Текст книги "Такая разная любовь"

Фантомные боли

В последнее время у него все чаще ныло сердце. «А что ты хотел после сорока? – вздыхала жена. – Всю жизнь не прогарцуешь. Сходи к доктору».

Сходил. Кардиограмма опасений не вызывала. Отклонений от нормы врачи не находили: «Перетрудились, небось. Возьмите отпуск, поезжайте на юг, отдохните».

Брал. Ездил. Отдыхал. Не отпускало. Ныло, как ампутированная конечность на непогоду.

А жизнь тем временем шла своим чередом: работа, субботние закупки продуктов с женой, игра в нарды с сыном-балбесом, вечерние чаепития в кругу семьи.

Все, что он ел, казалось ему безвкусным. Телепередачи раздражали своим примитивизмом. В гости он больше не ходил. Праздники ненавидел. С тех пор, как из его жизни ушла Она, бытие превратилось в черно-белый фильм с выключенным звуком. Нет, оно не остановилось, но двигалось как-то на автопилоте, не вызывая никаких эмоций.

«Невозмутим, как индейский вождь, – удивлялась супруга. – Заорал бы, как раньше, что ли… А то отморозился и живешь, как в анабиозе».

«Верное определение, – отметил он равнодушно. – Я ведь и впрямь Зомби, существо, из которого вынули душу и пустили гулять по свету. Выполняю необходимые функции, но при этом не чувствую ни температуры, ни перегрузок, ни боли. Разве только это нытье в области солнечного сплетения. Там, где, вероятно, и находится душа».

А ведь он сам ампутировал эту душу, приняв решение расстаться с той, которую любил, как казалось, уже нельзя любить в его возрасте. Он сделал выбор в пользу семьи. Сын находился в критическом возрасте и требовал неусыпного контроля. Дочь, расставшись с мужем-пьяницей, с годовалым внуком на руках вернулась под его, отцовский, кров. У жены с нервами было совсем худо. А после того, как во время стирки она обнаружила в кармане джинсов их отпрыска тугой полиэтиленовый шарик с белым порошком, ее психическое состояние стало критическим. Супруга постоянно плакала, проклиная тот день, когда согласилась с его решением переехать на ПМЖ в Германию. В общем, не дом, а филиал психлечебницы.

Любовь к Ней обрушилась на него, как цунами, не оставив времени на обдумывание ситуации. Впервые увидев Ее на автобусной остановке, он вдруг изрек: «Моя женщина», и сам удивился произнесенной вслух глупости.

Она была в коротенькой юбочке, демонстрирующей стройные загорелые ножки. Солнцезащитные очки, как обруч, поддерживали ее рыжие, спадающие на плечи волосы. Незнакомка озабоченно поглядывала на часы, явно куда-то опаздывая.

Он подъехал поближе и сказал по-русски: «Садитесь, нам по пути». В том, что им теперь всегда будет по пути, он уже не сомневался. Забыв о намеченных с утра деловых встречах, довез Ее до пункта назначения и, прождав четыре часа, доставил обратно. Объяснить свое поведение мог только емким русским словом «нашло».

Как позже выяснилось, «нашло» не прошло. «Попал», – пронеслось в сознании другое емкое слово, заменяющее «русаку» целое предложение, а то и абзац.

Так начался их роман, продолжавшийся двадцать пять недель, из которых вряд ли были проведены вместе хотя бы десять дней. Жили они в разных городах. Встречались раза два в месяц. Больше общались по мобильнику. Поэтому Она в шутку называла их отношения мобильными. Но, уж когда встречались, пол плыл под ногами, а стены кружились, как взбесившаяся карусель.

Она была умна, красива, сексапильна. Пользовалась бешеным успехом у мужчин. На его вопрос, что нашла ТАКАЯ женщина в заурядном небогатом женатике, отвечала, что любят не за что-то, а вопреки.

Он понимал, что этих «вопреки» было выше крыши, а «за», пожалуй, только одно – невидимое постороннему глазу совпадение биополей на молекулярном, если не на атомном уровне.

За полгода их романа он ни разу не приболел. Не попал в дорожно-транспортное происшествие, хоть и лихачил. Не имел проблем в семье и на работе, хотя мысли его витали далеко от присутственных мест.

Их любовь была настолько сильна, что являлась иммунной защитой от чужой негативной энергии, и он каждое утро благодарил бога за то, что в день их знакомства Она опоздала на свой автобус.

