Текст книги "Во сне и наяву"

– Сама пойду, – выдавила я, с трудом разжимая пересохшие, потрескавшиеся губы.

– Ну и айда. – Он секунду колебался, затем расстегнул солдатский ватник и набросил мне на плечи поверх куртки.

3

– Имя, фамилия! – Смуглая тетка с черными усиками над верхней губой и курчавой, как у овцы, шевелюрой, склонилась над разграфленным листком, хищно нацелив в него блестящую авторучку.

– Демина Василиса.

– Громче, не слышу! – рявкнула усатая.

Я стояла перед полированным письменным столом и молча смотрела на темные колечки волос у нее надо лбом.

Инспекторша подняла усталое желтоватое лицо и близоруко прищурилась.

– Повтори погромче. Ты очень тихо говоришь, я не расслышала. Запишу неправильно, потом будет морока.

– Пусть она сядет, – мягко попросил Валера. – У нее спина болит.

– Садись, – усатая кивнула на желтый обшарпанный стул. – Голова не кружится?

– Кружится.

– Сейчас придет врач. Я уже позвонила. Так ты мне скажешь свое имя и фамилию?

– Демина Василиса, – повторила я, изо всех сил стараясь придать голосу звучность.

– Лет сколько?

– Десять.

– С кем живешь? Мать, отец есть?

– Да.

– Диктуй, как их зовут.

– Демина Лидия Дмитриевна, Демин Андрей Иванович.

– Адрес.

– Флотская, дом семнадцать, квартира сорок.

– Телефон есть?

– Есть, но он не работает.

– Ясно, – кивнула тетка, – отключили за неуплату. Ладно. Посиди пока, я скоро вернусь.

Она встала и вышла из маленького тесного кабинета. Я растерянно оглянулась на Валеру, стоящего в дверях. Тот ободряюще подмигнул.

– Все нормально, сестренка. Я завтра приду сюда, проверю, чтоб никто не обидел. А спину береги, тебе детей рожать. Я серьезно говорю. – Он снова улыбнулся, глядя на мою мигом сморщившуюся физиономию.

В углу на стене, выкрашенной коричневой краской, громко тикали большие круглые часы. Рядом висело несколько застекленных стендов с листами, исписанными мелким разноцветным шрифтом. На широком грязноватом подоконнике сидели в горшках крупный кактус и чахлая, полузасохшая фиалка.

При виде них я почему-то вспомнила Макаровну, хотя у нее в комнате не было никаких цветов.

Как-то она будет без меня? Небось станет скучать – у нее же из родни никого. Я прерывисто вздохнула и тут же сжалась от боли, прошившей позвоночник.

Дверь скрипнула, впуская усатую и высокого мужчину в белом халате, с чемоданчиком в руке.

– Это врач, – пояснила мне инспекторша, – сейчас он тебя осмотрит и решит, надо ли ехать в больницу. Только ничего не сочиняй, говори правду, хорошо?

– Да.

Тетка снова вышла, прихватив с собой моего провожатого, и мы с мужчиной остались одни.

– На что жалуемся? – поинтересовался он и раскрыл свой чемодан.

– Там что-то ломит, – я осторожно дотронулась до спины.

– Что ж, раздевайся. Не спеши, давай я тебе помогу. – Врач аккуратно стащил через голову ветхую трикотажную водолазку и покачал головой. – Одни ребра! Хоть суп из тебя вари.

Он развернул меня к себе спиной, и тут же тон его из шутливого сделался серьезным.

– Это кто ж тебя так?

Наверное, моя спина являла собой устрашающее зрелище. Еще бы, если за вчерашний вечер на нее не менее десятка раз опустилось увесистое сиденье деревянного стула.

Я пробурчала что-то неразборчивое.

– Я спрашиваю, кто тебя избил? – повысил голос врач. – Отец небось?

– Мама.

– Вот стерва, – жестко произнес он, бережно касаясь прохладными пальцами моего позвоночника. – Посадить ее на полную катушку, чтобы ребенка не калечила! Погоди, я ей это устрою. Так больно?

– Угу.

– А так?

– Тоже.

– Нагнуться можешь?

– Не могу.

– Ты все же попробуй, через «не могу». Мне это важно.

