Текст книги "Букет незабудок"

Букет незабудок
Татьяна Карпенко

© Татьяна Карпенко, 2023

ISBN 978-5-4498-7290-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вступление.

Небо охватило яркими красками заката, когда мы с Вероникой решили закрыть книжный магазин. В этом районе Парижа спрос на книги небольшой и я понятия не имею, почему хозяева решили открыть его именно здесь. За день сюда заходил один, иногда два покупателя, а то и вовсе никого. И мы с Вероникой большую часть своего рабочего времени часами разговаривали или просто смотрели в окно.

Так вот мы собирались закрывать магазин, когда в дверях показался мужчина в черном пальто и шляпе. Мы с Никой переглянулись и стали следить за ним. Он прошел к стеллажу с книгами и горько вздохнул.

– Как много здесь изменилось… – тихо, чуть слышно, прошептал он.

– Что вы имеете в виду?… – раздраженно осведомилась я.

– Раньше здесь был магазин цветов… – ответил мужчина и наконец снял шляпу.

На вид ему было пятьдесят, но выглядел он не по годам хорошо. Внешность у него была приятная и чужая. Он не был французом, скорее англичанином или даже немцем… Французы обычно изящны и улыбчивы, а он был хмур, и в нем не было и капли шарма или французской утонченности. Мужчина вряд ли уделял много внимания своей внешности, хотя бесспорно был красив. Темные волосы уже изрядно тронутые сединой, были чуть растрёпаны, и некоторые пряди торчали, хотя эта небрежность не портила его облик. Он взял со стеллажа книгу с изображением цветов и, снова вздохнув, поставил ее на место. Я заметила его скорбный взгляд и мне, почему-то, стало его жаль, словно он маленький потерявшийся ребенок. Мужчина поднял на меня глаза. В них застыли слезы.

– Вообще-то мы закрываемся… – недовольно проговорила Ника, и мужчина горько улыбнулся.

– Вам меня не понять, молодые фройллян… – с легким акцентом проговорил он. – Вам еще не знакомо одиночество… – он грустно посмотрел на Нику и направился к двери, но я схватила его за рукав пальто. Я сама не понимала, зачем это сделала, но я остановила нашего незваного гостя. Мужчина вздрогнул и посмотрел на меня. – У вас очень… теплые руки…

– Расскажите мне… ту историю, … которая у вас на сердце… – будто не услышав его слов, сказала я.

Ника недовольно вздохнула.

– С чего вы взяли, что у меня есть история? – удивился он.

– Догадалась… – проговорила я, чуть смутившись, и добавила, – Она есть у всех…

– Но… история долгая… А на дворе уже вечер… – проговорил мужчина.

– Я хочу ее услышать… – улыбнулась я, – Да и одиночество – страшная штука… Тем более вы пришли сюда… не посмотреть книги, а рассказать то, что… не дает вам покоя…

– Хорошо… Тогда слушайте… – сдался мужчина и опустился в кресло для посетителей.

Я села напротив, а Ника умостилась на прилавке.

– В своей жизни мне довелось увидеть много зла, – проговорил мужчина и наклонил голову, будто исповедуясь, – Но ужасно то, что многое зло творилось с моей помощью, – он глубоко вздохнул и после недолгой паузы вновь начал свою речь, – Мне пришлось пережить войну,… самую страшную за историю человечества…. И мне… Я не могу выразить ту вину, ту боль и тот ужас, который я испытал, когда мои глаза… – он глубоко вздохнул, – когда мои глаза открылись, и я увидел, что делаю…

