Текст книги "Свет в окне"

Причин для придирок находилось неисчислимое количество: критике и насмешке подверглось всё, что детям было отрадно и приятно. Маша вспомнила, как однажды молодой человек проводил её домой и на прощание поцеловал в щёку. Придя домой, она тут же рассказала об этом маме; но услышала в ответ: «Как ты могла это позволить? И кому? Неизвестно, кому!». «Известно! Это Миша! Он такой симпатичный! Он мне нравится! И я ему тоже!». «Что-о-о-о? Какой ещё Миша? Симпатичный? Все они «симпатичные»! А ты ведёшь себя, как шлюха! Конечно, он больше не будет уважать тебя, и ты не смей подходить к нему! Слышишь, что я тебе сказала? Не смей!». Маше показалось, что она получила оплеуху, и, сгорбившись, повернулась и медленно пошла на кухню думать о том, что же произойдёт между ней и Мишей, завтра, и как могла она так обесчестить себя в его глазах.

В моменты подобных вспышек, сестра, сидя в кресле с книжкой в руках, читала или делала вид, что читает, а сама, наверное, наматывала себе на ус: училась, никогда не попадать в подобные ситуации, и никогда ни с кем и ничем не делиться – эту свою философию и норму поведения ей удалось провести на протяжении всей своей жизни… С этого момента Маша обдумала тактику, близкую к сестриной: она затаилась, перестала откровенничать, и, казалось, в домашнем космосе стало поспокойнее.

При всех противоречиях и нервозности, маме удалось, как любят говорить в народе, «поставить детей на ноги». Мама, да и папа тоже, гордились ими в глубине души.

Маша, окрылённая своими успехами, представила, что момент настал: она повзрослела и никто и ничто не может уязвить её. Но нет: мама, её самое любимое на свете существо, как-будто только искала момента и ситуации, чтобы придраться, задеть, поиздеваться, как-будто наслаждаясь реакцией Маши, уже скрученной в нервной дрожи, с воспалённо-лиловыми щеками…

…Маша вспоминала и думала: «Я ведь не хочу сводить счёты или обвинять! Мне всю жизнь хотелось подойти к ней, притронуться, поговорить!» Но нет, никто и никогдане выслушал её, не подарил ей ни слова, ни ласки, ни любви. Ей припомнилось, что, как-то, возвратившись с курорта, мама клюнула её в щёку сухим поцелуем при встрече, и Маше показалось, что мама устыдилась проявленных ею эмоций на вокзале. Маше хотелось близости, привязанности, доверия и доверчивости! А что хотелось маме? Об этом Маша не имела никакого понятия. Ведь её – Машу – интересовали только её, Машины, проблемы и ущемлённость. А что же было с мамой? Была ли она счастлива? И, может быть, её настрой был направлен не против детей и всего окружения, а являлся реакцией (и уже привычной) на неудовлетворённость собственной жизнью? Утверждать, что мама не любила своих детей – невозможно и несправедливо. Конечно, она любила своих дочерей, любила своей любовью, которая не была понята или была не так понята.

Маша любила маму, как ей казалось, беззаветно и глубоко, но безответно. Чего же она ожидала? Всего того набора, с высочайшим мастерством выходящего из под пера великих мастеров – сочинителей, коих Маша читала и перечитывала с самого детства, была заворожена лживым миром чувств, красоты и поклонения. Она поняла, что не хочет быть в плену чужих эмоций, чужого опыта и отказалась от, типичного для всего её окружения, увлечения любой литературой. Её тянуло углубиться и разобраться в собственном нутре: проникнуть в свой мир чувств, выявить своё отношение к жизни, к людям – задача нелёгкая… Но, в последствии, как ей казалось, ей это удалось…

Как бы то ни было, бесконечные брожения дум и рассуждений не приводят ни к чему. Загадка остаётся загадкой, а разгадки нет. А жизнь? Суета, да и только. И, если бы человеку суждено было бы знать это ещё до своего появления на свет, он бы отмежевался от всего, что ему предстояло пережить и перестрадать, и он взял бы с собой лишь то, что не разверзало и не ранило душу его, а наполняло бы жизнь его нескончаемой радостью и восторгом; и хоровод ангелов кружился бы над ним, зазывая его своим опьяняющим пением в, неизведанную, утопическую обитель…

Но, куда это я? Неужели – в рай? А где он? За чертой жизни? Да это же сама смерть! Мы – в тисках! Наша партия проиграна; свою чашу скорби мы выпьем до дна.

