Текст книги "Как сказать…"
Автор книги: Татьяна Булатова
Жанр: Рассказы, Малая форма
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]
Татьяна Булатова
Как сказать…
Ее и бабушкой-то было невозможно назвать. Поражало, что в свои шестьдесят «с хвостом» она красилась. Да не слегка, а основательно: глаза – в сурьме, веки – в перламутре, на скулах – не по годам яркий румянец, и губы цветут неряшливой фуксией. И не потому, что помада наложена неаккуратно, а потому, что дешевенькая та помада, «копеечная», купленная на первом попавшемся рыночном развале.
– Алла Викториновна, а какой у вас любимый цвет?
– Сиреневый, – довольно отвечает Алла Викториновна, будто кому-то это и вправду интересно.
– А чего же на вас зеленое надето?
– Так сиреневую блузку я же сегодня утром утюгом прожгла!
– Да ну?! – дивятся коллеги удивительной способности Аллы Викториновны все время попадать в какие-то форс-мажорные обстоятельства. – Вот уж не повезло, так не повезло!
– Не повезло! – соглашается Алла Викториновна и заявляется на следующий день на работу в целой и невредимой сиреневой блузке.
Коллеги открывают рты, а потом возмущаются:
– Объяснитесь, Алла Викториновна! Как же так?! Вы ж эту блузку вчера утюгом прожгли.
– Так я же не эту прожгла, – оправдывается Алла Викториновна.
– Да как же не эту?! – изумляется народ.
– Да не эту, вам говорю. У меня же две сиреневые блузки!
– Две?! – морщат лоб коллеги и что-то не припоминают…
– Две, – уверенно подтверждает Алла Викториновна и для пущей убедительности поясняет: – Две совершенно одинаковые. Я вообще часто по две покупаю, потому что…
Коллеги не дают договорить и обрывают Аллу Викториновну:
– Потому что вы врете.
– Я вру?! – таращит глаза Алла Викториновна.
– Вы! – рвутся в бой коллеги.
– Не хотите – не верьте! – уходит от дальнейшего спора Алла Викториновна и застывает над своими пробирками: вот уже несколько десятилетий она преподает биохимию в фармацевтическом колледже провинциального города.
Известно, что Алла Викториновна, в отличие от своих сверстниц, не рвется на заслуженный отдых. Поэтому на работе она пропадает круглосуточно, к вящему неудовольствию ближайших родственников.
– Мама, – ругается старшая дочь, – ну сколько можно работать?! Сорвешься! Сиди уже дома, нянчись с внучкой.
– Мама! – вторит ей сестра. – Ты ведь уже бабушка. А внучка тебя не видит. Ты все время с чужими детьми.
– Какие же это дети?! – оправдывается Алла Викториновна. – Это не дети. Это взрослые люди.
– Тем более! – негодует младшая дочь. – Ты тратишь время и расходуешь свои силы на взрослых абсолютно посторонних людей.
– Это не посторонние люди! – сопротивляется Алла Викториновна. – Это мои студенты.
– Мама! – в один голос кричат сестры. – У тебя вечно студенты. И у тебя вечно на нас нет времени. А потом ты обижаешься!
– Ничего я не обижаюсь, – все-таки обижается Алла Викториновна и застывает в трагическом недоумении над кастрюлей с борщом. – А где борщ? Это что, все?
– А что ты хотела?! Ты бы еще под утро домой пришла. Хорошо устроилась. Целый день – студенты! Целый день – программы. Целый день – компьютер. Лишь бы домой не идти. Внучка скоро узнавать тебя перестанет.
– А зачем ты ее назвала Аглая? – задает не в тему вопрос Алла Викториновна.
– А как мне, по-твоему, надо было ее назвать? – орет младшая дочь.
– Ну, хотя бы Аполлинария…
– Чем Аполлинария лучше Аглаи? – вступается за племянницу тетка.
– Да! Чем? – вторит ей сестра.
– Да ничем. Аглая тоже хорошо. Нормально, когда Аглая. Необычно даже…
Дочери захлебываются собственной слюной, но ссоры не получается до тех пор, пока не появляется сама Аглая.
– Баба, – говорит она громко. – Ты сегодня зубы в стакан будешь класть?
– Не скажу, – заявляет Алла Викториновна и выскребывает из кастрюли остатки борща.