1 глава

История гостя

Я родился в Мюнхене, в цветущем городке на юге Германии. Там прошло все мое детство. Мать моя всегда отличалась изумительной тонкостью души. Красивая француженка. Белокурая с огромными серыми глазами. Я помню, как в детстве она рассказывала мне о родном Париже и я, являясь ребенком с живым воображением, рисовал в сознание образ того, что называется самый красивый город Земли. И из-за матери я начал увлекаться историей Франции. Читал книги, мечтая однажды стать таким же героем романа, как и Жан Вальжан или Жульен Сорель, хотя второй меня привлекал намного меньше. Ребенком я представлял, как однажды сбегу из дома и отправлюсь в кругосветное путешествие. В такие мгновения мое сердце, словно воспламеняясь, наполнялось благородным светом. В тот период своей жизни я довольно плохо знал отца. Он был полной противоположностью матери, холодный и сильный. Я всегда мечтал походить на него. Словом, я рос романтичным ребенком, пока за мое воспитание не взялся отец. В это время в мою жизнь пришел спорт. «Мужчина должен быть атлетом», – говорил мне отец и я любовно впитывал все, как губка. Мой отец всегда подозревал, что придет день и начнется новая, еще более жестокая война. А слабые в такой период жизни погибают. Мне было пятнадцать, когда я впервые влюбился. Софи Вагнер. Красивая, кудрявая девушка. Первая любовь всегда является чем-то высоким и прекрасным, но нашу любовь омрачил начавшийся мировой кризис. Германия и без того была на грани гибели, как страна, а в это время и вовсе экономика будто погибла. На фоне этого ужаса я поступил на медицинский факультет в Мюнхенский университет Людвига-Максимилиана. Конечно, главной целью для меня было ни столько высшее образование, сколько возможность спасти маму. За год до этого у нее диагностировали рак поджелудочной железы. Эта красивейшая женщина высыхала на глазах. Волосы сделались оттенка земли, подглазья впали и приобрели коричневый окрас. На втором курсе университета я стал подрабатывать медбратом. Если бы об этом узнали в университете, меня бы отчислили без права восстановления, но… только так можно было прожить этот период жизни. Тогда я встретил своего единственного друга – Альберта фон Шауфа. У него была похожая ситуация и это обстоятельство нас сблизило. Иногда мы работали вместе, ассистировали друг другу. Альберт был улыбчивым молодым парнем, который даже в самые тяжелые моменты пытался выглядеть сильным человеком. «Мы все сможем пережить, – сказал он мне однажды, когда мы зашли выпить по кружке пива в дешевый бар, – Трудности сделают нас сильней…. Вот ты влюблен и, казалось бы, должен жить полной жизнью, а раскисаешь. Борись, Фридрих, мы должны бороться за лучшее». В моей памяти этот веселый парень навсегда остался сильным человеком. Возможно, самым сильным из всех, кого я знал.

В марте 1931 года умерла мама. Я помню, как в тот день лил дождь, смывая слезы отца. Он жил этой женщиной, боготворил ее. А в этот миг ее не стало. Альберт по-дружески поддерживал меня, он заявил тогда: «Какой же я друг, если оставлю тебя с бедой один на один». Я был ему за это благодарен. Тогда я впервые напился. Сильно, так, чтобы хоть на миг забыть, что лишился самого дорого человека.

После смерти матери, отец перестал работать, его перестало что-либо интересовать. Он довел свой организм до страшного состояния и через полгода после мамы, скончался. Вторые похороны в жизни я перенес терпимее. В этот день Софи поддерживала меня, но тогда, глядя на нее, я осознал, что такой любви, какую отец испытывал к матери, к ней не чувствую. Значит это не та женщина, которая должна стать моей женой.

В 1932 году я окончил университет и начал работать врачом. В период мирового кризиса деньги платили ежедневно, чтобы хоть так дать право людям поесть. На следующий день инфляция становилась выше и вчерашние деньги обесценивались. С Альбертом мы работали вместе. После работы пропускали по пиву и расходились по домам. В один из таких дней, в баре мы встретили новенькую официантку – Марту. Красивую девушку, она напомнила мне мать. Такая же белокурая и сероглазая. Правда, она предпочла Альберта и вышла за него замуж. Я отошел в сторону: дружба дороже. А потом в мою жизнь, словно вихрь ворвалась партия национал-социалистов. К тому времени немецкое правительство настолько дискредитировало себя, что хотелось резких перемен. И Адольф Гитлер, к слову сказать, превосходный оратор, казался именно той переменой. Мы с Альбертом слушали его речи с упоением. Марта не поддерживала увлечений мужа, но и не мешала ему, а вот Софи закатывала мне истерики, кричала, что это чудовищно слушать такого, как Гитлер, ужасно верить в то, что мы – высшая раса. Нет, нет и нет, – кричала девушка, временами срываясь на плач. И в один из таких дней, я не выдержал и ушел.

Выборы 1932 года для партии провалились, начались столкновения с правоохранителями. После того, как появились жертвы, мы возненавидели гнетущую власть. А ко всему еще прибавилось и то, что были обнародованы факты того, как ведут себя богатые восточно-прусские помещики, как прогуливает казенные деньги сын президента Оскар фон Гинденбург. Все это еще сильнее озлобило народ, поддерживающий нацистов. Начались погромы, факельные шествия по городам Германии. Жестокость и красота. Бога нет, есть фюрер. 1 февраля 1933 года, все мы прильнули к радиоприемникам, слушать первое радиообращение Адольфа Гитлера к немецкому народу. Теперь вся индивидуальность стиралась, мы все стали нацистами».

