Текст книги "Лунная дорога. Часть 1"

И я была с ней согласна. Мамин отец, мой дедушка Миша, был всегда веселым, ласково подтрунивал над бабушкой, когда она сердилась, и я не помню, чтобы он ей что-то когда-нибудь прилюдно выговаривал. А с отцом это случалось. Редко, правда, но бывало. Ревность.

Конечно, маме, выросшей в большой дружной семье, где отец любил и уважал мать, на редкость неприятно слышать от мужа укоры, к тому же безосновательные. Она и так очень хорошая жена. Я знаю: в семьях моих подруг довольно часто ссорятся родители, но в моей за всю мою жизнь это первая явная размолвка. Раньше мама всегда смягчала папино ворчание, переводила все в шутку и делала вид, что все нормально. Я вообще считала, что она отходчивая. И вот теперь такой срыв. Видимо, в самом деле, край.

Возможно, ее тоже, как меня, выбила из колеи смерть бабушки. То есть ей-то она свекровь, но отношения у них всегда были по-настоящему родственные. Мама ценила бабушку, всегда заботилась, чтоб та не чувствовала себя одинокой, дарила хорошие подарки и никогда не забывала поздравлять с маленькими семейными праздниками. А вот отец забывал, хотя он у нее бы единственным сыном.

И вот теперь наша некогда замечательная семья была на грани развала!

Я не сомневаюсь, что папа скоро прибежит каяться и прощения просить. Но вот мама… Я читала про кризис сорокалетних, но вроде бы родители его благополучно пережили? Или есть еще кризис пятидесятилетних? Или я просто пытаюсь загнать нашу семью под стандартные критерии?

Ничего не знаю!

И даже вмешиваться не хочу. Что-то глубоко внутри меня говорит, что не нужно ничего делать, пусть все будет, как будет. Это их жизнь, а не моя. Им и решать, как жить.

И снова, как маленькая девочка, спросила у кого-то наверху: «А что будет со мной? Как буду жить я?» Ответила сама себе весьма категорично: «Я уже взрослая. Выживу. Конечно, мне бы хотелось взрослеть в дружной любящей семье, но если этого не будет, не пропаду. Я сильная. Конечно, я останусь с мамой, отца я буду только смущать. Он наверняка будет налаживать личную жизнь, и путающаяся под ногами взрослая дочь ему ни к чему».

Мама легко поцеловала меня в щеку и подтолкнула к лестнице:

– Давай спать, поздно уже.

Я без возражений ушла к себе, понимая, что ей нужно побыть одной. Выплакаться хотя бы. Я лично плакать не люблю, потом у меня жутко голова болит и глаза опухают, но иногда это и в самом деле бывает необходимо.

Утром я слышала, как раньше времени на работу ушла мама, спеша на рейсовый автобус. Хорошо, что остановка рядом с товариществом, идти недалеко. Автобусы, правда, ходили только летом, но зимой мы тут и не жили.

Спать уже не хотелось, и я поднялась. Пошаталась в одной ночнушке по дому, потом приняла душ и переоделась. Решила заняться уборкой. Чудное времяпрепровождение, если на душе тяжело. Часам к трем управилась, перемыв все, что только было в доме.

Потом вышла на улицу, вдохнула свежего воздуха. Завтра надо будет снова сходить в деревню за молоком, а сегодня я решила прогуляться до моей тайной полянки с грибами. Ночью дождь прошел, значит, большую корзину соберу точно. На этой полянке росли грибы, не уважаемые аборигенами, – путики и синявки. Но мне они очень нравились. Бабушка солила их так, что пальчики оближешь. И они мне нравились больше рыжиков и лисичек.

И вот сегодня я в первый раз буду солить их сама.

Надела джинсы, кофту с длинными рукавами: по лесу полуголой ходить глупо. Хотя клещи и должны были перегореть – жара стояла почти месяц, но рисковать не стоит. На ноги – кеды, на голову – ситцевую белую косынку. Обвязала кругом, по-деревенски, да еще и лоб закрыла, чтоб не обгорел. Нос и щеки побрызгала спреем от солнца. Подумав, в карман сунула шокер. У нас прежде всегда было спокойно, но кто вооружен, тот в безопасности. Ну, я так думаю.

