Текст книги "Наверное, это любовь!"

Татьяна Брыксина, Василий Макеев
Наверное, это любовь!

© Т. И. Брыксина, 2011

© В. С. Макеев, 2011

© Волгоградская областная организация общественной организации «Союз писателей России», 2011

© ГУ «Издатель», 2011

«Две жизни, две дороги, две печали…»

 
Две жизни, две дороги, две печали…
Так пусть один другого не винит!
Нас колыбели разные качали,
Но песня колыбельная роднит.
 
 
По русской по расхристанной равнине
Мы шли и шли, не думая о том,
Чей путь в людском останется помине,
Чей – проскользит вдоль берега листом.
 
 
В трудах ли, в маете пустопорожней,
В словах ли, в отрешении от слов
Не всяк поймёт, что зонтик придорожный —
То бузина, а то болиголов.
 
 
На русской на расхристанной равнине
Всё мнится мне, что, юн и синеглаз,
Ты кличешь мать… И плачу я о сыне,
И плачет небо дождиком о нас.
 
 
Ненастный мой, пока в траве по пояс
Ты над рекой полуденной стоишь,
Я не хочу, чтоб, горько беспокоясь,
Разлуку нам нашёптывал камыш.
 
 
Не верь ему! Пусть даль плывёт за далью —
Нам призрачные дали не страшны.
Одной дорогой, жизнью и печалью
Мы и от смерти будем спасены.
 

Записка

 
Все одно, что поздно или рано
Выплывешь жар-птицей из тумана
Ты в моей покладистой судьбе.
Я навек желаю без обмана,
Утренняя женщина,
Татьяна,
Соловьиной грycтнocти тебе!
 

Сон о дожде

 
Листвы багряной плеск и полыханье,
Зонт сломан, льётся дождик на скамью…
Ты снишься мне так близко, что дыханье
Щекочет щёку мокрую мою.
 
 
Ты никогда не подходил так близко,
Мой смех тебе – не музыка, не плен…
И было-то – всего одна записка,
Одно касанье лёгкое колен!
 
 
Что это сон – мне и во сне понятно
По чёрному квадрату потолка,
Но этот запах горький… эти пятна
Багряные… и мокрая щека!..
 

«Что судьба на роду невзначай обозначит…»

 
Что судьба на роду невзначай обозначит,
Снеговая не смоет вода.
Ни одна из горячих завидных казачек
Не любила меня никогда.
 
 
Да и сам я не жаждал скоромных объятий,
Со стихами был больше знаком.
И за то меня мать называла телятей,
А друзья за глаза – вахлаком.
 
 
И однажды с угадкой, заведомо меткой,
То ль от скуки, то ль вовсе со зла
Горожанка одна дорогой сигареткой
На груди мне рубаху прожгла.
 
 
Ах, как мне полюбилась любовная плаха,
Слаще казни вовек не найду!
С той поры не одна прогорела рубаха,
И душа угорела в чаду.
 
 
Я в гульбе распляшусь, я стихами расплачусь,
Но судьбу не попрёшь накосяк!
И зачем мне любовь простодушных казачек,
Если сам никудышный казак?
 

«В твоих глазах испуганная нежность…»

 
В твоих глазах испуганная нежность,
В словах любовь и ласковый обман,
Что я приду к тебе как неизбежность —
Жар-птицей, прожигающей туман,
Что это будет поздно или рано…
– Придешь?
И я притворствую: – Приду.
И два высоких радужных стакана
Целуются у Волги на виду.
 
 
Как просто лгать под пенье «меломана»!
И мы слагаем сказку о судьбе
На сквозняке речного ресторана
От запоздалой жалости к себе.
 
 
Но, дай нам волю, белыми венками
Волну укрась и плакать запрети —
Заплачем вновь, что вёсла под руками,
Да нет у нас единого пути.
 
 
И мы творим туманы-небылицы
Под красным солнцем праведного дня,
Но женщина в наряде под жар-птицу
Тебя, хоть плачь, отнимет у меня.
 

«В мутный час, когда в окне светает…»

 
В мутный час, когда в окне светает,
От нехватки тайного тепла
Скорбно сердце голову пытает:
«Где и с кем, пропащая, была?»
 
