Текст книги "Блог начинающего мага"

– Говорить с родными, ясное дело, нельзя. А предупредить как-то надо. Слушай, а давай с нашей магиней посоветуемся. Она же ясновидящая, может, что и подскажет.

Я вздохнула с облегчением.

– Правильно, а то я, может, зря паникую.

Мы приехали немного пораньше. Людмила, наша магиня, уже была на месте. Я подошла к ней и рассказала свой сон.

– Люд, я не знаю, имеет ли этот сон какое-то значение, или нет. Не идет он у меня из головы. А мальчик-то хороший, страшно за него.

– Скажи, как его зовут, я посмотрю.

Я назвала его имя и представила его. Людмила тут же выдала тираду:

– Какой же он мальчик, ему уже за двадцать!

– Точно, я его так назвала автоматически, для меня он – мальчик.

– Так, вижу большую черную машину. Больше ничего.

– У него черный Джип. Но я не пойму, причем здесь машина? Я видела лед и воду.

– А самого момента падения в воду не видела?

– Нет.

– Уже хорошо. Вода – просто символ опасности. А сама опасность исходит от машины.

– Что же делать?

– Не ездить на машине.

– Это невозможно. Ну, где ты видела парня, у которого есть машина, а он пешком ходит?

– Тогда он, по крайней мере, должен знать, что опасность существует. Может, будет осторожнее.

– Ох, пойду, пока занятия не начались, попробую позвонить кому-нибудь, у кого есть его телефон, а то заниматься не смогу.

– Давай, еще есть пять минут, потом телефоны отключим.

Я вышла в коридор. Единственным человеком, который мог узнать нужный мне телефон, был мой непосредственный начальник. Он замечательный, он поймет. Конечно, не хотелось бы так открываться даже перед ним. Он не скажет ничего плохого, даже не подумает. И поможет. Но репутации странной женщины мне не избежать. И это – вместо репутации жесткой и требовательной сотрудницы. Но, – не до репутации. В конце концов, не увольняют за странности, если они не мешают работе. По крайней мере, у нас.

Звоню своему начальнику в воскресенье, с утра пораньше, почти истерическим голосом, во всяком случае, дрожащим, и вываливаю, как можно короче:

– Мне нужна ваша помощь!

– Что случилось? За тобой гонятся?

– Мне нужно через несколько минут отключить телефон, поэтому излагаю коротко. Я второй день нахожусь на семинаре, занимаемся духовными практиками. У меня, похоже, открытое состояние сознания, и ко мне пришла информация, что сыну нашего директора грозит опасность, видимо, связанная с машиной. Думаю, что мне нужно его предупредить, но я не знаю его телефона.

– Я тоже. Ладно, не психуй, я что-нибудь придумаю. Но не знаю, как сказать и что. Лучше бы ты сама завтра поговорила с ним.

– Конечно, я завтра поговорю. А вдруг сегодня что-нибудь случится?

– Ладно, иди, занимайся, я попробую. Просто попрошу быть поосторожнее и скажу, что ты завтра сама ему все объяснишь.

– Фух, камень с души.

– Успокоилась?

– Конечно. Переложила со своих плеч на чужие…

– Не такие уж они чужие…

– Спасибо.

– Беги.

Я, действительно, успокоилась. Все-таки знает он что-то такое, что нам, смертным, пока не дано. После того, как он больше недели пробыл в коме, возможно, его взгляды на мир немного изменились. Мы никогда не говорили об этом, но то, как он серьезно отреагировал на мой звонок, наводило на размышления.

Снова занятия, мощная энергетическая зарядка. Потом занимаемся совсем странными вещами: скачем, машем руками, придумываем мантры. Все весело, со смехом. Фаргат рассказывает нам о волшебной силе звуков, о языке вселенной, который он называет «язык ангелов». У этого языка нет слов, которые имели бы постоянное звучание и стабильное лексическое значение. Есть только вибрации, только идущие от сердца звуки, есть настроение и мощный энергетический посыл, есть тот, кто говорит на этом языке, и сеть те, кто его понимает, потому что настроен на ту же частоту.