…А перед глазами возникает вечно повторяющаяся сцена: Маша заплакала – горько, громко; её обидели. А, может быть, не хотели обидеть? Или, наоборот – хотели?

Но никто не бросился ей на помощь. Она спряталась в своём углу, утирая слёзы и сопли, надеясь, что кто-нибудь поднимется со своего места, подойдёт и утешит её. Но нет!

Нет никого! Тебя оттолкнули, приговорили к одиночеству. Плач! Проси о помощи! Рыдай, чтобы обратить на себя внимание! Чьё внимание? Кому ты нужна? Ведь ты – мишень! Вещь! Игрушка, вызывающая желание поиграться или поиздеваться! Вдруг догадка стрелой пронизала всё её сознание: «Ведь мама счастлива! Да, да! Я только что увидела радость в её глазах и всё поняла! Она систематически и расчётливо создавала весь сценарий от начала до конца, ничего не опустив! Как рафинировано! Какой талант и интуиция! Страшно! Ничего не понимаю: ведь ты – единственная моя любовь! Я загипнотизирована тобой! С самого раннего детства ты – моё всё!»

…Маша не помнит, как долго она пребывала в истерике, за которой последовали апатия и отчуждение: отчуждение от всех, от всего и от самоё себя. Маша стояла посреди комнаты, шмыгая носом, глядя в никуда, как, вдруг тёплая, любимая рука, коснулась её руки и потянула к двери: «Пойдём, – индифферентно произнёс любимый голос. – Пойдём в психушку»…

…Маша прислушалась к тишине: отчётливый звук часовой стрелки отбивает секунды. Она машинально пытается подставить подходящую мелодию под стрелочный ритм. Вспоминает, что люди иногда оказываются в курьёзных ситуациях, связанных, например, с похоронами.

Как-то один приятель рассказал ей, что во время похорон его отца, он – сын, и трое его друзей – несли гроб. Вдруг кто-то зашептал в ритме вальса: «раз, два, три; раз, два, три». Все они тихо прыснули от смеха, и гроб чуть не выпал у них из рук.

…Нет, Маше не до смеха. Маша стоит, погружённая в раздумья; вопросы, вопросы, а ответов нет… Обиды, несправедливости, чувство мести, неудовлетворённость – где всё это? Нет ничего; одна жизнь окончилась, другая, хоть и продолжается, идёт своим путём в том же направлении. И не состоялся разговор, и больше нет никаких вопросов и никаких ответов.

А нужны ли они – вопросы? Ответы? А что если нет? А что же тогда осталось?

Любовь? Да, одна любовь! И смерть. Смерть примиряет, шепчет: «Всё хорошо, всё спокойно. Всё пройдёт и никогда не вернётся. Это закон бытия и не надо нарушать его… Тишина… Отдайтесь этой тишине…»

…Маша взглянула на дерево перед окном – оно старое и мудрое. «Сколько ему лет? 100? 200? 300? Было ли оно счастливо когда-нибудь? Счастливо ли сейчас? Пойду спрошу. Ответа нет. Ну и не надо! Меня это уж и не очень-то интересует».

…А где оно, счастье? Ждёт нас за углом? Бежит нам навстречу? Можно ли его увидеть или потрогать руками? Ощутить на цвет и запах?

Маша задумалась; «Не знаю, как вы, мои дорогие, а я – счастлива! Счастлива каждому приходящему дню. Счастлива встречам и столкновениям, разочарованиям и восторгам, падениям и исцелениям. А это и есть – жизнь. А жизнь – это и есть счастье».