– Почему? – искренно недоумевает вну-чка.
– Потому что ты меня зовешь «баба»!
– А как надо?
– Ну… – закатывает глаза Алла Викториновна. – Зови меня Алла!
– Пугачева? – уточняет девочка.
– Почему Пугачева? – удивляется Алла Викториновна. – Как моя фамилия?
– Как ее фамилия? – обращается Аглая к матери.
– Реплянко, – подсказывает та.
– Реплянко? – переспрашивает девочка.
– Реплянко, – признается Алла Викториновна и садится ужинать остатками борща.
Ест она красиво и медленно, умудряясь сохранить не только помаду на губах, но и величественное выражение лица. Непременно – кусочек черного хлеба, некрепкий чай и в конце что-нибудь сладенькое. Чаще – варенье, реже – чудом сохранившаяся в доме конфета.
В доме Реплянко кондитерские изделия любого вида были огромной редкостью. Некоторые даже злословили о том, что видели саму Аллу Викториновну, тащившую с рынка тяжеленные сумки, из которых торчали, стыдно сказать, бычьи хвосты. «Это надо же! – восклицали они. – Приличные люди, а чем питаются!»
«Нормально мы питаемся!» – торопилась успокоить их Алла Викториновна и всегда из гостей несла домой, что получится: кусок торта, бутерброд с икрой, горсть конфет. В общем – что дадут хозяева, давно подозревающие, каково истинное положение дел в семье Реплянко.
Если в руках бабки вдруг неожиданно оказывалась конфетка, внучка делала страшные глаза и, не отрываясь, смотрела на ее движущийся рот.
– Это ты конфету ешь? – не верила своим глазам Аглая, видя, с каким удовольствием Алла Викториновна откусывает от маленькой конфетки маленький кусочек, а потом долго держит его во рту, смакуя.
– Конфету, – мычит с набитым ртом Алла Викториновна.
– А не делишься чего? – возмущается внучка.
– А ты ела сегодня конфету? – интересуется Алла Викториновна и торопится откусить кусочек побольше.
– Ела, – честно признается Аглая.
– А я – нет, – изрекает Алла Викториновна и заталкивает остаток конфеты в рот.
– Ну ты даешь, мам, – презрительно тянет младшая и переглядывается с сестрой.
– От каждого – по способностям, каждому – по потребностям, – напоминает хорошо известный лозунг Алла Викториновна, а потом спешно добавляет: – В коммунизме! А у нас, девочки, капиталистическое общество. Так что извиняйте: кто как работает, тот так и ест.
– Можно подумать, мы не работаем, – язвит старшая дочь.
– Работаете, – соглашается Алла Викториновна. – Но не за сладкое же?!
– А ты что, баба, за сладкое? – догадывается Аглая.
– Нет, – отрицает Алла Викториновна. – За вознаграждение.
– Это за какое такое вознаграждение?! – выстраиваются во фрунт дочери и внучка. – За конфетку?!
– Нет, – стоит на своем Алла Викториновна. – Вы, может, и за конфетку. А я – за вознаграждение.
– Какая разница? – гневается младшая дочь.
– Большая, – строго говорит Алла Викториновна. – За конфетку работают собачки в цирке. А дрессировщик – за вознаграждение.
– Ну и каких собачек ты сегодня дрессировала?
– Каких собачек? – открывает рот Алла Викториновна. – Сегодня сплошные лабораторные.
– Это у кого сегодня сплошные лабораторные? – На кухне появляется муж – большой поэт современности.
– У меня, – подтверждает Алла Викториновна.
– Целый день в колледже? – интересуется большой поэт незначительными мелочами.
– В цирке! – выкрикивает Аглая и прыгает на одной ножке.
– В каком цирке? – не понимает большой поэт и с надеждой смотрит на дочерей. – Не понял.
– Чего ты не понял? – агрессивно наскакивает младшая дочь. – На арене цирка – Алла Викториновна Реплянко, великий педагог и жмотина.
– Чего это я жмотина? – не выдерживает Алла Викторовна.
– Того это. Конфету схрумкала и даже с ребенком не поделилась.
– А кто сказал, что все лучшее – детям?! – отшучивается Алла Викториновна.
– А кто сказал, что все лучшее – старикам? – парирует дочь и в сердцах хлопает дверью.
