Текст книги "По алфавиту"

* * *

 
Отпылало. Отболело. Успокоилось?
И не выйти из очерченных границ.
И у вас, и у меня, дал Бог, устроилось.
Я – не Золушка…
                              И Вы – увы! – не принц.
 
 
Вспоминаете? Жалеете? Страдаете?
На зазубринах источенных надежд
в одиночество всё глубже ускользаете,
одиночеством в душе латая брешь.
 
 
Не наладится.
                    И очень трудно справиться
с намагниченностью родственных сердец.
Предназначенность друг другу нам останется
да несомкнутость обрядовых колец.
 

* * *

 
Память рисует картины
здесь, в среднерусской пыли,
как одинокие льдины
море качает вдали.
На перекрёстке двух улиц,
чуть в стороне от дорог,
слезоточиво зажмурясь,
греется древний сугроб.
Робкая травка отважно
в срок освежила газон —
скоро хлопчатобумажных
платьев настанет сезон.
Ну а пока рановато:
в самом начале июнь.
Стланик, от шишек косматый,
весел, разлапист и юн.
В тонком изяществе хвои
лиственниц скрыта печаль.
В каждой – прелестница Хлоя
чудится мне невзначай.
То сахалинское лето
шлёт вдруг из детства привет,
взмахом рябиновых веток
гроздья забросив в рассвет.
 

* * *

 
По выцветшим цветам
                    старинного ковра
ступала мягко
                    поступью кошачьей:
к тебе я шла.
                    С три короба врала,
что от любви слепа, —
                    давно была я зрячей!
 
 
Себе врала:
                    упорно,
                                   наперёд,
разрыв душевных струн
                    предполагая.
И тускло в зеркалах
                    ковровый переплёт
высвечивался.
                    Ты стоял у края…
 

* * *

 
Полночная луна,
                    о чём твоя печаль,
о чём веками
                    ты тоскуешь безнадежно?
Закутавшись в туманную вуаль,
на мир земной взираешь —
                              грустно, нежно.
Какая боль твой омрачила лик?
В чём тайна бледности
                              и тихого сиянья?
Загадочный, как Вечность,
тусклый блик
                    на полотне небесном
                                        Мирозданья.
 

* * *

 
Потерялись мы в городе диком,
среди серых бездушных громад.
Чёрных стёкол тревожные блики,
лабиринт тёмных улиц безликий,
птиц испуганных всполохи-крики
и таинственный аромат.
 
 
Мы – безмолвные тени: лишь зомби
и заложники чьих-то причуд.
Всё блуждаем невидящим взором
по бесчисленным коридорам,
нет конца и начала которым,
что в тупик неизменно ведут.
 
 
Мы бесплотны,
                    безвестны,
                                        безвольны
и плывём по течению дней:
где не скучно, не грустно, не больно…
И похоже, мы даже довольны,
что забыли о воздухе вольном
и о солнце – в плену фонарей.
 

* * *

 
Поэты есть, что жгут глаголом,
а есть поэты – городят
громады фраз словесным ломом
и горы сборников плодят…
 

* * *

 
Пугливый зверёк —
эта девочка
               в старом пальтишке.
Вопросов боится,
          а если ответит – соврёт:
«Я к бабушке еду!
Никто меня, тётя, не ищет!
Мне здесь выходить —
вот он, мой поворот…»
И тут же уснула,
                    свернулась котёнком
                                        девчонка,
уткнулась
                    в коленки поджатые,
сладко сопит…
И курит угрюмо
водитель автобуса платного,
и метка детдома
имеет предательский вид.
 

* * *

 
Раз сон приснился: я была одна —
где все, кого люблю,
                    кто близок мне и дорог?..
Бурлящая река – её не вижу дна,
мост каменный и въезд в огромный город.
Слепящий солнца свет.
                              Немолчный шум воды,
бегущей средь камней в неведомую Лету.
Я чувствую присутствие беды
всей тяжестью оков, бедою мне надетых.
И вырваться хочу из паутины сна,
и закричать хочу,
                    чтоб голос свой услышать.
Но обездвижена, ослеплена, нема…
Вздохнуть могу лишь и – лечу!
                    Всё выше, выше…
 

* * *

 
Расплескалась капель за окном,
дразнит солнышко первым теплом,
трели льют разомлевшие птицы,
и мяукают зычно коты…
Может, плюнуть на всё —
                              и влюбиться?!
Как посмотришь на всё это ты
из глубин одиночества жгучего?
Одному тебе – не наскучило?
 