Нацепив солнечные очки, день был ярким, взяла корзинку и вышла из дома. Калитку захлопнула и быстро пошла по дороге, надеясь никого из знакомых не встретить. До полянки идти было минут тридцать, быстрее было бы на байке, но никого из парней просить не хотелось. Уж слишком откровенными в последнее время были их взгляды. Отбиваться в лесу от возбужденного ухажера – оно мне надо?

Повезло, до полянки я добралась без ненужных мне встреч. Грибов в самом деле было много. Где-то за полчаса набрала полную корзину с верхом, аккуратно укрыла ее взятой из дома пленкой, чтоб ненароком не рассыпать, и отправилась обратно.

Глава четвертая

Повесив тяжелую корзину на сгиб локтя, я шла по тропке вдоль гравийной дороги, связывающей наше садовое товарищество с ближайшей к нам деревней – Ясини. Было уже часов пять, стоило поторопиться домой к приходу родителей.

Вспомнив о том, что произошло вчера, печально вздохнула и уточнила – к приходу мамы. Вряд ли отец появится так быстро. Он будет злиться где-то неделю, как минимум, прежде чем явится с повинной.

Позади раздался треск мотоцикла. Я вздрогнула. Вот ведь гадость! Ладно, если это кто-то незнакомый, а если нет? Если из наших парней, то могут до дачи подбросить, но какое-то шестое чувство мне говорило, что это чужак.

Я отошла подальше в стерню. Среди деревенских есть такие придурки, что могут на полном ходу по спине шлепнуть, типа в шутку. От такого «приветствия» запросто умереть можно, особенно если удар по сердцу придется.

Байк подъехал поближе, затормозил и раздался удивленный голос Красовского:

– Райка, это ты, что ли? Чего так вынарядилась?

Интересно, и что сейчас будет? Очередное соблазнение? Этот тип, похоже, времени даром не теряет.

Он объехал меня вокруг и вынес:

– Да ты классно выглядишь в джинсах! И чего в них раньше не ходила? Попа такая соблазнительная, аж мороз по коже прошел!

Я молча пошла дальше, упрямо вздернув подбородок.

Он сделал еще круг.

– Что, сердишься, что я к этой садоводке клеюсь? Да не сердись, это я так, шутя! Ты ее куда краше, чес-слово! Вот те крест! Клянусь своим зубом! – и он сверкнул острыми зубами.

Так-так, надо понимать, «садоводка» – это я? И почему я даже не рассердилась? Да потому что сразу поняла, что он собой представляет – балабол и бабник. Но неужто есть девчонки, клюющие на эту лабуду?

Упрямо иду дальше, уже с интересом ожидая продолжения. Он несколько раз объехал меня по какому-то странному эллипсу. Потом заявил:

– В кино сегодня пойдем? В зале темно, на задний ряд сядем. Никто ничего не увидит. Пошли? Вспомним молодость…

Ух-ты, ух-ты! И чем же они там на заднем ряду занимаются? Как-то не верится, что обходятся одними поцелуями…

– Так ты придешь?

Презрительно фыркаю и молча иду дальше.

Это его задело, и он перерезал мне дорогу. Остановился, оперся на одну ногу. Ветер трепал его каштановые волосы, длинные, чуть не до плеч. Шлема он не носил, видно, ГИБДД здесь никого не тревожило. Чуть прищурился, разглядывая меня. Неужто до сих пор не понял, что ошибся?

– Райка, что-то в тебе не так, но никак не могу понять, что именно. Это вообще ты? – тревожно спросил, с опаской.

Молча обошла его по кривой и спокойно пошла дальше. Но тревожно как-то. На всякий случай перевесила корзину на другую руку, освобождая правую для шокера.

– Не-а, это точно ты! – с облегчением постановил Красовский. – Но я так и не пойму, чего ты злишься? В первый раз, что ли? Мы же с тобой старые друзья… – это прозвучало как-то на редкость похабненько, и мне захотелось посмотреть на эту самую Райку. Странная она какая-то. Ее откровенно используют, можно сказать, ноги об нее вытирают, а ей это нравится?

Красовский снова обогнал меня и встал на дороге, преграждая путь. А у меня, между прочим, корзина тяжелая! Вот предложить корзину донести до него не доходит, а приставать – всегда пожалуйста!

