Текст книги "Привет privet, народ narod! Собрание маленьких сочинений"

Нельзя – значит, никому нельзя

Все, конечно, помнят скверную историю, как некие активисты самовольно сбили каменный лик Шаляпина в образе Мефистофеля с дома на Лахтинской улице. Вандализм был общественностью решительно осужден, потому как никому не позволительно в Петербурге самовольно распоряжаться эстетикой города. Никаких двух мнений тут быть не может – это область закона. Мало ли что кому не понравится, люди – они такие причудники, тем более у нас в городе. Эдак решит кто-нибудь, что маскароны на фасаде дома, где он живёт, слишком страшно разевают рты и пугают детей, возьмет отбойный молоток и начнёт ликвидировать безобразие. А другой, наоборот, вознамерится украсить улицу изображением любимого политика или артиста. Нет, ничего такого в Санкт-Петербурге нельзя.

Но нельзя – это значит никому нельзя.

А я постоянно читаю о замечательных художниках, которые в историческом центре города разрисовали стены – то это иллюзия двери, то гирлянды растений, то копии знаменитых картин. И граждане возмущаются тем, что эти вдохновенные работы старательных неизвестных мастеров ликвидируются городскими службами. Не понимают эти службы дивной красоты и вдохновения самодеятельных художников! Идут со своими вёдрами с бежевой/ серой краской и замалёвывают искусство!

Городские службы в этой ситуации совершенно правы. Самовольная живопись на стенах домов в историческом центре недопустима, какого качества она бы ни была. Для того чтобы разрисовать дом в историческом центре, следует пройти длинную цепь согласований.

Для начала, отправиться в управление эстетики и дизайна городской среды, расположенное на улице Зодчего Росси, это часть Комитета по градостроительству и архитектуре. Там есть приёмные дни и часы. Туда и следует приносить свои вдохновенные идеи, а уж дальше предусмотрена цепь законных шагов. Да, у нас есть управление эстетики! Вот вы никогда не слышали, а оно есть. И очень может быть, что оно вам пригодится.

А самовольная ликвидация, как и самодеятельная роспись – явления одного порядка. Недопустимого. Нельзя – значит, никому нельзя и ничего нельзя. Очень простое правило.

Но с нашими городскими художниками надо, конечно, что-то делать. Не оставлять их на произвол судьбы. А то они от отчаяния действительно в массовом порядке ринутся самовыражаться на стенах домов. Больше выставок, больше ярмарок, больше внимания, даже пропаганды наших ребят. Граждане должны обзавестись полезной привычкой покупать картины петербургских художников. Это может стать очень перспективным направлением вложения денег. Смотрите, как умные люди вздули цены на старых мастеров, внедрив это своё «современное искусство». А наши петербургские художники тоже мастера, среди них немало самобытных.

Так что давайте не портить город, а работать к его вящей славе.

Где логика?

Есть мнение, что петербуржцы – это такие «русские англичане», люди с психикой островитян. Замкнутые, церемонные, крайне своеобразные, консервативные, со своим чувством времени. Одеваться предпочитаем в серое и чёрное. Вопрос «Как пройти в библиотеку?» для нас не звучит анекдотически. Любим находить привычные вещи на привычных местах. Вроде бы так, но… Привожу два примера.

Недавно посетила Большой зал Филармонии – дирижировал Юрий Хатуевич Темирканов. Я была школьницей, а его звезда уже сияла на невских берегах, и вот миновали эпохи и эры – Темирканов по-прежнему в строю и в полной силе. Было такое чувство, как будто на сцену вышел сам Станиславский, что ли: Темирканов не делал никаких уступок «духу времени», являя собой пример высочайшего мастерства, для которого главное – передать музыкальную мысль композитора. Масса нюансов, пауз, нарастаний… словом, дирижёр старой закалки, может быть, последний из плеяды великих дирижёров ХХ века. Величественный без чопорности, благородный без жеманства! Зал битком. Много таких, как я, – бегавших в Филармонию «на Темирканова» ещё в юности. Итак, вот оно, петербургское счастье.