 
Голова покорно и устало,
Хороша и этим, что цела,
Отвечает: «Где и с кем попало,
Потому-то сделалась гола». —
 
 
«Что стенать с дурною головою,
Закружилась, что ли, мне назло?» —
«А меня ты помнишь, ретивое,
На всю жизнь однажды подвело?»
 
 
Так бранятся в сумерках несмело,
Всякий раз по-своему правы.
А душе как будто нету дела
Ни до сердца, ни до головы.
 
 
Я живу темно и торовато,
Голове и сердцу не в укор,
Но душа им вынесет когда-то
Свой неумолимый приговор.
 

«А кони летели, и чьё-то дитя…»

 
А кони летели, и чьё-то дитя
По розовым лужам прошлёпало босо…
Я в сердце твоё попросилась шутя,
Ты в сердце моём объявился без спроса.
 
 
О прежде любимых, о нём и о ней,
Отпели весенние грозы над кручей,
И лето, как тройка зелёных коней,
Нас вынесло в поле, в дурман неминучий.
 
 
Но август споткнулся у ржавой межи,
Всё чаще заря просыпалась не в духе:
Осенние мухи, осенние лжи,
Осенние осы, осенние слухи…
 
 
Я дверь запирала – ты слушал окно,
Я плакалась ветру, ты горился стуже…
Уже и багряная тройка давно
Зальдела в ночной припорошенной луже.
 
 
Я прятала в сердце заплаканный страх,
Ты правды не ведал в моих поцелуях…
Прощальные ночи ушли на ветрах,
Как чёрные кони в серебряных сбруях.
 
 
Весенняя, синяя, в дымке седой —
Игривая тройка промчалась далёко…
Как тошно! Как солнечно! Как одиноко!
Любимый, как справиться с этой бедой?
 
 
Но снится: на тройке зеленых коней
Летим под зонтом карусельного круга,
Летим и смеёмся, глядим друг на друга,
Летим и смеёмся…
Тем сердцу больней!
 

«Майский холод…»

 
Майский холод…
Нищий сад…
А цветенью вышли сроки.
Что там каркают сороки?
Кто там, в небе, виноват?
 
 
Ах, как пусто на дворе.
Пахнет прелыми дровами.
Утром крыши в серебре,
В позолоте вечерами.
 
 
Не печалься!
Погоди!
Будет ярко, будет росно…
Год-то выпал високосный,
С майским холодом в груди.
 

«Ты не со мной, не ты со мной…»

 
Ты не со мной, не ты со мной,
И это странно и нелепо —
Вернуться за полночь домой
И не понять, как сердце слепо.
 
 
А тот, кто у подъезда ждал
Меня с букетом бульденежа,
Уже в прихожей куртку снял —
Самонадеянный невежа.
 
 
Зачем он здесь? И как одной
Дышать, когда и сон хрустален?
Я не с тобой, ты не со мной,
И только третий не печален.
 
 
И нам разгадывать нельзя,
Какие тайны двери прячут,
Чьи сквозняки протяжней плачут,
По шторам шёлковым скользя…
 
 
Самозабвение с мольбой,
И страх, и страсть, и стыд кромешный.
И ты со мной, и я с тобой,
Как двое лишних – безутешны.
 

Черёмуха

 
Едва воспрянешь из кудели сна, —
Вдруг сердце сводит бережною болью
Черёмуха… конечно, у окна
Печально веет вянущей любовью.
Едва звезда прорежется во мгле
И тронет сердце тонкими перстами, —
Черёмуха… конечно, на столе
Опять любовью давнею мерцает.
Едва теплом насытится пчела,
Взметнёт бурьян корявые будылья, —
Черёмуха… конечно, отцвела,
И дни текут тягучие, бобыльи.
И нет причин для квелого стиха,
Не ждёт душа привета ниоткуда —
Черёмуха… конечно, чепуха,
Как и печаль любовная – причуда.
 

«Кто знает, может, и не ты…»

 
Кто знает, может, и не ты
Причина слёз моих,
Быть может,
Кого-то давнего черты
В тебе
Тоску мою тревожат.
 
