Текст книги "Проклятое наследство"

Да не пользовалась она никакими духами! Если только душистым мылом, да и то так давно, что уже успела об этом позабыть.

Ни оскорбиться, ни отреагировать должным образом на этакое хамство Анна не успела, ее опередил Миша. Он ударил Туманова резко, без предупреждения, попал кулаком в челюсть, а потом прошептал срывающимся голосом:

– Сударь, я терпел ваши выходки слишком долго, но вы перешли последнюю черту. Немедленно извинитесь перед дамой!

Наверное, впервые за весь этот долгий и нелегкий день Анна испугалась, но не за себя, а за Мишу. Теперь уже она схватила его за руку, пытаясь оттащить от Туманова, увести прочь. А Туманов, кажется, ничего подобного не ожидал. Затянутой в перчатку рукой он коснулся разбитой в кровь губы, с недоумением посмотрел на Мишу, а потом неожиданно сказал:

– Вы совершенно правы, Михаил Евсеевич.

– Извинитесь! – Миша рвался в бой, удержать его было все тяжелее. – Немедленно!

– Миледи, – Туманов перевел взгляд на Анну, – прошу прощения! – Он даже поклонился, вот только поклон вышел неискренний, шутовской.

Она ничего не ответила, просто не нашлась что сказать стоящему напротив мужчине, поэтому обратилась к Мише:

– Нам пора. Поезд, наверное, уже подали.

Пальто, ставшее вдруг в десять раз тяжелее, воняющее уже не мокрой шерстью, а псиной, Анна оставлять себе, разумеется, не стала. Но и выбросить добротную вещь у нее не поднялась рука. Пальто пришлось почти впору стоящему у входа на перрон нищему. Пусть хоть кто-нибудь порадуется такому подарку…

* * *

Миша злился, Анна видела, как ходят под его кожей желваки, как вздулась вена на виске, видела и не узнавала в этом разъяренном мужчине своего тихого, интеллигентного Мишу. Он за нее заступился, не побоялся ударить Туманова, унизил публично. А такие, как Туманов, публичные унижения не прощают. Анне казалось, что они вообще ничего не прощают. И в том, что он отступился и даже попросил прощения, ей виделось настоящее чудо. Кроме того, она испытывала облегчение от того, что не случился скандал. Не хотелось ей быть причиной скандала, как не хотелось, чтобы из-за нее пострадал Миша. И все-таки как хорошо, что, несмотря на свою интеллигентность, он оказался вот таким отчаянно-решительным, что не побоялся вступиться за ее честь! Кто бы еще вступился? Дядя Витя, Трофим и Венька вступились бы непременно, но нет их больше в ее жизни, она сама так решила. А Миша есть, и теперь он единственный ее защитник, и только что доказал, что выбор она сделала правильный.

На поезд они не опоздали, но в вагон входили едва ли не последними. Миша проводил Анну в ее купе, помог пристроить еще влажные после недавней грозы чемоданы, спросил участливо:

– Аннушка, ты как?

– Я хорошо, можно сказать, замечательно! – Без тумановского пальто ей снова стало холодно, даже познабливать начало. Или все это из-за нервов? Из-за того, что реальность, от которой родные всеми силами пытались ее защитить, только что совершенно бесцеремонно ворвалась в ее жизнь?

– Мерзнешь? – Миша присел рядом, обнял за плечи, прижал к себе. Его пиджак был мокрым и холодным. Анна с запоздалым смущением подумала, что в отличие от нее ему так и не довелось переодеться в сухое.

– А ты? – Она потерлась носом о его подбородок.

– Это мелочи! – Миша провел ладонью по ее волосам, а потом сказал: – Я распоряжусь, чтобы тебе приготовили чаю. Ты голодна?

Есть Анна не хотела, а вот от горячего чаю не отказалась бы. И от шерстяного пледа. И от книги. И от уюта своей комнаты…

Стоп! Из всего, о чем ей нынче мечтается, получить она может лишь горячий чай, а остальное – призраки прошлого. Прошлое это, несомненно, заслуживает того, чтобы его помнить и беречь в воспоминаниях, но и от будущего она отворачиваться не станет.

