Текст книги "Во сне и наяву"

Диночка доставала мой формуляр, вытаскивала оттуда квиток, вставляла в бумажный кармашек, ставила книгу на полку. Затем снимала новую и торжественно вручала ее мне:

– Держи, Ломоносов ты наш!

Я тащила книгу в палату, под презрительным и завистливым взглядом Светки устраивалась на кровати и с вожделением открывала первую страницу.

Я и представить себе не могла, что на свете существует множество интереснейших и захватывающих историй. До сей поры все прочитанное мной ограничивалось «Золушкой», «Красной Шапочкой» да парой русских народных сказок. А тут я окунулась в мир придворных интриг, вместе с мушкетерами спасала честь королевы, опускалась на дно океана на чудесном корабле «Наутилусе», затаив дыхание следила, как отважные герои Джека Лондона покоряют бескрайние просторы сурового Севера.

Влад затащил меня в театральный кружок, который по совместительству вела наша русичка. Там мы ставили какую-то пьесу из жизни греческих богов. Преподавательница принесла из дому несколько толстенных томов энциклопедии по мировой художественной культуре, и мы с интересом и любопытством разглядывали изображенных на картинках античных красавцев и красавиц с безупречными профилями и горделивой осанкой.

Подражать им было трудно, особенно нам, крепко закованным в гипсовые и пластмассовые корсеты. Но мы не унывали. Учили свой текст, мастерили светлые греческие хитоны из старых простыней, милостиво отданных Жанной на растерзание, и готовились поразить зрителей премьерой.

Наладились и мои отношения с Анфисой: я больше не чуралась ее и вообще стала значительно смелее и раскованнее, чувствуя себя всеобщей любимицей.

Незаметно проскочила зима. С широкого навеса над интернатским крыльцом потекли гладкие прозрачные сосульки, похожие на фруктовые леденцы. Во двор прилетели мокрые черные галки. Мы перестали кататься на санках и лепить снежных баб.

Приближался мой день рождения. За минувшие одиннадцать лет я справляла его лишь однажды – тогда мне исполнилось шесть. К Макаровне приехала из деревни ее сестра, до ужаса похожая на нее, такая же худенькая и неприметная, с добрыми, жалостливыми глазами.

Обе старухи весь день стояли у плиты, а вечером взяли меня у родителей и усадили за стол. На вышитой скатерти стояло большое круглое блюдо с ароматно пахнущим пирогом. На румяной корочке запеклась какая-то кудрявая завитушка – мне объяснили, что это цифра «шесть».

Макаровна и ее сестра наперебой угощали меня клубничным вареньем, шоколадными конфетами с мягкой белой начинкой и даже дали попробовать домашней наливки темно-бордового, почти черного, цвета.

Выпив крошечную рюмочку, я моментально уснула на стареньком диванчике Макаровны, покрытом пушистым зеленоватым пледом. А когда проснулась, мы с ней были одни – ее сестра уже успела уехать.

Через полгода она умерла, и Макаровна, серая от слез, надолго уезжала из Москвы – хоронить единственное на свете родное существо.

Больше такого праздника в моей жизни не было, хоть Макаровна не забывала про мой день рождения и старалась в этот день испечь что-нибудь вкусненькое. Мать, однако, ревностно следила, чтобы я не засиживалась у соседки, и, словно назло, придумывала трудновыполнимые задания…

Но сейчас все было совершенно иначе. Примерно за неделю до моего дня рожденья Анфиса сообщила, что хочет отпраздновать его всем интернатом. Это не было чем-то сверхъестественным, там существовала традиция отмечать дни рождения воспитанников.

Обычно собирались в столовой, повариха тетя Катя готовила праздничный ужин, все хором поздравляли именинника, желали ему скорейшего выздоровления и дарили подарок, как правило, красиво оформленную книгу, настольную игру или мягкую игрушку.

Всю неделю в предвкушении торжества я ходила в приподнятом настроении. От Влада по секрету я узнала, что готовят мне в подарок – Анфиса специально съездила в райцентр и купила том энциклопедии, той самой, что приносила на репетиции русичка. Именно о таком я мечтала с тех пор, как увидела его.

Не радовало меня лишь то, что в числе гостей будет и Светка, но выбирать не приходилось: интернатский порядок велел приглашать на праздник всех желающих. Глупо было думать, что Светка, при всей ее нелюбви ко мне, откажется от порции тети-Катиного торта со взбитыми сливками и шоколадной крошкой, а также от восхитительного вишневого желе.