 
Он заплутался не в толпе,
В судьбе, наверно, заплутался,
А я пригорилась к тебе
Душой, в которой он остался.
 
 
Быть может, осени гипноз
Тебя внушает мне лукаво
Наркозным шелестом берёз
Над ворожейным листоплавом?
 
 
Как сонно тянется река,
Едва касаясь лоз таловых —
Так сопрягается тоска
С прохладой сумерек лиловых.
 
 
По изнурённому песку
Листвой усыпанного пляжа
Тебя ль я за руку влеку,
Того ль, кого не помню даже?
 
 
Кто знает, может, и не ты
Зовёшь меня в людском разброде,
А дух любовной немоты
Тебя ошибочно находит?
 

«Моя беда всегда в апреле…»

 
Моя беда всегда в апреле,
Во тьме, где сон весны кружит,
Где, как юница на панели,
Всю ночь акация дрожит,
Где серый дом до самой крыши
Безлистым выстрочен плющом,
Где пахнут старые афиши
Твоим поношенным плащом…
 
 
Стучать ли в дом?
Кричать ли в небо?
Удавку ль свить?
Себя ль забыть?
Ты был,
Ты был,
Ты был – как не был!
А мне как быть?
 

«Волна накатилась на берег…»

 
Волна накатилась на берег,
Едва уловимый шлепок.
И снова колышется ерик.
Наверное – это любовь?
 
 
В терновнике дикие розы
Не прячут драчливых шипов.
Вцепились друг в друга стрекозы.
Наверное – это любовь?
 
 
Пугливое облачко дремлет.
И дождик от солнца слепой
Разбился о пыльную землю.
Наверное – это любовь?
 
 
Всё сушит вторую неделю.
В лесу – ни полушки грибов.
Осина повыпита хмелем.
Наверное – это любовь?
 
 
И я в пустяковой обиде,
В горячке надуманных слов
Зарекся тебя ненавидеть.
Наверное – это любовь?
 
 
Не выдумать сладостней казни.
Да будут во веки веков
Разлуки, страданья, боязни.
Наверное – это любовь!
 

Заклинание

 
Я волен без тебя,
я над собой не волен,
Я жду, как в старину
ждал милости бедняк,
Когда твои глаза
засеют светом поле
Моей души,
еще живущее впотьмах.
 

Сливовый сад

 
Одиночество летнего сада,
Золотая тоскливая глушь,
Вдоль тропы травяная прохлада
Зеленеет, как вытертый плюш.
 
 
Недозрелые сливы пропахли
Пыльным солнцем июльского дня…
Эти нежные кислые капли
Обещаньем изводят меня.
 
 
Скоро вёдрами их и тазами
Понесут на крыльцо, а пока
Сад как будто подёрнут слезами
Под пыльцой золотого песка.
 
 
Я нарочно придумала слёзы,
Потому что на сердце печаль…
Ты в краю, где сенные обозы
Тянут время сквозь морок и взгаль…
 
 
Я не знаю, кому это надо,
Чтоб мы были с тобой далеки,
Чтобы слёзы сливового сада
Так мучительно были горьки?
 

«Что спрашивать ветер…»

 
Что спрашивать ветер,
О чём он без устали плачет,
Что стоны лягушек
Заучивать в тинном пруду?
Зачем это месяц
Котенком свернулся в калачик
И ночь напролёт
Караулит ночную звезду?
И что это утро
Трезвонит колодезной цепью,
И с вербовых веток
Небесная каплет вода?
И дым от земли
Вяжет теплую пряжу над степью?
О, если б я ведал,
Я был бы несчастлив тогда!
Как странно, что в мире
И ласка живёт и опаска,
Дурманы травы
И грозы величавый венец.
Быть может,
Весь мир наш
Огромная синяя сказка?
А сказке,
Я верю,
Положен счастливый конец.
 

Гори, гори…

 
Пока не пересохло горло,
Пока в беспамятном бреду
Гроза весенняя не стёрла
Твою вечернюю звезду,
 
 
Пой, горемыка самовластный,
Клонясь головушкой ко мне,
О той, что кажется прекрасной
В непостижимой вышине.
 
