Текст книги "Пять синхронных срезов (механизм разрушения). Книга вторая"

Октябрь

На практическом занятии по луговодству Светку Жукову вызывают к доске, и на доске она пишет севооборот. Там одна строчка такая: “отава многолетних трав”, ну и откуда Жукова знает то, что я не знаю?! Я это слово – отава – слышу первый раз в жизни, я даже не знаю, как оно пишется. У Светки почерк непонятный; мне показалось, что в этом слове две «т». Так потом всю жизнь и думала, что это слово пишется с двумя «т», в книжку так и не заглянула! Я пропустила занятие?! Но нет, вспоминаю, что я была на всех занятиях! Очень удивительно. Постепенно этот вопрос перестаёт быть таким важным, тем более, что ответа на него мне уже не найти, но чувство потрясения помнится свежо и остро.

Вместо того чтобы размышлять о луговых севооборотах, я размышляю о том, кого пригласить к себе на день рождения, благо дело (как говаривала Тоня), преподаватель минут на 70–75 вышла. Вначале, по инерции, в наших головах ещё травы однолетние и многолетние, сеяные и естественные, злаковые и бобовые, но долго само это держаться не может. В аудитории незаметно возникает лёгкий шумок.

Перед моим мысленным взором появляются такие концентрические круги: сферы общения. От самого тесного, дружеского, незаметно переходящего в соседско-приятельский, до широчайшего, формального, включающего чуть ли не весь курс. Запутавшись в том, кого к какому кругу я отношу в своей группе, боясь кого-нибудь нечаянно обидеть, приглашаю на день рождения всех. Я решаю устроить сладкий стол.

Лекции по луговодству читает завкафедрой профессор Колесников. Луговое кормопроизводство в результате этого проходит скользом мимо наших головушек. Но с вашего позволения я заеду почти на 3 года вперёд, это будет 2-е сентября 1982 года, день рождения моего папы, мало того, – юбилей! Шестьдесят лет! Я только что прилетела домой на самолёте из Одессы, а сейчас вместе с белоярскими трактористами мы переправляемся на другой берег Оби на болиндере.

– Здравствуй, Иван Митрофанович! Ты нас случайно не утопишь? – с любопытством спрашивает папа у перевозчика, Ивана Митрофановича Алейника, заместителя директора зверосовхоза.

Он совсем недавно вышел на пенсию. Поверив, что коллега не утопит никого, папа меняет тему и спрашивает у Ивана Митрофановича, будет ли он у него на юбилее в ближайшую субботу, в столовой.

– А ты меня пригласишь?

– Ну вот сейчас я тебя и приглашаю! К пяти часам!

– Раз приглашаешь, то буду, конечно!

Для меня это экзотика первоклассная, мне такое необычное путешествие и не снилось, но папа едет в свой день рождения на тот берег Оби на работу: принимать у агронома сено в стогах. Все стога и скирды подтянуты на поляну, не очень далеко от берега, будут здесь ждать зимы. Папа подходит к каждому стогу и мастерски делает перекид, т. е. бросает грузик на шпагате ровно через вершину стога, берёт пробу сена. Агроном Наталья Терентьевна Русакова волнуется:

– Вы неправильно берёте пробу, очень близко к поверхности стога, Геннадий Александрович!

Но папа небрежно отмахивается:

– Как в инструкции написано, Наталья Терентьевна: с глубины тридцать пять сантиметров, возьмите линейку и померяйте; вот, пожалуйста, – тридцать пять сантиметров.

Содержание каротина и питательных веществ в сене будет весьма и весьма зависеть как раз от глубины взятия пробы, а от этого, в свою очередь, классность сена, => премии трактористам. Они расположились вокруг костра, едят суп “полевой” и внимательно наблюдают за разговором начальства; я же присутствую при этом разговоре, мне так интересно. Все слова знакомые.

Но мы это не проходили. Или прошли? Мимо.

…На обратном пути мы долго ждём на берегу: мотор у болиндера не заводится. Наконец усаживаемся все в лодку, отплываем, и мотор спокойно глохнет на середине Оби. Трактористы не дают никаких советов Ивану Митрофановичу; я пользуюсь случаем и разглядываю Обь. Как красивы и величественны берега! Уже начинают переодеваться в золото! Когда мчишься в наш портовый город Успенка на «Ракете», разве успеваешь всю эту красоту заметить!