Накануне праздника Влад вдруг стал жаловаться на головную боль. Это было так непохоже на него – обычно он всегда пребывал в бодром состоянии и ни разу не болел даже захудалым насморком. Анфиса потрогала лоб, нашла его горячим и отправила прямиком к Марине Ивановне.

Я караулила под дверью ее кабинета: мне вовсе не улыбалась мысль, что Влад будет отсутствовать на празднике.

Осмотр что-то затягивался. Прошло минут семь, а Влад все не появлялся из кабинета главврача. Наконец дверь распахнулась, и на пороге возникла Марина Ивановна.

– Поздравляю, – проговорила она, окидывая меня сочувственным взглядом. – У твоего приятеля ветряная оспа.

– Это что? – с испугом спросила я, пытаясь заглянуть через ее плечо в кабинет.

– Ветрянка, – пояснила врачиха, – когда прыщики зеленкой мажут.

– И что теперь? – произнесла я упавшим голосом.

– Карантин десять дней. А для тех, кто был с ним в контакте, то есть для тебя, двадцать один. – Она глянула на мою убитую физиономию и немного смягчилась: – Да ладно, не бойся. Твой день рождения никто отменять не собирается, все равно ветрянки вам теперь не избежать. Вот только Владика я оставлю в изоляторе, у него температура высокая и сыпь скачет.

– Но хоть поговорить-то с ним можно? – без особой надежды поинтересовалась я.

– Завтра поговоришь. Ему станет лучше, я думаю. Заскочишь вечером на пять минут, не больше. Понятно?

Я кивнула. Спорить с Мариной Ивановной никто не осмеливался, даже персонал интерната испытывал к ней почтительную робость, а уж про воспитанников и говорить не приходилось.

В свою палату я плелась понурив голову. Настроение было безнадежно испорчено. Не грела даже мысль о долгожданной энциклопедии.

– А ну, поберегись! – весело гаркнул кто-то у меня за спиной. Я вздрогнула, обернулась и увидела шофера Геннадия Георгиевича. Он обеими руками толкал вперед пустую инвалидную коляску.

– А, старая знакомая! – Широкое круглое лицо шофера расплылось в приветливой улыбке. – Как жизнь?

– Нормально. – Я пожала плечами и посторонилась, пропуская его на лестницу.

– Вижу, что нормально. – Геннадий Георгиевич подмигнул и установил коляску колесами на желобки. – Личность-то у тебя порозовела, не такая зеленая, как прежде. Кажись, и поправилась малек. Вырастешь, красавицей станешь, как пить дать – я не вру. У меня на женскую внешность глаз наметанный. – Он захохотал, довольный своей остротой, и покатил коляску наверх. Достигнув площадки между лестничными пролетами, Геннадий Георгиевич остановился, поправил выползшую из штанов рубашку и пояснил со вздохом: – Вот, новенького вам привез. А это ему транспорт. Вишь, как худо людям бывает, а ты еще куксилась. Ладно, расти большой, не будь лапшой. – С этими словами он быстро двинулся дальше и вскоре скрылся из виду.

Я немного постояла внизу, вспоминая, как собиралась сбежать из больницы на вокзал. Какое счастье, что меня тогда сморил сон и я не успела осуществить свой дурацкий замысел! Жутко даже представить себе, что я не попала бы в интернат, не получила возможность нормально учиться, не встретила таких людей, как Анфиса и Влад.

Я решительно начала подниматься по лестнице. Ничего, что Влад заболел. Скоро он поправится, и мы снова будем вместе. Болтать о всякой смешной чепухе, играть в шашки, сообща листать энциклопедию по истории искусств…

Утро следующего дня началось с приятного сюрприза. Проснувшись, я обнаружила рядом с кроватью, на спинке стула новое платье. Это, конечно, Анфиса, ее проделки.

Светка сидела в постели, откинувшись на подушку, и буравила меня злобным взглядом.

– Почему это некоторым так везет? – проговорила она нарочито громко, выразительно поглядывая на платье. – Терпеть не могу любимчиков, так и тянет сделать им какую-нибудь пакость. Даже в день рождения. – Светка по-кошачьи сладко потянулась и мягко спрыгнула на пол.

Я поняла, что это и есть первое поздравление с моим одиннадцатилетием. Что ж, пришлось его принять и сделать вид, что меня нисколько не расстраивают Светкины слова.

