хор? Уже второй год. Называется «Орфей», он любительский. Поет молодежь, все только по собственному желанию – и совершенно бесплатно, что немаловажно!

– Господи, Любаша, и когда ты все успеваешь? – Ольга Арнольдовна всплеснула руками, глядя на гостью с восхищением.

Та оставила ее комплимент без внимания и продолжала:

– Тебе надо сходить к нам.

– На хор?!

– Да, на хор. Вторник и пятница вечером у тебя свободны?

Женя задумалась. По вторникам и пятницам Столбовой работал в университете, и эти дни она целиком проводила в библиотеке.

– Раз молчишь, значит, ничего конкретного на это время у тебя не намечено, – тут же перешла в наступление Люба. – Да и что тут сомневаться, это почти рядом, от вас полчаса езды на автобусе. Репетиции с семи до девяти. В десять уже будешь сидеть за своим компьютером. А какую музыку мы там поем! И Чайковский, и Глинка, и русские народные песни. Сразу все термины из башки вылетят. И дирижер отличный, Всеволод Михайлович Лось.

– Нет, это чушь какая-то, – попыталась возразить Женя, но Люба тут же состроила свирепую физиономию:

– Ах, чушь? А в Кащенко не хочешь? Там целое отделение таких, как ты! Послезавтра ровно в половине седьмого я за тобой захожу, и чтоб была готова как штык. Ясно?

– Женюрочка, может, и верно – попробовать? – вмешалась мать. – Занятиям это нисколько не повредит, а голос у тебя с детства хороший. И слух. Не зря же музыкальную школу окончила.

– Ну, я не знаю. – Женя беспомощно развела руками. – Вы обе ненормальные. Тут диплом, а вы мне какой-то хор подсовываете. Ну… – Она последний раз всхлипнула, судорожно вдохнула и неожиданно улыбнулась: – Ну… я только попробую. Один-единственный раз. Уверена, мне не понравится.

– Тебе понравится, – тоном пророка изрекла Люба и потянулась за новым куском торта.

5

Идея показалась Жене бредовой, но другого выхода из создавшейся ситуации она не видела, потому решила рискнуть. В понедельник она выполнила максимальное количество работы, во вторник днем съездила на курсы и к шести была уже дома.

Интенсивные занятия, начавшиеся с первого сентября, настолько съедали все ее силы и время, что Женя почти отвыкла наряжаться и краситься, а потому простой вопрос, в чем пойти на хор, привел ее в замешательство. Она распахнула шкаф и застыла перед полками в глубоком раздумье.

Выбрать вот эти симпатичные клетчатые бриджи и к ним обтягивающий трикотажный джемперок? Или предпочесть длинную узкую юбку с пикантным разрезом – она будет замечательно смотреться с замшевой жакеткой и осенними полуботинками на шпильке. А может, не выпендриваться и влезть в любимые джинсы, сверху натянуть простую водолазку, украсить ее кулончиком из «тигрового глаза» и чувствовать себя вольготно и уютно?

Женя так и поступила. Джинсы сидели, как влитые, водолазка цвета морской волны выгодно подчеркивала загар, еще не успевший сойти с ее лица. Она слегка подвела глаза, мазнула тушью и без того длинные, пушистые ресницы, тронула губы блеском. Затем расчесала волосы, роскошной черной волной спускавшиеся до середины спины, и придирчиво глянула на себя в зеркало. Собственный вид ее вполне удовлетворил. Женя гордо распрямила плечи, и тут же на столе заверещал мобильник.

– Ты готова? – поинтересовалась Люба.

– Кажется.

– Тогда спускайся, я уже у подъезда.

– Ладно. – Женя отключила телефон, спрятала его в сумочку, поправила на груди кулон и вышла в прихожую. Там она сняла с вешалки ветровку и надела уличные туфли.

В дверях комнаты показалась мать.

– Вы поехали?

– Да. Люба ждет внизу. Вернусь часа через два.