 
И пусть она с небесной силой
К тебе струит свои лучи,
Я занавеской белокрылой
Не заслоню её в ночи.
 
 
Второй ли, третий ли, рассветный —
Мне всё равно, который час, —
Ты пой, и пусть она приветно
С небес разглядывает нас.
 
 
Не обронив больного стона,
Погладив голову твою,
Сама вполшёпота, вполтона
Тебе сквозь слёзы подпою.
 

«Получился не провал…»

 
Получился не провал,
Не обида напоследки —
Май-сизарь отгурковал
У беспамятной беседки.
 
 
Теплый дождик закропил
Без грозы и без погони.
Май-сизарь оттопотил
На беседочном балконе.
 
 
Май-сизарь слинял на днях
И оставил под рябиной
Нестерпимый синий прах,
Смех и гуркот голубиный.
 

«Не потому, что я не знаю меры…»

 
Не потому, что я не знаю меры
В том, что не знает меры никогда, —
(Любви не впрок расхожие примеры,
Что будет, если будет…)
Но беда
Моей души – предвосхищенье веры!
Наверное, я просто молода.
И ты бы рассмеялся, не поверив,
Что, дерзкая, я втайне изошла
Страданием,
Что, сил не соизмерив,
Звучать хотела громче, чем могла,
И знают только форточки и двери,
Как больно мне,
Как я тебя звала.
И что любовь?! —
Кто и в каком помине
Отмечен высшей нежностью, чем та,
Что величалась музыкой доныне,
Но стала тише травного листа?
И вся я здесь,
Подобная крушине,
Дика, горька, нелóвка и проста.
 

Размолвка

 
По глазам узнаю про печали,
Хоть за ставней стрельчатой таи.
Лучше бы, как чёртики, серчали —
Чур меня! – чумазые твои.
 
 
Что он дальше спросит – час неровен —
Скорбный, понимающий твой взгляд?
Я, ей-богу, в этом не виновен,
Что кругом и выше виноват.
 
 
И когда ты ходишь тише тени
Или машешь в фортку сентябрю,
Я свои негибкие колени
За упорство давнее корю.
 
 
Ну, а может, просто спозаранку
Я в уме напраслину верчу? —
Мы играем в детскую молчанку,
Все равно тебя перемолчу!
 
 
Я клянусь околицей и небом,
Славлю недосказанность в любви.
Слава богу! —
Закипают гневом —
Чур меня! – чумазые твои.
 

О чижике-пыжике

 
Не с теми, кто когда-то был
Тобой любим, кто нынче мил,
Не с теми, кто ворует ночи
В чужой квартире при свечах,
Кто на груди твоей хохочет
И повисает на плечах, —
Не с теми я в брезгливой ссоре,
Чья грязь с сапожек в коридоре,
Кто утверждает, что сия
Любовь полезна для здоровья
(Блажен избравший изголовьем
Клубок нательного белья!), —
Всю эту муть я вижу всюду,
И ты не исключенье в ней —
Предрасположенные к блуду
Такие ж люди средь людей…
Но в ссоре я с мечтой наивной,
С цветком герани,
С песней дивной
В самонадеянной душе,
Что от восторгов угорая,
Себе и всем искала рая
В неприхотливом шалаше!
 
 
Я презираю эту дуру
За жизнь проплаканную,
За
Несоблюдённую фигуру,
Неподведённые глаза!
Мне жаль её – горюху эту,
Что по трамвайному билету
Гадает: любит или нет,
Глухую к здравой укоризне,
Легко отдавшую полжизни
За нумерованный билет.
 
 
А ты, ни в чём не виноватый,
Мурлычешь песню про чижа,
На показанья циферблата
Свою наличность положа…
В твоём заносчивом кругу,
В ином житейском измеренье
Считалось модным это пенье…
Про остальное – ни гугу!
 