Алла Викториновна вздрагивает и беспомощно смотрит на своего мужа. Большой поэт – на нее. Между ними, это знают все, – большая любовь, о которой сама Реплянко говорит так: «Понимаю, что это аномалия. Но что делать?! Полное совпадение феромонов!»
Такое объяснение раздражает близких подруг Аллы Викториновны и явно возбуждает случайных слушателей. «Поклонники и поклонницы» влюбленной Реплянко четко разделяются на два лагеря. Одни – за любовь к большому поэту. Другие – против.
Те, кто «за», пребывают в полном обаянии от красивой истории об исключительной любви большого поэта, придуманной Аллой Викториновной. У этой истории простой сюжет: в завязке – мимолетный взор, феромоновый взрыв и безумная страсть. В развитии действия – борьба за выживание и за сохранение таланта большого поэта путем утраты собственного здоровья. В кульминации – иссякший источник феромонов и относительное оскудение таланта большого художника. Надо ли говорить, что в развязке?! В развязке – гимн героическому подвигу сподвижнице, другу, жене.
Близкие подруги были иного мнения об истории взаимоотношений Аллы Викториновны и большого поэта. До наступления пенсионного возраста они Аллу иначе как «сумасшедшей дурой» между собой и не называли, периодически предоставляя этой чокнутой с двумя детьми угол на два-три дня, пока к поэту не вернется вдохновение, сменяющееся раскаянием. После первого инсульта большого художника подруги стали помягче и слово «дура» поменяли на слово «бедолага». Второй инсульт примирил всех, и у некрасивой истории любви нарисовался красивый финал: «Красивая вы все-таки пара! Ты, Аллочка, и он – художник слова, помятый жизнью и выброшенный «с корабля современности». Услышав это, Алла Викториновна расцветала, как майская роза, и продолжала любить жизнь еще больше, а дома бывать все реже.
– Алла Викториновна, идите домой, – раздраженно просила вахтерша, совершавшая обход вверенных владений.
– Мама, ты скоро?
– Алла, ты до сих пор не дома?
– Нет. Нет. И еще раз нет! – отвечала Алла Викториновна и оттягивала момент возвращения в родные пенаты.
«Привычка?» – предполагали подруги. «Семейное неблагополучие?» – догадывались коллеги. «Лишь бы не быть дома!» – выносили приговор взрослые дети и выставляли впереди себя Аглаю, призванную «вразумить» молодящуюся бабку.
– Я тебя жду, – предупреждала Аллу Викториновну внучка и целовала трубку. – Пока не вернешься, спать не лягу!
– Ты что? Мне угрожаешь? – усмехалась Алла Викториновна, а в это время червь вины начинал грызть ее душу.
– Нет, – кривилась Аглая и беспомощно смотрела на рассвирепевшую мать.
– Не собирается? – грозно переспрашивала та у дочери и в сердцах заявляла: – Мы без матери росли, теперь ты – без бабки.
– Она что, тебя бросила? – От ужаса глаза девочки округлялись, а когда Аглае становилось страшно, она тут же хотела в туалет «по-большому». Чаще всего добежать до туалета не получалось, и штаны оказывались тяжелыми и сырыми. Тогда мама заставляла ее саму засовывать штаны под кран и внимательно смотреть, как это «говно» стекает в раковину.
– Что ты корчишься?! Какать хочешь?! – заорала мать и потащила дочь за руку в уборную.
– Я сама-а-а! – вопила Аглая и с ожесточением вырывала руку.
– Я тте дам сама-а-а! – возмущалась мать и, втолкнув девочку в узкий пенал туалета, запирала дверь на шпингалет.
– Выпусти, – пинала дверь узница и грозилась: – Я бабе скажу!
– Вперед! – не могла остановиться горе-мамаша и обещала продержать дочь до того момента, пока домой не вернется злосчастная бабка.
– Ну и пусть! – огрызалась девочка и шипела: – Дедуля захочет писать – выпустит.
– Не захочет! – обещала дочери мать и с надеждой смотрела на закрытую дверь отцовского кабинета. Тому и вправду ничего не хотелось: он часами сидел в одиночестве, положив перед собой чистый лист бумаги и пытаясь писать по старинке, с карандашом в руках. – Не ори!