– Чаю! – сказала Анна решительно. – Сладкого чаю и пирожков. И приходи ко мне на чай, как только переоденешься в сухое!

Чай подали, когда поезд уже тронулся в путь. За окном в стремительно сгущающихся сумерках проплывал готовящийся ко сну город. Зажглись лампы, и в до блеска отполированном стекле Анна видела свое несчастное отражение. Чтобы не расплакаться и не расстроить Мишу еще сильнее, она взялась за испеченные Ксюшей пирожки. Обычно пирожки, так же как и теплое молоко, помогали ей вернуть душевное равновесие. Но не в этот раз, увы. Чаепитие у них получилось не самым веселым, каждый думал о своем. Да и принесенный чай оказался слишком сладким, таким сладким, что Анну замутило. Видя, в каком она состоянии, Миша не стал задерживаться надолго, пожелал спокойной ночи и почти сразу же ушел к себе, а Анна, которая до этого, казалось, была готова свалиться от усталости, еще очень долго не могла уснуть.

Заснула она уже под утро. Наверное, поэтому, когда в дверь ее купе деликатно постучались, почувствовала себя совершенной развалиной. За ночь головная боль так и не прошла, наоборот – она, кажется, даже усилилась. В висках ухало, во рту пересохло, в горле першило, хотелось чаю. Много-много горячего чаю. Но раскисать себе Анна не позволила, сообщила Мише, что через четверть часа будет полностью готова и принялась приводить себя в порядок. Сказать по правде, привести себя в порядок она должна была еще накануне, вот только вчера сил на такие мелочи у нее не хватило. Не хватало их и сейчас, пришлось призывать в помощницы силу воли, вставать, переодеваться в свежее платье, вычесывать остатки грязи из непослушных волос, сооружать из них какую-никакую прическу, умываться. То, что получилось в результате, Анну не то чтобы порадовало, но удовлетворило. Теперь никто не посмел бы назвать ее деревенской девкой. Впрочем, тот, кто однажды посмел, остался в Петербурге, и вспоминать о нем нет никакой нужды.

Ее появление Миша встретил восхищенным взглядом. Он умел восхищаться Анной вот так молча, без лишних слов и глупых комплиментов. Только ради одного этого ей хотелось выглядеть настоящей леди.

Завтракать отправились в вагон-ресторан. Так же, как и вечером, аппетита не было. Ее бы воля, они бы ограничились Ксюшиными пирожками и поданным в купе чаем, но Миша ведь мужчина, ему нужен полноценный завтрак. В вагоне-ресторане было малолюдно, наверное, не все пассажиры еще проснулись. Оно и хорошо, не хотелось Анне оказаться в толпе, уединение ее вполне устраивало. Вот только уединения не получилось, они едва успели сделать заказ, как за соседний столик присел Клим Туманов.

Появление его оказалось неожиданностью не только для Анны, но и для Миши. Неприятной неожиданностью, надо сказать. А сам Клим, казалось, не испытывал неловкости, по-свойски кивнул Мише, поклонился Анне.

– Мое почтение, миледи, – сказал со светской улыбкой и словно невзначай коснулся своей разбитой губы. – Рад видеть, Михаил Евсеевич. Как погляжу, вы тоже ранние пташки.

– Что вы тут делаете, Клим Андреевич? – В отличие от Туманова, Миша даже не старался быть любезным. В голосе его звучало удивление пополам с раздражением.

– Знаете ли, решил последовать вашему примеру, отправиться в путешествие. – Туманов говорил и одновременно изучал меню. – Подумал вдруг, что жизнь моя скучна и неинтересна. Что именно из-за скуки люди совершают самые большие глупости. К тому же, – он поднял взгляд на Анну, – компания подобралась неплохая. Кстати, миледи, сегодня вы выглядите не в пример лучше, чем вчера. Этот чахоточный румянец вам очень к лицу.

Ей бы вилкой в него запустить, а она вместо этого испуганно провела рукой по горячей щеке.

– Что-то у меня вдруг пропал аппетит. – Не станет она выслушивать такие сомнительные комплименты. – Миша, ты меня проводишь?