Я слегка наклонилась, закусив губу, чтобы не кричать. На глазах от боли тут же выступили слезы.

– Все, все, достаточно. Молодец. Давай одевайся, и померим давление. – Доктор протянул мне одежонку и усадил на стул. Потом достал из чемоданчика длинную трубку, странный прибор, похожий на будильник, и кусок темной плотной ткани.

– Сиди тихо, не двигайся. – Он тканью обмотал руку пониже плеча и начал мерно накачивать маленькую резиновую грушу.

Руку сильно сдавило, я испуганно вскрикнула.

– Говорю же, сиди тихо, – доктор недовольно поморщился, – я не собираюсь причинять тебе вред. – Он задумчиво поглядел на стрелку прибора, плавно ползущую вниз по шкале, и удовлетворенно кивнул. – Ну тут все в норме, сто пять на семьдесят. Немного низковато, но без криминала. Язык покажи.

Я высунула язык.

– Чистый. Молодец. – Врач встал и начал складывать свой чемоданчик. – Поедем в больницу, Василиса. Нужно сделать рентген позвоночника и подлечить гематомы. Плюс поколют тебе витаминчики – и будешь в полном порядке. – Он приоткрыл дверь и проговорил вполголоса, обращаясь к стоящей в коридоре усатой: – Я ее заберу. Там серьезные проблемы с позвоночником, возможно, потребуется специализированное лечение. Готовьте документы на девочку, ее нельзя оставлять с матерью, ни под каким видом, слышите?

– Слышу, – тусклым голосом ответила инспекторша.

В кабинет заглянул Валера.

– Вот видишь, как все отлично устроилось! А ты еще упрямилась. Теперь тобой займутся как следует. А насчет меня не сомневайся – приду навестить, гостинцев принесу.

– Правильно, – согласился врач, – ей гостинцы ох как нужны. Давай-ка, парень, помоги своей протеже добраться до машины, а лучше всего донеси.

– Это запросто, – с готовностью откликнулся Валера и осторожно подхватил меня на руки.

У крыльца стояла «Скорая». Шофер, увидав нас, спрыгнул с подножки и поспешил навстречу.

– Сказали бы, я б носилки принес.

– Не надо носилки, – Валера улыбнулся. – Мы и так обойдемся. Куда больную?

– Сюда, – шофер распахнул заднюю дверцу. – Тут кушетка, – обратился он ко мне, – можешь лечь.

Валера подсадил меня в кузов, и я присела на край обтянутой клеенкой лежанки. Следом за мной в салон забрался врач, пригнув голову и ссутулив широкие плечи.

Затарахтел мотор.

– Какая больница? – прокричал Валера, сложив ладони рупором.

– Пятнадцатая.

Дверка захлопнулась, я почувствовала, как пол под моими ногами дрогнул и качнулся.

– Доедем с ветерком, – пообещал врач.

4

Я лежала в маленькой, чистенькой и уютной палате, вставать мне не разрешали – только в туалет и умыться. Утром и вечером приходила медсестра и делала жутко болезненные уколы. Спину она мазала какой-то мазью, а еще мне давали целую пригоршню таблеток всех цветов радуги – синих, розовых, белых и зеленоватых.

От розовых всегда хотелось спать, и я дремала почти полдня.

Рядом со мной лежала девчонка чуть постарше, немного косенькая, со смешным, по-поросячьи вздернутым носом и пухлыми щеками. Ее звали Нинка, она была детдомовка и в больницу поступила с сотрясением мозга – подралась с кем-то из одноклассников.

Ей тоже нельзя было вставать, и мы маялись от скуки на пару, развлекая себя бесконечной болтовней. Вернее, больше болтала Нинка, я молчала, со страхом слушая ее повествование о детдомовской жизни.

С ее слов выходило, что воспитатели и учителя у них сплошь звери, за малейшую провинность могут оттаскать за волосы, а то и посадить в изолятор на трое суток без еды, обслуживающий персонал – ворье, а воспитанники дебилы или готовые бандиты. В палатах процветает дедовщина, старшие издеваются над малышней, все поголовно курят и пьют водку.