Берлин, 2016

Майя

Доктору Новикову Юрию посвящается

Ионас сидел на высокой кровати, свесив ноги, едва достающие до пола; руки его лежали на коленках, он поднимал их поочерёдно к голове, чтобы подправить, падающие на нос, жидкие волосы. На нём была надета простая ситцевая рубаха; она напоминала одежду сумасшедшего дома. «Но нет, не может быть! Не сошёл же я с ума! У меня что-то с памятью, а так я ведь в порядке». Он поднял глаза наверх и тяжёлым взглядом оглядел потолок, по которому двигались тени, проезжающих по улице, машин. «Где я? Что я здесь делаю? И как давно я здесь?» Он медленно повернул голову назад и увидел ещё одну кровать в этой маленькой душной комнате, на которой лежал мужчина, приблизительно того же возраста, что и Ионас; он лежал на спине и неспокойно и прерывисто дышал. «Кто это? Почему он тоже здесь?»

В комнату почти беззвучно вошла медсестра, поправила одеяло на кровати соседа, и подошла к Ионасу: «Ну как? Всё хорошо? Скоро принесут обед. Пора будить его», – произнесла она, показывая на соседа, который лежал с остановившимся на потолке взглядом.

Медсестра произнесла: «Он спит с открытыми глазами».

Ионасу стало не по себе. «Где я? Что я здесь делаю?», – снова и снова мелькало у него в голове.

Дверь отворилась, и вошла ещё одна медсестра с подносом в руках, поставила его на ночной столик, тихонько пожелала приятного аппетита и бесшумно удалилась. Ионас посидел минуту в оцепенении и поморщившись взглянул на содержимое в миске и на тарелке. Голод? Аппетит? Нет, эти чувства не посещали его уже давно. Но он знал, что есть надо – это единственное, что может поддержать его уходящие силы.

Ионас поковырял ложкой нечто жёлтое, лежащее на тарелке, попробовал, поморщился и с трудом стал запихивать в себя содержимое, запивая жидким супом.

Ионас посидел ещё недолго, лёг на подушку, закинув руки за голову. Как и вчера и позавчера он пытался вызвать воспоминания, хотя бы о том, что произошло в последнее время. Что заставило его очутиться «здесь»? И что это, и где это – «здесь»? Он закрыл глаза в уверенности, что приходящий сон опять отведёт его от безответных вопросов. Но, вдруг Ионас открыл глаза: он увидел белую стену, на которой не было ни одной картинки или фотографии. И ему показалось, что стена является огромным экраном (Ионас по профессии режиссёр), и сейчас появятся персонажи и события, которые, наконец, заставят его вспомнить обо всём.

Он прищурился, наклонил голову, пристально вглядываясь в белую пустоту; в пустоту ли? Произнёс, «Ну, что ж? Начнём пожалуй…»

Что же привело его сюда, в больницу, куда, по всей вероятности, не попадают без причины? Ионас пошарил под подушкой, ища носовой платок; он взял его в руку и смял в комочек. Что-то заставило его призадуматься и слегка заволноваться; платок! Ионас провёл платком по лицу и по лбу; он повторил эти движения несколько раз и увидел, да да увидел, склонившуюся над ним, дочь, его любимую Тамару, вытирающую холодный пот с его лба! Он вспомнил, что дочь уже давно не живёт с ними. Она переехала в другую страну, но почему же она оказалась рядом с ним? Значит, произошло нечто, что заставило её оказаться здесь, чтобы помочь и спасти его. От чего? Ионас, то закрывал, то открывал глаза, мучительно перебирая отрывки и обрезки мелькающих снов. «А где Майя? Она всегда была со мной, особенно тогда, когда мне было плохо». Да нет, не в болезнях дело; а гораздо хуже: в моменты его неуспеха, а подчас и полного фиаско его сценических работ. Но сейчас она нужна ему здесь! Где она? И где Тамара? Вдруг, щемящая боль пронизала всё его существо: нет, этого не может быть! Это наваждение, страшный сон!