Смотрела она только на Мишу, на его насупленные брови и сжатые кулаки. Надо держаться, ради него держаться. Не хватало еще скандала…

– Конечно. – Миша встал следом, протянул ей руку.

– Очень плохо, Анна Федоровна. – Теперь Туманов смотрел на нее снизу вверх, но все равно казалось, что сверху вниз. И как у него только так получалось? – Хороший аппетит – показатель не только физического, но и душевного здоровья женщины. Глупо морить себя голодом лишь из-за того, что кто-то из присутствующих здесь вам неприятен.

– Не кто-то, а вы, Клим Андреевич. – Анна оперлась на руку Миши. – Ваше общество мне крайне неприятно. И сдается, с путешествием вы погорячились. Сидели бы в столице, там таким, как вы, самое место.

– Каким таким? – Он выжидающе приподнял одну бровь.

– Напыщенным и самодовольным идиотам.

Тетя Настя бы ее за такие слова не похвалила, а вот Венька бы точно одобрил. Еще бы и присоветовал врезать Туманову в глаз. Или в кадык, в кадык больнее. Венька ж не знает, что словом тоже можно врезать не хуже, чем кулаком.

– Миледи, а вы, однако, занятная штучка. – Вместо того чтобы оскорбиться, Туманов неожиданно расхохотался. – Берегитесь, Михаил Евсеевич, с такой норовистой девицей не всякий управится.

Все-таки надо было кулаком в кадык, но далеко, не дотянуться. А до стакана с водой дотянуться можно вполне. Анна и дотянулась, а потом с наслаждением наблюдала, как по изумленному лицу Туманова стекают холодные капли. А вот следующий раз непременно кулаком… Сейчас главное, пока этот мерзавец в себя не пришел, увести Мишу. От греха подальше.

Миша упрямился, не хотел уходить, но и действий никаких не предпринимал. Туманов тоже не предпринимал, вытер салфеткой лицо, посмотрел на Анну этаким растерянно-задумчивым взглядом, а потом улыбнулся. Все-таки надо было кулаком в кадык…

Ей сделалось плохо ближе к вечеру. То есть и днем-то было не особо хорошо, но физическое нездоровье Анна списывала на приключившееся утром треволнение. Вернувшись в свое купе, она попросила Мишу принести чаю, выпила целый стакан. От Ксюшиных пирожков отказалась. Наверное, сказывалась минувшая бессонная ночь, хотелось если не уснуть, то хотя бы просто прилечь. Да и что еще делать во время долгой дороги?

Но прежде чем остаться в купе одной, Анна потребовала, чтобы Миша дал слово, что не станет связываться с Тумановым, что даже смотреть в его сторону не будет. Миша пообещал. Наверное, он пообещал бы ей что угодно, лишь бы успокоить, такой уж он был человек.

Сон навалился косматой шубой, от шубы пахло так же, как от пальто Туманова, – мокрой шерстью. Запах этот щекотал ноздри, длинные шерстинки забивались в горло, мешали дышать. Но проснуться, чтобы сбросить шубу с плеч, не было сил. Сил хватало только на то, чтобы открыть глаза, сделать большой глоток остывшего чаю, глянуть в окно, за которым пейзажи менялись точно в калейдоскопе, и снова уснуть.

Пару раз приходил Миша, нужно было вставать, открывать ему дверь. Вставать совсем не хотелось, но это ведь Миша! И Анна врала, что чувствует себя прекрасно, а от обеда отказывается только лишь потому, что не желает видеть наглую рожу Туманова. Обед принесли в купе, и Миша лично следил за тем, чтобы она все съела. Съесть все не получилось, большая часть так и осталась на тарелке. А от ужина Анна и вовсе отказалась. К ночи стало совершенно ясно, что сонливость и слабость ее не из-за усталости, а из-за жара. Прогулка под дождем вылилась-таки в простуду. Раньше никогда не выливалась, а теперь – пожалуйста! В горле уже не просто першило, казалось, его сдавило железным ошейником так сильно, что тяжело было не только глотать, но и дышать. Озноб сделался и вовсе невыносимым. От него не спасали ни два шерстяных пледа, ни наброшенная поверх пуховая шаль.