– Я бы тебя до дому подбросил, но ведь откажешься, – помолчав, он добавил: – Как-то не нравится мне все это, на душе что-то противно стало. Это ты обо мне так плохо думаешь, или тут что-то другое?

Вот ведь какой телепат выискался! Мысли мои он чувствует, это ж надо!

Вдалеке послышался шум мощного мотора, и я с надеждой посмотрела назад. Может, кто-то из соседей едет? Прихватили бы меня, а то и тяжело, и неприятно.

На мое счастье, это впрямь оказались соседи из пятого участка. И не одни. На заднем сидении сидела мама. Увидев меня, она что-то сказала дяде Саше, управлявшему Тойотой, и он притормозил как раз рядом со мной. Мама открыла дверцу и скомандовала:

– Маша, садись скорей! Устала, наверное, до чертиков!

Я с облегчением подала ей корзину, села рядом и радостно вздохнула. Повезло. И корзину одной не тащить, и с этим ловеласом не объясняться.

Когда мы повернули на дорогу к товариществу, я увидела Красовского. Он сидел на байке, сложив руки на руле и безнадежно уронив на них буйную голову. И что это с ним? Расстроился, что я не Райка и теперь ему в кино делать нечего? Так пошел бы к ней, поговорил, глядишь, и проблема бы утряслась.

Приехали к даче, нас высадили возле нашего участка и на прощание пожелали мне расти большой и здоровенькой. Ох уж эта тетя Клава! Она меня все малышкой считает. У нее пожелания вот уже семнадцать лет не меняются. Стабильность, однако.

На часах было ровно четыре. Я вопросительно посмотрела на маму. Она кривовато улыбнулась.

– Вот и первый плюс от отсутствия Антона. Теперь я смогу приезжать пораньше, я же в три часа работу заканчиваю. Раньше приходилось его ждать, а теперь никого ждать не надо. Три часа личной жизни. По-моему, неплохо.

Слегка перекусив, мы сели перебирать грибы. Мама лучше меня в грибах разбиралась, и пару сомнительных она выбросила. Потом мы грибы промыли, часть поставили варить, часть замочили в рассоле.

Мама была несколько рассеянна, но крепилась. Молодец она. Стойкая. Зря папашка это все затеял, ох, зря. Потом я кое-что вспомнила и задала не очень приятный вопрос:

– Ты отцу сказала, что точно знаешь, что дядя Вася жене изменял. Это тебе тетя Тоня сказала?

– Нет, Тоня о таких вещах никогда не говорила, мы с ней не настолько близки.

Она замолчала, а до меня враз все дошло:

– Это он тебе интим предлагал, да?

Мама рассмеялась.

– Как у вас все просто, молодежь! – и нехотя подтвердила: – Да. Но он не мне одной предлагал этот самый интим. Я знаю пару дам, которые ответили согласием.

Я вспомнила неприличную поговорку: «женщины делятся на «дам» и на тех, кого просто плохо попросили». Похоже, мама это слово именно в таком контексте и использовала.

С улицы раздался громкий условный посвист. Мы одновременно повернули головы к окну.

– Иди, это наверняка тебя. Я все сама доделаю, – я колебалась, не желая оставлять ее одну. Мама погрозила мне пальцем: – Иди давай! Наслаждайся молодостью, пока никому ничего не обязана. А то, не дай Бог, выскочишь по глупости замуж за ревнивца и будешь ходить с вечно опущенной головушкой, камешки на дороге пересчитывать.

Пораженная ее словами, а особенно тоном, каким они были сказаны, я вышла за порог и увидела Вадьку. Он был без байка и одет прямо как в городе – джинсы и белая рубашка в мелкую серую полоску.

Я удивилась:

– Это что такое с тобой?

Он нахмурился, но потом широко улыбнулся.

– А это я тебя на свидание хочу пригласить. В кино сходим?

Я вспомнила предложение Красовского и провокационно уточнила:

– На задний ряд?

У него вспыхнул взгляд, и он с напрасно скрываемой надеждой протянул:

– А ты хочешь?

Пришлось остудить его горячую голову:

– Нет. Не хочу. Ни в кино, никуда вообще.