Нинка рассказывала все эти страсти со смаком, не жалея красочных эпитетов, явно довольная производимым на меня впечатлением. К пятому дню своего пребывания в больнице я твердо решила, что не пойду в детдом даже под дулом пистолета. Подлечусь немного и убегу. Попробую снова жить на вокзале, может, теперь у меня выйдет лучше, чем в прошлый раз.

Спина все еще болела, но гораздо меньше, а аппетита по-прежнему не было. Пожилая нянечка три раза в день уносила с моей тумбочки нетронутые тарелки с едой, укоризненно ворча и обещая пожаловаться доктору. Там же, на тумбочке, громоздилась гора яблок и апельсинов, принесенных Валерой – тот честно выполнял свое обещание и появлялся в палате ежедневно под вечер.

Один раз навестить меня пришла Макаровна. Показалось, что за время, пока я ее не видела, старуха еще больше похудела и стала совсем крошечной. На щеке ее все еще отчетливо проглядывал синяк, уже не фиолетовый, а желтовато-зеленый.

Макаровна принесла пакетик моих любимых ирисок «Кис-Кис» и рассказала, что к нам в квартиру приходил участковый и еще какие-то люди в штатском, но «страшно сердитые», и матери «шьют дело».

Это известие я восприняла с удивительным равнодушием: мне было нисколько не жаль, что мать могут посадить или заставить работать. Жалость я испытывала лишь к отцу, да и то весьма смутную – скорей даже тревогу за то, что он станет делать, лишившись матери.

Макаровна пробыла у меня недолго – у нее сильно болело сердце и скакало давление. После ее ухода ириски, все до одной, сжевала Нинка.

Так прошла неделя, за ней другая. Мне разрешили вставать – сначала понемногу, потом сколько захочу. Нинку выписали, ее койка оставалась свободной, и я страшно скучала. От нечего делать у меня вошло в привычку день-деньской торчать у окна, наблюдая за происходящим в больничном дворе. Это было как немое кино.

Вскоре я выучила все наизусть. Точно знала, что утром, ровно в половине восьмого, в ворота въедет грузовик. Он остановится возле столовой, из кабины вылезут пожилой шофер в стеганой куртке и ушанке и его помощник, молодой, долговязый парень с бритой под ноль головой. Вдвоем они начнут выгружать из кузова продукты, из которых впоследствии больным сварят завтрак, обед и ужин.

Затем грузовик уедет, а на смену ему во дворе появится красивая блестящая иномарка главврача.

После восьми к воротам начинала тянуться длинная вереница людей. Это были врачи, медсестры и санитары, спешащие на работу в отделение. Иногда я пыталась подсчитать, сколько среди них женщин, а сколько мужчин, но всякий раз сбивалась.

Около одиннадцати двор наполнялся ходячими больными и пустел только к обеду. После тихого часа начиналась выписка, шел народ с сумками, приносили охапки цветов, стояли в ожидании автомобили.

Вечером персонал покидал больницу, а на следующий день все повторялось заново.

Бывали в этой периодичности и незапланированные, спонтанные эпизоды. Однажды во дворике яростно и свирепо подрались два санитара. Я знала, из-за кого – красавицы медсестры, той самой, что делала мне уколы.

Сама виновница поединка прошла мимо соперников с гордо поднятой головой и равнодушным видом, не удостоив взглядом ни того ни другого. Я несколько раз видела, как она целовалась в ординаторской с заведующим отделением, поэтому понимала ее пренебрежение к двум сгорающим от страсти дурачкам.

Санитаров разняли, но один из них успел расквасить противнику нос и держался победителем. Старшая медсестра потом долго отчитывала обоих – слов из-за стекла я разобрать не могла, но выражение лица у нее было очень суровым.

Наблюдать за дракой мне понравилось, однако, к великому разочарованию, больше никаких ЧП не происходило. Я продолжала часами просиживать у окошка в надежде увидеть еще что-нибудь интересное, и как-то заметила бредущую по двору усатую инспекторшу.

Я сразу узнала ее по кудлатой темной голове – она была без шапки, в коротком голубом пуховике и высоких белых сапожках. Усатая остановилась возле больничного крыльца, кинула беглый и рассеянный взгляд на окна и решительно шагнула на ступеньки.