Наша задача если не научиться говорить на нем, то, по крайней мере, понимать его, переводя вибрации в зрительные образы. Для начала мы учимся издавать звуки, идущие из глубины души, возможно, из подсознания, возможно, те звуки, которые существуют в информационном поле планеты и, соответствуя уровням вибрации каждого из нас, несущие только нам предназначенную информацию. Меня несколько пугает моя несостоятельность в этом вопросе, поскольку мой слух крайне неразвит, музыкальный слух почти отсутствует. Я знаю многих людей, которые воспринимают вибрации на слух, как звуки определенной частоты, и даже могут воспроизводить их голосом. Я к их числу не отношусь, о чем честно предупреждаю Фаргата. Он улыбается:

– Забудь об этом. Все мы разные. И у всех все получается по-своему. Начнем.

Мы разбиваемся на пары, потом на четверки. Он задает тему, а мы должны издавать звуки на эту тему. Сначала мы хохочем, особенно я, друг над другом и над собой. Постепенно нам становится интересно издавать звуки, которые нам приятно издавать. И слушать друг друга. Мы рассказываем друг другу о себе, издавая каждый свои, понравившиеся ему звуки. И иногда понимаем, кто и что хотел сказать. Вскоре я замечаю, что из моей палитры исчезли согласные звуки. Голос стал грудным и шел откуда-то снизу грудной клетки. Надежда вдруг запела таким мощным оперным голосом, что мы все обалдели. В ее ариях без слов было столько страсти, будто ей было, по крайней мере, вдвое меньше лет, чем она сама раньше думала. Мы начинали немного чувствовать друг друга.

Мы уже не уходили на обед, есть никто не хотел, да и времени было жалко. Мы снова уселись в круг, чтобы провести очередной эксперимент. Фаргат должен был говорить с нами на языке ангелов, а мы – попытаться понять, о чем он нам рассказывал. Вдруг я обратила внимание на мою тезку-ровесницу. Она опять оказалась напротив меня, но это была другая женщина. У нее не было вчерашнего животика и расплывшихся бедер. Передо мной сидела женщина с высоким, как раньше, бюстом, но с совершенно плоским животом и стройными бедрами. Я аж вскрикнула:

– Ой, что с тобой?

– А что со мной? Со мной все хорошо. Я прекрасно себя чувствую.

– Еще бы! Ты потеряла за ночь килограммов десять!

Она посмотрела на себя, потом обвела всех нас удивленным взглядом:

– А я думаю, почему мне сегодня так легко?!

Все разом загалдели, потому что ее похудание, совершенно невозможное по всем физическим законам, стало первым подтверждением исполнения загаданных вчера желаний.

Наконец, все угомонились, и Фаграт заговорил на языке вселенной. Мы расслабились, войдя в легкое медитативное состояние, и отпустив на волю свое воображение. Беспокойство, что я ничего не пойму, сначала мешало мне, но вскоре я погрузилась в издаваемые Фаргатом звуки и картинка вдруг четко проявилась в моем мозгу. Бескрайняя пустыня простиралась передо мной. Караван из шемтнадцати бедуинов уходил вдаль. Я была одним из них. Я покачивалась в седле на черном, вернее вороном жеребце, и, в то же время, наблюдала со стороны, как наш караван удаляется по пустыне все дальше и дальше, туда, где золотой песок переходит в золотую полоску заходящего солнца. И продолжает свое движение все выше и выше в небо, озаренное заходящим солнцем. Мне было необыкновенно уютно в покачивающемся седле, ощущение предвкушения чего-то необыкновенного наполняло беспричинной радостью. Слово «Путь» ясно всплыло в сознании.

Скетч закончился, мы делились впечатлениями. Примерно у половины из нас возникли картины, связанные с прохождением пути. Очень разные, но, по сути, об одном и том же. Наконец, когда все высказались, Фаргат пояснил суть своего рассказа: он благословлял нас на поиск пути к своему божественному Я. Моему удивлению не было предела. Неужели и вправду можно понимать неизвестный тебе язык?