Ионас схватился за голову, соскочил с кровати, подбежал к окну, размахивая руками, потом к двери, бормоча вслух: «Где она? Где Майя? Я потерял её! Где? Где я её оставил? Бедная девочка! Где ты? Ведь ты всегда была со мной! Почему я здесь? Что я делаю в этой каморке? И без тебя?» Ионас долго не мог угомониться, пока, в изнеможении не повалился на кровать, спрятав голову под подушкой. Неизвестно, сколько времени прошло, как, вдруг страшная реальность резанула его: он вспомнил! Он вспомнил всё! Абсолютно всё – до мельчайших подробностей! Он хочет кричать, бежать, скрыться, исчезнуть, раствориться, только подальше от кошмара, ставшего такой явной действительностью. Майя умерла! Её больше нет на свете! Её больше нет! Дочь приезжала из-за границы, поэтому он, Ионас, лежит «здесь», не зная толком, «где». Майя! Что произошло? Почему её не стало?

…Дверь отворилась, и вошёл доктор (судя по всему); на нём не было белого халата (психологический манёвр – пронеслось у Ионаса в голове). Он подошёл к кровати и с дружелюбной улыбкой протянул Ионасу руку. «Что он хочет от меня? Ответов на вопросы? На интересующие ЕГО вопросы? Да мне совсем не до этого и не до него. Не готов я…» Доктор, как бы не замечая, или не желая замечать раздражительного смятения пациента, медленно, размеренным тоном (интонация остаётся на одной ноте), начинает: «Ммм… добрый день, рано или поздно нам придётся поговорить (вам, а не нам – мелькает в голове у Ионаса). Прошу прощения, что нарушаю Ваш план, прерываю ход Ваших мыслей, короче, мешаю. Я пользуюсь случаем Вашего «пробуждения» и буду рад поставить Вас в известность о последующих действиях, которые будем мы – Вы и я – совместно предпринимать. Вы, наверное, догадались, где Вы? Ровно три недели назад Вас привезли сюда с обширным инфарктом, в беспамятном состоянии. Вы не приходили в себя, находясь в реабилитации. Мы наблюдали за Вами и выжидали момента начать с Вами разговор. Этот момент настал, и вот мы с Вами говорим (пока что говоришь только ты!) Мы назначили Вам программу физической, а так же психической стабилизации; к Вам будет приходить психиатр и помогать Вам распутывать ситуации прошедших дней, целенаправленно устанавливая прежнюю психологическую устойчивость».

Ионас поморщился (Как бы ему не запутаться в своих измышлениях – ведь я-то точно не смогу ему помочь). Из разговоров доктора, Ионас понял, что сразу после похорон Майи он свалился в глубоком обмороке и уже ничего не помнил – ни как его отвезли в больницу, ни как Тамара, просидев неделю у его постели, вскоре вынуждена была покинуть его, улетев обратно в Новую Зеландию. Он уже не слышал и не слушал доктора, продолжающего бубнить себе под нос. Ионас закрыл глаза, и не дожидаясь, пока доктор закончит свой монолог, и, наконец, ретируется, попытался погрузиться в далёкое прошлое их с Майей жизни.

Сколько лет прожили они вместе? Двадцать? Тридцать? Он не мог сосчитать; голова не работала. Он взглянул на стену-экран и увидел Майю; она стояла, с поднятой к голове ладонью, защищаясь от солнечного света; на ней было лёгкое, развевающееся шёлковое платье в мелкий цветочек, и она улыбалась, улыбалась ему. Это было так явно, что Ионас встал с кровати и почти подбежал к ней, протянув руки; но очутился в объятиях доктора, который поспешил спасти его, чтобы тот не ударился о холодную стену.

Доктор подвёл Ионаса к кровати, на которую он упал без сил. «Что же это? Что со мной? А что случилось с Майей? И это что же? Конец? Конец всему? Наш общий конец? Но ведь он не был запланирован? На это я не рассчитывал! Почему жизнь такая злодейка? Сначала выстраивает иллюзию вечности и бесконечности, а потом внезапно обрушивается вихрем, уничтожающим всё на своём пути?!»

Ионас вспомнил историю их с Майей женитьбы. Прошло два года после их поступления на театральный, как однажды Майя затащила его домой, представила маме и папе, после чего папа не устоял и тут же изложил всю свою жизненную философию: «Как странно, мне всегда казалось, что утончённые, изысканные искусства – не для настоящих мужчин; вот для девушек – это в самый раз». Ионас подумал, что его сразу же хотят оскорбить и принизить; виду он не подал, но расстроился.