– Да ты не торопись, – захлопотала Ольга Арнольдовна. – Пой в свое удовольствие. Музыка – великая вещь. Даже Шерлок Холмс в свободное от расследований время играл на скрипке.

– Муть все это. – Женя махнула рукой. – Ладно, пока. – Она поцеловала мать и вышла за порог.

На улице стояло бабье лето. Ярко светило солнце, легкий ветерок гнал по тротуару первые золотые листья. Люба, как всегда нарядная и веселая, бросала голубям кусочки обсыпанного маком бублика. Птицы хищно кидались на лакомство, отталкивая друг дружку.

При виде Жени Люба состроила недовольную физиономию.

– Тебе что, носить нечего?

– Почему нечего? – удивилась она. – Что плохого в джинсах?

– Ничего, если не считать того, что ты таскаешь их второй год.

– Но это же не дешевка, а фирменные. Они и стоили прилично, – попыталась оправдаться Женя.

– Да ну тебя. – Люба бросила на асфальт остатки бублика и крепко взяла подругу под руку. – Идем.

Ехать и впрямь оказалось недолго. Через четыре остановки девушки сошли и зашагали к видневшейся впереди высокой темно-зеленой ограде.

– Это бывший детсад, – на ходу объясняла Люба, – Всеволод Михалыч его отремонтировал на свои деньги, станки соорудил. Рояль откуда-то приволок списанный. Старенький, но играет прилично. Теперь у нас здесь репетиционный зал. – В ее словах звучала гордость.

– И много народу в вашем хоре? – полюбопытствовала Женя.

– Человек тридцать. Состав все время меняется. Кто-то уходит, кто-то, наоборот, приходит. В основном – студенты, молодежь до двадцати семи. Я-то пою сравнительно недавно, а есть «старички» – те уже четвертый год, с момента образования.

– Неужели им всем нечем заняться? – Женя недоуменно пожала плечами.

Люба прыснула.

– Женюра, ты рассуждаешь, как человек, привыкший к тотальному планированию и целесообразности. Увы, не каждому даны твои способности переть вперед как танк. Людям необходимо что-то для души, а не только для холодного разума.

– Ладно, ты уж меня и расписала! – Женя усмехнулась. – Не думала бы я о душе, черта с два согласилась бы сейчас с тобой пойти.

Подруги миновали калитку и зашли в подъезд одноэтажного кирпичного здания. Уже от дверей слышны были бравурные звуки – кто-то играл на рояле. Люба и Женя разделись в гардеробе и, пройдя узким коридором, очутились в просторном репетиционном зале. Левая часть была пуста, правую занимали ряды новеньких станков. Точно посредине стоял огромный, черный, блестящий рояль.

«Ничего себе «списанный», – с невольным восхищением подумала Женя, глядя на его полированный, почти зеркальный бок.

За роялем, спиной к дверям, сидела полная, седоватая женщина в свободном сиреневом платье. Ее пухлые пальцы ловко и стремительно бегали по клавишам, она кивала в такт музыке. Рядом, склонившись к пюпитру, стоял высокий, сухопарый мужчина с кудрявыми рыжеватыми волосами и такой же бородой. Это и был Всеволод Михайлович Лось, основатель любительского молодежного хора «Орфей», композитор и дирижер.

Кроме него и концертмейстера в зале находилось еще несколько хористов: два парня и три девушки. Они стояли тесной группкой у станков и о чем-то оживленно болтали.

Люба дождалась, пока пианистка закончит играть, и подвела Женю к бородачу.

– Здравствуйте, Всеволод Михалыч. Это моя подруга Женя. Она хочет ходить к нам на репетиции.

Лось окинул ее цепким взглядом и кивнул.

– Что ж, я рад. Вы любите петь?

– Вообще-то нет, – с улыбкой начала Женя, но Люба тут же перебила:

– Не слушайте ее! Она очень любит петь, и вообще, Женюра чрезвычайно одаренная девушка! Уже сейчас работает над темой для диссертации.