* * *

Кафедру разведения и генетики с/х животных возглавляет профессор Владимир Филиппович Красота. Он читает первые лекции, при этом считает важным внушить нам: «Кто знает, как делать, тот делает, а кто не знает, как делать, тот учит». Ну, преподаёт, надо полагать. В ветеринарной академии. Разведение с/х животных.

Лекции читает и Александра Андреевна Бороздина, она в первой группе ведёт практические занятия. А у нас зато Владимир Николаевич Козлов. Если нам предстоит ехать в учхоз, то он завидует нам:

– Конобеево-де-Пре… – мечтательно проговаривает Владимир Николаевич. – Кемпинг-рай!

Первый раз в жизни слышу слово «кемпинг», но никого не спрашиваю, что это такое. О чём тут спрашивать?! Ясно, что очень хорошее! Кемпинг-рай, одним словом!.. Если он сам только что из учхоза, то не преминет кратко рассказать, что они там делали. Козлов доброжелательный и корректный. А уж внешность и манеры – сэр! Я только так и не узнала, строг Владимир Николаевич или нет: ведь я паинька, по генетике всегда всё исполняю вовремя.

Дрозофила меланогастер, постоянно звучит в аудитории под высокими потолками с окнами на главный вход, и постепенно делается знакомым-привычным. Vestigial х vestigial, без устали и без занудства повторяет нам Владимир Николаевич, то диктуя задачи по генетике, то объясняя, как они решаются. У этих мушек-дрозофил брюшки полосатые или гладкие, а крылья – то маленькие, зачаточные, то – нормальные, большие. Вот тебе и дигибридное скрещивание; 9:3:3:1. Тот же менделевский горох: зелёный или жёлтый, гладкий или шероховатый.

За этих мушек-дрозофил сажали в тюрьму не так давно, но Козлов В.Н. об этом, разумеется, скромно умалчивает. Ничего этого никогда не было! Мой папа плоховато знает генетику, любит у меня что-нибудь спрашивать. В записной книжке на внутренней стороне обложки у него раз и навсегда выписано определение, что такое плейотропное действие генов; однажды признался мне беспомощно: никак не могу запомнить, пришлось записать.

Мы с мамой в Москву летом ездили, это был 1975 год, а к нему на ферму учёные из Москвы приехали, ставить опыты по включению в рацион с/ч лисиц рыбной муки. Папа рассказывал мне потом слегка раздражённо: «Я, Таня, нич-че-го не успевал!» Клёцкин П.С. у нас и жил, гимнастику по утрам делал на пыльном ковре, пока я животных кормил… Он попросил подушку поменьше, папа удивился: да есть, конечно, маленькая подушка, но она неудобная, наверное… Но Клёцкин сказал, что привык в тюрьме на маленькой подушке спать. За генетику сидел.

…Затем лекции читает Ген Никифорович Шангин-Березовский. Я успеваю записывать любую лекцию, я делаю сокращения, kt затем легко читаются. В самом крайнем случае я записываю и непонятное. Мало ли что мне может быть непонятно во время лекции, а потом станет ясным как Божий день! Я пишу то, что начинает говорить лектор, даже не понимая, куда он клонит и чем закончит предложение.

* * *

Я пишу так всю жизнь. …Вот я уже и не студентка, а зоотехник, я приехала в Москву на курсы повышения квалификации. Хорошая вещь! Сменить впечатления, проведать всех! Лекцию читает В.И. Шлегер, главный зоотехник ОПХ «Родники», что при НИИ звероводства. Мне нравится, какой у него ярко-синий свитер, с необычным воротником, и я решаю, что обязательно надо будет связать брату точно такой же. Никто не записывает его неглупые суждения, но я уже знаю, что забуду всё напрочь, а как бы неплохо на работе подкрепить свои доводы чужим авторитетом. Тем более что писать мне нетрудно, привычно. Рядом сидит коллега – Валя, бригадир зверохозяйства из Черкасской области, с Украины. Мы живём в одной комнате. Она ехидничает мне: «Пиши!