Еще трижды Фаргат вел свой рассказ, а мы угадывали, что он хотел нам сказать. Иногда получалось, иногда нет. Но даже когда не получалось, выходило так, что все равно каждая картинка попадала в унисон с тем, что он хотел нам сказать. Он вел свой рассказ о первозданной чистоте вселенной, а я видела картины, в которых с гор текли ручьи невиданной чистоты, на берег моря набегали прозрачные волны, реки показывали мне свое дно, каждый камушек блестел и переливался, в ручьях поблескивал кварцевый песок, по отвесной скале сбегал мощный водопад, и все это играло на солнце и светилось изнутри. Почему-то я редко в своих видениях вырываюсь за пределы своей планеты. Видимо, я ее слишком люблю, и мне хватает радости здесь и сейчас.

Потом мы слушали фрагменты музыки, написанной Фаргатом, и так же понимали ее язык, как перед этим понимали незнакомые нам звуки. Любопытно, что картины часто совпадали, особенно у нас с магиней. Она начинала, я перебивала ее, добавляя деталей, а она продолжала описание моей картинки, будто заглядывала в мои видения, а я – в ее.

Следующим этапом было «избавление» от какого-нибудь нехорошего, гнетущего чувства. Я задумалась. Пожалуй, у меня есть неприятное чувство. Я испытываю панический ужас, когда сильный ветер бьет в стеклянные стены моего дома. Но что же мне делать? Я ведь не могу отменить ветер! Значит, я должна принимать его более спокойно. Мы раскрашивали фломастерами цветок жизни, тупо, не думая ни о чем. Шелест фломастеров по бумаге звучал, как ветер за окном, но он не пугал меня, а убаюкивал. Постепенно я начала задремывать с фломастером в руках, и другое гнетущее чувство, чувство не реализованной возможности, подавляемое мною последние годы, вдруг всплыло в моем сознании яркой счастливой картинкой. Я веду за руку внука. Вот так, по-женски. Не знаю, как это будет, но будет точно. И снова сомнение – могу ли я хотеть того, что задевает и других людей?

Я пишу эти строки через два месяца после описанных событий. Февраль завывал страшными ветрами, стучал в металлические скаты крыши и стеклянные стены. Иногда, когда шум мешал мне уснуть, я уходила вниз, но ни разу не опустилась до панического бегства. Да, страх за свой домик остался, но ужас ушел. Сейчас я знаю, чем страх отличается от ужаса. Страх – естественное чувство, а ужас – эмоция, то есть чувство, подкрепленное убеждением. Так вот именно убеждение, что ветер может натворить неповторимых бед, ушло. И страх стал напоминать скорее благоговейный трепет перед силой стихии, чем панический ужас. Появилась внутренняя уверенность в том, что всегда найдутся силы, которые предотвратят любую беду. Но не это меня удивило. То самое, давно подавляемое желание, которое я не смела произнести даже про себя, чтобы не вмешиваться в жизнь своих близких, то не реализованное желание, наполнявшее меня некоторой горечью, вдруг начало сбываться, суля в скором будущем воплощение той счастливой картинки, которая возникла в моем сознании, когда я тупо водила фломастерами, раскрашивая цветок жизни.

Кстати, мой отец любил в задумчивости рисовать этот магический узор, не зная ни его названия, ни его тайной силы. Рисовали его и мы с сестрой, но не машинально, как отец, а заворожено всматриваясь в переплетение лепестков и бесконечно достраивая и достраивая его элемент за элементом, пытаясь найти конец возможности его гармоничного достраивания. Обычно заканчивался лист бумаги, оставляя незаконченным загадочный рисунок. И была в этой бесконечности какая-то скрытая радость, намек на бесконечность жизни, надежда на бессмертие.

За окном темнело, скоро пора было расходиться, но под конец, как всегда, Фаргат оставил самое интересное. Нам раздали две схемы – схематическое изображение человека и изображения элементов Мер-Ка-бы. Мы разбились на пятерки, один из нас садился в центр, четверо – вокруг него. Те, кто сидели вокруг, должны были тестировать того, кто сидел в центре. Мы должны были определить состояние чакр, органов и элементов поля света тестируемого. В нашей пятерке, кроме меня, была моя тезка-ровесница, пожилая тихая женщина с румянцем во всю щеку, йогиня и Надежда, та, которая хотела отменить надвигающиеся перемены и пела оперным голосом.