Вскоре в палату заглянула нянечка.

– Демина, к тебе пришли.

Я кивнула. Нянечка посторонилась, пропуская в дверь усатую. Та уже успела снять пуховик, на ее узких плечах болтался белый халат.

– Здравствуй, Василиса. – Голос у нее был такой же резкий и неприятный, вдобавок ко всему еще и простуженный. Видно, ее мучил насморк, потому что она уселась в дальнем углу палаты, комкая в руке платочек.

– Здравствуйте, – равнодушно проговорила я.

– Как дела? – поинтересовалась инпекторша. – Лучше тебе?

– Лучше.

– Что-нибудь болит?

– Почти нет.

– Ну вот и хорошо. – Она прижала платок к носу и звучно чихнула. – Тебя на следующей неделе выписывают, знаешь об этом?

Я качнула головой.

– Да, выписывают, – повторила усатая, краешком платка вытирая слезящиеся глаза. – Я вот тут думаю, как с тобой быть. Домой возвращаться нельзя, твоих родителей лишают родительских прав. В больнице тоже не могут держать вечно. Стало быть, остается детский дом. Ты не против?

Я неопределенно пожала плечами, не собираясь выкладывать усатой свои планы о побеге на вокзал. Пусть себе думает, что я сплю и вижу попасть в приют.

– Значит, не против, – обрадовалась инспекторша и снова чихнула. – Ну вот и отлично. Я сегодня же начну оформлять твои документы. Ты пока набирайся сил, отдыхай. Нянечка жаловалась, что тебя кушать не заставишь. – Она подняла некрасивое усталое лицо и первый раз за все время разговора посмотрела мне в глаза. – Это ты зря. Нужно есть, если хочешь вырасти. Поняла?

– Да.

– Ладно, я пойду. До понедельника. – Усатая встала со стула и не спеша пошла к двери. У порога она обернулась и проговорила, почему-то понизив голос: – Не думай, детдом хороший. Один из лучших по району. – Она назвала номер того самого, про который мне рассказывала Нинка, и вышла из палаты.

Оставшись одна, я первым делом прикинула, сколько времени осталось до понедельника. Сегодня была пятница, значит, в запасе у меня два дня.

Убежать я решила в ночь с воскресенья на понедельник – в это время больница пустовала перед новой рабочей неделей.

Улизнуть из отделения казалось делом нехитрым, проблема состояла лишь в том, что мои куртка и ботинки, как и рваная водолазка, были заперты в кладовке для одежды на первом этаже. Ключ от кладовой находился у завхоза, суровой, рябой и жилистой старухи, к которой и подойти-то было страшно, не то что просить выдать вещи.

Я голову сломала, придумывая, как добраться до своей одежки, но так и не нашла мало-мальски путного выхода.

Вечером меня позвали в процедурную на очередной укол. Понурая и убитая, я брела по коридору, точно сонная муха, и едва не ударилась лбом о приоткрытую дверь сестринской. Вовремя остановившись, я машинально заглянула вовнутрь и остолбенела.

В углу на вешалке висела поношенная черная куртка, а внизу, на полу стояли войлочные ботинки, именуемые в народе «прощай молодость». Память моментально и услужливо воскресила тот факт, что куртка и ботинки находятся здесь, в сестринской, давным-давно, с незапамятных времен, не исчезая ни поздним вечером, ни ранним утром. Иными словами, они были ничьи, скорее всего, достались отделению в наследство от какой-нибудь пожилой санитарки.

Что, если я воспользуюсь ими? Куртка ничуть не хуже моей, а может, и лучше, а ботинки… ботинки, конечно, будут велики размера на два, если не больше, ну да ничего не поделаешь.

В глубине души шевельнулась неприятная мысль, что это напоминает воровство, но я быстренько отогнала ее прочь. В самом деле, что еще делать – не оставаться же в палате, покорно дожидаясь, когда усатая отвезет меня в детдом в компанию к Нинке.

На сердце сразу стало легко и спокойно, я дошла до процедурной, героически вытерпела укол, выслушала похвалу медсестры за стойкость и вернулась в палату.