…американцы тоже не дремали».

Говорят, он был немец, уехал в Германию.

* * *

Нет, Наташа так никогда не пишет. Она хладнокровно, не боясь не успеть, всегда ждёт, чем у лектора закончится первая фраза, затем трансформирует её, как считает нужным, и записывает. Если Наташе непонятно, она не пишет. Она безотрывно смотрит на доску и внимательно слушает преподавателя.

И вот я поназаписывала за Шангиным-Березовским, и с умным видом, как мы тогда говорили, жду: а не начнёт ли это всё проясняться. Что-то о строении хромосом, о локализации генов. Сложные схемы локусов на доске. В аллелях чаще всего непарные гены. На практических занятиях об этом нет и речи. Ни малейшим образом не проясняется, и моя творческая мысль без помех идёт дальше. А как эта проблема будет сформулирована в экзаменационных вопросах?! На консультации можно будет уточнить у преподавателя и друг у друга. Студенты такие замечательные люди: если им поставить вопрос, то они найдут ответ, из-под земли достанут! Я вспоминаю анекдотик из физматшколы: «В какой аудитории, когда сдавать?» – в ответ на вопрос, за какое время, как вы думаете, можно выучить японский язык…

Постоянно помню о том, что мне непонятно; я точно знаю, что на экзамене этот вопрос достанется не кому-нибудь, а мне. И что я буду говорить?! Но экзаменационные вопросы скромно умалчивают о таком сложном строении хромосом, а то, что там спрашивается, вполне доступно нашему пониманию. Получается, таким образом, что Ген Никифорович в своих лекциях заехал немного не туда… Мы, конечно, знаем, что он учился в МГУ, кандидат наук, и что недавно коллеги его прокатили в попытке защитить докторскую диссертацию. Это рассказал Кумарин.

…Ген Никифорович один принимал экзамен; я сдавала не со своей, а с пятой группой, я получила пять. Мне очень понравилось отвечать ему экзамен; я умудрилась подсказывать даже в чужой группе: Васе Петешову, за что услышала в свой адрес от сурового экзаменатора:

– Сильно много знаешь?! Сейчас пойдёшь отсюда!

Вася как будто не слышал, что я сейчас пойду отсюда, а, может быть, и не слышал, но он смотрит на меня так, что я в глубине души вынуждена извиняться. Ну извини меня, пожалуйста, Вася: всё, я пас, я не могу больше подсказывать тебе, я хочу сейчас во что бы то ни стало сдать экзамен и завтра в обед улететь на самолёте домой.

Но я иногда зачем-то забегаю далеко вперёд… Ведь до экзамена ещё почти целый год. Целый учебный год!

* * *

Все знают, что у нас с Валей Карповой в один день день рождения, но я никак не думала, что ввиду этого никто не явится ко мне в гости в назначенное, согласованное время пить чай. Мы ждём гостей как не очень умные люди; к тому же к Наташе приехала в гости старшая сестра Майя. Мне от этого ещё больше неловко и даже как-то тревожно делается, нехорошо. Проходит много времени; больше часа. Я в недоумении выхожу в коридор, дохожу до холла; к кому идти?! я даже не знаю, в каких комнатах многие наши живут. Неожиданно откуда-то из другого крыла общежития вырывается громкая орава, я только помню во главе Валюшку Карпову и Светика Жукову. Они шумно мне радуются! Они, наконец, бегут поздравить меня с днём рождения!..

Что-то они этим хотели мне сказать, каким-то образом уязвить меня, но коварной цели своей не достигли, от меня всё отскочило, как от стенки горох; попили чая с тортиком, да и ладно! мне без этого хватает проблем-забот!

Наташа нарисовала мне самодельный плакат, необычный, в центре его было торжественно красной шариковой ручкой начертано: «18 – это здорово!» Ну ещё бы!

Мне прислали родители на день рождения посылку, там были колготки, духи «Пиковая дама». Мамочка насмотрелась на мою московскую жизнь и сделала правильные, конечно, выводы. Она решила, что я мёрзну. А уж зимой я замёрзну точно. И в самом деле, мне досталось тонкое-претонкое одеяло, а Наташе, наоборот, толстое, плотное, но короткое и узкое, просто маленькое. А какие у нас были шикарные шерстяные одеяла в шестом общежитии!! Никак не могу их забыть!