Первой в центр села моя тезка. Фаргат дал команду начать просмотр. Я была в некотором смятении и задала вопрос, который меня волновал, и ответ на который я уже знала:

– Чем смотреть-то?

И услышала ожидаемый ответ:

– Кто чем может… Итак, смотрим чакры.

Я закрыла глаза. Ничего. Тогда я встала с закрытыми глазами и протянула руки в направлении центра. Цвета не пришли. Тогда я открыла глаза и подняла руки высоко над головой своей тезки и стала их постепенно приближать к ее голове. Я уже чувствовала упругость ее ауры, я погрузила в нее свои ладони и ощутила вибрации и круговое воронкообразное движение над головой. Я называю это торсионным полем чакры. Движение было мощным, энергия поступала потоком и всасывалась внутрь. Я стала опускать руки ниже, дошла до сердечной чакры, в ней вибрации и круговое движение были слабенькими, такими же они были и в районе пупочной чакры. Я взяла схему и пометила фломастером эти чакры. Я делала все очень медленно, Фаргат уже командовал:

– Смотрим органы.

Я снова встала, встала и Надежда. Я отошла подальше, чтобы войти в вибрации моей тезки постепенно, иначе сидящие вокруг мне мешали, вибрации путались. Я прислушалась своими ладонями к той, которую должна была увидеть насквозь. Я приближалась потихоньку к ее спине, с другой стороны подходила Надежда. Она начала «осмотр» сверху вниз, а я – снизу вверх. Так мы и замерли. Я не понимала, что я чувствую. Ровные вибрации в двух точках как бы замирали. Я такого никогда не видела. Я зашла спереди и снова приблизила ладони. Внизу живота снова определились два участка с отсутствием сигналов, вокруг них вибрации были какие-то неровные, а на периферии кругов они снова переходили в ровные, сильные вибрации. Надежда тоже замерла напротив верхней части тела, лицо у нее было сосредоточенным. В этот момент прозвучало предложение отметить на схеме то, что мы увидели, и перейти к просмотру элементов Мер-Ка-бы. Фаргат предупредил, что просматривать будем элементы поля света, построенного на основе тетраэдров, так как сегодня мы делали именно эту медитацию. Те формы, которые каждый видел у себя, не нужно даже пытаться увидеть. Мы смотрим не то, чем мы отличаемся, а то, что у нас общего.

Почему-то я не стала вставать, не стала подходить к своей тезке. Я села в позу, в которой обычно медитирую, и сосредоточилась на мысли о том, как выглядит ее поле. Вдруг перед мысленным взором возник золотистый свет, который стал принимать формы тех элементов, которые я мысленно хотела посмотреть. Я увидела золотистые тетраэдры и огромный белесый диск с расплывшимися краями. Я не увидела темного контура диска, как ни старалась, не увидела и трубки праны. Забегая вперед, скажу, что пранической трубки я не увидела ни у кого, из чего сделала вывод, что у меня просто не получилось, так как другие ее видели. Лучше всех ее видела женщина с румянцем во всю щеку, но ей не давались некоторые другие элементы. Прозвучала команда заканчивать просмотр, мы пометили на схемах то, что показалось нам значимым, и начали обмен впечатлениями. Я показала две точки, нарисованные мной внизу живота и прокомментировала:

– Я не поняла, что здесь, но мне это не понравилось.

Моя тезка, которую мы и изучали, просто сказала:

– У меня здесь удалены два органа.

Я опешила. Все сходилось. И слабое движение энергии в нижней чакре, и две «мертвых зоны». Противоречивые чувства овладели мной: непомерное удивление и жалость. А почему же сердечная чакра «фонила»? Ответа я не знала, но все встало на свои места, когда свою схему показала Надежда. Она не просто поставила точки, она нарисовала схему кругов кровообращения, как ее видела. Выходило, что в голове есть зона, которая не снабжается кровью, и сердце тоже снабжается кровью не полностью. Мы все посмотрели на подопытную. Она опять совершенно спокойно рассказала:

– После смерти сына у меня выпало из памяти двенадцать лет. Врачи говорят, что я перенесла за это время два инфаркта, но я этого не помню. Сейчас я чувствую себя хорошо, но врачи готовят меня к операции на сердце.