Интересно, что там парочки на заднем ряду делают, если все парни после этого предложения от восторга замирают?

– Значит, мне восвояси отправляться? – голос у него обидчиво дрогнул, и мне стало не по себе.

Ужасно не люблю обижать людей. Пришлось предложить:

– Можно на качелях посидеть, если уж тебе вовсе некуда пойти.

Он уточнил:

– Не некуда, а не с кем. Ты же все понимаешь, чего прикидываешься?

И чего я должна понимать? Все-таки парни существа странные, до чертиков непоследовательные. Говорят вечно какими-то недомолвками, обиняками, типа «догадайся сама». А я загадки не люблю. Я их принципиально не разгадываю.

Открыла калитку, почему-то вспомнив, что Красовскому никакого позволения не надо. Он сам ходит, где вздумается. Надеюсь, после сегодняшнего прокола он больше здесь не появится. Ни один нормальный человек не сможет прямо смотреть в глаза другому после подобного.

Вадька прошел в калитку, подождал, пока я ее запру на засов, внимательно на меня посмотрел, обычно мы среди бела дня ее на засов никогда не запираем, хватает и обычного английского замка, но промолчал. Эта деликатность мне понравилась. Иначе как бы я смогла объяснить свою излишнюю предусмотрительность? Боязнью Красовского? Это уже фобией называется.

Я пошла за дом, Вадька за мной. И чего он так миндальничает? Прекрасно знает, где у нас качели, многократно на них качался. У него на даче, кстати, ничуть не хуже. Как-то раз он меня с них чуть не перевернул, они меня тогда с парнями на прочность испытывали. Качели чуть «солнце» не сделали.

Помню, боясь улететь в крапиву, я так в поручни вцепилась, несколько дней потом ладони болели. Я с мальчишками все лето не разговаривала, но в ту пору их мое молчание не волновало. Ведь кто я для них была? Просто мелкая соседская девчонка, над которой можно и поиздеваться втихаря.

Это теперь все изменилось. Но все равно детский страх перед соседскими мальчишками остался где-то глубоко в душе, и сейчас я на Вадьку смотрела не как на друга по проказам, а как на старого обидчика.

И с чего бы это? Обычно я не помню ничего плохого, но после родительской размолвки в голову полезла всякая чушь. Когда, где и как он меня обидел. Хотя это глупо. Но почему-то старая обида весь белый свет застит. Мамины эмоции на меня транслируются, что ли?

Уселись на качели, принялись молча раскачиваться. Особо-то на них не раскачаешься, они тяжелые, но все равно приятно.

Молчание затягивалось. Я посмотрела на Вадьку. Он был мрачен и сосредоточен, будто перед трудным экзаменом. Вот блин! Он мне сейчас в любви начнет признаваться, точно! Опыт есть, мне с такими серьезными мордами уже человек пять поведало о высоких и чистых чувствах.

А потом сразу шло стандартное предложение интима. А чего резину тянуть? Типа это так положено. Если тебе парень в любви признался, ты просто обязана с ним переспать.

После того как я этим сопливым мальчуганам популярно разъясняла, что секс и любовь совершенно разные вещи, они почему-то сильно обижались. Для них это было одним и тем же. Молокососы, одним словом. В общем, всем им пришлось искать себе другие постельные игрушки, я от этой почетной роли категорически отказывалась. И больше ни с кем из них не встречалась.

– Ты же знаешь, Маша, что давно мне нравишься…

Продолжать я ему не дала. На кой ляд мне эта дешевая патетика?

– Знаю. А так же знаю, что тебе нравится и Дашка с пятого участка, и Серегина сестра Ленка, и одноклассница бывшая, как ее, Лилька?

Вадька застыл. Конечно, застынешь тут, когда ты в любви до гроба клясться собираешься, а тебя в свои же старые увлечения тычут по самое не хочу.

– Маша, это все глупое детство…

– А сейчас ты вырос, стал большим и умным, ага?

Он с опаской на меня посмотрел. Потом выдал:

– Мне уже девятнадцать. Я скоро инженером стану…

Я так от смеха и покатилась.

– Скоро? Ты сейчас всего-то на второй курс политеха перешел, тебе еще пять лет учиться! Это, по твоему, «скоро»?