В посылке было новое прекрасное шерстяное синее одеяло, оно было такое красивое, что я купила для него пододеяльник, а моё казённое одеяло само собой превратилось в покрывало. Целый год каждый вечер я спрашивала у соседок одно и то же:

– Девчонки, кому одеялко?

Все глубокомысленно задумываются над этим сложным вопросом. И каждый раз получается одно и то же, что дополнительное одеялко (Наташино слово) – Наташе!

В начале учебного года мы ещё занимаемся, у нас вся комната серьёзная, мало что отвлекает нас от учебных предметов. Мы с Наташей спать ложимся в час ночи. Мы, конечно, так поздно не ходим, не стучим, не пьём чай и громко не разговариваем. Но верхний свет горит, девчонки спят. Нина Баглай рассказывает, что в шесть утра уже просыпается Ира, она включает свет и занимается, но мне это всё уже глубоко безразлично. Мы спим как убитые, я вообще сплю гениально, почти что лучше всех на курсе, об этом легенды ходят. А Нинусик страдает, она не очень хорошо спит со светом, и любит всем подряд рассказывать о противоречиях жизненного цикла нашей комнаты: «только эти двое спать лягут, только я засну и посплю немного, как уже Ирина просыпается, свет включает…» Нина рассказывает вроде со смешком, но всем должно быть понятно, что жить с нами довольно проблематично, и мы должны быть благодарны Нине, что она с нами просто героически и подвижнически живёт. А мы очень благодарны; какое может быть сомнение!!

Нина заходит в комнату и ворчит нам всё время одинаково:

– Девчонки, где мои шлёпки! Ну кто опять взял мои шлёпки!

Она находит их спокойно под своей кроватью, но упрямо утверждает, что мы постоянно или берём/надеваем, или прячем подальше от неё шлёпки. Я подвешиваю их к лампочке; аккуратно на ниточках. Нина заходит и объявляет всем нам, что мы опять взяли её шлёпки. Наташа и Яна сначала серьёзны, затем начинают смеяться, а Нина сердится на них, что вот они спрятали, как всегда, её шлёпки, а теперь ещё над нею же и потешаются. Она поднимает голову, видит свои тапки: девчонки, зачем вы привязали к лампочке мои шлёпки, ну кто вас просил…

Яна жалеет подружку, сглаживает неловкость:

– Ну не сердись, Нинусик! Мы же шутя – любя – нарочно!..

Наташа рассказывает нам много интересного о занятиях по луговодству в своей группе. Фамилия преподавателя Пивоваров, имя-отчество я не помню, но своего преподавателя я не помню вовсе; мне даже кажется, что у нас всё время разные были преподаватели, например профессор Колесников, кажется, проводил занятия в нашей группе; поэтому я лучше расскажу про Наташкиного. Например, как он им то и дело задумчиво и весомо приговаривает:

– Да!.. Жить стало лучше… Жить стало веселее…

А мы и не знали, чьи это слова. Лишь потом-потом узнали. Ещё такая сентенция звучала из его весёлых уст: «Китайцев если убивать каждый день по миллиону, то на это потребуется 3 года». В те годы китайцев страшно не любили…

Говорят, Пивоваров много пьёт пива. Даже занятия иногда пропускает поэтому. Юра Голенов при мне заступается за него жалобно-сочувственно: «Дак у него фамилия такая…, что ему ещё делать…»

* * *

Обмен веществ на биохимии начинается с самого сложного: с цикла Кребса, «метаболического котла». Инна Фёдоровна строго объявляет на лекции:

– Некоторым студентам требуется полгода, чтобы выучить это, вот и учите! Кто не будет знать, даже не приходите на экзамен.

Этот цикл я люблю писать на одном большом листе; реакции заканчиваются тем же, с чего начинались; плюс выделение энергии, естественно: ведь полное тождество – бессмыслица. Природа, в отличие от человеческого общества, устроена в высшей степени рационально. (Сначала я вообще написала: разумно, но потом нашёлся синоним.)