– Буду! – вопила из-за запертой двери Аглая.
– Ну и ори! – неожиданно разрешала мать и, бесшумно отодвинув шпингалет в положение «открыто», скрывалась у себя в комнате. – Пока не извинишься, из туалета не выходи! – кричала она в коридор, не надеясь на то, что дочь к ней прислушается.
Девочка не удостаивала мать ответом, потому что на самом деле ничего не слышала в собственном оре, и еще пару минут истошно визжала: «Буду! Буду! Буду!» Не дождавшись привычной материнской реакции, Аглая осторожно приоткрывала дверь туалета и выглядывала в коридор: никого не было. Тем не менее девочка не решалась покинуть безопасное пространство и оставалась внутри, периодически выглядывая наружу: выйдут – не выйдут? Обратят внимание – не обратят?
С одной стороны, конечно, очень хотелось, чтобы не обратили: тогда можно заниматься, чем душа пожелает, но только на ограниченной территории домашней уборной. Душе нравилось отковыривать масляную краску со стен, отчего поверхность утрачивала гладкость и превращалась в нечто, напоминающее карту полушарий с выщербленными материками серого цемента. Об этом Аглае сказала Алла, долго рассматривавшая стены в уборной.
С другой стороны, в слове «обратят» тоже были свои очевидные плюсы. Ну, например, поговорят, еще поругают и выпустят, а там, глядишь, и накормят. Ну, в общем, что-нибудь сделают для того, чтобы она могла убедиться в своем собственном существовании и в принадлежности к ним, к взрослым, явно нуждающимся в ее опеке.
Для Аглаи естественно было задаться вопросом: кто в этой семье взрослый? Вряд ли мама: она плачет все время и кричит, и обижается, и грозится уйти из дома навсегда, и ее, Аглаю, забрать с собой. Можно подумать, она, Аглая, на это согласна!
Тетка тоже обещает «наплевать на всех»: она то уходит, то приходит, то съезжает, то приезжает. В последний раз – из Москвы. Приехала – и тут же поругалась с мамой, дедулей и папой, которого она открыто называет «дурак».
Из нормальных дома только дедуля… Но чаще всего он «работает». Он – поэт. Как говорит баба: «Твой дедуля – большой поэт!» Еще бы не большой! Килограммов сто, не меньше. И у него есть свой кабинет, и тот ему мал, и он с удовольствием бы забрал Аглаину комнату, потому что «одолели эти оккупанты».
Кто такие «оккупанты», Аглая не знает, но догадывается. Скорее всего, это мама, папа и тетя. Ну, может быть, она тоже. Но это еще неизвестно, потому что дед иногда зовет ее к себе в кабинет и вынимает из ящика «Дунькину радость». Смотрит на нее и с таким удовольствием ей, Аглае, сообщает: «Эх, если бы не «Дунькина радость», разве были бы у меня сейчас новые зубы?!» Особой связи между новыми зубами и обсахаренными полосатыми конфетами девочка не видит, но догадывается, что именно потребление «Дунькиной радости» привело к тому, что дед все время держит зубы во рту, а бабушка кладет их в стакан. Поначалу это Аглае казалось несправедливым, а потом, когда бабуля сказала, все стало ясно: «Эти зубы он сам заработал, имеет право!»
– А ты свои не заработала? – поинтересовалась девочка у Аллы Викториновны и приготовилась слушать.
– Нет, не заработала. Это мне дедуля подарил.
– Подарил?! – изумилась внучка, меньше всего желающая, чтобы ей на день рождения кто-нибудь подарил зубы и стакан к ним в придачу.
– Да, – гордо подтвердила Алла Викториновна и в доказательство стукнула по зубам ногтем.
– Не засовывай пальцы в рот! – не удержалась Аглая и повторила материнский жест, покрутив у виска пальцем.
– Это еще что такое?! – рассердилась Алла Викториновна и пригрозила: – Деду скажу…
– Не говори, баба, деду! – Аглая боялась, что вместо желанных подарков на день рождения она может получить ненавистные зубы, как уже получила их бабушка, и поторопилась исправить ситуацию: – Это я не тебе!
– А кому?! – ехидно поинтересовалась Алла Викториновна.
– Ему! – Девочка ткнула пальцем в пустую стену и, для вящей убедительности, еще и кивнула.