Все бы хорошо – подумаешь, какая-то там простуда! – но сильнее, чем за собственное здоровье, Анна волновалась из-за Миши. Миша переживал, то пытался напоить ее горячим чаем, то растирал озябшие ладони, то трогал ее лоб. Руки его были приятно прохладные, и прикосновения эти ненадолго приносили облегчение, унимали разыгравшуюся к ночи головную боль.

Ночь Миша провел в ее купе, уходить к себе решительно отказался, а настаивать у Анны не было сил. Может, и хорошо, что она не одна, что кто-то присмотрит за ней до утра? К утру она планировала окончательно поправиться, но планам сбыться не довелось. Новый день не принес облегчения, наоборот, сделалось только хуже. Анна уже с трудом понимала, где реальность, а где сон. Ей снилась парящая высоко в небе ласточка, от ласточкиных крыльев веяло спасительной прохладой, а со стороны лесного озера долетали брызги холодной воды. Над ней склонялась женщина с белыми волосами и черными, как ночь, глазами. От женщины тоже веяло холодом, но другим, могильным. Что-то ласковое говорил Миша, гладил по волосам и щекам. Мише Анна улыбалась, чтобы не расстраивать еще сильнее, понимала, что подвела, увлекла в авантюру, а сама взяла и заболела. Был еще мужчина, немолодой, импозантный с потертым кожаным саквояжем. Мужчина представился, но Анна тут же забыла, как его зовут, помнила она лишь, что это доктор и отказываться от его помощи не следует. Доктора если и причиняют боль, то лишь во благо. Впрочем, больно не было. Было муторно и туманно, то жарко, то холодно. А потом еще и горько от какой-то микстуры, которой Миша поил ее с ложечки, как маленькую. После микстуры становилось легче, жар спадал. Ненадолго, но все же. Реальность обретала плоть, а бредовые видения отходили в сторону. В такие моменты Анне становилось особенно неловко за свою беспомощность. Она решительно отказывалась от помощи, прогоняла Мишу, а сама мелкими шажочками, по стеночке, направлялась в туалетную комнату, чтобы умыться и хоть как-то привести себя в порядок. Из зеркала на нее смотрела незнакомка с растрепанной прической, ввалившимися глазами и лихорадочным румянцем. Казалось невероятным, что за какие-то сутки из-за болезни с нормальным человеком могут произойти такие неприятные метаморфозы. Умывание холодной водой не помогало и не бодрило, но чудовищ из сновидений отгоняло чуть дальше. А злости хватало на то, чтобы расчесать и заплести в тугую косу волосы. С косой меньше волокиты, да и опрятнее как-то.

…Туманов, еще одно чудовище, на сей раз из плоти и крови, стоял у окна, всматривался в темноту. Сначала в темноту, а потом в Анну.

– Ошиблись вагоном? – Сил и злости еще хватало на то, чтобы разговаривать. Надо будет попросить у любезного доктора еще немного микстуры.

– Я слыхал, миледи занемогла. – Равнодушный взгляд Туманова задержался на ее лице.

– Не дождетесь.

– Вижу, что занемогла. Выглядите вы, Анна Федоровна, не ахти. Но неужели вы думаете, что я такое чудовище, что стану радоваться чужим страданиям?

– А какое вы чудовище?

– Я чудовище совсем иного плана. – Он улыбнулся, подался вперед и дотронулся до лба Анны.

– Уберите руки! – Все-таки сил у нее маловато, хотелось ударить под дых, как учил Венька, но получилось лишь оттолкнуть. Да и то не сильно. Зато сама едва не упала.

– У вас жар, – сказал Туманов равнодушно и сунул руку в карман пиджака. – Я бы посоветовал вам вернуться в постель. Михаил Евсеевич, наверное, уже извелся. Кстати, если бы я был на его месте, то не отпустил бы вас одну в такое долгое путешествие.

– Вы не на его месте и никогда на его месте не будете. – Туманова Анна обходила, прижавшись спиной к окну, чтобы разминуться в узком проходе, чтобы даже краешком юбки не коснуться этого негодяя. Получалось плохо, но она старалась.

– Помилуйте, я и не претендую! – Туманов, казалось, занял собой все пространство вагона и уступать дорогу не спешил. – Вы, Анна Федоровна, не в моем вкусе. Мне нравятся девицы помоложе и полегкомысленнее.