– Вы были нацистом?! – с презрением вскричала Ника.

Мужчина глубоко вздохнул и наклонил голову.

– Милая фройллян, … сегодня, когда… я оглядываюсь назад… мой ужас от содеянного… не меньше вашего. Я не собираюсь оправдывать поступки – я был чудовищем, как и система породившая меня, … – его голос сорвался. Мужчина с презрением посмотрел на свои руки, – Я заплатил огромную цену… за преступления. Я прозрел, но было слишком поздно.

На некоторое время над нами нависла тишина. Угнетающая и жгучая. Я смотрела на озлобленную Нику и переводила взгляд на гостя. Он все также сидел потупив взор, на его глазах застыли слезы. Но мне не было жаль его… И он чувствовал наше презрение, я это видела. Однако, даже самый страшный преступник имеет право на последнее слово и я, преодолев охватившее меня презрение, прошептала:

– Рассказывайте дальше. Мы вам не судьи.

Мужчина глубоко вздохнул и продолжил свой рассказ, который все больше и больше напоминал исповедь.

«После я поступил в военное училище, чтобы стать офицером. Мое призвание служить фюреру. Я – его слуга. Я готов ради него идти на смерть. И таких было много. Училище я закончил досрочно, поскольку мое физическое состояние было высокого уровня. И тогда я попал в СС. Форма сидела на мне, как будто я рожден для нее. Красота. Черный китель. Белые пуговицы. Вышивка в виде двух рун ЗИГ. Такой облик внушал трепет и страх. Люди на нас смотрели с восхищением. Хотя тогда мне стало все равно. Я – слуга самого великого правителя в мире, – думал я, – они обязаны на меня так смотреть.

В 1936 году, по распоряжению начальства, я был послан во Францию, иностранным агентом, чтобы подорвать авторитет французского правительства. Я выслушал приказ и пошел упаковывать вещи. Форму пришлось оставить дома, никому не следовало знать, что я немецкий шпион.

– Собираешься? – с обычной улыбкой, спросил меня Альберт, когда зашел попрощаться.

Тот дом, что достался мне от родителей, представлял собой каменное подобие уюта. После их смерти, серость нагнетала на меня тоску, и поэтому я закрыл все комнаты на ключ и жил в гостиной. Высокие серые стены, обои я ободрал, чтобы не напоминали мне о счастливой жизни, два больших окна и у дальней стены камин, где папа любил сидеть вечерами, куря сигару. Здесь же я поставил кресло к камину и диван, ближе к входу в гостиную, на котором я собственно и проводил ночи.

– Как видишь, – усмехнулся я, – Но у меня есть время выпить… по старой дружбе, если Марта не будет против….

Альберт рассмеялся и хлопнул меня по плечу.

– Времени нет, к сожалению, – ответил он, – Но я зашел сказать старому другу, что буду ждать твоего возвращения. И пожелать удачи.

Я по-братски обнял его и после его ухода, отправился на вокзал. Сейчас, сняв с себя форму, я на какое-то время превратился в Фридриха Рештельберга, человека, который все детство мечтал о Франции. «Там, именно там, я встречу ее… настоящую любовь», – говорил я матери, когда она рассказывала мне о тех красивых местах, которые когда-то были ее домом.

2 глава

Случайность

Но я хотел поведать не историю государства, а… историю самой милой девушки, которую мне довелось встретить в конце мирной жизни. Моя мечта сбылась, именно в Париже я встретил ту, кого люблю до сих пор. Тогда стояло теплое, но дождливое лето. Последние дни мира. В воздухе уже веяло тревогой и страхом, но природа, будто прощаясь с нами, дарила последние солнечные дни, уходящего лета. Я шел по старым кварталам Парижа, смотря все больше себе под ноги или вперед на дорогу. Мне тогда уже стукнуло 29 лет, и я не искал знакомств на улице, и уж тем более, не надеялся влюбиться.

– Андре! – где-то рядом вскрикнула девушка и засмеялась. – Перестань… Не надо…

Я поднял глаза чисто из любопытства, но оторвать взгляд после не смог. В нескольких метрах от меня, прижимаясь к каменной стене одного из домов, стояла молодая девушка и смеялась, глядя на офицера, протягивающего ей букет незабудок. Тогда я впервые увидел ее. Эти пронзительные, яркие голубые глаза. Те самые, которые я видел в своих мечтах, именно о взгляде ее глаз я после буду мечтать, засыпая и просыпаясь. Эти шелковистые каштановые волосы, пахшие фиалками и корицей. Чуть вьющиеся, словно лианы. Она не была красавицей, нет, слишком худенькая и молодая. Но, она была самым милым созданием, которое я когда-либо видел.