Экзамен – зимой. Зимой пять экзаменов. А сколько зачётов – и не спрашивайте; я не помню всего.

Нас всех преподаватели знают уже как облупленных, репутация создана, можно на этом ехать, время от времени, конечно, прилагая некие усилия, чтобы впечатление о тебе держалось правильное. Я люблю долгие курсы – по году. Не люблю короткие, на полгода: много случайностей. Но коротких курсов всё больше и больше почему-то, и они немного портят мне нервы.

На генетике касаемся темы набора хромосом – кариотипа. Гаплоидный, т. е. одинарный набор хромосом встречается только в гаметах – половых клетках; в то время как диплоидный, удвоенный набор – это, конечно, аномально: результат направленного воздействия на организм различных мутагенов. Ионизирующее излучение на первом месте, химическое соединение колхицин, затем, множество других факторов; часто простое сочетание обычных условий может давать неожиданный эффект. Полиплоидная пшеница. Полиплоидные ромашки, видели, бабушки продают на вокзалах?! – неожиданно спрашивает преподаватель. Мы радуемся: о! какие красивые, они только что появились, и всем нам очень нравятся. Владимир Николаевич говорит всегда так, что новое, незнакомое и очевидное, хорошо известное, исключительно научное и обыденное, ежедневное, у него хорошо сочетаются между собой. Наташа тоже не жалуется на Бороздину, всегда рассказывает что-нибудь интересное. Какая приятная кафедра!

17 октября – день рождения Ларисы Ильиной. Мы узнаём об этом по тому, что она приносит к нам в комнату огромный очень красивый сектор торта на мелкой тарелке и шампанское, налитое в высокий чайный бокал. Неожиданно одарив нас, Лариса моментально удаляется – учить. Я словно читаю текст: не вздумай/вздумайте придти ко мне в комнату – я учу. Я если и рада угощению, то как-то… недостаточно. Мне удивительно, что Лариса обо мне такого плохого мнения: мне бы просто в голову не пришло идти в гости на день рождения без приглашения. Но Наташа считает, что не надо ни о чём таком думать, а просто выпить шампанское и съесть торт. Разумеется, мы так и поступаем; девчонок где-то нет.

* * *

Мы много раз уже слышали, что в учхоз мы будем ездить теперь на работу постоянно, до тех пор, пока дипломы не получим, но не очень-то в это верится. Вдруг, неожиданно объявляют: всё, едем в учхоз, на свёклу!

Я в этот раз еду в учхоз почему-то одна. От одиночества, которое я плохо переношу, воля моя слабеет, и я не могу проснуться к нужной электричке. Зато к следующей – куда с добром! Не много же я и потеряла: привокзальная площадь в Конобеево кажется до краёв заполненной прекрасными людьми – моими однокурсниками. Сто двадцать пять человек, или чуть меньше, но всё равно очень много! Пытаюсь подойти к ним с подветренной стороны и небрежно делаю вид, что я здесь уже давно. Нет, смотрят внимательно; никто мне не рад, никто за меня не рад, что я немного больше поспала. И я далеко не одна такая удачливая: с только что пришедшей электрички ручейками притекает однокурсникам подмога: примерно с каждого вагона по одному человеку, поэтому в электричке я никого не видела.

Тогда я, хотя меня никто не спрашивает, нахально и совершенно нагло вру и говорю, что опоздала чуть-чуть на электричку, на которой они все приехали. И что я их всех видела на Ждановской! Как наяву я вижу эту картину: за ними захлопываются безжалостные грязно-зелёные двери; с этим разве поспоришь! Я описываю это очень подробно и в красках. Однокурсники молчат, но я вижу по их глазам, что они верят мне, немного смягчаются; Зухра тем не менее как бы от имени всех приговаривает сурово:

– Норкина, ты знаешь, как мой дедушка говорил: электричка не будет ждать тебя – ты должен подождать электричку!