Платье оказалось точь-в-точь впору, и я вспомнила, как неделю назад Анфиса старательно обмерила меня с головы до пят. Значит, вот для чего она так трудилась – чтобы сшить мне обновку ко дню рождения!

Я с нежностью погладила ладонью оборочки на груди и, стараясь игнорировать колкие и язвительные Светкины замечания, принялась за утреннюю уборку.

Анфиса встретила меня уже в столовой. Я сначала даже не узнала ее: она вся как-то преобразилась, по-новому уложила волосы, надела нарядную блузку и, кажется, слегка накрасила тонкие, всегда плотно сжатые губы неяркой кремовой помадой.

– Тебе хорошо, – одобрительно кивнула она, оглядывая ладно сидящее на мне платье. – Молодец, что сразу надела. Нравится?

– Очень, – честно призналась я, – спасибо.

– Не за что. – Анфиса улыбнулась. – Носи на здоровье. А главное, не болей и учись на «отлично». На прошлой неделе у нас был педсовет, и решено наградить тебя грамотой.

– Какой еще грамотой? – не поняла я.

– За успехи в учебе и активное участие в общественной жизни интерната. Ты ведь теперь наша гордость, об этом все учителя говорят. Так что уж давай, не подводи.

Она говорила и получала видимое удовольствие от своих слов. Может, когда-то давно она беседовала так со своей дочкой, радуясь ее школьным успехам и гордясь за нее.

Мне захотелось сказать ей в ответ что-нибудь очень ласковое и теплое, но почему-то все нужные слова застряли в горле, и я молчала, старательно отводя глаза в сторону.

– Ну, иди кушай. – Анфиса мягко тронула меня за плечо. – Иди. Вечером будем праздновать.

Я послушно уселась за стол. Она, скрестив руки на груди, некоторое время наблюдала за тем, как я ем, потом, неслышно ступая, отошла в сторону.

После завтрака я, не дожидаясь вечера, решила навестить Влада, однако медсестра Леночка сказала, что он спит и будить его категорически нельзя.

Время в его отсутствие тянулось ужасно медленно. Я слонялась по интернату, не зная, чем заняться – мой день рождения пришелся на воскресенье, и школьных занятий не было.

Гулять мне не хотелось – на дворе было слишком мокро и склякотно. Не желая сидеть в палате в обществе Светки и Маринки, я полтора часа проторчала в библиотеке, потом навязалась в помощницы Жанне, пересчитывающей партию полученного из прачечной белья, и наконец спустилась проведать своего тезку, трехцветного Ваську.

После Влада тот был моим лучшим другом. Он тут же узнал меня, вскочил со своего коврика, выгнул колесом рыжевато-серую спинку и громко, требовательно мяукнул.

Я дала ему сосиску, оставшуюся с обеда, и он тотчас вонзил в нее острые желтоватые клычки.

Мимо прошмыгнула Людка с вечным пакетиком семечек в руках. Глянула на меня тревожно и пристально, словно желая сказать что-то важное, но, так и не раскрыв рта, скрылась в боковом коридоре.

Я знала, куда она пошла: в кладовку, реветь. Людка часто бегала туда – кладовщица тетя Таня приходилась ей дальней родственницей. Она и снабжала троюродную племянницу семечками, с молчаливым сочувствием выслушивая Людкины жалобы на невыносимое житье-бытье в соседстве со зловредной Светкой.

Мне в очередной раз стало жалко Людку, но, как всегда, жалость эта была смешана с презрением и легкой брезгливостью.

Васька тем временем доел сосиску и смотрел на меня вопросительно и с ожиданием: мол, еще что-нибудь дашь или хорошенького понемножку?

– Я еще приду, Вася, – пообещала я, почесывая пушистую шерстку за его ухом. – Обязательно приду. Попозже, после ужина.

Наконец наступили долгожданные шесть часов. Столовая наполнилась народом. На столах уже стояли вазочки с желе, дежурные разносили подносы с чашками.

Потом включили проигрыватель, и на всю громкость грянуло «К сожаленью, день рожденья только раз в году». Под общие аплодисменты тетя Катя вынесла огромный торт, весь в кипенно-белой пене взбитых сливок. На нем красовалось одиннадцать тоненьких разноцветных свечек.

Анфиса чиркнула спичкой – один за другим загорелись крошечные огоньки.

– Василиса, иди задувай, – позвала она.

Я, затаив дыхание, приблизилась к воспитательскому столу, на котором стоял торт.