Он увял. Мне его стало жаль, но что делать? Если на чувства каждого встречного-поперечного отвечать, никакой жизни не хватит.

– Я понял. Я тебе не нравлюсь.

Я дернула плечом.

– Я не знаю, нравишься ты мне или нет. Так ты вроде парень неплохой, но как вспомню твои надо мной издевательства, сразу в этом сомневаться начинаю.

– Ты мне за мою глупость мстишь? – он подтянулся и с негодованием на меня посмотрел.

– Мстить я тебе еще и не начинала. А вот мнение о твоем характере у меня сложилось стойкое. Ты из тех, кто любит покуражиться над тем, кто тебя слабее. Помнишь, как ты меня в компостную яму толкнул? В новом платье, между прочим. Просто для того, чтобы с дружками надо мной посмеяться. Ты думаешь, я это забыла? Мне обидно до сих пор. Платье, кстати, пришлось выбросить. А мне его бабушка на день рождения подарила.

У него округлились глаза. Нервно облизав пересохшие губы, он хрипло проговорил:

– Ты никогда мне раньше об этом не говорила…

– Конечно, не говорила. Но это не значит, что я все забыла и простила. Для меня ты, наверное, всегда останешься не слишком хорошим человеком, уж извини.

– Давай я тебе новое платье куплю? – он исподлобья посмотрел на меня, уже догадываясь, что откажусь.

И я не обманула его ожидание:

– Не надо, вот еще! Мне семнадцать, скоро будет восемнадцать. Но та маленькая обиженная девочка, что живет глубоко во мне, просто вопит: держись от него подальше, он плохой! Надеюсь, я тебе все доступно объяснила? – это было неправдой, вернее, не совсем правдой, но надо же мне как-то от него отбиться? Пусть обижается, это лучше, чем напрасно вздыхать под луной.

Он поднялся. Постоял передо мной с опущенной головой, потом сдавленно проговорил:

– Прости меня. Я не думал, что тебе было так больно и обидно.

Я усиленно закивала:

– Да, ты очень редко думал о чувствах других людей. Особенно тех, кого обижал и над кем откровенно издевался. Главное, чтоб тебе было хорошо и весело. Так что лучше иди своей дорогой. Встретишь еще ту, которой ты никаких гадостей не делал, вот для нее и станешь самым лучшим. А я вот такая. Злопамятная.

Он потеряно посмотрел на меня, потом повернулся, весь как-то поникнув, и вышел. Мне было его жаль, все-таки дружим мы давно, но что делать? Надеюсь, этот разговор заставит его хоть о чем-то задуматься, а то идет этаким победителем по жизни, по сторонам не глядит, а уж под ноги и подавно.

Немного подождав, встала, прошла к калитке, снова основательно ее закрыла и вернулась в дом. Мама была на кухне. Едва я зашла, она воскликнула:

– Доча, так это он испортил твое платье! А ты сказала, что упала! Я еще на тебя так сердилась, а это вовсе и не твоя вина была! Почему же ты ничего мне не сказала! Я бы этого охламона!.. – и она многозначительно посмотрела на веник – опасное оружие в руках разозленной женщины.

Эх, что же это я! Ведь если я слышала разговор родителей, сидя на качели, то и на кухне слышно все, что говорится там! Пришлось срочно искать отмазки:

– Мама, ты мне сама с младенчества внушала, что ябедничать нехорошо! Вот я и не ябедничала!

– А рассказать о том, что тебя обижают, это вовсе не ябедничество!

– А что же это? – я обняла маму за плечи и потерлась щекой о ее плечо.

– Откровенность, – она погладила меня по голове, как маленькую.

– Извини, мама, но огорчать тебя для меня хуже горькой редьки. Да и вряд ли ты стала бы портить отношения с соседями из-за такой ерунды.

– Если мою дочь обижают, это вовсе не ерунда! – твердо заявила любящая мамочка.

– Мама, уверяю тебя, Вадька уже горько о том времени пожалел. Думаю, сейчас он бы согласился быть в свое время многократно поротым, чем выслушивать от меня упреки в давно прошедших шалостях.

Она грустно усмехнулась.