– Кому «ему»? – опешила бабка и с пристрастием посмотрела на внучку.
Аглая Аллу Викториновну обожала по ряду причин: во-первых, та была врушкой, во-вторых, модной, в-третьих, волшебницей. И первое, и второе, и третье делали образ бабки невероятно привлекательным. И вообще непонятно, почему ее зовут «баба»! Настоящие «бабы», говорит мама, никогда не врут, всегда говорят правду и только правду и делают все, что пообещают, вовремя.
Мама, например, все время напоминает: «Разве я тебя когда-нибудь обманывала?» Лучше бы обманывала, в сердцах думала Аглая, привыкшая слышать из уст матери сакраментальную фразу: «Все тайное становится явным», а из уст Аллы Викториновны веселую дразнилку: «Обманули дурака на четыре кулака… Ха-ха-ха! Попалась?! Сейчас, так я тебе правду и сказала!»
Нормальные бабушки, как папина, например, и одевались по-человечески: халат, коф-та, косынка. Эта же вечно нарядится во все самое лучшее – сиреневая блузка, брюки с блеском, сережки до плеч с каменьями дорогими. Вся прям так и переливается! Уйдет из дома – ни одной нормальной вещи не останется, примерить нечего: только джинсы и джинсы. На маме – джинсы, на папе – джинсы, на тетке – джинсы. Дед только все время в халате, но он не считается, потому что на улицу не выходит и с соседями не разговаривает.
И еще – нормальные бабки нормальными делами заняты. Обед варят, сериалы смотрят, носки вяжут, за детьми следят. А эта?! Никто ж не поверит, эта-то колдует! Придет с работы домой, глаза свои черные вытаращит, напротив сядет и давай руки расставлять и пальцами дергать, словно на пианино играет. А спросишь, чего это ты, баба, делаешь, засмеется и заговорит нечеловеческим голосом: «Колдую я!» И не страшно совсем Аглае, потому что когда Алла Викториновна колдует, то всякие дурацкие вопросы задает и сама же на них отвечает:
– Вот скажи мне, Аглаечка, – шевелит пальцами колдунья. – Как ты относишься к людям моего возраста?
– А какой у тебя возраст? – на всякий случай уточняет внучка и, не отрывая взгляда, следит за бабкиными руками.
– Вот твой возраст – шесть с половиной лет, а мой – на пятьдесят восемь больше!
– На сколько? – не верит своим ушам Аглая.
– На много, – уходит от ответа Алла Викториновна вместо того, чтобы заняться ликвидацией математической безграмотности.
– А много – это очень много? – с опаской уточняет девочка на всякий случай.
– Нет, – легко привирает Алла Викториновна и тут же поясняет для пущей ясности: – В переводе на человеческий язык – лет десять.
Девочка, боясь ошибиться, старательно загибает пальчики, получается шестнадцать. Безумная какая-то цифра, ни уму, ни сердцу. Аглая сомневается в том, что Алла Викториновна говорит правду, и предпринимает еще одну попытку получить внятный ответ:
– Это, значит, ты младше мамы?! – Глаза девочки округляются от удивления. – Так не бывает! – сопротивляется Аглая.
– Бывает! – уверяет ее Алла Викториновна и заканчивает делать пассы руками.
– Нет, – спорит внучка, доверяя исключительно своему опыту.
– Да, – стоит на своем Алла Викториновна и улыбается во весь рот.
Она бы и сейчас улыбалась тому, что Аглая сидит в темноте туалета и не выходит наружу. Уж кто-кто, а она-то понимает, чего нормальные люди в уборной делают. Прячутся они. И еще кое-что…
Устав от одиночества, девочка выползает в коридор и представляет, что она кошка: куда хочу, туда и иду! Могу – направо, могу – налево, могу – на одном месте стоять и ничего не делать. Но мама – та думает иначе. Потому что, если бы она думала так же, как и Аглая, вышла бы из комнаты, обняла бы свою кошечку, поцеловала бы в мордочку, накормила бы и спать уложила: «Спи, моя радость, усни…»
Только не сегодня. Сегодня она сердита. Сегодня она будет стоять до последнего и не выпустит ее, Аглаю, наружу, пока та не станет хорошей девочкой, послушной девочкой, самой лучшей в мире.