– Дуй! – велела Анфиса.

Я набрала в легкие побольше воздуха.

– Погоди-ка, – вдруг крикнула Жанна, – надо не так! Ты желание загадала? – Она пристально глянула мне в лицо.

Я помотала головой:

– Нет.

– А нужно загадывать. Если с трех раз задуешь все свечки, оно непременно сбудется. И очень скоро. У тебя есть желание?

Я заколебалась.

– У кого ж их нет? – добродушно проговорила тетя Катя. – Дочка, загадай, чтоб спина поправилась, и дело с концом.

– Да не торопите вы ее, – с досадой молвила Жанна. – Спину-то ей и так вылечат, зачем еще она здесь? А желание должно быть самым что ни на есть заветным. Ты поняла, Василиса?

– Да.

– Тогда я считаю до трех, – ее глаза весело сверкнули. – Один…

«…Быть богатой… – мелькнуло у меня в голове и тут же сменилось новой мыслью: – Выйти замуж и поехать за границу…»

Не то, все не то. Я чувствовала, что хочу не этого, но чего именно, понять не могла.

– Два, – звонко сказала Жанна.

«Чтобы вот сейчас, прямо сейчас, Влад вышел из изолятора и появился здесь, в столовой!» Нет, это и вовсе глупо. Откуда он появится тут, если у него карантин?

– Три! – произнесла Жанна громким шепотом.

Я зажмурилась и выпалила про себя:

«Хочу разгадать свои сны!»

Потом я дунула. Раз, другой. Свечки погасли, все, кроме одной. Она продолжала гореть, нежно-голубая, в белой пластмассовой подставке, воткнутая в самую сердцевину торта.

– Давай сильней! – подсказала Жанна.

Я дунула в третий раз. Легкое оранжевое пламя заколебалось и пропало, оставив еле заметный глазу беловатый дымок.

Вокруг захлопали и закричали: «Поздравляем!»

Я вдруг ощутила легкое головокружение. Перед глазами поплыла странная рябь. Сквозь нее я видела улыбающееся лицо Анфисы. Она протягивала мне толстую книгу в яркой, глянцевой обложке.

Точно во сне, я услышала ее голос:

– Держи, это подарок. Тут про античных богов – ты ведь хотела.

Кажется, я пробормотала слова благодарности.

Потом мы сидели за столиками, пили чай, ели желе и слизывали сливки с кусочков торта. Напротив меня сидела Светка и шептала что-то на ухо Маринке. Та медленно кивала, а ее прозрачные глаза, как всегда, смотрели в неведомую даль.

За соседним столом громко хохотала Жанна. Щеки ее разгорелись, глаза блестели. К ее плечу уютно привалился Геннадий Георгиевич, рядом, обнявшись, о чем-то тихонько беседовали тетя Катя и Анфиса. На скатерти стояла полупустая бутылка красного.

Мне стало душно и скучно. Я потихоньку отодвинула стул и встала. Светка тут же навострила уши:

– Куда это ты?

– В туалет.

– Чаю перепила? – насмешливо констатировала она. – Ясно. Смотри не утони.

Я, ничего не ответив ей, на цыпочках вышла из столовой в пустой коридор. Постояла в раздумье, куда податься, а затем спустилась в медпункт.

За матовым дверным стеклом было темно. Я осторожно заглянула вовнутрь – тишина, ни звука. И свет не горит. Значит, Влад по-прежнему спит.

Вздохнув, я побрела наверх и остановилась перед дверью столовой. Оттуда доносились громкие возбужденные голоса, веселая музыка и смех.

Я подумала, что Светка наверняка ждет моего возвращения, чтобы сказать очередную гадость, и мне стало совсем тоскливо.

«Не пойду, – решила я, – лучше в палате посижу. Все равно никто, кроме Светки, не заметит – Анфиса и Жанна пьяные».

Однако вместо того, чтобы повернуть вправо по коридору, я вдруг, сама не знаю почему, двинулась обратно на лестницу. Прошла восемь ступенек, затем еще восемь и очутилась на третьем этаже.

Здесь, как и в медпункте, было темно, коридор освещала одна-единственная аварийная лампочка. Я толкнула дверь библиотеки – она оказалась заперта.

Бродить тут в пустоте и полумраке было совершенно бессмысленным занятием, и я уже хотела спуститься обратно, на свой этаж, как вдруг заметила, что дверь одной из палат на противоположной стороне коридора слегка приоткрыта.