 
О сколько там метафор было
На радость сердцу и уму,
И даже та, что «… – не мыло!»,
Звучала, судя по всему…
Однако с юмором тощё!
Не до острот в любовной спешке!
Но вы приладитесь ещё
И к анекдоту и к потешке…
Что «… – не мыло!»,
                        знает всяк
Влюблённый в юмор непечатный,
Но ошибается дурак,
Не веря логике обратной.
И я взываю к дуре той,
Бельё стирающей в корыте:
Постой печалиться, постой, —
Ведь это ж мыло в дефиците!
 

«Идёшь чужой, в беретке рыжей…»

 
Идёшь чужой, в беретке рыжей —
Сквозь день, сквозь мартовскую грязь,
Ты без меня прекрасно выжил,
И я бесслёзно обошлась.
Никто нас тайно не жалеет,
Не сводит родственной строкой,
И только солнце тяжелеет
Над соловеющей рекой.
О как улыбчиво друг другу
Мы шлём расхожие слова —
И не дрожит рука с испугу,
И не пустеет голова.
 

«Снег в саду кулигами и пятнами…»

 
Снег в саду кулигами и пятнами
Ноздреват лежит и грязноват.
Милая! Я сам такой заватланный —
Сплошь как прошлогодняя трава.
 
 
Снег сойдёт. Земля процедит лужицы,
Вынянчит подснежники в горсти.
Мне же и крапивой не проклюнуться,
И чертополохом не цвести.
 
 
Я себя в надежде не насилую,
Зря не ископычу зеленя.
Ты со мною рядом – некрасивая,
Ты неотразима без меня!
 
 
Не пугайся, юность отоваривай,
Чтобы после душу не корить,
Забывайся, зубы заговаривай,
Позволяй себя уговорить!
 
 
Ты резва, как утра лучик солнечный,
Я ленив, как лодка на мели.
Из твоей из памяти из форточной
Выветрятся горести мои.
 

«Глумленье – доблесть слабака…»

 
Глумленье – доблесть слабака!
Дерзайте, князь, прощу и это
Уподобленье казака
Светоподобию поэта!
 
 
Смешно! Не зная отродясь
Того, что прочим выпадало,
Вы казакуете, мой князь,
Кипя, как ветка краснотала.
 
 
Не будем – кто кого любил,
Заплёл, заилил тиной слёзной…
Не краснотал, а чернобыл
Бытует в сутеми беззвёздной!
 
 
Меняя белый свет на тьму,
Пережигая нитку божью,
Кому вы служите, кому,
Бредя во тьме по бездорожью?
 
 
Над жизнью дьявольски смеясь,
Ещё вы пострадайте с наше!
Дерзайте, князь, глумитесь, князь, —
Жестокость слабости не краше!
 

Веснянка

 
Свистнул во поле сурок.
Пар куделит у дорог.
Робкий отрок-несмышлёныш
Март написал на порог.
 
 
Залежались от пурги
По оврагам пироги,
Coлнце в небе растеряло
Скороходы-сапоги.
 
 
Ждёт замшелая стреха
Воробьиного стиха.
Носит белые знамёна
На плечах своих река.
 
 
У меня с утра как раз
Зачесался правый глаз:
Скоро милую увижу
Без рискованных прикрас.
 
 
Я скажу ей направдок:
– Видит дьявол или Бог,
Надо сызнова поладить…
Свистнул во поле сурок!
 

Возвращение в апрель

 
Родники ещё пахнут зимой,
Но, чужую забыв благодать,
Возвращаются птицы домой
Разорённые гнёзда латать.
 
 
Я вернулась к тебе из огня —
Перевитая чёрным жгутом,
Пожалей, ради бога, меня,
Не держи на пороге крутом.
 
 
Шаг за шагом я вспомню, поверь,
Как любить, как утюжить бельё
И о том, что бывает апрель
Милосердным, как слово твоё.
 

Домовой

 
Сквозит из дверного прогала
Ночи комариная мгла.
Луна, как жалмерка нагая,
Тайком в облака уплыла.
 
 
Впотьмах —
Одинокий сиделец —
Я барствую, веки смежив,
Дневных передряг и безделиц
Весёлую жуть пережив.
 