Влепить бы пощечину – аж, рука зачесалась! – но за что? За то, что он считает ее не слишком молодой или не слишком глупой?..

– Дайте мне пройти.

– Да пожалуйста! – Туманов отступил, и в одночасье места в вагоне стало предостаточно. – Скорейшего выздоровления, миледи!

Весь путь до своего купе Анна чувствовала его взгляд. Приходилось идти уверенно, не по стеночке. Получилось. Силы покинули ее уже после того, как закрылась дверь купе. Анна рухнула на скамью, с головой укрылась пледами и с облегчением закрыла глаза. Лучше уж призраки из кошмаров, чем Туманов…

На конечную станцию прибыли на рассвете. Ночь Анна провела в полусне-полубреду, микстура доброго доктора уже не помогала. Было больно не только глотать и дышать, но и смотреть на свет. А от гудка паровоза ее бедная голова едва не раскололась.

– Аннушка, нам пора. – Миша, оказывается, уже собрал и свои, и ее вещи. – Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо, даже замечательно! – Улыбка не получилась, а болезненная гримаса напугала Мишу еще сильнее. – Обыкновенная простуда, ты же видишь!

В доказательство того, что простуда самая обыкновенная, Анна решительно встала, покачнулась, но на ногах удержалась. Без двух шерстяных пледов сделалось совсем холодно, пуховая шаль, которую Миша тут же накинул ей на плечи, не спасала. Ничего, главное, что они приехали. Еще немного, и Анна окажется в Чернокаменске, а там уже можно будет подумать и о здоровье. Оставленную доктором склянку с микстурой она осушила до дна одним решительным глотком. Скоро мучения закончатся.

Как же она ошибалась! Мучения, оказывается, только начинались. Вокзал встретил их сыростью и туманом, который скрадывал звуки и прятал людей. Наверное, следовало идти искать экипаж и извозчика. Но где же его искать? И есть ли они вообще на этом краю земли?

– Аннушка ты меня подожди. – Миша усадил ее на скамью. – Только никуда не уходи, я скоро.

Да куда же она уйдет, если и сидеть-то едва получается? Лучше бы вообще лечь. Вместо ответа она просто кивнула, поплотнее укуталась в покрывшуюся бисеринками тумана шаль, прикрыла глаза. Наверное, Анна задремала, потому что ей снова приснился кошмар. Это был Туманов. Он сидел перед ней на корточках, как уличный мальчишка, и накручивал на палец уголок ее шали. Вид у него был задумчивый.

– Изыди, – сказала она кошмару и потянула шаль на себя.

– Желание дамы для меня закон, пусть бы даже желание это и весьма опрометчивое. Миледи, вы уверены, что не нуждаетесь в моей помощи?

– Господи милосердный… Исчезните же наконец…

Он исчез, растворился в тумане, словно его и не было. Туманов растворился в тумане – как забавно и бессмысленно звучит! Но голос его Анна еще какое-то время слышала. Его голос и голос Миши. Лучше бы ей приснился Миша.

Он не приснился, он пришел и забрал ее из кошмара.

– Аннушка, просыпайся. – На плечо легла тяжелая ладонь. – Я нашел извозчика.

Вот как хорошо все устроилось, стоило только глаза прикрыть, как Миша решил все ее проблемы. Ну, почти все, еще бы согреться…

Миша нашел извозчика. Извозчик сидел в телеге, обычной крестьянской телеге с ворохом сена на дне. На Анну он поглядывал с удивлением, словно бы не ожидал увидеть этакое чудо. Анна тоже не ожидала, что добираться до Чернокаменска придется вот так…

– Прости, но ничего более подходящего не нашлось. – Миша виновато развел руками. – Это ненадолго. Правда ведь, любезный? – обернулся он к извозчику.

Тот не отвечал довольно долго, с задумчивым видом жевал соломинку, а потом коротко кивнул. Анна вздохнула с облегчением. Если ненадолго, то она как-нибудь потерпит, к тому же и туман уже рассеивается.