Майе это тоже не понравилось, и, после того, как Ионас ушёл, Майя припустилась на отца в повышенных тонах, заявив, что папино поведение выявило его ревность к дочери и это, к сожалению, выглядело довольно примитивно; так что ему придётся извиниться перед Ионасом, как только он появится у них дома в следующий раз. А он появится, так как они собираются пожениться в ближайшем будущем! Вот! У Майи вырвалось это так непосредственно и убеждённо, что и мама, и папа сразу кинулись обнимать и поздравлять её.

Майе надо было срочно придумать, что сказать Ионасу. Бедная, она не спала всю ночь, и решилась на отчаянный шаг: «А что, если я и впрямь спрошу его, не пожениться ли нам?» На следующий день они встретились, и, только было Майя хотела торжественно произнести своё «предложение», как Ионас схватил её за обе руки, попросил её не произносить ни слова, и, волнуясь и заикаясь, пригласил её во Дворец Бракосочетания, где он уже забронировал время. Майя подумала: «Как замечательно, когда есть в жизни такие совпадения! Это же судьба!»

Вскоре состоялась их свадьба в маленькой родительской комнате коммунальной квартиры, куда набилось довольно много народу, так что некоторым гостям пришлось простоять весь вечер с бокалами в руках. Соседка подарила Майе свадебное платье, сшитое из дешёвого белого материала, которое почернело к концу свадебной вечеринки.

Вскоре они сняли комнатку неподалёку от театральной студии, в которой Ионас и Майя начали интенсивную творческую работу; впоследствии Ионасу удалось превратить эту студию в настоящий театр. Ставили спектакли, скетчи, трагедии, комедии; экспериментировали, разочаровывались, бросали и начинали всё заново. Майю восхищали замыслы Ионаса и их воплощения. Она была почти всегда согласна и солидарна с ним; она доверяла его таланту, не застопорившимуся на потерю времени и энергии в пустых спорах ради споров. Ионаса же восхищала её сильная, цельная натура: она обладала необыкновенной дисциплиной и профессионализмом, была очень самокритична к себе. Каждый раз после спектакля, она закрывалась в своей артистической, чтобы не слышать пустых комплиментов коллег и завсегдатаев…

«Ну, что ж?» – Доктор взял Ионаса за руку: «Мы почти всё обсудили; завтра придёт врач из другого отделения и мы будем думать, что делать с Вами дальше».

«Как? Что дальше?», – промелькнуло у Ионаса в голове. – «Чёрт возьми! Я ничего не слышал! Что они хотят со мной делать?» Он, было, разнервничался, но взял себя в руки, попрощался с доктором и закрыл глаза…

Он не помнил, сколько он пролежал в забытьи. Его разбудила тихая суетня медсестёр, приносивших и уносивших обед. После чая, Ионас приподнялся на подушке, взглянул на соседа, не понимая спит он или нет, и принялся вытягивать из своей души, дальнейшие воспоминания, на сей раз, связанные с Тамарой. Он вспомнил о рождении желанного ребёнка, принесшего в дом счастье; вспомнил трогательную историю, связанную со спорами о том, кто родится: мальчик или девочка. Ионасу и Майе было всё равно, но врач настаивал на мальчике. Мая поверила ему чистосердечно и принялась шить и готовиться к рождению Томика – так должен был называться новорожденный сыночек. Она накупила множество одёжек и ботиночек, и всё в голубом цвете. Приобрели две коляски, тоже в голубом. Настало время идти в больницу. Все друзья звонят, напутствуя, поздравляют с ещё не родившимся сыном. Спустя часа четыре, Ионас получает телефонный звонок из больницы: «Поздравляем Вас с девочкой! Какая красавица! Глазки тёмные и такая чудесная причёска!» Ионас тут же побежал в больницу, где ему издали, в конце коридора, медсестра показала завёрнутый, в голубые пелёнки, клубочек, его девочку, его доченьку, которую они сразу назвали Тамарой – в память Майиной бабушки.