Женя ткнула подругу в бок кулаком.

– Замолчи сейчас же, что ты несешь! – Ей было ужасно неловко и стыдно. Вечно эта Любка ляпнет про нее какую-нибудь чепуху!

Дирижер и седовласая концертмейстерша переглянулись.

– Все ясно, – проговорил Лось с усмешкой. – Анна Анатольевна, сыграйте нам, пожалуйста, что-нибудь из распевок. Желательно попроще. Проверим ваши данные, – объяснил он смущенной Жене.

Толстуха ударила по клавишам, воспроизводя легкоузнаваемую мелодию.

– Можете спеть на слог «лё»? – спросил Лось.

– Могу, наверное.

– Будьте добры.

Она откашлялась и повторила то, что играла пианистка. Вышло вполне сносно. Бородач удовлетворенно кивнул.

– Дальше, пожалуйста.

Седоватая Анна Анатольевна послушно переместила пальцы вправо по клавиатуре и сыграла то же самое, но на полтона выше. Женя пропела мелодию снова. Так продолжалось до тех пор, пока она не почувствовала, что голос начинает ослабевать и давать петуха.

– У вас альт, – заключил Лось. – Не самый шикарный, но вполне приемлемый для нашего коллектива. И слух хороший. Вы ноты разбираете?

– Немного.

– Совсем великолепно. Любочка, вон там, в папке, партии. Дай Жене все, что мы сейчас проходим. А вы, Женя, сегодня просто постойте, понаблюдайте и послушайте. Не надо пугаться, если что-то не выйдет с первого раза, постепенно вы втянетесь в процесс. Вам понятно?

– Да. – Она кивнула.

Люба всучила ей целую кипу листков, испещренных нотными крючками и закорючками.

– Держи. Это «Аида» Верди, это Петров, это русские народные.

– Да я в жизни не спою, – ужаснулась Женя.

– Споешь. – Люба оттащила ее подальше от рояля.

В зале постепенно собирался народ. Вошел рослый, симпатичный и спортивный парень, заметил Любу с Женей и прямо с порога направился к ним.

– Здорово, Чакина! Кто это с тобой?

– Привет, Санек. Это Женюра, мы с ней вместе учимся.

– Крашевников Александр. – Красавчик протянул широкую, крепкую ладонь. – Для друзей и близких – просто Саня.

– Женя, – представилась та, пожимая его руку.

Глаза парня игриво заблестели.

– Будем на «ты», ладно?

– Не возражаю.

– У тебя классная прическа. Обожаю, когда у девушек длинные волосы.

– Спасибо. – Женя окинула Санька насмешливым взглядом.

Она прекрасно знала цену своей внешности и какое впечатление производит на парней, давно привыкла к восторженным взглядам и комплиментам. Честно сказать, последние порядком надоели ей своей стандартностью и повторяемостью. И этот симпатяга Александр тоже лишен оригинальности – сплошные штампы, дежурные улыбочки, банальная стрельба глазами.

Санька, однако, нисколько не смутил ее скепсис. Он продолжал улыбаться во все тридцать два зуба, стараясь заглянуть ей в лицо.

– А тебе какие парни нравятся?

– Мне? – Женя слегка прищурилась и, покосившись на ухмыляющуюся Любу, произнесла веско и значительно: – Пожалуй, те, которые отличаются немногословностью.

Санек понял намек, но не обиделся.

– Ясно. Придется подрезать язык. Тогда есть шанс оказаться в числе твоих любимчиков.

Люба хмыкнула. Женя весело расхохоталась.

– К чему такая жестокость? Мне не нужны жертвы.

– Ребята, по местам! – скомандовал дирижер и звучно хлопнул в ладоши. – Начинаем репетицию.

– Так, – засуетилась Люба, – ты стоишь в альтах. Это там, справа. Иди давай.

– А ты?