Все выходные я думала о предстоящей свободе. Мной владело искушение тайком забежать домой, навестить Макаровну, но я понимала, что делать этого ни в коем случае нельзя: меня, конечно, будут искать, и в первую очередь именно там.

Я решила, что повидаюсь со старухой позже, когда хоть немного обживусь на новом месте и обо мне забудут правоохранительные органы.

В воскресенье утром пришел Валера, он уже был в курсе, что с понедельника я покидаю больницу. Парень изо всех сил старался ободрить меня, шутил, смеялся, рассказывал забавные случаи из своей службы и ушел лишь после обеда, как всегда, оставив на тумбочке целую кучу фруктов и сладостей, а также баночки со стряпней своей матери. После его ухода я наконец впервые нормально поела, силой впихивая в себя пищу, – готовилась к тому, что с завтрашнего дня придется голодать.

С непривычки после еды меня разморило и потянуло в сон. Я решила, что это к лучшему – выспавшись днем, я не захочу спать ночью, когда надо будет действовать. Уютно устроилась под одеялом, закрыла глаза, тут же отключилась.

Мне приснился один из удивительных снов, тех самых, что производили ошеломляющее впечатление на суеверную Макаровну. Пожалуй, он был наиболее яркий из всего, что я видела до сих пор.

Я совсем взрослая и необыкновенно красивая. На мне дорогая модная одежда и куча золотых украшений. Вокруг было множество людей, в основном мужчин, и все они смотрели на меня с нескрываемым восхищением.

Я о чем-то беседовала с ними, произносила незнакомые мудреные слова, острила, смеялась. И они смеялись вместе со мной, подобострастно заглядывали в лицо, тесня друг дружку и норовя подобраться совсем близко, почти вплотную.

Однако их внимание почему-то не было приятно. Я чувствовала, как во сне на меня давит какая-то гнетущая тяжесть, от которой мучительно хотелось избавиться. И еще терзал непонятный, беспричинный страх. Я не понимала толком, в чем его источник: то ли меня пугали все эти люди, толкущиеся рядом, то ли что-то еще, неведомое, смутное, грозное.

Постепенно мной овладело единственное желание: убежать, скрыться от настойчивой толпы обожателей, остаться одной, скинуть нарядные шмотки, смыть с лица краску и вновь превратиться в маленькую девочку. Но что-то мешало мне сделать это, и я покорно продолжала играть ненавистную роль королевы и всеобщей любимицы, в душе терзаясь все больше и больше…

Потом я проснулась, словно от какого-то толчка. В палате было еще светло, и я удивилась, что проспала так мало: ноябрьские дни заканчивались рано, в начале шестого уже спускались быстрые, густые сумерки.

Отчетливо помня только что увиденный сон, я недоумевала, как мне могло присниться так много за короткое время.

За дверью, в коридоре, было странно шумно: слышались чьи-то голоса, гремела ведром уборщица, хотя я точно помнила, что сегодня она уже мыла полы во всем отделении.

Не понимая причины этого непривычного, невоскресного оживления, я поднялась с постели, накинула халат, сунула ноги в тапочки и выглянула в коридор.

Мимо меня с озабоченным видом шла медсестра, которой никак не должно быть сейчас на рабочем месте: ее смена начиналась лишь с понедельника.

При виде меня она слегка притормозила и приветливо произнесла:

– Доброе утро, Демина.

Я застыла на месте. Доброе утро? Какое сейчас может быть утро, когда только что прошел обед?

Медсестра прошмыгнула дальше, а мой взгляд сам собою упал на коридорные часы: стрелки показывали половину девятого.

По моей спине заструился ледяной пот. Неужели это половина девятого утра и я проспала не только воскресный вечер, но и всю ночь?

В это время расположенная прямо напротив моей палаты дверь ординаторской распахнулась, и в коридор вышел заведующий отделением со стопкой медицинских карт под мышкой. Его появление рассеяло последние сомнения.

Я кинулась обратно в палату, повалилась на кровать, уткнулась носом в подушку и разрыдалась, горько и безутешно.

Теперь все кончено! Убежать уже невозможно, с минуты на минуту появится усатая и заберет меня в детдом! Значит, напрасно я строила планы, присматривала чужую куртку и сапоги, все, все напрасно!