А вот баба – так она верит, что Аглая хорошая, послушная, лучшая в мире. И скорее бы она уже, что ли, пришла и навела здесь, среди «оккупантов», порядок.
«Давай! Иди уже домой, баба!» – посылает ей сигнал девочка и вползает обратно в убежище.
– Давай, Алла, иди домой! – командует сама себе Алла Викториновна и наводит в лаборантской порядок.
Добирается она долго, потому что поздним вечером транспорт ходит плохо, да и кому на нем ездить?! Все порядочные люди уже сидят по домам, в тепле, в шерстяных носках. А безумная Алла Викториновна дрожит осиновым листом на остановке и на полном серьезе раздумывает: не зайти ли ей еще в гости к подруге? Нет, не ждет ее подруга так поздно. У нее тоже ведь планы, дела какие-то. До Аллы ли ей сейчас?!
И Алле Викториновне не до нее: дома – большой поэт, маленькая Аглая и вечно недовольные дочери и зять. Но другого дома нет у Аллы Викториновны, и на такси денег нет, и в животе урчит, и на работу завтра рано. «Еду домой!» – принимает решение она и звякает мелочью в карманах: на проезд ищет.
В автобусе их трое: Алла Викториновна, контролер и водитель.
– На какой остановке выходить будете, женщина? – интересуется билетерша в ядовито-оранжевом жилете.
Алла Викториновна называет.
– Через весь город пиликать! – ругается водитель, как будто у него есть выбор. И правда – через весь город. Маршрут такой. И водителю обидно везти в автобусе одну сумасшедшую тетку с книжкой в руках.
– Как будто почитать негде? – жалуется водителю контролер и с осуждением смотрит на пассажирку, а потом спрашивает: – Че читаем?
– Фантастику, – докладывает Алла Викториновна и показывает обложку потрепанной книжки.
– А-лек-сандр Ка-зан-цев… – произносит по слогам контролер, застыв над доброжелательной Аллой. – Интересно?
– Интересно, – с готовностью продолжает разговор пассажирка и как-то по-особенному смотрит на билетершу.
– И че там?
– Камень в правой почке, – бесстрастно сообщает Алла Викториновна и протягивает руку по направлению к контролеру.
– Че?! – подскакивает та на месте и инстинктивно отстраняется от указующего перста. – Откуда знаешь?
– Фонит, – спокойно комментирует Алла Викториновна, чем вызывает у билетерши невероятное уважение.
– Да ладно, – отмахивается тетка в оранжевом жилете и хватается за поручень, пытаясь удержать равновесие в момент поворота.
– В почке – камень, – невозмутимо продолжает Алла Викториновна. – По-женски оперировались?
Билетерша с готовностью утвердительно кивает и с подобострастием смотрит на волшебницу:
– А еще вот знаете, женщина, очень у меня коленку ломит. Вот прям ломит всегда почти: холод – ломит, жара – ломит, тяжелое что подниму – снова ломит, а уж если, не дай бог, приболею там или что – вообще ужас! Так ломит! Вы б, женщина, посмотрели, может, уж все?
– Скажете тоже, «все»: артроз коленного сустава справа. Справа ломит?
– Справа, – ни жива ни мертва подтверждает билетерша и садится рядом с Аллой Викториновной. – Это вы видите то есть?
– Вижу, – отвечает пассажирка и снова протягивает руку к контролеру.
– Экстрасенс? – вспоминает популярное слово билетерша и глупо улыбается.
– Ну, как сказать… Можно сказать, и экстрасенс.
– А чего ж вы? И порчу снимаете?
– Снимаю, – честно признается Алла Викториновна, не отдавая себе отчета в том, что произойдет дальше.
– Ой, вы знаете, у меня ведь дочь сглазили! Вот сглазили, прям начисто. Ни один мужик с ей рядом не задерживается. А если и появляется, так она хворать начинает. И так хворает, хворает, что ррра-з – и нет мужика. Так одна и мыкается. Прям не знай, че делать-то! Может, вы ее посмотрите? Чай, хуже-то не будет?
– Не будет, – соглашается Алла Викториновна и обещает: – Посмотрю.
– Ой, посмотрите, правда, – радуется контролер и, счастливая, перебирая руками за поручни, добегает до водителя и что-то ему рассказывает. Тот, разумеется, не верит и даже матерится немного, раз или два, а потом останавливает транспорт, вылезает из кабины и заходит в салон.