Однако «ничто не вечно под луной». Редкость встреч, конспиративность телефонных разговоров, одиночество в праздники и отпуска стали разъедать их отношения. Она устала «питаться крохами с чужого стола» и, полушутя, сказала однажды: «Любовница – удовольствие дорогое, требующее достаточного количества сил, времени и средств. Не справляешься – пиши заявление по собственному желанию. Иначе будешь уволен с формулировкой: «Не соответствует занимаемой должности».

Они не ссорились, не выясняли отношений, не объявляли друг другу о прекращении отношений. Просто он перестал звонить.

Испугавшись, что любимый попал в аварию и находится в больнице без сознания, Она набрала его номер. Услышав родной голос, нажала на «отбой». Диагноз был предельно ясен: он написал предложенное ему заявление, и Она подписала его, никогда больше не давая о себе знать.

Спустя два года от общих знакомых он узнал, что Ей предложили престижную работу в соседней земле, и Она уехала из дождливой и ветреной Нижней Саксонии в другую жизнь, где вышла замуж за преуспевающего бизнесмена, ценителя славянской красоты и поклонника загадочной русской души.

Она так и не узнала, что вместе с Ней из его тела ушла и не вернулась обратно, пусть и не русская, но тоже изрядно загадочная, советской закваски, немецкая душа.

Он двигался по автобану. Резкая боль в груди заставила съехать на аварийную полосу. «Странно, – подумал он. – Как может болеть то, чего уже нет, что было ампутировано?». Оказалось, может. Ведь сохранились нервные окончания, помнящие вкус Ее губ, ироничную улыбку, слезинку, дрожащую на ресницах любимой, взмах руки, поправляющей непослушные волосы. Он явственно ощутил на своей щеке Ее теплое дыхание, прикосновение губ, щекочущее движение пальцев вдоль позвоночника. «Крыша едет», – решил он, отключаясь.

Из небытия его вывел звонок айфона. «Ты чего трубку не берешь? – всхлипывала супруга. – Наследник твой с дружком своим малахольным киоск на вокзале ограбил. В полицейском участке сидит сейчас… Что ты молчишь, оглох, что ли?».

Стенания супруги становились тише и глуше, пока не трансформировались в вязкий сироп, полностью закупоривший слуховые отверстия. Перед глазами вдруг заплясали белые точки, превратившиеся сначала в пушинки, а затем и в комки ваты.

Он стал совершенно невесомым. Мир медленно отдалялся от него, оставаясь где-то внизу. Сам же он поднимался все выше и выше. Вокруг него, как метеориты, кружили обломки потерпевшей крушение жизни.

Там, внизу кто-то махал руками и звал его к себе. Присмотревшись, он узнал жену, дочь с внуком на руках, сына, глядящего на него из-под козырька ладони.

Среди зовущих его людей он лихорадочно высматривал Ее. Напрасно. От отчаяния хотелось кричать, рвать в клочья окутавшую его белую вату, но не было сил даже пошевелить пальцем.

Постепенно вата стала разжижаться, туман рассеиваться, а он – медленно опускаться на землю. Сгустившийся сироп стал потихоньку сочиться из ушей, и он различил встревоженный голос супруги:

– Что случилось? Опять сердце?

– Не волнуйся, – выдохнул он, прижимая руку к груди. – Это просто… фантомные боли.

Рождественский подарок

«Господи, ну почему другим все, а мне ничего?», – размышляла Инна, глядя, как за окнами празднично украшенных квартир горожане суетятся в последних предрождественских приготовлениях. Эти вон уже принарядились во что-то блестящее и зажигают свечи в высоких вычурных канделябрах. А те – накрывают на стол, время от времени выглядывая в окно. Небось, гостей дожидаются. А в красном кирпичном доме, за уставленным снедью столом, расселась мелюзга в карнавальных костюмах. Детишки с любопытством разглядывают подарки.

«Господи, пошли же и мне хоть что-то! Пусть недорогое, в простенькой упаковке, но теплое, светлое, мягкое».

Который год в рождественский вечер Инна одна прогуливалась по городу. Она ненавидела этот праздник, так же, как и Новый год. Ее раздражала возня коллег, соседок и знакомых, уже за месяц до Рождества шуршавших упаковкой купленных подарков, болтавших о новых праздничных нарядах, строивших планы о рождественских путешествиях.

После смерти мужа, оставившего ее одну в этом чужом мире, женщина потеряла вкус к жизни. Семь лет назад она яростно боролась со страшным приговором, оглашенным местными онкологами молодому крепкому мужчине, но проиграла – силы были слишком неравными.

Детей им бог не дал. Родственников у Инны не было. Не только в Германии – вообще. Какие у детдомовцев родственники?

Несмотря на покладистый характер, завести близкую подругу ей тоже не посчастливилось. Кроме старенькой кошки Фриды, эмигрировавшей вместе с ней в Германию, Инну никто нигде не ждал.