Дверь протяжно скрипнула, по полу прошлепали шаги.

– Эвона! – раздалось прямо над моей головой. – Чего ж ты ревешь?

Это была нянечка, принесшая завтрак. Я ничего не ответила и даже не пошевелилась, продолжая лежать в обнимку с мокрой от слез подушкой.

Тарелка с тихим стуком опустилась на тумбочку, звякнула о стакан ложка. Потом на голову легла мягкая, теплая рука.

– Ну будет, будет, – приговаривала нянечка, осторожно поглаживая меня по растрепавшимся волосам. – Может, болит чего? Пойти доктору доложить?

– Н-не надо доктору. – Я вскочила и села на кровати, громко и судорожно всхлипывая. – Не надо!

– Не надо так не надо, – покладисто согласилась нянечка. – Ты вот поешь лучше, чем наволочку солить, а то за тобой уже пришли.

Я вытерла глаза и обречено уставилась в стенку. Нянечка немного постояла рядом с моей постелью, затем коротко вздохнула и, покачав седой головой, вышла.

С тумбочки до приторности сладко пахло манной кашей. Я почувствовала, как к горлу подступает тошнота, встала, схватила тарелку и отнесла ее в другой конец палаты, на стол.

После этого мне стало немножко легче. «Все равно убегу», – подумала я и повторила эту фразу вслух. Голос прозвучал неожиданно решительно и твердо, и, услышав его, я успокоилась окончательно.

В конце концов, детдом – не тюрьма, из него тоже можно выбраться, хотя, наверное, это будет сложнее, чем сбежать из больницы.

Я выпила жиденького теплого чаю и уселась на стул ждать усатую.

Минут через десять снова зашла нянечка и принесла мою одежду. Водолазка была заботливо заштопана, ботинки оснастились новыми шнурками и крепкими резиновыми набойками. Я оделась и спустилась.

В застекленном холле действительно сидела усатая инспекторша, а с ней незнакомый, толстый и круглый, как колобок, дядька в кожаной куртке и кепке набекрень. Я покосилась на него с удивлением: он был абсолютно не похож на детдомовского воспитателя.

– Быстро ты, – вместо приветствия проговорила усатая, вставая мне навстречу. Вид у нее был еще хуже, чем два дня назад: нос покраснел и распух, губы обметала лихорадка, под глазами сгустились свинцовые тени. – Вот что, Василиса, – она откашлялась, пытаясь избавить голос от осиплости, – планы немного изменились.

Я смотрела на нее в недоумении. Как это – изменились? Меня не повезут в детдом? Решили вернуть матери? А как же почти «сшитое» против нее дело?

– Знаешь, мне удалось связаться с одним учреждением, – сказала усатая. – Это специализированный интернат для детей и подростков с болезнями опорно-двигательного аппарата. Там почти никогда не бывает свободных мест, но… – Она снова закашлялась, натужно, мучительно, и, с трудом отдышавшись, завершила: – Но тебе повезло: позавчера оттуда забрали девочку, и теперь администрация интерната готова взять новенькую.

Она замолчала, наблюдая, какой эффект произведут ее слова.

Я не знала, что сказать в ответ. С одной стороны, я была безумно рада тому, что не поеду в Нинкин детдом, с другой – абсолютно не представляла себе специнтернат. Вдруг это что-то страшное, похуже любого приюта?

Тем временем мужчина-колобок тоже поднялся с лавочки и приблизился к нам с усатой.

– Это Геннадий Георгиевич, – представила его та, – шофер. Он как раз приехал в Москву по делам и заберет тебя с собой.

– А разве интернат не в Москве? – испугалась я. Не хватало еще, чтобы меня увезли в какую-нибудь тмутаракань!

– Нет, конечно. – Колобок весело и добродушно засмеялся. – Он в лесу.

– В лесу?!

– Ну да, в лесу. Будешь целые сутки дышать свежим воздухом, да еще пятиразовое питание. В комнатах по два-четыре человека, свои врачи, свои учителя. Рай, одним словом. – Он снова рассмеялся, показывая желтоватые прокуренные зубы.

– Я подумала, для твоей спины это лучшее, что можно пожелать, – тусклым голосом произнесла усатая. – Ну как, поедешь?