И случилось мне мельком в новогоднюю ночь глянуть на телеэкран. Там тоже появились люди, знакомые мне со школы. Они занимались тем же самым, что эпохи и эры тому назад, – то есть как бы пели. Многие при этом жизнерадостно прыгали. Однако счастья найти привычное на привычном месте не было. Наоборот: нарастало раздражение. То ли от их глупых песен, то ли от их лиц, становящихся с годами всё глаже и моложе. Не было никаких признаков счастья, а было тоскливое чувство, что ты попал в некую унылую вечность «эстрады».

Так где же логика-то? Где «русское англичанство»? Темирканов за дирижёрским пультом сорок лет – и я в восторге, а певец Н. Н. те же сорок лет в телевизоре – а меня тошнит. Нет бы взять и возрадоваться, потешить консервативную душу: о! всё на своих местах! А ты злобишься, карму портишь. Задаёшься бессмысленным вопросом – да когда же это кончится-то, когда эти демоны успокоятся и отойдут от нас на свою планету самодовольных идолов в перьях и блёстках…

Где логика?.. А нет логики. То есть тут не до логики. Перемены должны быть, а изменений при этом быть не должно. Одно и то же – не одно и то же. Не всякая консервация полезна для здоровья. И не всякая вечность даётся в награду – некоторые вечности даются в наказание. Видимо, в Большом зале Филармонии царит один тип вечности, а на экране – совсем другой.

Хорошо ещё, пока можно выбирать.

Одолевая вещизм

В советское время суровые наши газеты постоянно клеймили вещизм. То есть упрямую страсть обывателя приобрести какую-нибудь обожаемую вещь. Типа югославских сапог на платформе, богемского хрусталя, стильного телефона (телефон, если помните, был домашним и составлял часть интерьера) и так далее. Поскольку в истории царит жестокий закон: всё, что унижено, будет возвышено, – именно порицаемый некогда вещизм стал свободной идеологией нашего непотопляемого обывателя в новое время. Никому не придёт в голову осуждать человека, которому хочется приобрести какую-то вещь. Даже если он хочет этого с повышенной страстью. Какое нам дело? Однако есть ещё один закон, и его можно назвать по имени гоголевского персонажа, мечтавшего о новой шинели: закон Акакия Акакиевича. Если вещь слишком желанна, если она становится целью и смыслом жизни, если обладание ею вызывает в душе чересчур горячее жжение – эту вещь у тебя так или иначе, скорее всего, отберут.

Я к вещам сильно не привязываюсь, однако были в моей жизни три случая, когда некоторые формы материи вызывали в душе что-то похожее на страсть. Медальон из голубой бирюзы в форме сердечка с маленькой жемчужиной в центре, достался от бабушки. Самодельная чашка из белой глины причудливой формы, которую я купила в одном музее Минска. Расшитый вручную коричневый платок, приобретённый в магазине народных промыслов на Невском (давно сгинул). Платок был расшит невероятно искусно, оригинальный рисунок из золотых, голубых, бордовых и зелёных тонких нитей можно было рассматривать как шедевр живописи…

Медальон пропал. Вот был – и нету. Судьба неизвестна. Чашка разбилась – и года не прожила, причём упала без постороннего воздействия, как будто сама так решила. А дивный платок у меня украли в гардеробе Института истории искусств, где я работала. Я его сунула в рукав куртки, а когда пришла снова – платок исчез. (Ничего удивительного: в восьмидесятых – девяностых годах в этом институте вещи исчезали с подозрительной лёгкостью и скоростью, особенно старинная мебель.)

Жалко? Да не то слово. Я даже поплакала, так было жалко. Медальончик мой! Чашечка! Платочек! А потом как что-то оборвалось в душе. Никакие вещи более не вызывали такого острого вожделения, такой радости обладания. То есть я, конечно, продолжаю что-то хотеть, стремлюсь приобрести, заполучить, ухватить, цапнуть, я – нормальный человек. Но – нет уже этого жжения, этой страстной привязанности, этой особенной сладкой боли в душе. Как-то всё спокойно стало. Все три любимые вещички были у меня отобраны – стоит ли повторять урок? Он выучен и освоен. Как говорил Эйнштейн: самое удивительное в людях – это когда они производят одни и те же действия и при этом надеются на другой результат.