 
И мысли витают ночные,
И морок волнует ночной —
Податься бы, что ль, в домовые,
Дружки, к несмеяне одной?
 
 
Она бы нарочно не знала,
И виду бы я не подал,
Что кто-то
Сминал одеяла
И в губы её целовал.
 
 
Она бы пугала воочью
Товарок старинной молвой,
Как ходит к ней
Каждою ночью
Душить и терзать
Домовой.
 
 
Она бы привыкла с улыбкой
И в память о наших ночах
Носить огневые улики
На шее,
Груди
И плечах.
 
 
Она бы…
И грёза померкла,
И грусть нестерпима по мне…
Луна, как нагая жалмерка,
Усмешливо встала в окне.
 

«Чуть лопнет шёлковая нить…»

 
Чуть лопнет шёлковая нить —
И потекут на землю бусы…
– Лови!
Ан нечего ловить…
Так и в любви не изменить
Сердечных минусов на плюсы.
 
 
Блестит шлифованный хрусталь
В пыли, в траве, в ногах прохожих…
Дарёных бус безумно жаль!
Но лишь тебе моя печаль
Хрустальных капель не дороже.
 
 
Огонь огнян и лёд ледов,
Огонь со льдом – всегда разруха…
Твой голос приторно-медов,
Но зрячий слышит между слов —
Не оскорбляй хотя бы слуха!
 
 
Обман любви – краплёный туз!
И ничего ещё не ясно.
Я проживу без колких бус…
И где тут минус,
                   где тут плюс —
Гадать – заведомо напрасно.
 
 
Печаль притерпится к слезам,
К живым хрусталинкам обиды —
И станет солнечно глазам…
А ты пойдёшь по минусам —
Ах эти Лады, Люды, Лиды!..
 

«Чёрмная мгла ее глаз чудотворных…»

 
Чёрмная мгла ее глаз чудотворных,
Детские губы к рассвету темней…
Боже мой!
Сколько ночей непритворных!
Сколько сварливых и приторных дней!
 
 
Нет уж!
Отныне я сумрачно знаю
Памятным телом до самого дна:
Женщина праведна только ночная,
Днем только —
            серая кошка она.
 
 
Вот по щекам распластала ресницы,
Родинки светятся в чуткой тени.
Всё ей за белые ночи простится!
Всё ей воздастся за чёрные дни!
 
 
Засветло – ведьмой,
В ночи – мирозданьем, —
Непредсказуемая красота…
Ровно плечо мне щекочет дыханьем
Тёплый колодец усталого рта.
 

«Здесь выпито море огня и остуды…»

 
Здесь выпито море огня и остуды,
Повяли цветы в сигаретном дыму…
Гора златогорлой порожней посуды —
Ну чем не нажèток в безмужнем дому?
 
 
Шампанское! Счастье моё разливное!
Простился любезный – картуз набекрень.
Пред ним я виновна, но странной виною —
Как ночь перед солнцем за минувший день!
 
 
Слезой не удержишь! Был вольник мой пылок,
Да жаль, не оставил на память мальца.
Ужо не наскресть ли с гвардейских бутылок
Бумажного золота на два кольца?
 
 
Тайком обручиться с кудрявым цыганом,
Плясать под бутылочный бубен мешка
И самым лукавым цыганским обманом
Запраздновать в сердце лихого дружка —
 
 
Лихого, былого, чьи руки проклято
Мне снятся в зелёном стеклянном дыму,
Чтоб рядом плясали мои цыганята,
Смеялись чумазо и снились ему.
 

«В начале хладного апреля…»

 
В начале хладного апреля
Еще природа скуповата.
Пичуги плачут еле-еле
На снег в лощинах ноздреватый.
 
 
В ночи к кому-нибудь придраться
Морозец муторно стремится.
Стволы берёзок шелушатся,
Как щеки справной молодицы.
 
 
Капели плавно отсопели,
Пошли прощанья-провожанья,
В начале хладного апреля
Душа исполнена желанья.
 
 
И я, как голубь бесполезный,
Полуоблезлый и скулючий,
Спешу к тебе – еще болезный,
Но непростительно живучий.
 