– Я в сопрано. Санек за мной, он в тенорах. В перерыве увидимся. Ни пуха!

– К черту. – Женя на ходу кивнула Александру и поспешила туда, куда ей велела Люба.

Весь первый ряд занимали девушки, во втором стояли юноши, слева теноры, справа басы. Несколько человек с любопытством покосились на Женю, но тут Лось снова захлопал в ладоши и произнес:

– Поем гамму.

Концертмейстерша заиграла, хор звучно и мелодично затянул:

– До, ре, ми, фа…

Женя попробовала тихонько подпевать. Ее голос тут же слился с остальными, создавая приятное ощущение причастности к общей гармонии и красоте.

«…Си, ля, соль, фа, ми, ре, до…» Хор допел донизу и перешел в новую тональность.

– Сопрано, не халтурить! Альты, неплохо. Не забывайте про цепное дыхание. – Лось дирижировал, делая плавные пассы руками. – Вот так. Сейчас молодцы! Дальше.

Распевка закончилась. На смену ей пришла другая, затем третья.

– Очень хорошо. – Лось обернулся к пианистке: – Попробуем Верди.

Та кивнула, раскрыла ноты и с азартом забарабанила по клавишам. Хористы вступили дружно и громко, на мгновение оглушив Женю. Она напряженно всматривалась в ноты, стараясь поймать мелодию, но от волнения в глазах рябило, крючки и точки сливались в полную неразбериху. Женя опустила ноты и молча стала слушать хор.

Ей казалось, что ребята поют хорошо. Во всяком случае, никто не ошибался, все лихо шпарили на итальянском. Девушки справа и слева от нее ловко выводили звонкие рулады. «Неужели и я так смогу?» – мелькнуло у Жени в голове. Но Лось перестал дирижировать и замотал головой:

– Нет, нет! Так не пойдет! Басы, что вы там спели? Это же откровенная фальшь! Братцы, пора уже разбирать ноты, чай не первый день их видите!

По хору прошел легкий гул.

– Давайте еще раз. Соберитесь, будьте внимательны.

Анна Анатольевна снова сыграла вступление. На этот раз Жене показалось, что она слышит кое-какие огрехи в исполнении: в частности, басы за ее спиной, действительно, пели грязновато и вразнобой. Лось еще пару раз остановил хор, затем они все-таки дошли до конца.

– Так. Сейчас было недурственно. Пока оставим Верди и займемся а капелла. Возьмите партитуру «Степь да степь кругом». Женя, вы тоже можете петь, здесь совсем легко.

Она кивнула и, пролистав ноты, вынула нужную страницу.

В это время дверь распахнулась – и на пороге появился среднего роста светловолосый парень. Лицо его было замкнутым и отрешенным, на тощей фигуре болтался длинный, болотного цвета свитер.

– А, это ты, Карцев? – тут же отреагировал Лось. – Снова опаздываешь? Мы уже двадцать минут как поем. Без тебя Верди хуже некуда, вас ведь в партии раз два и обчелся. Быстро вставай на место.

Странный Карцев, не сказав ни слова, угловатой походкой пересек зал и забрался на станки как раз за Жениной спиной. Она вдруг почувствовала неодолимое желание обернуться и едва удержалась от этого.

Гул в зале усилился. Девушки и юноши вовсю переговаривались. Лось постучал по крышке рояля.

– Тишина. Анна Анатольевна, дайте тон.

Концертмейстер тихонько взяла пару печальных аккордов.

Лось взмахнул рукой. В сопрано тихо, едва слышно родилась щемящая мелодия, словно нарастающий ветерок она переметнулась к альтам. Затем ее подхватили теноры и басы.

Теперь Женя не просто слушала, как поет хор, а пыталась различить в общем звучании присутствие нового голоса. Она могла поклясться, что слышит его – он звучал прямо у нее над ухом, сильный и красивый, подчиняющий себе всю партию целиком. Даже не верилось, что этот голос мог принадлежать такому невзрачному замухрышке, каким был вновь пришедший. Тем не менее именно он и являлся его обладателем – до прихода Карцева басовая группа пела несравнимо хуже.