Рапортую, суровые идеологи: вещизм мной, бывшей советской девушкой, побеждён! Правда, рапортовать вроде бы некому… а вот это как посмотреть. Какая-то инстанция, перед которой невольно отчитываешься, несомненно существует. И как её ни называй, излишнюю страстную привязанность к вещам она ну никак не одобряет.

И они вернулись

Случайно прочла интервью, которое один известный лысый писатель взял у паренька, попавшего в современную историческую мясорубку: паренёк ума небольшого, сыпет афоризмами вроде «у каждого поколения должна быть своя война» и рассуждениями о том, что в мирной жизни ему неловко и скучно. Ходят сытые люди с гаджетами, что интересного?

Никогда бы так не сказали те, кто вернулся с Отечественной войны и отстроил затем мирную жизнь, где было, кроме всего прочего, и великолепное искусство. Возьмём только кино. Славу нашего кинематографа пятидесятых – шестидесятых годов часто приписывают политическим послаблениям: настала, дескать, оттепель, искусство и оживилось. Но тут есть загвоздка – ладно, начальники вам что-то разрешат, а что вы предъявите со своей стороны? Мы по девяностым годам помним, что разрешили вообще всё – а что было предъявлено? Так вот, в пятидесятые – шестидесятые годы предъявили себя неимоверно одарённые люди, вернувшиеся с фронтов. Удивительно, что многие из них ослепительно ярко проявились вовсе не в пафосных драмах, а в комедии. Воевали Леонид Гайдай и Юрий Никулин, Владимир Басов и Зиновий Гердт, Евгений Весник и Михаил Пуговкин, Анатолий Папанов и Алексей Смирнов… И не в штабах сидели – в пехоте, в артиллерии, в разведке рядовыми. Может быть, оттого в их творчестве столько ума, глубины и достоинства, а не одно самодовольное зубоскальство.

Противопоставлять войну и мирную жизнь – дескать, на войне всё правильно и понятно, а в мире всё запутанно, невнятно и скучно – это нравственное преступление. Справедливая война (а ею была Отечественная) и ведётся ради мира. А не ради того, чтобы в окопах ловить дикий агрессивный кайф. Рефрен лучших наших картин о войне – мечты о мире: вот закончится, и заживём… Отстроим города и снимем лучшее на свете кино! Так они и поступили – те, кто вернулся. О войне говорили редко и неохотно. Невероятно, чтобы кто-то из кинематографистов-фронтовиков вымолвил отвратительное и безответственное «каждому поколению нужна своя война». Не представляю, чтобы Зиновий Гердт с его раздробленной ногой, долгое время скрывавшийся за ширмами Театра кукол Образцова (куда с такой ногой на драматическую сцену!), кому-то пожелал войны как средства воспитания цельного характера. Да, бывает, что иначе нельзя: приходится воевать. Но делать из войны радостную мужскую необходимость нельзя.

Так был ли дедушка?

Октябрёнком я стала, как положено, в семь лет, и было это в 1965 году. На чёрный повседневный или белый праздничный школьный фартук я прикрепляла в районе сердца красную звёздочку с изображением кудрявого ребёночка – маленького Ленина. Тогда он был «дедушка Ленин» из рассказов, песен и фильмов о «самом человечном человеке», советский вариант бога, единственная цель которого была в достижении счастья для всех людей. Он точно знал, в чём это счастье состоит, и не знал сомнений. Прогрессивная интеллигенция удивлялась, как цензура допустила изображение растерянного и потрясённого Ленина в картине «Шестое июля», когда Ильич переживал мятеж левых эсеров в 1918 году. Обычно Ленин представал как положено – всезнающим и всемогущим, а чтобы его очеловечить, на эту роль назначали актёров-гигантов премиум-класса: Штрауха, Щукина, Смирнова, Каюрова, Смоктуновского, Ульянова.