Не только на меня, но и на всех окружающих афоризм дедушки Зухры производят сильное неизгладимое впечатление. Тишина. Получив сполна по заслугам, я как ни в чём не бывало решаю сходить в привокзальный магазинчик, проверить, что там продаётся. Я ничего не покупаю, но мне не очень понятно, что это такое в магазине на полке я видела. Подхожу к девчонкам из второй группы, стоящим отдельно ото всех в кружке: Нина Баглай, Таня Костина, Яна, кто-то ещё (они все высокие, очень эффектные, отдельные) и совершенно беспардонно врезаюсь в разговор:

– Сейчас видела в магазине. По форме и по цвету как мел. Но это зефир.

– Пастила, Норик! – говорит мне Яна хорошим тоном, как-то даже уважительно.

Она нисколько не смеётся надо мной. Ничего смешного и нет. Она всегда зовёт меня так – Норик. Мне нравится, когда Ирка так говорит. Она в огромной чистой мягкой сизой телогрейке с эмблемкой на рукаве, на голове – голубой шёлковый платок, во всех нарядах хороша. Это слово – “пастила” – я слышу первый раз в жизни. Возвращаюсь в магазин и покупаю пастилу.

Через неделю – всё то же самое, постепенно начинает уже надоедать. На Ждановской – тьма тьмущая людей; сначала проходят не туда и не те электрички, Гжель – Куровская; я мечтаю, чтобы все или почти все люди уехали, а мы бы ехали хоть капельку посвободнее! Но из подземного перехода взамен уехавшим на платформу поднимаются всё новые и новые волны пассажиров.

Тома Черненок перемещается по перрону сквозь толпу с деловым видом, при этом она даже улыбается, приговаривает загадочно и таинственно: рыба ищет, где глубже… Я смотрю на неё с удивлением: что здесь, на платформе Ждановская, можно найти хорошего, я очень-очень прошу Тому объяснить, для чего она так целенаправленно проходит через толпу. Может быть, всем сказали, что учхоз в этот раз отменяется?!

Оказывается, она полагает, что двери нужной нам электрички будут находиться точно там же, где были двери только что ушедшей. Это ещё не доказано, думаю я мрачно, и потом, выходящие пассажиры как раз вынесут тебя за собой так далеко, что и не сообразишь, где находишься. (Потом я нисколько не удивилась, что герой Венедикта Ерофеева с какой-то станции поехал в прямо противоположном направлении. Я помню, как восторженно объясняла брату: «Смотри, Жень, он вышел на платформе и сел в обратную электричку, перепутал!» Я беру книжку и азартно ищу то место, с которого бедолага поехал обратно; мне его очень жалко. Женя отвечает как-то неохотно и лениво: ну, может быть… А я всегда обожала, чтобы Женька тоже читал хорошие книги и высказывал по ним суждения или хотя бы внимательно выслушивал мои.) И мы с Наташкой пускаем всё на самотёк, стоим на платформе холодные, невыспавшиеся, мрачные, молчаливые и недовольные; как будет, так и уедем, и абсолютно никуда не перемещаемся.

* * *

Физиология с/х ж-х на весь год, экзамен летом. Мы ещё не знаем, что это лето вполне превратится в весну, всё из-за Олимпиады. Лекции читает Мещерякова, я, к сожалению, не помню её имени-отчества, она же и учебник написала. А практические занятия ведёт Геннадий Михайлович Удалов, человек из будущего. Он смотрит на нас и сквозь нас одновременно. На работу он приезжает строго на красных «Жигулях»; «Жигули» его весь день стоят рядом с Лениным, терпеливо-послушно ждут своего хозяина. Из окна учебной аудитории их не видно, поскольку кафедра нормальной физиологии расположена неудачно: на втором этаже главного корпуса, в правом крыле.

В основном мы изучаем лягушек, делаем их спинальными, затем изучаем реакцию на различные раздражители. Мы сидим с Таней Соловьёвой, она режет лягушек, а я стараюсь изо всех сил правильно подводить подо всё теоретическую базу.

Говорят, за живую лягушку платят 50 копеек.