Информация ошеломила. Все притихли. Да, Надежда, безусловно, очень способная, и видение у нее очень четкое, нам всем до нее далеко. Кстати, кроме нас с Надей никто ничего в отношении органов и чакр сказать не смог, слишком сложным оказался объект. Зато они гораздо подробнее описали элементы поля света. Потом мы смотрели Надежду. Она оказалась значительно здоровее, аура ее «на ощупь» оказалась огромной и плотной, особенно в районе первой чакры, внизу позвоночника. Потом смотрели скромную тихую женщину с румянцем. Мне показалось, что она совершенно здорова, разве что небольшой шейный хондроз, да слегка неполадки в пояснице. Она кивнула. Еще я увидела солнечный тетраэдр наклоненным вперед, но Фаргат сказал, что это – не страшно.

Потом в центр села йогиня. Она была вся такая неземная, возвышенная, с невероятно добрыми любящими глазами. Я встала и попыталась найти у нее верхнюю чакру, но моего роста не хватило. Тогда я снова села и стала смотреть сквозь нее на стену, которая, к счастью, была светло-кремового оттенка. Светящийся контур был четким и широким, а в макушку входил широкий поток света. Я закрыла глаза. Передо мной сидел огромный золотистый шар. Не круглый, конечно, но форма не имела значения. Я воспринимала ее как шар. Он переливался разными оттенками розового и фиолетового. Глаз не оторвать. Какие уж там элементы Мер-Ка-Бы! Когда нас прервали, все сидели, притихшие. Кто-то что-то увидел, но ничего существенно важного. Я высказала предположение, что у нее открыто несколько больше чакр, чем у остальных. Фаргат молча кивнул.

Дошла очередь до меня. Я уселась в центр. Я считаю себя здоровым человеком, но вдруг на тонком плане у меня завелась какая-то бяка? Я почувствовала себя не уютно, но потом расслабилась, чтобы не мешать себя осматривать. Потом я улыбнулась про себя: бедные девчонки! Ищут, стараются. Устали уже. Нужно им помочь. Что там по плану? Элементы Мер-Ка-бы? Надо им показать. Вдруг золотистый свет вспыхнул у меня перед глазами, и я увидела сменяющие друг друга картинки: солнечный тетраэдр, яркий и четко очерченный, земной тетраэдр, почему-то наполненный светом не до самого низу. Нижняя часть, примерно на одну пятую высоты, была темного, коричневатого цвета. Я вспомнила, что долгое время путала одну мудру. Я забеспокоилась, но поле в виде тарелки было вполне солидным, и я успокоилась. Когда открыли глаза, все молчали.

Фаргат спросил, посмеиваясь:

– Что, совсем ничего?

Наша румяная подруга, сильно смущаясь, сказала:

– У нее земной тетраэдр не до конца заполнен светом, а больше ничего, все хорошо.

И она покраснела еще сильнее. Я подтвердила ее слова:

– Я видела то же самое.

Все загалдели:

– Как видела? Саму себя?

– Случайно получилось. Хотела вам помочь увидеть, и увидела сама.

Надежда удивилась:

– А у тебя, и в самом деле, ничего не болит?

– Вроде, ничего. Я с годами становлюсь здоровее. Хотя, конечно, я тоже живая, бывает, простыну, денек поболею. Или голова на смену погоды поболит, но, по-моему, это нормально.

Мы уже собирались домой, притихшие и полные впечатлений. Каждый из нас открыл в себе какие-то новые способности, чему-то научился, встретил чудесных людей. На прощание сели в круг, и каждый сказал несколько теплых слов остальным. Мы все сияли и были переполнены любовью друг к другу. Фаргат поблагодарил нас, всех похвалил и всем признался в любви. Он не лукавил, мы все так чувствовали. Он сказал на прощание:

– Подобное притягивает подобное.

Я, немного уставшая от серьезности происходящего, автоматически брякнула:

– А бесподобное притягивает бесподобное.