* * *

«Я пережил лето 2010»

(надпись на футболке)

 
Сгущалась мгла. Ложился смог
на крыши зданий.
Вдоль дорог
свет ослабевших фонарей
тонул во мраке.
Не видно жителей. Темно.
Вдруг где-то хлопнуло окно,
и кто-то вышел из дверей,
он был во фраке.
Мелькнула тень – Наполеон! —
Москва горит?!
И только он
покинул дивную Москву
в дымах пожара,
как я проснулась. Страшный сон!
Москву не взял Наполеон,
но вязкий, душный, дымный смог
смог то, что Бонапарт не смог:
Москва – уж не дышала…
 

* * *

 
Сквозняк! И мыслей никаких!
А в голове танцует стих,
и хочется, отбросив муть,
зелёную, тягучую,
свободною душой вздохнуть,
нырнуть в благополучие.
 
 
И хочется, забыв про борщ,
который вечно варится,
уйти в Неведомое, прочь,
и в этом не раскаяться!
 

* * *

 
Сквозь чёрный квадрат окна
вновь вижу небесный свод.
И снова одна.
                              Одна!
Шагаю неспешно вброд —
уже не страшна река,
коварный водоворот,
и некого упрекать,
что с кем-то уплыл мой плот…
 
 
Сквозь чёрный квадрат окна
мерцает ущербный диск.
И всё хорошо – я одна!
А ты – заезжий артист…
 

* * *

 
Скитается, покинутая всеми:
семьёй, судьбой и разумом своим.
В который раз остановилось время,
и в этой роли ей не нужен грим —
Безумная!
                    А держится богиней,
и гордости лохмотья придают,
а взгляд пронзительный
                    и отстранённо-синий
рождает в сердце странный «неуют»…
 
 
Возникнет призрачно знакомая фигура
в потоке сером будничной толпы,
и кто-то в спешке злобно бросит:
                                        «Дура!»
Она в ответ… подаст ему цветы.
 

* * *

 
Скользили тени
                    по ступеням замка,
и было боязно,
                    и было зябко,
и запах тлена источали стены,
сочились каплями
                    мгновенья бытия,
как кровь сочится
                    из открытой раны,
замшелый камень
                    будто бы
                              оплакивая.
 
 
И было сердцу холодно и жутко,
происходящее
                    казалось злобной шуткой,
и разбивались капли бытия,
как чьи-то жизни,
                    о гранит событий.
 

* * *

 
Страна моя,
                    который раз по кругу
идёшь,
           безвольно голову склоня.
Как ветер, переменчивы подруги,
и у чужого холодно огня,
усыпан путь
                    камнями преткновенья,
туманна даль и непроглядна ночь…
Куда, скажи,
                    и по чьему веленью
с пути прямого ты свернула прочь?
 
 
И долго ли
                    тот странный сон продлится,
иль забытьё?
                    Ты – будто не своя…
Над горизонтом вспыхнули зарницы.
Когда она взойдёт – твоя заря?
 

* * *

 
Сумерки сближают.
Станете роднее
своему соседу
          и тому, в углу.
Тусклый свет плафона,
тихая беседа:
– Про судьбу спросите,
Вам я не солгу…
 
 
Сумерки сближают.
И стучат колёса
по клавиатуре
          бесконечных шпал,
и невозвратимо
          время нас уносит
в сумрак дней грядущих,
где нам жребий пал…
 
 
Опускаю шторы,
          закрываю веки.
Призрачно мелькают
          блики прошлых лет.
Мчится скорый поезд —
вехи, вехи, вехи…
В снежных искрах тает
серебристый след.
 

Вильнюс – Москва, 1991 год

* * *

 
Та девочка, что
не пришлась ко двору,
в другую сегодня
играет игру.
И домик песчаный
построен без Вас.
Прочнее он в тысячу раз
того, что обещан был
Вашей игрой…
Но хочется девочке
бросить порой
и домик песчаный,
и звёздную роль
и всё променять
на сердечную боль…
 

* * *

 
То был спектакль.
                              Игра двоих.
И сон волшебный декораций.
Продуман был последний штрих,
и было не к чему придраться:
был соткан призрачный туман —
обман-завеса мыслям здравым,
и трав ночных густой ду

...

конец ознакомительного фрагмента