Забраться в телегу без помощи Миши Анна не сумела, а забравшись, испытала острое желание с головой зарыться в сено. Вдруг да получится согреться! Пока Миша грузил их багаж, Анна пыталась обустроиться и хоть как-то примириться с действительностью. Получалось плохо. Дно телеги было твердым и неудобным, сено оказалось сырым и колким, а в довершение всех мучений зарядил дождь. Не давешний злой ливень, а нудная и безысходная морось. Ничего, Анна ведь уже решила, что все вытерпит. Тем более что и терпеть придется недолго. Извозчик ведь сказал, что Чернокаменск близко, жаль только, не уточнил, насколько близко.

Все-таки Анна оказалась слабой, потому что ждать обещанного становилось все тяжелее и тяжелее. Вместе с дождем пришел холод, и тело постепенно делалось чужим, непослушным. Объятия Миши не помогали, как не помогала и старая дерюга, которую любезно предложил ей извозчик. Но дерюга все же лучше, чем ничего. Вот бы еще ее не пытались у Анны отнять…

А кто-то пытался, пытался нагло и бесцеремонно отобрать у нее последнюю защиту.

– Миша, не надо… Холодно.

– Вынужден вас разочаровать, миледи. Это снова я. – Голос был таким же колким, как сено, и таким же холодным, как дождь. А руки, которые обхватили Анну за плечи и под коленки, оказались горячие.

Отбиваться она не стала, сил больше не оставалось, а тут какое-никакое тепло. И то, что Туманов ее куда-то несет, а Миша что-то говорит ему злым, срывающимся голосом, уже почти ничего не значит. Удержаться бы в сознании.

Удержалась, потому как смогла увидеть, что несут ее в экипаж, изрядно потрепанный, но с виду довольно крепкий. А самое главное, внутри было сухо и никакого ненавистного сена.

– Для девицы благородных кровей весите вы изрядно. – На скамью ее приткнули кое-как, но тут же укутали во что-то теплое и мягкое. – А пальто мое нищему вы зря отдали, не пришлось бы мне сейчас ради вас перетряхивать свой гардероб посреди дороги. Кстати, у вас сено в волосах.

Сено в волосах, холод в костях, пустота в голове – подумаешь…

– …Да кто вам сказал, что близко? – сейчас Туманов обращался не к Анне, а к кому-то другому. – Вот этот прохиндей сказал? Так тут вам не столица, тут расстояния совсем другие! Здесь «близко» может означать «к ночи доберемся».

Что-то забубнил извозчик, заглушая голос Миши.

– А ее, больную, зачем по такой погоде повезли? Или вам нравится полумертвых девиц в телеге катать?!

Полумертвая девица – это, по всей видимости, она и есть. Ну и пусть, лишь бы согреться.

Наверное, Анна сказала это вслух, потому что Туманов тут же заявил:

– Сейчас согреетесь, миледи. Пейте!

В руку ей сунули фляжку.

– Что здесь?

– Лимонад. Пейте же!

Лимонад оказался коньяком, но Анна почему-то совсем не удивилась. Чего еще можно ожидать от Туманова? Зато почти сразу же стало хорошо. Коньяк сначала ухнул в желудок, а потом тут же выплеснулся в сосуды и смешался с кровью, сначала согревая, а следом и убаюкивая.

Миша сел рядом, и Анна положила голову ему на плечо. Вот теперь и вовсе хорошо. Вот теперь можно и до ночи ехать… Еще бы не видеть и не слышать Туманова, но в сложившихся обстоятельствах это, наверное, непозволительная роскошь…

* * *

Дождь стих лишь на подъезде к Чернокаменску. Если бы Клим верил в приметы, то посчитал бы это добрым знаком, но в приметы он не верил, а потому лишь удовлетворенно усмехнулся, когда робкий лучик солнца коснулся бледного лба Анны Шумилиной. Всю дорогу она проспала. Климу хотелось думать, что это сон, а не беспамятство. Возня с больной барышней казалась ему занятием весьма утомительным. Да и не его это дело, а Михаила Подольского. Клим и без того уже проявил несвойственную ему филантропию. Можно сказать, дважды.