Родители не чаяли в Тамаре души и ребёнок жил в окружении любви и гармонии. Тамара же быстро развивалась, начала рано читать, конечно, особенно любила сказки и, поскольку она была ещё слишком маленькой, чтобы выводить её в театр, родители подарили ей на день рождения (ей исполнилось 3 года) настоящий кукольный театр. Ионас и Майя, будучи прекрасными актёрами, совершенствовались в своём мастерстве, как актёры кукольного театра; эта новая сфера творчества так захватывала их, что порой они забывали, кому этот театр принадлежит.

Тамара не обижалась и смеялась от души от дурачеств мамы и папы. Позже она рассказывала, что все картины и эмоции этого неповторимого времени, явились непрекращающейся инспирацией всей её последующей жизни. Лет с пяти, Тамара уже начала посещать репетиции настоящего родительского театра. Часто, придя домой после очередного представления, ей хотелось изображать и копировать героев пьесы: она придумывала смешные интонации, танцевала странные танцы и кривлялась перед зеркалом, изображая главных героев в виде различных зверей. Майя, Ионас, да и всё их окружение, потешались её фантастическим выдумкам. Было ясно – у девочки талант, а главное, отсутствие какой бы то ни было скованности. Окончив школу, где она сыграла во многих школьных спектаклях, ей без труда удалось поступить на «Кинематографию».

…Ионас растрогался, окунувшись в воспоминания. Слеза стекла на подушку; он вспомнил о том, как они оба (Майя и он) расстроились, узнав, что Тамара, когда ей исполнилось 24 года, неожиданно вышла замуж и ушла из дома. Парень, хороший, вроде бы, певец, поёт попсу, успешный. Но вдруг, его друзья из поп-группы, зовут его к себе Новую Зеландию! Обещают дружескую помощь и поддержку, и для Тамары место найдётся. Тамара, не долго думая, соглашается и не проходит и полгода, как молодые люди уезжают. Ионас и Майя хоть и расстроены, но, благословляют Тамару с мужем в долгий путь. Все они знают, что частые, взаимные посещения друг друга, практически, невозможны. Несмотря на огромное расстояние, им, всё-таки удавалось навещать друг друга; в один год молодожёны приезжали к родителям, а на следующий год Майя с Ионасом летели в Новую Зеландию, не замечая длинный перелёт, предвкушая радость предстоящей встречи.

Единственной возможностью преодолеть разлуку с любимой дочкой – это окунуться в творчество, в работу. Ионас чувствовал себя полным новыми идеями и энергией. Он применял свой талант и фантазию, преображая старые, запылённые постановки в неожиданные дерзкие решения. Он вдруг вспомнил, как он принялся за «Трёх сестёр» Чехова: ему мешала старомодность чувств и ситуаций и раздражала преувеличено позитивная Чеховская человечность. Ионас пытался предпринять нечто дерзкое, разрушая устои и ожидания пожилой публики; и нередко спектакль напоминал платье из прошлого столетия со вшитыми в нём пластиковыми заплатами. Он вспомнил, что спектакль в основном пришёлся по душе юной части публики, любящей оригинальность и провокацию. Основная же часть, состоящая из заскорузлых консерваторов, выразила своё недовольство к модернизации старья, громким «буууу!». Это расстраивало Ионаса. Но Майя успокаивала его, как могла: «Конечно, это неприятно; но мы вместе, мы переживём! Прогресс в искусстве – это зачастую революция, которая не обходится без жертв». Но как Ионас обрадовался, когда на следующий день в главной газете он прочитал хвалебную статью об его, в высшей степени, оригинальном спектакле!

…Ионас устал от профессиональных воспоминаний и, впервые за последнее время, провалился в тяжёлом, глубоком сне. Утром разбудили его голоса: пришла большая комиссия, состоящая из врачей и медсестёр, чтобы определить и назначить необходимые ему процедуры: все они задавали какие-то вопросы и сами отвечали на них. Ионас переводил взгляд с одного врача на другого, пытаясь вставить хотя бы одно слово. Наконец-то, врачебная толпа удалилась, оставив лист с расписанием процедур и медикаментов. Ионас был рад, что опять остался в одиночестве. Ему во что бы то ни стало нужно докопаться до самого главного: Майя! Почему она ушла? И что действительно произошло? «Что бы то ни было, я всегда мог взять её за руку, почувствовать её близость! Она всегда была рядом; поддерживала и ободряла меня в любой и в самой сложной ситуации! Был ли я для неё такой же опорой?» Кровь вдруг прилила к голове – ему не очень хотелось отвечать на этот вопрос. О, ужас! Её нет и никогда не будет!