– Шире, шире! – Лось энергично дирижировал, успевая подпевать то одной, то другой партии. – Не теряйте дыхания, не давите на звук!

Женя дождалась места, где мелодия шла в унисон и вступила вместе со всеми. Лось увидел, что она поет, и одобрительно кивнул.

Песня окончилась.

– Неплохо. Теперь кантату.

После кантаты наступил перерыв. Лось ушел курить, с ним больше половины парней и треть девушек. Оставшиеся расселись на станках, кое-кто достал принесенные из дому бутерброды и яблоки.

– Ну, как впечатления? – спросила Люба.

– Мне понравилось. Только я ничего не понимаю в ваших партиях.

– Поймешь со временем. Тут есть те, кто сроду музыке не учился, но и они понимают. – Люба придвинулась поближе к ее уху и произнесла заговорщицким тоном: – А Санек тебе как?

– Никак. – Женя украдкой оглядела зал и увидела того, кого искала.

Карцев стоял в самом дальнем углу у окна в гордом одиночестве. Курить он не пошел, есть не стал, ни с кем не общался, продолжая пребывать все в том же полусомнамбулическом состоянии.

– Что значит никак? – Люба дернула Женю за рукав. – Эй, очнись! Куда ты все время смотришь?

– Никуда.

– Почему тебе не понравился Санька? Он отличный парень. По нему все девки сохнут. А он, кажется, на тебя запал.

– Не думаю. – Женя снова скосила глаза в другой конец зала.

– Скромничаешь! Я же видела, как он на тебя пялился. Вот посмотришь, сейчас покурит и прибежит.

– Ага, – рассеянно произнесла Женя. – Люб! А это кто?

– Где?

– Да вон там, у окна. Который опоздал.

– А, это Карцев. – Люба пренебрежительно махнула рукой.

– Я слышала, что Карцев. А кто он вообще такой? Учится где-нибудь?

– Нигде не учится. И вообще он – полный придурок. Отстой.

– Почему? – Женя удивленно округлила глаза.

– Потому. Себе на уме, ни с кем не общается. Работает, кажется, на почте.

– На почте?

– Да. Газеты разносит. А до этого с трудом какой-то колледж закончил, говорят, чуть ли не на двойки.

– Разве он такой тупой?

– А что, непохоже? – Люба вдруг прищурилась и пристально поглядела на нее. – Слушай, Женюра, а чего это ты им интересуешься? На него девушки вообще не смотрят.

– Просто. – Она пожала плечами. – Поет хорошо.

– Поет он, верно, хорошо, – согласилась Люба. – Но в остальном козел, каких поискать.

Карцев, кажется, почувствовал, что его обсуждают, – отошел от окна, потоптался немного на месте, затем боком, как краб, направился к станкам. Проходя мимо девушек, он вдруг глянул в их сторону. Женя хотела отвернуться, но не успела: их взгляды пересеклись. Глаза у Карцева были серые и очень серьезные. Будто он обдумывал строение солнечной системы или сочинял трактат по философии, а не занимался разноской почты. Женя почувствовала, как что-то кольнуло ее в самое сердце, словно там, откуда ни возьмись, возникла заноза.

– Ну, что я говорила? – громко и торжествующе проговорила Люба, кивая на дверь. – Вот и Санек!

Женя не удержалась и досадливо поморщилась. В следующую секунду Карцев уже прошел мимо нее к своему месту на станках. Люба проводила его презрительным взглядом.

– Да, забыла тебе сказать, вы ведь тезки. Его тоже зовут Женька.

– Надо же! – произнесла она так тихо, что Люба не расслышала.

– Здрасте, девушки, я пришел! – весело объявил Санек и дыхнул ей в лицо ароматным табачным запахом.