В город они въехали в обед и сразу же с головой окунулись в его по-провинциальному неспешную, размеренную жизнь. Хмурые мужики, румяные бабы, вездесущая ребятня, куры, гуси, поросята – одним словом, скука смертная. Был даже момент, когда Клим пожалел о своем решении, благо длился он недолго. Не привык он предаваться унынию, не в его это было характере. А вот Подольский к концу пути, наоборот, повеселел, взбодрился. Наверное, обрадовался, что можно наконец переложить заботы о захворавшей графине на чужие плечи. У пробегавшего мимо мальчишки Клим узнал, где тут в городе приличная гостиница. Гостиница, кстати, оказалась дыра дырой, но расстраиваться из-за этого Туманов не стал. Сказать по правде, он вообще не намерен был в ней долго оставаться. Расплатившись за номер, умывшись и переодевшись, он снова отправился в город.

После недавнего дождя припекало и парило. Клим снял пиджак, закатал рукава рубашки, прошелся по единственной главной улице Чернокаменска. Можно было нанять извозчика, но хотелось прогуляться, приглядеться и к городу, и к людям, его населяющим, подумать о том, что предстоит сделать. Вот только не думалось, хотелось действий, и немедленных, чтобы прошло наконец это выматывающее, похожее на зуд чувство неудовлетворенности, чтобы вдохнуть полной грудью без опаски задохнуться. А поступает он правильно! И множество удивительных совпадений лучшее тому подтверждение. Возможно, это и не совпадения вовсе, а судьба. Кто знает?

К Стражевому озеру от города вело несколько дорог, мальчишка-проводник выбрал самую короткую, сначала через распаханное, пахнущее влажной землей поле, потом через сосновый лес. Лес был древний, высокий, закрывал густыми лапами небо, дарил прохладу, которой после обеда явно стало недоставать. Вообще, Клим заметил, что погода на подступах к Чернокаменску изменилась, здесь было теплее, чем в Перми. Может, оттого, что в Перми они оказались ранним утром?

О том, что озеро уже близко, Клим понял по шелесту волн. Потом ветерок донес и запахи, какие бывают лишь вблизи пресных водоемов. Сердце вдруг заныло, захотелось не на озеро, а на море. Чтобы соль на губах и ветер в лицо…

В затылке кольнуло, и ветер обдал волной жара, смрадом горящего мазута, едва не сшиб с ног. Чтобы не упасть, пришлось остановиться, прижаться спиной к стволу дерева, закрыть глаза, пережидая, когда отступит и прорвавшийся из воспоминаний ветер, и тошнота. Под правой лопаткой привычно уже заныло, именно боль привела Клима в чувство. Так уже бывало раньше, он уже почти привык.

К озеру он вышел твердой, уверенной походкой, остановился на лесной опушке, чтобы в деталях рассмотреть открывшуюся картину. Озеро огромное, в ожерелье из черных валунов. А вода в нем, несмотря на солнечную погоду, не голубая, а с серебряным или свинцовым отливом. Красиво. Даже без острова с черной башней маяка и черной же громадой замка озеро хорошо дикой, неприступной красотой. А от замка и башни и вовсе захватывает дух, просыпается в душе совершенно мальчишеское восхищение и еще какое-то муторное, непонятное чувство, словно бы он, Клим Туманов, здесь чужак, словно бы не на своем месте.

Ничего! Покорится и озеро, и остров. Он привык добиваться всего, чего хотел. Если требовалось, зубами вырывал у судьбы желаемое. Радовался трофеям? А пожалуй, что и нет. Но то были иные трофеи, нынешний с ними не шел ни в какое сравнение. Возможно, теперь даже удастся избавиться от того свербящего чувства, которое преследовало его с детства, делало не таким, как все. Возможно, у чувства этого было какое-то особенное название, но Клим называл его скукой. Ему было скучно, жизнь если и вспыхивала яркими красками, то очень ненадолго, словно издеваясь над его, Клима, желаниями. А он с упорством, достойным лучшего применения, пер напролом. Иногда обходил препятствия, но чаще крушил их ради коротких мгновений красочного озарения.