Меня разобрало любопытство. Неужели бывают места, о которых только что говорил колобок по имени Геннадий Георгиевич? Врет небось, лапшу мне на уши вешает, а на самом деле его хваленый интернат ничуть не лучше Нинкиного детдома. Все же я решила рискнуть и глянуть на все собственными глазами.

– Поеду.

– Тогда вперед, – скомандовал шофер, – инспектору твоему дадим выходной, пусть домой идет и лечится, а мы и без нее доберемся, верно?

– Верно.

Усатая ничего не сказала, развернулась и пошла к дверям. Я за ней. Последним больничный холл покинул Геннадий Георгиевич.

– Вон моя красавица. – Он указал рукой на светло-серую «Газель», стоявшую неподалеку от входа. – Прошу садиться, мадемуазель.

Пискнула сигнализация, вспыхнули и погасли фары. Я нерешительно дернула дверцу – та поддалась.

– Залазь, не стесняйся, – ободряюще проговорил шофер.

Усатая вытащила из сумки широкий пухлый конверт.

– Вот, это ее бумаги. Там все: свидетельство о рождении, выписка из домовой книги, медицинское заключение, снимки. – Она протянула конверт Геннадию Георгиевичу. Тот кивнул и аккуратно спрятал его за пазуху.

– Передадим по назначению.

Он легонько подтолкнул меня вперед, и я взобралась на кожаное сиденье.

– Будешь за дорогой следить, – серьезно произнес Геннадий Георгиевич, устраиваясь рядом. – Чтоб, значит, ничего такого.

Мягко заработал двигатель. Усатая помахала в окно рукой и отошла назад.

– Славная баба, – негромко сказал шофер, – сердечная. Двое суток на телефоне сидела, пока своего добилась. К нам-то взять направление ох как сложно – койко-мест кот наплакал, да опять же лечение одного пациента в такую копеечку обходится, будь здоров. А она, инспекторша твоя, получила, так что ты, девка, еще не раз добрым словом ее помянешь. Давай-ка, махни ей на прощание. Слышь, чего говорю, махни, не ленись!

Слова шофера явились для меня откровением. Вот, оказывается, как! Усатая вовсе не злобная равнодушная мымра, какой казалась с виду, и ей совсем не улыбалось отправить меня в детдом, хоть она и расхваливала его на все лады. Расхваливать-то расхваливала, а у самой внутри что-то свербело, видать, раз в выходные добровольно лишила себя отдыха.

Я вдруг подумала о том, как несправедливо устроен мир: вот бы той фее в каракуле, которая обвинила меня в краже своего кошелька, иметь такую неказистую, отталкивающую внешность, как у усатой инспекторши. Тогда бы все было по-честному: стерва снаружи, стерва и внутри. Так ведь нет, дал же бог этой злюке смазливое личико, бархатистую кожу и губки бантиком, а бедняге-инспекторше только и досталось, что кудлатая овечья шевелюра да черные усы, делающие ее похожей на мужика…

…Машина давно выехала за ворота, а я так и не помахала инспекторше, погруженная в свои мысли. Геннадий Георгиевич ничего больше не говорил, крутил баранку и лишь иногда искоса поглядывал на меня краем глаза.

Мы миновали город и помчались по Кольцевой автодороге. «Газель» неслась на приличной скорости, у меня даже стало захватывать дух и слегка закружилась голова.

– Сомлела, что ли? – встревожился Геннадий Георгиевич. – Что-то личность у тебя зеленая, ни дать ни взять царевна-лягушка. На вот, – он вынул из-за пазухи конфету в прозрачной обертке, – кисленькая, с лимоном. От укачивания здорово помогает.

Я послушно взяла конфету, развернула бумажку и сунула в рот желтый липкий шарик.

– Лучше? – поинтересовался шофер. – Ну то-то. А ехать медленнее никак нельзя, нам до обеда поспеть нужно, кровь из носу, а то начальство сердиться будет.

Он крутанул руль вправо, и машина лихо свернула на оживленное шоссе. Вскоре за окнами замелькали низенькие частные домики, потом пошли одинокие чахлые березки, и, наконец, по обе стороны дороги вырос густой лес.