– Мари, Мари… – вскричал офицер, опустившись перед девушкой на одно колено.

Его действия походили на шутку, но я понимал, что он более чем серьезен. А вот девушка, в силу своей наивности и юности, принимала все за шутку и весело смеялась.

В этот миг ее взгляд скользнул на меня и девушка вздрогнула. Она покраснела и смущенно заулыбалась.

– Простите… – проговорила Мари, подходя ко мне. – Мы вас не заметили…

– Ничего… – я пытался говорить, как можно серьезней, но у меня это вряд ли получалось, так как сердце мое выбивало чечетку. – Я просто мимо проходил…

Офицер подошел к девушке и взял ее за руку, она вздрогнула, словно ее ударило током, и обернулась к нему.

– Я же говорила, не устраивай цирк… – проговорила Мари, смущенно улыбаясь, и снова посмотрела на меня. Мое сердце невольно сжалось, – Я думаю… мы просто обязаны… познакомится… – она снова весело засмеялась и оглянулась на офицера, который уже покраснел от ревности, словно помидор. И я его понимал… Мне это чудо не принадлежало, а я уже ненавидел всех, кто прикасался к ней…

– Мария Готье… – с веселым смехом, протянула мне руку Мари.

Я улыбнулся и поцеловал протянутую руку, заметив при этом, как офицер сжал кулаки. Девушка изумленно посмотрела на меня, но руку не отняла.

– Фридрих фон Рештельберг… – проговорил я, заглядывая в ее голубые глаза.

Наступила долгая пауза. Мари все также удивленно смотрела на меня и не отнимала руку, офицер также до боли сжимал кулаки, а я любовался блеском таких красивых глаз.

– Андрей Сергеевич Соколов… – чинно отчеканил офицер, чтобы прервать эту мучительную паузу. – Сын Сергея Соколова, бывшего поручика еще у его императорского величества Николая II…

Я пожал ему руку, чувствуя взаимную неприязнь. Мари смущенно посмотрела на Андрея и снова обернулась ко мне.

– Вы не откажитесь прогуляться с нами…. Я думаю, знакомство можно продолжить?!

Я кивнул. Что-то в груди екнуло, и уйти сейчас я просто не мог. Девушка улыбнулась.

***

Вечером, когда я брел домой, меня никак не отпускало странное чувство. Я к тому времени уже приобрел богатый опыт общения с женским полом, и не жил иллюзиями о любви. Да и правда моя была в том, что ни о какой любви к фрнацуженке не могло идти и речи. Я – ариец. К тому же, на французской земле у меня было свое задание от СД1.

Но эта милая и добрая девушка, словно что-то сломала внутри меня. Как если бы из дивана убрать каркас и только представлять, что ничего не изменилось. Такую же власть надо мной имела Мари Готье, от единого ее взгляда или улыбки, я превращался в безвольного юношу, каким когда-то был.

С этим охватовавшим меня чувством я боролся изо всех сил. Но власть Мари росла, а я в какой-то момент решил поддаться ее чарам и перестать думать, что любовь – не для меня. Если сказать честно, в моей жизни никогда не было такого счастливого период, чем те две недели, которые я провел в Париже, с ней. Ни то, что было прежде, ни то, что случилось потом, не могло сравниться с теми днями уходящего лета.

Все эти дни мы с Мари виделись ежедневно. Рядом с ней я забывал обо всем, даже о своей миссии. Как можно думать о преданности партии, когда на тебя смотрят такие глаза.

Меня удивляла эта девушка. Казалось, она улыбается и смеется всегда. Пусть вокруг будет кризис и экономический застой, на ее лице будет сиять улыбка. Я не представлял, как можно радоваться солнцу или дождю. На меня все навевало скуку, она же была способна отбросить зонт и кинуться бегать под ливнем.

– Это здорово! – кричала она мне, сняв туфли и отбросив их в сторону. – Попробуй…

Мари бегала босиком по траве и, словно ребенок, оглядывалась и заливалась смехом. Я шел за ней, держа в руках зонт и подняв с земли ее туфли. Она же, казалось, не замечает непогоды и даже резвее и непосредственнее радуется.

– Ты так простудишься… – сказал я, накидывая ей на плечи свой пиджак.