– Да, это так. Наверняка он сейчас проклинает свое глупое озорство. Но тебе его вовсе не жаль?

– Нет, – я активно потрясла головой. – Он мне не нравится. Он чужой. Он неплохой в целом парень, но совсем чужой. За тобой ведь многие ухаживали, у тебя такого чувства не бывало?

Мама чуть сдвинула свои красивые ровные брови.

– Не помню. Никогда парней не делила по столь странному принципу. Мне было как-то ближе «нравится – не нравится». Чужой? Не помню.

– Ну, вот дядя Вася – он тебе чужой?

– Он не чужой, он противный.

– Это да, – я замолчала, не понимая, как еще можно объяснить свои ощущения. – Ну, это что-то вроде «мое – не мое».

– Поняла. Вадим – это не «твой». А кто тогда «твой»?

Как ни странно, но перед глазами тут же возникла издевательская усмешка Красовского. Удивившись, пояснила:

– Никто. Нет такого. Но, думаю, еще все впереди.

Мама вымыла последнюю банку, приготовленную для грибов, поставила ее на полку обсыхать и протянула:

– Пойду почитаю. А то скоро курсы по повышению квалификации, вдруг преподаватели что-нибудь спрашивать будут, надо теорию в памяти освежить.

Она ушла. Я посмотрела на идеально чистую кухню и удрученно провела пальцем по вымытой столешнице. Она тонко поскрипела. И где я читала, что идеальная чистота в доме бывает только у несчастливых женщин? Не помню. Похоже, так оно и есть. Доселе мама стерильной чистотой не заморачивалась.

Хотелось выйти посидеть у реки, посмотреть на закат, но на душе было так беспокойно, неуютно, что я не решилась. Не знаю, почему, но что-то не пускало. Пошла к себе, распахнула окно пошире, благо на нем москитная сетка натянута, и снова зависла ВКонтакте. Потом болтала с Инкой, болтовня, как обычно, была односторонней – она говорила, я слушала. Спать опять легла поздно.

На следующий день решила все-таки сходить искупаться на реку. Утро теплое, правда, уже роса падает, все-таки август, но все равно приятно. Дыша настоящим кислородом, а не бензиновым суррогатом, как в городе, доползла до пляжа, разделась, зашла в воду. Плавала минут десять, замерзнув, выбралась из реки и тут обнаружила, что возле моего халата сидит Красовский!

Я замедлила шаг. И чего ему тут надо? Неужто извиняться пришел? На что он вообще надеется? На мою патологическую дурость?

Подошла, подняла халат, молча в него завернулась, не глядя на этого нахального типа. Он так же молча поднялся, встал рядом, и я невольно на него посмотрела. Чувство было такое, что ему стыдно. Заметив, что я повернулась к нему, он каким-то обреченным жестом потер лицо.

– Знаю, что просить прощения глупо… – глухо выговорил он. – Понимаешь, я такую, как ты, никогда не встречал. С тобой все так сложно…

Я рассмеялась.

– «Я такую, как вы, никогда не встречал, пусть исправится эта ошибка»! – пропела, подражая Андрею Миронову из «Обыкновенного чуда». – В самом деле, чего зря время терять? Я привлекательна, ты чертовски привлекателен, встречаемся на сеновале?

Парень вытаращил глаза.

– Ты это чего сейчас сказанула? – он явно не верил своим ушам.

До меня дошло:

– Ты «Обыкновенное чудо» смотрел? Фильм такой?

– Не помню я. А ты что, про него сейчас вспоминала?

– Я его сейчас цитировала. Но пересказывать сюжет я тебе не буду. Лучше посмотри. Комп есть?

– Ноут есть. Но на фильмы у меня времени не хватает.

– Правда-правда? А чего ж ты тогда Райку в кино звал? Или фильм только прикрытие для более приятных дел?

Он сначала по инерции кивнул, потом отчаянно замотал головой.

Я стянула с головы резиновую шапочку, волосы ударили по спине, рассыпавшись. Он прерывисто вздохнул.

– Ты такая красивая! – в его глазах в самом деле отразилось восхищение.

Но я на такие дешевые фокусы не покупаюсь.

– Да, я такая! – спокойно с ним согласилась и пошла к дороге, предупредив уже на ходу: – Смотреть можно, трогать нельзя!