– Через час прибудем, – уверенно пообещал Геннадий Георгиевич и одной рукой ловко вытряс из пачки «беломорину».

5

Интернат действительно стоял в лесу: прямо вдоль длинной каменной ограды росли огромные мрачные ели, между ними тесно жались друг к дружке осины и березы.

«Газель» въехала в широкие ворота и остановилась на небольшой асфальтированной площадке.

– Вылезай, – приказал Геннадий Георгиевич, – приехали.

Я спрыгнула на землю и с любопытством огляделась по сторонам.

Вокруг тоже были деревья, из-за них вдалеке проглядывало трехэтажное краснокирпичное здание.

– Нам туда, – подтвердил шофер, уловив направление моего взгляда.

Узкая асфальтированная дорожка выходила в прилегающий к зданию чистенький ухоженный дворик. Там было полно народу: с визгом носилась малышня, ребята постарше стояли, сбившись в небольшие группки. Я заметила, что у многих из-под одежды торчат какие-то странные штуковины, похожие на рыцарские доспехи. Кроме того, разъезжало несколько инвалидных колясок. Сидевшие в них мальчишки и девчонки выглядели вполне довольными, веселыми и активно принимали участие в общих играх и забавах.

– Что, интересно? – усмехнулся Геннадий Георгиевич и потянул меня за руку. – Потом со всеми познакомишься, а сейчас нужно доложиться главврачу.

Мы поднялись по низеньким ступеням и очутились в просторном, безукоризненно чистом вестибюле. Повсюду стояли кадки с растениями, пол, выложенный широкой сероватой плиткой, сверкал, стены украшала красочная разноцветная мозаика, изображавшая сюжеты русских народных сказок.

Вокруг было удивительно пусто и безлюдно, лишь возле одной из кадок на маленьком вязаном коврике дремал огромный пушистый трехцветный кот.

Почуяв нас, он приоткрыл один зеленый глаз, затем другой, лениво поднялся на все четыре лапы и сладко потянулся.

– Это тезка твой, – с улыбкой пояснил шофер, – Васькой кличут. Обжора, каких свет не видывал.

Кот меж тем сел на коврике и принялся старательно вылизывать роскошную, рыже-коричневую с белыми пятнами шерсть.

– Ты обожди пока, – распорядился Геннадий Георгиевич, – я сейчас.

Он быстро подошел к двери, обитой толстым слоем дерматина, и скрылся за ней.

Я во все глаза смотрела на кота, который больше не обращал на меня ни малейшего внимания, продолжая заниматься своим туалетом.

– Кис-кис-кис, – тихонько позвала я его, – Васька! Иди сюда!

Кот повел усами в мою сторону и коротко, пискляво мяукнул. Я подумала, что голос не соответствует его представительному заносчивому виду. В это время дерматиновая дверь распахнулась, и Геннадий Георгиевич, высунувшись, поманил меня пальцем.

Я зашла в маленький квадратный кабинет с огромным окном с нарядными розовыми шторами. У одной стены кабинета стояла низкая кушетка, покрытая белоснежной крахмальной простыней, у другой – длинный узкий застекленный шкаф. В углу громоздился здоровенный письменный стол, заваленный кипой бумаг.

За столом сидела довольно молодая белокурая женщина с энергичным миловидным лицом, в белом халате и шапочке. На груди у нее висела трубка, какой слушают дыхание у больных.

– Проходи, не стесняйся, – обратилась ко мне белокурая. – Меня зовут Марина Ивановна Базарова, я главный врач интерната, а также его директор. А ты – Василиса, верно?

– Верно. – Я сделала пару нерешительных шагов вперед.

– Я пойду, – сказал Геннадий Георгиевич, – а то мне еще к завхозу нужно.

– Иди, Гена, – разрешила белокурая, – вечером загляни, дело для тебя есть.

– Так точно. – Шофер шутливо вытянулся по стойке «смирно» и скрылся в коридоре.

– Так, Василиса, – Марина Ивановна раскрыла лежащий перед ней конверт, тот самый, который усатая передала шоферу в больничном дворике, – давай-ка посмотрим, что там с твоим позвоночником. – Она вытрясла на стол два рентгеновских снимка и принялась тщательно изучать их.