– Эта вот? – небрежно спрашивает он у билетерши, но видно, что ему страшновато.
– Эта, – коротко, по-военному, отвечает контролер и корчит рожи: «Иди, мол, пока возможность есть. Вроде ниче баба-то. Не кусается».
Водитель с легкостью расшифровывает одну гримасу за другой и, воодушевленный, подходит к Алле Викториновне:
– Экстрасенс вы?
– Я, – не отрываясь от книжки, отвечает пассажирка, не обращая внимания на то, что автобус больше не едет и перед ней стоит сам водитель.
– Ну… – вальяжно говорит тот и подмигивает билетерше. – Это мы щас проверим. Может, ты и про меня скажешь…
– Чего? – недовольно поднимает глаза Алла Викториновна и видит рыжего амбала в вязаном наперстке на голове.
– Чего-чего! Может, и про меня скажешь? – с уже меньшей уверенностью спрашивает водитель, обжегшись о пронзительный взгляд странной бабы.
– Геморрой, – сообщает ему Алла Викториновна и добавляет: – Сахарный диабет второго типа. Гипертоническая болезнь… Простатит. Так?
– Так… – оседает водитель и с размаху плюхается на сиденье. Состояние ужаса сменяется сомнением: «Не врет ли? Может, просто угадывает, потому что у многих мужиков-то и простатит, и геморрой, и болезнь эта, когда давление туда-сюда, туда-сюда. За целый день-то напсихуешься! А тут еще сумасшедшая какая-то! Нет уж, не дождетесь! Так и поверил!» – рассуждает шофер и решается предпринять еще одну попытку: – А вы вот мне, женщина, скажите, было ли у меня ранение и где?
Алла Викториновна минуту-другую смотрит на «пациента», делает пару пасов руками и без эмоций докладывает:
– Проникающее ранение живота. Шрам чуть ниже пупка. Оперировались лет десять назад, не меньше. После операции – перитонит. Было?
– Было, – еле слышно отвечает водитель и беспомощно смотрит на напарницу.
– Ну, было и было, – улыбается ему Алла Викториновна. – Домой-то меня довезете?
– Довезем, – хором отвечают водитель и билетерша, после чего шофер покидает салон на полусогнутых ногах.
Усевшись в кабине, минуту гладит обтянутый кожей руль, а потом выкрикивает в салон:
– Куда везти-то, женщина?
– Заречная, 17.
Автобус подруливает прямо к подъезду – он сошел с маршрута сразу же, как только Алла Викториновна продемонстрировала чудеса экстрасенсорики.
– Стойте! Стойте! – возбужденно кричит она и подбегает к водительскому окошечку. – Вот мой дом уже! Вот подъезд! Угловой. Откройте двери!
Водитель останавливает свой автотранспорт и высовывается в окошечко:
– Вы это! Телефон, может, оставите? Или адрес? А я б к вам своего малого привел, а то болеет и болеет. По врачам уже затаскали, а лучше не становится…
Наивная Алла Викториновна, забывая об элементарных правилах безопасности, пишет на вырванной из записной книжки странице и адрес, и телефон, и даже место работы. Послание она заканчивает следующим предложением: «Алла Викториновна Реплянко. Экстрасенс».
Лифт не работал. На седьмой этаж топала пешком, распугивая своим пыхтением сидящие на ступеньках компании.
– Осторожнее, – возмущались потревоженные обитатели подъездов. – Не видите, люди сидят?
– Не вижу, – смиренно вздыхала Алла Викториновна и упорно тащилась вверх.
Дверь открыла недовольная дочь. Не поздоровалась, ушла в комнату. Большой поэт сидел на кухне, пил чай. Жене обрадовался:
– Пришла?
– Пришла, – жалобно сообщила Алла Викториновна и уселась на табуретку.
– Чего так долго-то? Десятый час, – посмотрел на часы поэт.
– Лабораторную готовила на завтра. Потом автобус долго ждала. Пока доехала… Лифт не работал.
– А не надо так долго… – выкрикнула из зала старшая и тут же захлопнула дверь.
– Есть будешь? – по-доброму поинтересовался поэт.
– Нет, – отказалась Алла Викториновна и выложила из сумки своего Казанцева.