…Майя; Майя – его любимая жена! Ионас медленно вытягивал из уставшей памяти одно событие за другим. Вспомнил, как она появилась в его жизни; сразу после поступления в театральное училище, все будущие студенты, перезнакомившись, обменялись адресами и раз’ехались на каникулы. Ионас помнит, как к нему, одна из последних, подошла миниатюрная девушка и, почти не глядя ему в лицо, протянула листочек со своим адресом, и робко попросила написать ей его адрес в записную книжку. Не обменявшись ни словом, они мимолётно взглянули друг на друга и разошлись по сторонам. Ионас помнит, что он обернулся раза три, увидел, как её папа помог ей войти в машину, а сам же Ионас подбежал к трамваю и на этом их знакомство закончилось. Позже Майя созналась ему, что он так понравился ей с первого взгляда, что она ощутила неловкость продолжать какой бы то ни было разговор. И ей бы так хотелось подольше посмотреть на него – она почувствовала в нём сильный актёрско-творческий импульс; но не решилась и только обнадёжила себя радостью встречи после каникул.

С началом учебного года началась и их любовь. Ионас замечал, что молодые люди поглядывают на неё, а некоторые даже пытаются «выхватить» её из его рук, даже хотят унизить или осмеять его в Майиных глазах. Некоторые говорили: «Ну, что ты в нём нашла? Ничего особенного; обыкновенный, ординарный; посмотрим, что из него получится!»

Майю не впечатляли подобные высказывания коллег – студентов: она только думала про себя: «Завистники». Её бабушка всегда говорила: «Зависть родилась раньше человека». Видимо, она была права.

…Шли годы, работа в театре продвигалась в определённом ритме; ставили спектакли – более или менее успешные; но Ионас добился своего: благодаря креативности и фантазии обоих, театр приобретал постепенно славу места оригинального и взыскательного. Незадолго до случившегося, Ионас решил поставить ещё один спектакль по роману Эдварда Олби «Кто боится Вирджинии Вулф?» Ионас и Майя были хорошо знакомы с романом, любили фильм с Элизабет Тейлор и Ричардом Бартоном. Они начинают работать над пьесой; устраивают чтения. Майя, будучи очень чувствительной и восприимчивой, часто реагировала неадекватно: она вселялась в образы то одной или другой женщины – действующих лиц спектакля – впадала в истерику, смеясь и плача одновременно.

Брак Ионаса с Майей был самым обыкновенным, не отличающимся, практически, почти ничем от большинства женатых людей: они ссорились, мирились, спорили, переживали различные фазы, и счастье ещё, что они занимались творчеством, а не заклинивались на мелочах быта. И ситуация извращённости в семейных отношениях была им обоим чужда и отвратительна, хотя, с другой стороны, она так же привлекала и притягивала, как и всё, что чуждо и незнакомо. Благодаря театру можно было многое испробовать и проэксперементировать.

Ионас сильно увлёкся работой, заразив своим энтузиазмом всю труппу. «Да, этот камень не простой», – сетовал он часто. Майе, играющей роль одной из женщин, запутавшихся во всём сразу (и в семье, и в партнёрстве, и в бесконечных конфликтах с собой и со всем миром), – биография и судьба Вирджинии Вулф, имя которой проступает только в конце пьесы, служила поддержкой на пути к интерпретации этого образа.

Часто, придя домой после репетиции, Майя долго не могла успокоиться; быстрыми шагами ходила по квартире, курила, огрызалась мужу, нередко цитируя свою героиню. Ионас, как опытный и талантливый режиссёр, в глубине души подсмеивался над ней: «Да, да! Это именно то, что нужно; совершенно верно! Она полностью вошла в образ, и это – залог успеха!»