Он вяло поплелся следом.

– Может, мы это, в кино сходим? – квело предложил с удрученной физиономией, ни на какие чудеса больше не надеясь.

– Ты меня снова с этой своей на все согласной Райкой путаешь? Не надоело? – я постаралась, чтоб это прозвучало жестко. Вроде получилось.

– Я тебя больше никогда ни с кем не перепутаю! – горячо пообещал он. – Только прости меня, а?

– Да за что мне тебя прощать? – я мимоходом сорвала с куста малины спелую ягодку и бросила ее в рот. – Мне тебя прощать не за что. Мы с тобой вообще друг другу ничего не должны.

Он явно не знал, как на это реагировать.

– Тогда, может…

– Нет, не может, – не стала слушать я его жалкий лепет. – Ты не тот человек, с которым мне вообще интересно. С тобой даже поговорить не о чем. А я, представь себе, люблю поговорить с умными людьми. – Я так выделила слово «умными», что даже до него дошло, что к категории умных людей он не относится априори.

Я быстро шла вперед, он уныло тащился сзади. Тут навстречу мне вышли соседи с третьего участка, дядя Петя с тетей Катей. Я быстро подошла к ним.

– Здравствуйте! Вы не могли бы объяснить этому сверхнастойчивому провожатому, что навязываться девушкам не стоит? – и я коварненько так улыбнулась.

Тетя Катя тотчас встрепенулась, как старый боевой конь при звуке трубы, и принялась вещать о правилах хорошего тона своим профессионально поставленным голосом. Я давилась от едва сдерживаемого смеха. Вот Красовский влип!

Тетя Катя – преподаватель с двадцатилетним стажем, причем в школе для трудных подростков. Ух, как Красовскому-то сейчас весело будет! Жаль, послушать не придется. И я, не дожидаясь конца наставления его на путь праведный, быстренько сбежала к себе на дачу. Закрылась на все запоры и перевела дух.

С чего это общение с Красовским так выматывает? Не понимаю. Парень как парень, разве что нахальный слишком. Но я и не таких напористых встречала. Нервничать мне нечего: он в моей жизни ненадолго. Скоро сентябрь, на дачу приезжать будем только на выходные, в октябре ее и вовсе закроем до весны. Так отчего у меня внутри все дрожит, как от сдачи стометровки на скорость?

Ладно, проехали. Но впредь нужно быть поосторожнее. Что-то в последнее время мы с ним слишком часто пересекаемся.

На следующий день мама приехала рано, еще не было и четырех. Привезла мне мороженое. Сделали коктейль с коньяком – вкусно. Поболтали, стараясь не задевать болезненные темы. Потом принялись за садово-огородные работы, я собирала малину, ее опять много поспело, а мама полола и пасынковала помидоры.

Таким макаром проотдыхали до десяти часов, пока не стала одолевать противная мошкара. Ушли в дом, перекусили легким салатиком из подножного корма.

Поев, мама откинулась на стуле и глубокомысленно заявила:

– Насколько же экономнее жизнь без мужчин. И нервы не тратятся, и еды завались. Надо будет покупать поменьше, нам столько не съесть.

Я кивнула. А что мне еще оставалось? Говорить, что папа и зарабатывал соответственно, не будешь, мама зарабатывает не меньше. И спокойнее без него, это да. Но и скучнее. Никто не пошутит, не скажет чего-нибудь остренького, с намеком. Хотя ко всему человек привыкает, так что привыкну жить только с мамой.

На следующий день решила пособирать на лугу ромашку, лекарственную, для волос. От нее волосы пушистые такие и блестят. Ну и цвет приятный, золотистый. У меня волосы светло-русые, без ромашки невыразительные какие-то. Поэтому я каждое лето изрядно ромашки запасаю, не люблю в аптеке покупать.

Лужок с ромашкой находился с другой стороны садоводства, его даже от общей ограды было видно, поэтому я решила, что ничего не случится, если я быстренько сбегаю туда и обратно. Вышла из калитки в коротких шортах и топике, чтоб немного загореть на солнышке, а то бледная ужасно, и быстрым шагом пошла по соседним проулкам, стараясь миновать опасные участки.