– Фантастика?
– Фантастика.
– Казанцев, поди?
– Он.
– И охота тебе муру всякую читать? – изумленно поднял кустистые брови большой поэт, всем своим видом показывая, что если и нужно что-нибудь читать, то это его, настоящего поэта.
– Написал что-нибудь? – тихо спросила Алла Викториновна и расстегнула кофту, под которой поблескивал сиреневый шелк.
– Напишешь тут! – пожаловался большой поэт и кивнул в сторону двери. – Опять грызлись. Того и гляди сожрут друг друга. Может, квартиру разменяем? – неожиданно предложил он и начал мысленно прощаться с привычным пространством обжитого дома.
– Зачем?
– Затем, что невозможно работать. Кричат! Ругаются!
– А вы бы взяли и разменяли! – снова выкрикнула из зала старшая и снова с силой захлопнула обшарпанную дверь.
– Да… – появилась вторая дочь и, уродливо вывернувшись, почесала ногу чуть выше колена второй ногой. – Квартиру-то, между прочим, вы и на нас получали.
– Вы в ней, между прочим, и живете, – огрызнулся отец и уткнулся в газету.
– Из-за вас и живем. Сидите, как утки на болоте, все боитесь со своим добром расстаться. Могли бы и к нам прислушаться!
– Ты к своей дочери лучше прислушайся! – рассвирепел большой поэт, а Алла Викториновна заволновалась:
– Ну, не надо ссориться! Не надо!
– Что ты заладила?! – выступила младшая дщерь и уселась на стоящую рядом табуретку. – Из-за тебя, между прочим, колхоз организовался: «Давайте жить вместе! Давайте жить вместе!» Вот – смотри теперь, во что твое «вместе» вылилось.
– Я же как лучше хотела… – стала оправдываться Алла Викториновна.
– Хватит врать-то уже! Как лучше хотела! Ты отца потревожить боялась. Как же! Они ведь у нас большие непризнанные поэты! Им условия нужны для творчества! Кабинет! А то, что мы с Аглаей втроем в одной комнате, так нам условия не нужны! В зал вечером войти нельзя – там ты. На кухню нельзя – там он, а кабинет-то в это время пустует. Главное, она (младшая указала рукой на захватанную руками дверь зала, за которой скрывалась старшая сестра) одна в комнате, а мы (с силой стукнула себя кулаком в грудь) втроем.
Алла Викториновна с тоской посмотрела на мужа, мысленно просигнализировав: «Может, и правда, разменяем?»
«Теперь нет! Хамить не надо было!» – так же мысленно ответил большой поэт, отличавшийся необыкновенной строптивостью. Удачный момент был упущен: вопрос о размене снова был отнесен к разряду неразрешимых.
– Все сказала? – невнятно прошамкал поэт Реплянко. (После второго инсульта стоило ему утратить эмоциональное равновесие – впасть в гнев, огорчиться, растеряться, – как тут же речь его утрачивала ясность и превращалась почти в мычание.)
– Что? – в раздражении взвизгнула младшая и вскочила с табуретки.
– Папа спрашивает тебя, все ли ты сказала ему?
– А ты что, снова в адвокаты записалась? – бесновалась дочь. – Конечно! Как только вам говоришь что-нибудь нелицеприятное, вы тут же объединяетесь против. Сразу вместе, словно и не было ничего: ни синяков у тебя под глазом, ни пьяных дебошей, ни бессонных ночей. Бедные-несчастные, дожили до старости, а теперь их дети из дома выгоняют.
– Зачем так нервничать? – пыталась сохранить спокойствие Алла Викториновна, одним глазом наблюдая за реакцией мужа – вроде держится.
– Да тут не просто нервничать, тут с ума сойдешь с вами: никакой жизни, а вы все со своей квартирой носитесь, как с писаной торбой!
– Ну, подумай, – резонно отметила Алла Викториновна. – Сейчас у каждого своя комната, а если мы квартиру разменяем, то на две однокомнатные без доплаты, я узнавала. Значит, кто-то из вас должен пожертвовать собственной жилплощадью.
– И этот кто-то, конечно, не ты с отцом!
– А тебе бы хотелось, чтобы это была я? – Откуда ни возьмись, в голосе Аллы Викториновны появились металлические нотки.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?