– Нет… – с какой-то детской наивностью проговорила Мари. – Я просто вечером согреюсь горячим чаем и лягу спать пораньше… – я сердито посмотрел на нее, – Ну не злись… – умоляюще, протянула она.

– Как ты легкомысленна… – возмущенно сказал я. – Ты ради глупой забавы готова пожертвовать здоровьем…

– Готова… – кивнула она и виновато засмеялась.

Мы гуляли часами. И в какой-то момент ко мне пришло осознание того, что это любовь, но вместе с ним пришло и другое – немец, нацист не может любить француженку, как бы дорога она для него не была. И хотя я уступил ее чарам, святость фюрера для меня была непоколебима. Однако, здесь, рядом с ней, я был готов все время слушать ее смех. Звонкий, счастливый… Так умела смеяться лишь Мари. И на миг мне казалось, что нет угрозы войны, нет страхов, нет болезней, нет смертей. Есть только этот смех. Озорной и заразительный.

Андре с нами не гулял. И этот факт меня радовал. Я не хотел каждую минуту вспоминать, что эта девушка чужая. Мне хватало того, что я это знаю. Если бы кто-нибудь знал, как дико я завидовал ему, когда он встречал ее возле дверей дома и нежно целовал. А мне оставалось только смотреть на это и, уходя, знать, что она провожает меня взглядом.

Но я знал, что Андре ревнует ее с той же силой, с которой я завидую ему.

– Нам надо поговорить, … – однажды проговорил Андре, когда Мари направилась в дом. – Мы оба прекрасно понимаем, что происходит…. Ты – немец и, когда начнется война, уедешь, а она… Пожалей ее….

Я усмехнулся.

– Я не отдам эту девушку, … – вновь заговорил Андре, – Даже не надейся на то, что…

– Может быть, она способна сама решить за себя?! – проговорил я, глядя на то, как молодой офицер от злости прикусывает губу.

– Она уже решила… – проговорил он, не сводя с меня взгляда, – Мари – моя невеста, в сентябре у нас свадьба… И ничто не нарушит наших планов….

Я горько усмехнулся.

– Ну, и чего ты тогда боишься?! – проговорил я и ушел.

3 глава

1 сентября 1939 года.

Я редко после того случая видел Мари, она будто избегала меня. 1 сентября объявили о начале войны и я решил начать собирать вещи. Андре был прав, я – немец и мне пора было возвращаться в Германию. Страшно подумать, людей делят не на хороших и плохих, а на своих и чужих. Но разве не может быть чужой ближе по духу всех своих вместе взятых? Разве нельзя полюбить «не своего» и назвать своим?… Мари была француженкой, чужой для меня, если делить по таким критериям, но любил я ее больше собственной жизни. И не было на всем свете мне роднее человека, чем эта замечательная девушка. И я не мог уехать не попрощавшись… Как это не было глупо.

Я брел, задумчиво глядя под ноги, мечтая, как она откроет мне дверь и обрадуется… Как я, наконец, признаюсь ей в своих чувствах… Я сам не осознал того, что улыбаюсь, но меня переполняли такие светлые чувства, словно все, что будет дальше не имеет значения.

Я постучал в двери высокого, каменного дома. Открыл пожилой человек в очках и с тростью.

– Вам кого? – грубо спросил он.

– Мари Готье… – сглотнув ком в горле, ответил я.

– Вы сегодня все сговорились? … – также грубо вскричал он, но в дом пустил. – Третий этаж, четвертая дверь слева… – выкрикнул он и захромал по коридору.

Я быстро взбежал по лестнице и постучал в дверь.

– Войдите… – раздался голос Мари за дверью, и мое сердце сжалось.

Я открыл дверь, и вся моя радость куда-то исчезла. Девушка сидела на подоконнике и курила сигарету. Она куталась в покрывало и чуть слышно всхлипывала, словно совсем недавно плакала. Глаза все еще были покрасневшие, а руки чуть заметно дрожали. Мари обернулась ко мне и улыбнулась, хотя я понимал, каких усилий ей стоит эта вымученная улыбка.

– Фридрих… – она затушила сигарету и спрыгнула с подоконника. – Я не знала, что ты придёшь… – она вытерла слезы и вновь улыбнулась.

– Почему ты плачешь? … – тихо спросил я, пытаясь заглянуть в ее лицо. – Тебя кто-то обидел?…

Мари испуганно посмотрела на меня и покачала головой, словно случилось что-то ужасное.