Опасные – это те, где жил Вадька со своей шебутной компанией. Прошла я их удачно. Почему-то ужасно не хотелось никого из них видеть. Настроение было на редкость унылым, все-таки не каждый день у меня родители на грани развода. Ничто не радовало: ни ясное солнце, ни легкие облака, время от времени его закрывающие, ни яркие цветы в палисадниках, ни свежий, сам собой льющийся в легкие воздух.

Садоводство наше одним краем примыкало к сосновому бору, и, пройдя от общего забора метров двести, я очутилась на полянке, называемой у нас лужком, полузатененной огромными вековыми соснами.

Страшно захотелось полежать на шелковистой травке и посмотреть в синее небо. Недолго думая, подошла к одинокому пеньку посреди лужка, поставила на него корзинку для травы и растянулась во всю длину. То, что вокруг бегали разные жучки-червячки, меня не смущало. Они здесь коренные жители, а я пришлая, не мне свои порядки устанавливать.

На моем носу сидели солнечные очки, но солнышко скрылось за перистым облаком, и я их сняла, засунув в карман.

Здорово! Настроение поднялось, и я решила: все напасти минуют, и все снова будет хорошо. А может, еще лучше.

Вдали послышался треск байка, и я немного напряглась. Кто это здесь гоняет? Из наших кто-то или деревенские? Видеть никого не хотелось, и я затаилась за пеньком, надеясь, что в высокой траве меня никто не найдет.

Байк затих неподалеку. Шагов не было слышно, и я решила, что тот, кто приехал, отправился не сюда.

И ошиблась. Потому что через несколько минут небо заслонила чья-то высокая фигура. И я даже сразу догадалась, чья. Прикрыв глаза ладонью, посмотрела на пришельца, и хотела было сесть, но тут этот тип упал на живот рядом со мной. Наученный неприятным опытом, прикасаться ко мне не стал. Облокотился на локоть, улыбнулся мне вызывающе-ласковой улыбкой и прошептал:

– Я мог бы так всю жизнь пролежать. Правда.

Очарование исчезло. Я рывком села, огляделась. Вокруг никого не было видно.

– Интересно, как ты узнаешь, где я?

Он сделал честные-пречестные глаза.

– Я тебя чувствую! – торжественно выдал на-гора тупую ересь.

Иронично на него посмотрела. Нашел дуру!

– На лужке ты меня по корзинке определил, понятно, – логически я мыслить умею. – А вот как узнал, что я конкретно сюда пойду? Поскольку на мне никаких следилок быть не может, остается одно – соглядатаи. Скорее всего, один торчит возле главного входа, другой – с заднего. И стоит мне только пройти мимо, как ты уже знаешь, где меня искать. Так?

Он укоризненно свел брови:

– Какая ты неромантичная! Самой-то не стыдно?

Я встала, взяла корзинку и принялась ожесточенно рвать ромашку, решив поскорее прервать этот неприятный тет-а-тет.

Он сел. Обнял колени руками и принялся внимательно за мной следить. Чувствовала я себя под его напряженным взглядом полностью раздетой.

– До чего же ты хорошенькая! – выдохнул он минут через пять восхищенного созерцания. – Я и не думал, что в жизни такие красивые девчонки бывают. Только в кино.

Эти шаблонные комплименты мне уже поперек горла стоят!

– Тренировался часто? – спросила, прикидывая, хватит мне ромашки на зиму или еще немного порвать.

– В смысле? – он поднялся и встал рядом, упокоив свой мечтательный взгляд где-то в области моей грудины, а именно в вырезе топика.

Ужасно захотелось прикрыться хотя бы ладонью, но я сдержалась. Сама же ему сказала, что смотреть можно! Вот теперь и приходится терпеть. Сначала думать нужно, потом говорить. Но мне еще ни от одного мужского взгляда не было так неуютно.

– В твоих комплиментах чувствуется отточенный навык и опытность, – попыталась я привести в чувство этого местного донжуана.

Красовский показательно обиделся. Глазки прищурил, губы мрачненько поджал и плечи опустил. Весь такой несчастненький, мне аж смешно стало.

– Ты перед кем-нибудь другим трагикомедию разыгрывай. Кстати, актер ты неплохой. Может, ты и в театральный кружок ходил, а?