На берегу, словно гигантские дохлые рыбины, лежали лодки. Клим насчитал пять штук. Лодочника поблизости он не заметил, поэтому выбрал самую добротную, столкнул в воду, запрыгнул внутрь, пристроил весла в уключинах. Он с детства любил воду и нисколько не боялся утонуть, даже мысли такой не допускал. А сейчас, посреди тихого лесного озера, его вдруг с головой накрыла темная волна страха. Словно бы лодку его подхватил кто-то невидимый, закружил в водовороте. И ведь в самом деле закружил. Чтобы противиться этому невидимому течению, пришлось грести изо всех сил, сцепить зубы и грести, не поддаваясь панике. Да и с чего бы ему паниковать?! Бывал он и в куда более опасных передрягах.

Водяная воронка исчезла так же внезапно, как появилась, Клим еще греб какое-то время по инерции, а потом отпустил весла, огляделся. Вокруг было тихо и спокойно, даже плеск волн едва слышался. Может, почудилось? Может, накатило так же, как там, в лесу? Ведь накатывало иногда, почему бы и не сейчас? Он замер, вглядываясь в свое отражение в воде, стараясь дышать медленно и глубоко, как когда-то учил доктор. Наверное, из-за этой сосредоточенности не сразу заметил, как похожие на волосы водоросли оплетают весло, тянут вниз, под воду. А когда заметил, было уже поздно, весло исчезло, и водоросли вместе с ним. Несмотря на полуденный солнцепек, вдруг сделалось холодно, а всматриваться в воду расхотелось. Клим покрепче ухватился за оставшееся весло, направил лодку к острову. Оборачиваться он не стал, оттого и не заметил, как снова всплывают на поверхность озера белые водоросли, как заплетаются в длинные косы…

Вблизи башня маяка выглядела еще более внушительной, чем издалека. И неприступной. Впрочем, неприступность ее легко проверить. Тяжелую дубовую дверь Клим толкнул без стука, и она поддалась. После яркого солнца внутри царил полумрак, пришлось зажмуриться, чтобы к нему привыкнуть. Пахло затхлостью, свежеструганым деревом, сеном, самогоном и еще бог весть чем. Не так должно пахнуть на настоящем маяке, уж Климу ли не знать. Но человек, построивший и облюбовавший эту удивительную башню, по всей видимости, живет по своим собственным законам. Клим открыл глаза.

– Эй, есть здесь кто живой? – Получилось громко и раскатисто, наверное, из-за живущего в башне эха.

Ответом ему стало мяуканье. В полумраке зажглись два желтых огня, а потом на свет выступила трехцветная кошка. Вот и нашлась хозяйка. Клим погладил кошку по голове – или это она позволила себя погладить, с кошками никогда не знаешь наперед, – осмотрелся. Внутри маяк казался заброшенным, о том, что в нем все-таки кто-то живет, говорила лишь кипа чертежей и набросков, немытая посуда да неубранная постель. Рассмотреть все детально Клим не успел, распахнулась дверь, кошка тут же юркнула под лежак, раздраженно зашипела. На пороге стоял немолодой грузный мужчина, с редкими кудрями вокруг обширной лысины. Он опирался на посох и дышал тяжело, словно бы только что пробежал марафон. На Клима хозяин смотрел настороженно и неприветливо.

– Кто такой? – спросил вместо приветствия. – Если вам нужен господин Пилипейко, так он в замке.

– Август Адамович Берг? – Не таким Клим его себе представлял, да какая уж теперь разница?

– С кем имею честь? – Человек всматривался в него очень внимательно, но при этом не щурился по-стариковски. Да и привыкать к темноте ему, кажется, было не нужно. Видел он не хуже кошки, которая по-прежнему пряталась под лежаком.

– Я Клим. Клим Туманов.

Август Берг тяжело вздохнул, плюхнулся на табурет и принялся стаскивать башмаки.

– Принесла нелегкая, – сказал мрачно. – Зачем явился?

– А уж как я рад вас видеть, дядюшка!

Примерно такой встречи Клим и ожидал, был наслышан от бабки о чудачествах ее непутевого братца. Наверное, поэтому не удивился и не обиделся. Да и с чего обижаться на старого отшельника, давным-давно похоронившего себя в этой глуши? Собственно, в их роду все были с этакой чудинкой, если не сказать хуже. Но погружаться в воспоминания не хотелось. Не сейчас.