Хохот был таким оглушительным, что я поняла: разрядка нужна была не только мне. На этой веселой ноте мы и расстались. Надеюсь, не навсегда.

В понедельник с утра на работе все время выглядываю в окно – не припарковалась ли в нашем тупичке «большая черная машина». Я немного беспокоюсь, но не сильно. Я молилась и просила «за того парня», а все мои желания обязательно сбываются. И все же… Его все не было. Я приезжаю на работу к восьми, а их фирма работает с десяти. Я чувствую себя неловко. Все-таки он – сын нашего директора, а мне вовсе не хотелось бы выглядеть в его глазах полной идиоткой. Но я чувствую, что должна предупредить молодого человека о возможно грозящей ему опасности. Я не знаю, что скажу ему, как разговор сложится, так и будет.

Прохожу мимо кабинета нашей онкологической больной, которой я не могу помочь (чувствую запрет). Обычно я просто болтаю с ней и чувствую, что ей становится легче. Она даже иногда хватается за книги, пытается найти свою цель в жизни, изменить себя, но делает это слишком медленно и, чего греха таить, лениво. Реально-то ей менять ничего не хочется, но мое заявление о том, что вокруг нее – информационный вакуум, потому что она ничего не хочет и ни к чему не стремится, ее задело, и она стала задумываться. Я пытаюсь объяснить ей, что если тебя нет информационно, то не будет и физически, там где нет развития, там – конец. Сегодня я прохожу мимо и чувствую, что за дверью – не все ладно. Открываю дверь и вижу заплаканное, припухшее лицо.

– Эй, привет! Что за дела? Нам с тобой неделю по филиалам мотаться, а ты решила раскиснуть? Как ты завтра с такой физиономией поедешь?

– Не знаю, поеду ли завтра.

– Конечно, поедешь. Давай, рассказывай, что случилось.

– Мне в четверг снова на анализ, точнее на процедуру. Есть подозрение, что образовывается новый очаг.

– Знаешь, подозрение – еще не факт. В четверг обойдемся без тебя, а завтра – как штык, мы за тобой заедем. И нечего тут каркать, ты же знаешь, что наши мысли – материальны, особенно эмоционально окрашенные. Тебе сейчас можно думать только о работе и о том, что в четверг у тебя ничего не найдут.

– А вдруг найдут?

– Нет.

– А если?

– Никаких «если». Нет у тебя ничего нового, по крайней мере, дурного.

– Хорошо тебе говорить, ты – здорова.

– Не путай причину со следствием. Я здорова, потому что хорошо говорю, хорошо думаю, и никогда не допускаю плохих мыслей. Да, мне легче, потому что я от природы – холерик, и не умею зацикливаться на неприятностях.

– Мне обидно, я не понимаю – за что мне все это?

– А ты ничего и не поймешь, пока так ставишь вопрос. Поставь его иначе: для чего мне все это? Ничего бессмысленного не бывает. Ты хочешь, чтобы в четверг все закончилось хорошо?

– Спрашиваешь!

– Отлично. Чем сильнее хочешь, тем больше шансов. Попробуй поговорить с Богом, со своим ангелом.

– Я уж и так молюсь.

– Здоровья просишь?

– Естественно.

– Обоснуй.

– Не понимаю.

– Когда просишь чего-то, обязательно нужно обосновать: для чего?

– Я не понимаю, пример бы какой-нибудь.

– Я тебе столько книг надавала, читай, там примеров – умотаться.

– Я читаю, но как-то туго идет, и понимаю я не все. А когда ты рассказываешь, так эмоционально, так убедительно, что я верить начинаю.

– Что и требовалось доказать. Я тебе и внушаю, что эмоционально окрашенная мысль творит чудеса. Хочешь, я дам тебе заклинание, читай и попробуй въехать. Научишься чувствовать так, все у тебя получится. Я иду к себе и распечатываю для нее свое стихотворение. Я бы назвала его медитацией, если бы знала, как их пишут. Но я не знаю и называю его заклинанием. Я чувствую, что стоит «въехать» в каждую из его строк в отдельности, то есть почувствовать себя внутри каждого образа, – станешь здоровее. Я приношу ей листок, и она читает, медленно шевеля губами:

 
Я – атом Вселенной, Я – семя Земли,
Я – эхо осеннего сада,
Я – просто песчинка в дорожной пыли,
Я – спелая гроздь винограда.
 