На улице царило праздничное возбуждение. Горожане хохотали, дурачились, пели, фотографировали друг друга.

Инна прошла на центральную рыночную площадь, к пушистой лесной красавице, увитой множеством светящихся гирлянд. Местная пресса горделиво писала, что их городская елка – самая высокая в Германии. Сей факт подтвердила и специальная комиссия, приезжавшая на днях замерять рекордсменку.

Площадь была пропитана ароматами цитрусовых, шоколада, ванили, корицы и глинтвейна, которые приятно щекотали ноздри и будили зверский аппетит. Домой идти совсем не хотелось. Что там делать? Телевизор «крякнул» еще месяц назад, ремонтировать дорого, а на новый денег пока нет. На днях, правда, пожаловали на работе традиционный рождественский полтинник, завернутый в красивую блестящую открытку с пожеланием нового счастья, но на него уже возложена миссия месячного взноса за купленный в кредит мягкий уголок. А новому счастью откуда взяться, если и старого-то уже не помнишь?

«Черт!» – взвизгнула Инна от неожиданного удара по лбу конфетиной внушительных размеров. Это клоуны на метровых ходулях бросали в гуляющую толпу различные сладости. «Рождественское счастье! – орали они дурными голосами. – Разверните конфету и узнаете, что ждет вас в самое ближайшее время!»

Инна лихорадочно разорвала фантик и на внутренней стороне обнаружила текст: «Тебя ждет крупный рождественский подарок!».

Ага, ждет! От кого, интересно? Господи, ну почему ты так жестоко шутишь со мной?».

Ощущение своей ненужности на чужом празднике жизни обострилось до крайности и, продравшись сквозь толпу, Инна направилась в сторону парка.

Легкий снежок ложился на асфальт и сразу же таял. Зима, называется. То ли дело у них, в Новосибирске: изо рта валит пар, щеки румяные, уши на морозе горят, под ногами хрустит снежок, из которого горожане возводят целые снежные крепости и города… А это… тьху! Пародия на зиму.

За десять лет жизни в Германии она ни разу не надела головной убор. Так и сожрала немецкая моль норковую кубанку и лисий малахай, чтоб ей подавиться. Кубанку пришлось выбросить, а в лисьем малахае сейчас спит мерзлячка Фрида.

В парке было чудо как хорошо: тихо, спокойно, безлюдно. Какой-то чудак, взгромоздившись на спинку скамейки, сосредоточенно мастерил самокрутку. Видно, неслабо поддал. Оно и понятно – праздник.

Однако ж, и прикид на дядьке – «Каритас» отдыхает. Куртка еще туда-сюда, но шапчонка… Вылитый почтальон Печкин. Бомж, не иначе.

– Огоньку не найдется?

Инна вздрогнула. Бомж обращался именно к ней, причем, на чистейшем русском. Неужели у нее на лбу написано происхождение? Не может быть. Уже много лет она не красилась, одевалась так же, как и ее немецкое окружение: джинсы, куртка, свитер, ботинки, не то мужские, не то женские. Унисекс, одним словом. Летом – опять джинсы, футболка, кроссовки. Попыталась однажды в театр надеть длинное бархатное платье с разрезами по бокам и босоножки на высоких шпильках, прошла два квартала и вернулась переодеваться: на нее с любопытством оглядывались прохожие, ей сигналили турки в автомобилях, непристойно жестикулировала разномастная арабская братия. С тех пор – ни-ни. Только практичное, удобное, неброское. И на тебе – бомжи окликают на «великом и могучем».

– Не курю, – бросила женщина в сторону скамейки и ускорила шаг.

– Жаль, – разочарованно протянул бомж, – а то побеседовали бы с тобой о жизни нашей скорбной.

«Интересно, откуда он знает, что жизнь у меня, действительно, скорбная?» – подумала она с раздражением, но, неожиданно для себя, развернулась и подошла к мужику в треухе.

– Выпить хочешь? – предложил тот без церемоний.

Инна утвердительно кивнула, хотя выпить совсем не хотела. Или хотела? Таки хотела, только не выпить, а напиться в дым.

Вытянув из кармана замусоленной куртки початую бутылку водки, Незнакомец протянул ее Инне. Она отхлебнула из горлышка большой обжигающий глоток и, поперхнувшись, закашлялась. Бомж рассмеялся: «Настоящая фрау никогда не станет пить из горла, если рядом есть пустая консервная банка», – и указал носком башмака в сторону урны, где валялась помятая жестянка из-под гусиного паштета.

– Ну что, будем знакомиться? Олег! Я – из Одессы, здрасьте!