Но вот ушла на дно советская Атлантида, и нынешние семилетки могут не ведать вообще, кто такой дедушка Ленин, даже если он стоит в виде памятника на центральной площади их родного города. Памятники вождю пролетариата, например, у нас в Петербурге остались почти нетронутыми, их не свергли, и это благоразумно – не памятники надо валить, а, как говорится, неустанно работать на ниве просвещения…

22 апреля 2020 года исполнилось 150 лет со дня рождения этого титана, изменившего ход мировой истории. Ленин покинул драматическую сцену – не припомню ни одного современного спектакля с его участием в качестве персонажа, последние такие попытки были в перестройку. Он не появляется сегодня и в романах, в отличие от товарища Сталина, сильно занимающего умы литераторов. Новые его биографии – достояние узкого круга читателей. В телевизионное кино Ленин всё-таки проник, он фигурирует в сериале «Демон революции» (в исполнении Евгения Миронова) и в картине «Троцкий» (там его играет Евгений Стычкин). Стычкин играет глубже, интересней Миронова (тот изображает эгоцентрика, злобного честолюбца и хитрого психопата) – и всё-таки это как-то слабо, не зажигательно. Из грандиозной мифологической фигуры что-то не выходит сделать «исторического персонажа». Дедушку Ленина, друга всех трудящихся и угнетённых, свергли, звёздочку октябрятскую выбросили на помойку истории – а образовалось пустое, никем и ничем не занятое место.

Я по этому дедушке ничуть не скучаю, нет. Но я хотела бы увидеть настоящее творческое осмысление, на современном уровне, одной из ключевых личностей ХХ века. Пока что сильно взволновала меня только версия Александра Сокурова в фильме «Телец», рассказывающая о последних днях больного Ленина, когда разум его уже едва мерцал, а титаническая воля трагически боролась с распадающимся телом. В картине нет никакого глумления, это сложный и глубокий фильм, но он, конечно, труден для восприятия неподготовленным зрителем. И вопрос гипотетического юного человека: а кто это стоит у нас во всех городах с простёртой рукой, гений или злодей, что об этом можно прочесть, что посмотреть? – остаётся открытым.

Был слух, что Голливуд возьмётся за дело и Ленина сыграет Ди Каприо. Может, он справится?

Советское отличное

Ветчина – но её уже не вернуть. Составляя, как героиня пьесы Юрия Олеши «Список благодеяний», реестр благодеяний и преступлений советской власти, нельзя забывать о ней. В противовес колбасе, она была изумительно хороша – нынешние симулякры ничем её, розовенькую, духмяную, окантованную на треть объёма нежным жирком, не напоминают. Но это погибло, миновало, кануло, сгинуло, вместе с ГОСТами и технологами, вместе с советскими свинками, и та ветчина погрузилась на дно истории.

Однако масса вещей и явлений остались в вечности. И среди них – советские детективы. Книги о неприметных следователях, скромных прокурорах и юных честных операх, расследующих хищения социалистической собственности и прочие нарушения социалистической законности. Советских писателей-детективщиков было довольно много, за сверхзвёздами вроде Юлиана Семёнова и братьев Вайнеров стоял боевой отряд авторов очень приличного качества. Эти писатели, как правило, происходили из юридической среды и были грамотны по части знания всех деталей работы милиции, следствия и прокуратуры. Были они скромны, как и их герои. Но я сейчас увлеклась именно чтением советских детективов и могу сказать уверенно: то, что раньше могло показаться наивным, простеньким, слишком назидательным, – теперь обрело немалую цену.

Переносишься в другой мир. Устроенный до того чётко и внятно, что далеко до него даже викторианской Англии. Всё на своих местах, никаких тебе «оборотней в погонах». Если в прокуроре вдруг свидетель различает гестаповца, то на следующей же странице оказывается, что нет, то был наш человек, разведчик сложного внедрения. Если в фигурантах дела появляется несовершеннолетний, его судьбой обязательно займутся особенно и расскажут читателю, куда именно впоследствии поступил учиться или работать наш персонаж… Анатолий Безуглов, Станислав Родионов, Виктор Пронин – все эти прилежные, добродетельные авторы всей душой и плотью принадлежат к надёжным инженерам-технологам советской литературы. Всё – и сюжет, и характеры – сколочено, может быть, из неказистых и корявых, но крепких и могучих брёвен.

Прекрасненько вы их знаете, поскольку книги этих авторов часто экранизировались: к примеру, Виктор Пронин – это «Ворошиловский стрелок», а Станислав Родионов – «Криминальный талант», Безуглов, по-моему, вообще экранизирован сплошь. И, кроме внятной добротности сюжета и точности деталей, есть у этих авторов ещё одна доблесть: они ясно демонстрируют читателю, откуда явилась в строгий советский мир большая беда.