Как-то, во время одной из репетиций, Майя казалась несколько бледноватой. Ионас не придал этому большого значения, так как знал её неврастенический настрой к этой пьесе. Но, вдруг, на большой паузе между двумя актами, Ионас услышал из своей артистической суматошное движение; кто-то выкрикивал его имя. Он быстро выбежал за кулисы, где большая толпа склонилась над чьим-то телом. Это же Майя! Что произошло? «Скорую! Срочно скорую!», – кричал он. Скорая не заставила себя ждать, и носилки с Майей быстро погрузили в машину с множеством реабилитационных устройств.

Неизвестно, сколько времени прошло как Ионасу разрешили пройти наверх, в палату; он был поражён, увидев маленькое, свернувшееся в клубочек, существо. Майя очнулась, ещё не сознавая, что произошло, и попросила что-нибудь поесть. Ионас перенервничал и руки его дрожали. Немного успокоившись, он спросил: «Как ты себя чувствуешь? Почему ты упала? Я так перепугался! Может быть, ты была голодна? Я всегда прошу тебя, взять какой-нибудь бутерброд до выхода из дома!» Пришла медсестра с горячим супом, а за ней – доктор; сначала он подошёл к Мае, взял её худую ручку в свою мягкую ладонь; спросил: «Что ж Вы с нами делаете, милочка?», и пожелав ей приятного аппетита, дал знак Ионасу выйти с ним в коридор. Ионас начал засыпать его вопросами: Не переутомлена ли она? Не слишком ли голодна? В последнее время она часто забывала поесть. Доктор кладёт ему руку на плечо, просит успокоиться и выслушать его. Ещё до общей проверки многое для него стало ясным: во-первых – цвет лица и худоба, которую не остановить, указывают на одну из последних стадий той самой болезни, название, которой не хочется произносить. «А я ещё заставил её окунуться в кошмар этой пьесы», – Ионас начал было упрекать себя; чувствовал себя потерянным; на такой исход он не расчитывал.

Доктор продолжал, что всё ещё может продлиться на неопределённое время, и посоветовал им обоим – Ионасу и Майе – продолжать заниматься своим любимым делом. Через неделю Майя была дома и вскоре опять стояла на сцене. Но работа над образами Вирджинии Вулф изнуряла её: она знала, что безнадёжно больна, но она не допускала и мысли о скорой своей смерти (она знала, что такое в жизни случается. «Но ведь, не со мной же?»). Ей казалось, что позитивное отношение к жизни и вообще ко всему, сможет её вылечить…

…Вдруг Ионас всё вспомнил: Майя умерла во время премьеры! Во время самой тяжёлой и интенсивной сцены спора супругов. Она так кричала и надрывалась, что силы её почти иссякли: она опёрлась о стол и закашлялась, на столе показались капли крови.

Ионас, играющий роль мужа, схватил её за руки, и, вдруг Майя выскользнула из его объятий и сползла на пол, жалобно взглянула на него и испустила последний вздох. Что? Что это? Это роль? Игра? Или конец?

Ионас, с широко открытыми от ужаса глазами, потеряв дар речи, странно замахал руками, как будто держась за воздух. Занавес опустился и началась та самая суматоха, которая сопровождает подобные ситуации…

…Ионас опять сел на кровать, подпёр голову руками и закрыл глаза. «Это я во всём виноват! Зачем нужно было начинать с этой пьесой? Она нормального – то человека приводит в психосоматическое состояние, а больного и подавно!»

…Дверь приоткрылась и показалась медсестра с ужином на подносе в руках. Есть не хотелось. Ионас передумал и пережил все события последнего времени. И вдруг он спросил себя: «А что же будет со мной? А что будет со мной, когда я вернусь домой? А вернусь ли я?» И, как бы ответом на его вопрос, послышался стук в дверь и на пороге показался врач. Он подсел к Ионасу на кровать и спросил, не может ли он навестить его завтра: надо серьёзно поговорить. Но, прежде всего, он просит Ионаса быть спокойным и внимательным – речь пойдёт о дальнейшей его – Ионаса, судьбе.