 
Я – ветер и парус, волна и прибой,
Я – капля воды в океане.
Я – пропасти мгла между мной и тобой,
Я – музыка, песня и танец.
 
 
Я – плоть и Я – поле, Я – квант и волна,
Я – Господа губы и руки,
Я – осень и лето, зима и весна,
Я – Господа радость и муки.
 
 
Я – сгусток энергии, лук и стрела,
Я – Путь сквозь пространство и время,
Я – бурный роман, догоревший дотла,
Я – страсть, Я – рожденье и бремя.
 
 
Я – Вера, Надежда Любовь и Мечта,
Я – Вечность, Я – жизнь и мгновенье
Я – вечер и утро, Я – мать и дитя,
Единой Души воплощенье.
 

Она дочитывает до конца:

– Хорошо! Но мне про куколку больше нравится. Я его все время перечитываю.

Я улыбаюсь. «Про куколку» я написала к юбилею подруги, которой мы подарили игрушечную фею. Подруга моя занимается эзотерикой, а потому увидела в поздравлении гораздо больше, чем там было. Почему-то многим оно пришлось по душе.

 
Я – девочка ангел, Я – девочка фея,
С тобою всегда я, любя и жалея.
 
 
Тебе я цветочек во сне принесла,
Его я из облака ночью ткала.
 
 
Как волосы светлы, как носик курнос!
Веснушки вокруг разбежались вразброс.
 
 
Тихонечко крылья в полете шуршат.
Спроси меня, кто я? – Подскажет душа.
 
 
Я – девочка-ангел, живущий в тебе,
Тебя берегу от беды по судьбе.
 
 
Задай мне вопрос, и получишь ответ.
НЕ будет беды? Я кивну тебе «нет».
 

Я отвечаю:

– Ладно, валяй про куколку. Но «Заклинание» все-таки сильнее!

Я понимаю, что она подзаряжается от меня, но мне не жалко. Я пытаюсь ей доказать, что человек может все. Я рассказываю ей о женщине, похудевшей за одну ночь, она слушает с удовольствием, какая же русская не верит в чудеса? Она уже не плачет, глазки блестят, она готова к бою. Я прошу ее мне помочь, мне к поездке нужно приготовить кучу бумаг. Все при деле, кругом – движуха, ныть некогда. Кстати, в четверг никаких новообразований у нее не нашли.

Возвращаюсь к себе, немного ослабевшая, работаю, поглядывая в окно. Наконец, подъезжает большая черная машина. Слава Богу, ничего не случилось! Но это ничего не меняет. Встаю, иду по коридору навстречу приехавшему. Здороваюсь, как всегда. Он, как всегда, улыбается и кивает в ответ. Какая у него хорошая улыбка! Как у отца.

Я выпаливаю:

– Андрюша, тебе вчера никто ничего от меня не передавал?

Он удивлен, у нас с ним нет общих дел:

– Нет, а в чем дело?

Я растеряна, я была уверена, что он предупрежден и заинтригован.

Я набираюсь смелости и прошу уделить мне несколько минут. Он приглашает меня войти, пропускает вперед, но не идет в свой кабинет, а садится за стол в проходной комнате, где уже есть один человек – его сотрудник и близкий друг. Так, придется давать представление при некотором скоплении народа.

– Будем говорить здесь?

– У нас нет друг от друга секретов.

– Хорошо, возможно, это касается и твоих друзей. Возможно, то, что я скажу, покажется тебе бредом, но все же выслушай, я попробую быть краткой.

– Слушаю.

Он доброжелательно улыбается, видя мое смущение. Пожалуй, он даже подбадривает меня своей улыбкой.