Большую беду несут в себе отрицательные герои советского детектива, ею заражены также лица более-менее нейтральные. Это – алчность и дефицит. Несознательные граждане озабочены только тем, как выбить квартиру, достать средства на дико дорогие в ту пору «жигули» и «москвичи», заполучить видеомагнитофон, стереопроигрыватель, джинсы, кожаную куртку, виниловую пластинку, полиэтиленовый пакет с лицом А. Б. Пугачёвой… В Ленинграде этого поменьше, Москва – так и гудит от криминала, провинциальные города стремительно тянутся к столичному уровню. А тихие следователи, скромные прокуроры и юные честные опера живут исключительно с жёнами и только на зарплату, мечтают о чём-то чистом и прекрасном (новая удочка, собрание сочинений Гоголя) и мужественно противостоят жадному и злобному океану тупых вожделений.

Просто вот – читаю и плачу…

Невиновны и забыты

Их редко переиздают, мало читают, неохотно вспоминают – да, были такие, но ушли на дно вместе со всей советской Атлантидой. А я их люблю – тех советских писателей, что выращивали из своего таланта чистые кристаллы настоящих художественных произведений, совершенно избегая пафоса, грохота идеологии, вообще всякой «пены дней». Вера Панова, Юрий Казаков, Вадим Шефнер, Юрий Коваль, Израиль Меттер (это он сочинил повесть про служебную овчарку Мухтара), Ирина Грекова, Радий Погодин… Их произведения нисколько не устарели по существу – конечно, какие-то детали быта миновали, но нам же не мешают всякие странности века позапрошлого вроде кибиток и крепостного права воспринимать Гоголя. Ну нет смартфонов в рассказах Шефнера, зато сколько там уморительных штук, которые неугомонно сооружают его чокнутые изобретатели. Один изобрел эликсир, благодаря которому человек покрывается на время густой зелёной шерстью – и предприимчивая жена заставляет мужа обрастать покровом, который состригает, прядёт и из полученной пряжи вяжет изделия в видах наживы! А маньяк, который поставил своей целью вывести породу четырёхногих кур? Такое, прочтя, не забудешь. Как не забудешь пронзительный рассказ Казакова «Во сне ты горько плакал…» – а там всего лишь описана прогулка отца и маленького сына летом в деревне…

Укрывались в фантастику, забирались в «детскую литературу», чтобы выдумывать, а не врать, – но некоторым удавалось чудесным образом быть реалистами вне идеологии и писать как для детей, так и для взрослых. Недавно я перечитала повесть Веры Пановой «Серёжа». Мир послевоенного посёлка, увиденный чистыми глазами пятилетнего мальчика, первозданно прекрасен. Но нет в нём никакой сладости, сентиментальности – Серёжа сталкивается и со смертью, и с болезнью, и с потерями, и с возможным предательством взрослых (помните, его поначалу не хотят брать в таинственные Холмогоры, куда переезжают мама и отчим). Однако в его мире есть настоящее чудо – новый отец, Коростелёв (в фильме 1960 года Данелии и Таланкина его замечательно играет Сергей Бондарчук). Поэтому все несчастья и затруднения маленькой и нелёгкой Серёжиной жизни будут преодолены и развеяны. Строгий критик Корней Чуковский считал, что Панова написала классическую книгу, которая будет переведена на все языки мира. Но не сбылось. Панова писала превосходно, почти все её сочинения экранизированы. Панову обожали читатели, Панову ценил тиран, давший ей три Сталинских премии подряд. Но эти же обстоятельства сильно отдалили писательницу от её среды. Странная женщина, красившая волосы хной (поседела в единый миг, когда в тридцатых годах посадили мужа, Бориса Вахтина), растившая троих детей, работавшая как вол, не слишком общительная. Была бы она гонимая, угнетённая – наверное, перевели бы на все языки мира. А тут три Сталинки подряд… И притом не придраться – пишет о хороших людях, которые сохранили Бога в душе. Церкви закрыты, а многие люди притом милосердны и сострадательны. Тогда как сейчас церкви доступны каждому, а что у нас с милосердием?

Я думаю, этих «кристальных» русских писателей советского периода непременно надо переиздавать. Читать и перечитывать. Они забыты несправедливо. Они ни в чём не виноваты.