– Что случилось? … – настаивал я. – Пожалуйста, расскажи мне…

– Ерунда… – прошептала девушка, – Просто… какая-то грусть напала…

– Мари, … – я аккуратно взял ее за плечи и заглянул в глаза, – Не лги мне…

Девушка горько вздохнула. Она опустила глаза и словно непослушный ребенок покачала головой.

– Не могу… – прошептала она и отошла к окну. – Ты не поймешь… Это все так… низко и отвратительно…

– Я все пойму… – проговорил я, делая к ней шаг.

Мари резко обернулась и посмотрела на меня своими яркими небесными глазами.

– Тогда поклянись, что не отвернешься от меня… – прошептала девушка. Я кивнул. – Нет, не кивни… а скажи: «Мари, я клянусь…»

– Мари, … – я сделал паузу, мысленно добавляя «любимая», – Я клянусь, что никогда не отвернусь от тебя…

Она снова отвернулась к окну и глубоко вздохнув, начала рассказывать:

– Я родилась в 1919 году, в семье русского белого офицера и французской малоизвестной актрисы. Отец мой бежал в Париж, после 18 года и жил с мамой… Папа мечтал о ребенке и поэтому любил меня без памяти. Он гулял со мной, укладывал меня спать, читал мне сказки. Мама же стала гулять и ходить по кабакам. Папа из-за этого сильно страдал, но любовь не позволяла ему уйти. Однажды, не выдержав… он завел роман,… как говорится, на одну ночь. После которой у меня появился братик, … а папа заразился чем-то от той женщины и… умер…. – Мари смахнула покатившуюся слезу и продолжила рассказ, – Мама проплакала два дня и стала искать ему замену… Как это противно… – вскрикнула Мари и закрыла лицо руками. – Она водила их в дом… Я пряталась в маленькой комнате… но все равно все слышала… Когда мне исполнилось пятнадцать… один из ее «клиентов» стал приставать ко мне и я сбежала… А сегодня… – она вздохнула и обернулась ко мне, – Я узнала, что мама умерла… А я не знаю… какие чувства меня переполняют… Обида или скорбь, но… – она кинулась ко мне в объятья и уткнулась лицом в плечо, – Фридрих, … мне так плохо… Я ненавижу ее и все же… люблю… Что мне делать?…

Я не мог отвечать. Сердце мое готово было выпрыгнуть из груди. А руки сами обвивались вокруг ее спины. Девушка вздрогнула и посмотрела на меня заплаканными глазами. Я отшатнулся и уже придумывал, как объясню ей все, но девушка прервала все мои раздумья поцелуем. Голова пошла кругом, в груди все сжалось, и я стал забывать все, что было раньше, до нее, без нее. Все закрыла пелена.

– Нет… – вдруг отстранившись, прошептал я, прекрасно осознавая, что пожалею об этом, – Нет… Это не правильно… – Я смотрел в сторону и понимал, что мои слова похожи на бред, – Я пришел не для этого…

О, как я ненавидел себя в тот момент. Отказаться от счастья быть с девушкой, которую любишь. Пусть она чужая, но единственная. Мари опустила голову и грустно улыбнулась.

– Я пришел попрощаться… – проговорил я, и девушка подняла на меня глаза.

– Попрощаться?! – встревожено переспросила она.

– Я возвращаюсь… в Германию… – ответил я. – Я принес тебе… – я протянул ей чуть потрепанный букет незабудок и глаза ее радостно засеяли.

– Откуда… ты знаешь? – заулыбалась Мари. – Я не говорила…

– Догадался… – ответил я.

Она подняла на меня глаза, и улыбка пропала с ее лица.

– Ты… уже уходишь? – тихо спросила девушка.

Я кивнул и отвел взгляд. Что я мог ответить этим глазам? Что люблю ее? Она знала это. Что не хочу уезжать?… Это было банально. Что она прекрасна?… Тогда я бы не смог уйти.

– Я должен… – после долгой паузы, проговорил я, – Так надо…

Мари отвернулась к окну и закрыла глаза ладонями, словно мы играем в прятки и она водит.

– Уходи… – проговорила девушка.

Я закрыл глаза и собрался с мыслями.

– Пожалуйста, уйди… – прошептала Мари.

Я открыл дверь. Девушка обернулась. Слезы все еще текли по щекам и голубые глаза казались в этот миг темно-синими, словно океан. Она стояла и смотрела на меня, а я не сводил глаз с нее. Между нами было всего пару метров, но я знал, это пропасть, через которую уже не перебраться.