Голубь

 
В какой соломенной обители
Тебя, мой голубь золотой,
Сороки глупые обидели
Переполошной пустотой?
 
 
Кивни насупленной головушкой
В ту лихоманку-сторону,
Я полечу туда воронушкой,
Сорочий суд перетряхну.
 
 
Сошью тебе штаны из рубчика,
Не погляжу ни на кого…
Не троньте моего голубчика —
Обиженного моего!
 

«Без любви ни шагу не ступлю…»

 
Без любви ни шагу не ступлю,
Словно к ней верёвочкой привязан!
Ничего, что нынче не люблю,
Не беда, что сердцем не обязан…
 
 
Всё равно шепчу прo вечера,
Про ночные ласковые встречи,
Про хмельные отблески костра,
Чьи-то озаряющие плечи.
 
 
И талы вдоль омутной реки,
И лягушек омутные хоры.
И в траве туманной светляки
Оживляют росные узоры…
 
 
Ах, как неохота одному
Предаваться сладкому недугу,
Взял бы даже под руку луну —
Самую любимую подругу!
 
 
Скроет туча лунную свечу,
Но надолго я не опечалюсь —
Может быть, назавтра дошепчу.
Может быть, назавтра повстречаюсь.
 
 
И тогда, конечно, не стерплю.
Проявлю любовную отвагу…
Без любви ни шагy не ступлю,
От любви не сделаю ни шагу!
 

«Часто в угоду злословью…»

 
Часто в угоду злословью,
Равно за совесть и страх
Губы помазал любовью —
И притаился в кустах.
 
 
Нда-с, мы в любви не герои,
В небо не машем крылом,
Землю от страсти не роем,
С горя постромки не рвём.
 
 
Стыд не горит на ланитах,
Слёзы ручьями не льют.
И за ревнивцев побитых
Ныне гроша не дадут.
 
 
Тащим с ленцою изрядной
Рыбку любви из пруда.
Душу булгачить накладно,
Боязно, нда-с, господа!
 

Твоё лето

 
В глазах то шершни, то шмели,
В пыли весенние штиблеты…
Ещё пролески не цвели,
А ты уже сбегаешь в лето.
 
 
Сбегаешь, хлопая дверьми,
Как будто маешься и злишься,
И ждёшь, и оклика страшишься:
«Постой! Меня с собой возьми!»
 
 
Я это знаю столько лет,
Что ревновать уже бездарно
Тебя ко дням, которых нет
В моём апреле календарном.
 
 
Мой сарафан ещё не сшит,
И босоножки жмут немного —
Так что спеши, пока страшит
Тебя мой оклик у порога.
 
 
Стою, вздыхаю, не прошусь
В твоё загадочное лето,
Но с тайной горечью кошусь
На запылённые штиблеты.
 

«Не перестань, мой добрый дождик…»

 
Не перестань, мой добрый дождик,
Канючить песню про Рязань.
Я тоже слёзности заложник, —
Не перестань, не перестань!
 
 
Но уходи с большой дороги,
От этой вонькой колеи.
Бреди в зелёные отроги,
Где приумолкли соловьи.
 
 
В листву звенящую заройся,
Пролейся в чопорный лопух!
А я останусь в беспокойстве
Хранить твой чистый, свежий дух.
 

«Напиши обо мне…»

 
Напиши обо мне,
Пусть не лучшие в мире стихи,
Напиши в черновик,
Что была, как смородина, сладкой, —
Может, в эту тетрадь,
Где словесной полно чепухи,
Глянет сердце твоё
И меня приласкает украдкой…
 

«Сладчайшая! Сама сластёна…»

 
Сладчайшая! Сама сластёна,
Покоящая на краю
Вовне постылого закона
Чужую голову мою.
И для меня давно не новость,
И естеству не вопреки:
Плакучих рук твоих таловость
Вдруг превращается в силки.
Я вырваться из них бессилен,
А наяву – не захочу,
Во сне, как заяц-простофиля,
Истошным голосом кричу.
Как странно, что не устрашает
За здорово живешь пропасть.
А сердце тщетно вопрошает:
Татьяна, ты ли, та ли?
Сласть!