– Знаешь, я не отношу себя к людям, наделенным сверхспособностями. Интуицией – да, повышенным чувственным восприятием – разве что чуть-чуть. Но вот вчера произошло то, о чем я считаю своим долгом тебе рассказать. Я была на семинаре, мы занимались духовными практиками. Среди нас были очень сильные экстрасенсы, ясновидящие и просто сверхчувствительные люди. В конце первого дня мы были одним целым, сильные подтягивали слабых. Я приехала домой в модифицированном состоянии сознания, проще говоря, мое сознание было открыто для любой информации. Но я и предположить не могла, что информация поступит о тебе. Это был сон. Но очень четкий и ясный. Не знаю, рассказывать ли тебе детали, но это был сон-предупреждение.

При слове «сон» он вздохнул с облегчением. Конечно, бабские штучки. Он-то мужчина, он в такую ерунду не верит. И он протянул несколько разочарованно:

– Сон?! Но ведь сон мог прийти по какой-то ассоциации. Говорят, о чем вечером подумаешь…

– Вот. В самую точку. Скажи, ты когда—нибудь думал обо мне на сон грядущий?

Он даже хихикнул от такого предположения.

– Уверяю, я тебя тоже не вспоминаю долгими одинокими вечерами. У меня свои дети есть. Конечно, какие-то ассоциации могли возникнуть, если бы я думала о работе. Но я и о ней не думала. Я пребывала в состоянии абсолютной гармонии с миром, и вдруг – такой подарочек. Когда я проснулась, меня трясло, текли слезы и пот лил градом. Понимаешь, этот сон выбивается из ряда. Я вижу только хорошие сны, иногда смеюсь во сне, иногда летаю. Такое – впервые.

То ли любопытство пересилило, то ли я его убедила, но он бросил:

– Расскажите, что там было.

– Стадион. Лед. Ты никаким экстримом не занимаешься?

Ребята переглянулись:

– Уже нет.

– Очень хорошо. Дальше – прорубь во льду, звук упавшего в воду тела и четкое понимание, что подо льдом – ты. Кстати, гонками по льду не увлекаешься?

– Нет. Знакомые гоняют, но я – нет.

– Еще лучше. В воскресенье я рассказала о своем сне женщине на семинаре, она ясновидящая. Я называла тебя просто «знакомый мальчик». Она попросила назвать имя. Я назвала. А она описала тебя, сказала что тебе за двадцать, а опасность исходит от большой черной машины.

– А при чем тут вода?

– Я тоже об этом спросила. Она говорит, что вода – просто символ опасности. И что тебя нужно предупредить, чтобы был осторожен. Предупрежден – значит, вооружен. Ты сильно гоняешь?

– Вообще не гоняю. Я – очень осторожный водитель.

– Гора с плеч. Знаешь, я считаю, что, возможно, мне просто показали один из возможных вариантов. Не факт, что ты выберешь его.

– Я не совсем понял.

– Я думаю, что, если бы ты сильно прогневил судьбу, тебя бы не предупреждали. А тут – типа пальчиком погрозили. Первое предупреждение.

– Значит, все не так уж страшно.

– Конечно. Просто подумай, может быть, есть какой-то человек, которого ты обидел?

Он вопросительно посмотрел на друга, оба хором ответили:

– Нет.

– На кого ты обиделся?

– Точно нет.

– Может быть, есть какая-то ситуация или отношения, которые следует решить иначе, прислушиваясь к своей душе, а не рассудку?

– Вроде, нет.

– Тогда у меня есть последнее предположение: кому-то из твоих друзей грозит опасность, а ты можешь попасть за компанию.

Он просто указал на своего друга. Оба они слушали меня с такими милыми, ласковыми улыбками, как доктор слушает душевнобольного. Пора закругляться.

– Андрюша, чего гадать? Просто пообещай мне, что будешь осторожен за рулем и не будешь соглашаться на сомнительные предложения!

– Обещаю.

– Правда-правда?

– Абсолютно точно.

– И друг твой обещает?

Тот тоже кивнул.

Я вздохнула облегченно. Я свое дело сделала. Вроде, не напугала, но все же предупредила. Может, и в самом деле, когда захочет посильнее газануть или пойти на обгон по встречке, вспомнит странную тетку? Так, день еще только начался, а я уже немного утомилась.

Через два года его отец купил коня. Первым конь сбросил сына, к счастью без особых последствий. После этого парень стал дружить с конем, но больше на него не садился.