И лишь однажды лаборантка приносит кролика. Какой он важный, чистый, беленький, спокойный, красивый, привычный ко всему, глазки как бусинки красные; альбинос, полное отсутствие пигмента – шелестит по рядам. Это порода «белый великан», такие есть в Белоярке на ферме, отмечаю я про себя; хотя до кролиководства ещё – как до Китая пешком. Неужели его тоже надо будет резать?! Мне кажется, я не смогу смотреть, убегу. По счастью, кроличек останется живой, мы лишь впрыснем ему никотина и увидим, как сузятся кровеносные сосуды: и вены, и артерии, и венулы, и артериулы – под лупой их очень хорошо видно в ушах кроличка.

Да-а, курить вредно, кто бы спорил, мы – не будем!

Однажды на перемене Сашка Щеглов протягивает мне билетик: Тань, ты не хочешь на футбол сходить? Это происходит на какой-то лекции в анатомичке, он наклоняется к нам сверху. О-о! на футболе я ни разу не была, но как-то нет, не хочу. Но, хотя я и отказалась идти на футбол, сосед Щеглова Сергей Джапаридзе резко предостерегает меня от ошибки: не верь ему, он обманет, он сам нарисовал этот билет! Да-а?! Я долго внимательно рассматриваю билет на футбол: настоящий! Они смеются так, что староста курса резко удивлённо поворачивается в нашу сторону, но, посмотрев на нас внимательно, тоже улыбается. Сашка сокрушённо вздыхает: нарисовал, Тань, смотри: вот этой ручкой; он наклоняется и показывает мне в билете признаки фальсификации.

– Саш, а рубль ты сможешь нарисовать? – зачарованно спрашиваю я.

– Да всего один раз и нарисовал… Соседу был должен рубль… А мне лень было выходить из дома, разменивать… Пришлось нарисовать.

– А он заметил?

– Да он даже не посмотрел на него, в карман положил… Но потом я признался, что пошутил.

Так что он может нарисовать вам что угодно, и тут же в этом признается. Говорят, Александр даже портреты однокурсников рисует; но я видела лишь один – его друга Дзе, ничего особенного, фотография и фотография; только синей шариковой ручкой на одинарном листочке в клеточку.

* * *

Бывают такие маленькие аудитории, на две учебные группы. На кафедре звероводства, например, такая аудитория; мы в ней теряемся, как в лесу. Для биофака, для товарофака предназначенные. И вот однажды волею учебной части лекция по физиологии была назначена в такой маленькой аудитории, которую и нашли-то для нас с большим опозданием.

Мы никогда ещё не видели Мещерякову во гневе! Время лекции идёт, а этот зоофак никак не может рассесться! Стулья носят откуда-то! Я не помню, что я сказала, шепоточком, разумеется, кому-то; я была уже вполне готова слушать лекцию, аккуратно записала заголовок: Маммогенез. Никакого маммогенеза ни у кого потом я не могла найти, а мне очень нужно было. В книге было написано мало и немного не так. Наташа сидела далеко, неудобно, тесно, и совсем не писала лекцию.

Так что зря Мещерякова велела мне выйти.

Очень жаль, что я не видела, конечно, что она смотрит в тот миг именно на меня, и всё огорчение от неорганизованной лекции выражается в том, что преподаватель велит мне удалиться. Это звучит в высшей степени несправедливо, но я быстро выхожу. Пустые коридоры главного корпуса мало меня радуют; я теперь иду, куда мы вечно не успеваем: в буфет, в столовую, в книжный магазин.

От нечего делать я вспоминаю, как на первом курсе Пылёв однажды велел выйти с лекции Нине Баглай: она смеялась очень громко и никак не могла остановиться. Я почему-то прекрасно помню, где она сидела во второй аудитории: с левой стороны, очень близко, во втором, или даже в первом ряду. Староста курса стал отчитывать Нину за это на общем собрании курса, он был строг, сердит и недоволен, но в конце отчитывания совершенно неожиданно улыбнулся.

Я не иду лишь в читальный зал, я что-то совсем забыла туда дорожку. На переменке решаю проникнуть контрабандой на запретную для меня лекцию, на второй час; хоть пол-лекции запишу. Словно угадав мои намерения, в коридор выходит Алексей Исаев и говорит совсем не обидно, а сочувственно. Но безапелляционно, веско:

– Танюша, иди обедать.

Теперь уж я иду в общагу.