– Инна. Из Новосибирска.

Они сидели рядышком и по очереди хлебали из бутылки, закусывая «Вискасом», купленным Инной для Фриды.

– Хорошо сидим, – прервал молчание Олег. – Празднуем. Все, как у людей.

Не почувствовав иронии, Инна разозлилась.

– У нормальных людей совсем не так!

– А кто сказал, что мы нормальные?

Парк огласился пьяным хохотом странной парочки.

– Ты домой не торопишься? – поинтересовался у Инны собутыльник.

– Не-а. Там тоска: телик сдох, а на новый я еще не заработала.

– Бедствуешь, что ли?

– Бутылки пока не собираю, но не жирую: пенсия по вдовству плюс базис уборщицкий.

– А базис это что? – наморщил лоб Олег.

– Так ты че, не местный? В словаре нашего люда это слово на первом месте стоит. После «социальной помощи», конечно.

Одессит замялся. Вопрос ему явно не понравился.

– Азюлянт я. Хотя нет. Пока только соискатель политического убежища с нулевыми шансами на успех. Довольна?

– С чего мне быть довольной? – пожала плечами Инна. – У меня своих проблем хватает: дома кошка голодная и телик сдох…

– Мне бы твои проблемы! – вздохнул Олег. – Ладно, реанимирую я твой телик. С тебя сто грамм и пончик.

– Ты телемастер?

– Радиоинженер.

– А я думала, ты – бомж.

Окрестности сотрясла новая волна истерического смеха. Успокоившись, нетрезвая парочка отправилась кормить Фриду и лечить телевизор. По дороге Олег рассказывал Инне свою невеселую историю:

– Я здесь уже пять месяцев. Прошмыгнул нелегально из Польши, через границу во Франкфурте-на-Одере. Автостопом по автобану добрался до Западной Германии. Три дня ничего не ел. Зашел в магазин, подержал хлеб в руках, но так и не осмелился откусить чужое.

Дошел до цели, сдался властям. На собеседовании рассказал все как есть. Что было у меня в Одессе ТОО «Аркор», сорок семь человек в подчинении. Много заказов имел, хорошо ребятам платил. Только успел раскрутиться – бандюки сели на хвост, обложили данью. Как-то раз замешкался я с выплатой, так они автокран с участка увели, затем подожгли склад стройматериалов. Распсиховался я, заяву в полицию накатал. В ту же ночь нам разбили окно и дымовуху в квартиру забросили. Жена не выдержала всего этого, ушла от меня вместе с сыном, а вскоре замуж вышла за еврея и в Америку укатила. Оно и к лучшему, так как меня потом в подъезде подловили и в качестве последнего китайского предупреждения полоснули ножом по животу. Понял я, что ловить мне на родине нечего: заколют, как кабана, и в бетон закатают.

Рассказываю я это на интервью, а полицаи ваши неодобрительно головами качают. Нет, мол, в моей истории серьезного мотива для соискания политического убежища. Не власти же меня преследовали, а бандиты, которые в любой стране имеются.

Позже друзья по несчастью разъяснили, что я, ишак педальный, не придумал толковой легенды. Турнут, мол, меня отсюда не сегодня-завтра. Посоветовали дамочку искать с чистым паспортом и немецким гражданством, чтобы та в долг со мной расписалась.

Стал я на танцы русацкие ходить «Для тех, кому за ого-го», пытался знакомиться. Тетки флиртуют, зубы скалят, а только узнают, что я – азюлянт, сразу скисают.

Нет, я понимаю, что сорок евро в месяц для мужика – позорище, на сигареты и то не хватает. Но я хочу работать! Я все делать могу: побелка, покраска, ремонт любой бытовой техники. Вот только воровать не обучен.

Если б я мог здесь зацепиться, то быстро бы долг за фиктивный брак выплатил. Но об этом никто и слышать не желает. «На фига мне проблемы? – говорят. – Если не устроишься, я вынуждена буду алименты тебе платить».

Вот такая непруха, Инночка. А тут еще Новый год на носу и день моего рождения. Первоапрельская шутка неизвестного мне папашки обернулась новогодним подарком моей мамке.

А как меня достала наша общага! Натуральный концлагерь. Постоянно лезут в твои дела, считают по комнатам сумки, чтоб нелегалы у тебя не переночевали. Я уже не говорю о соседе-идиоте, устроившем в комнате форменный свинарник… Короче, решил я сегодня слинять оттуда и напиться в лохмотья. А тут ты идешь…

– Пришли уже, – прервала Инна монолог Олега.

– Мне разуваться или по-европейски обутым в хату чапать?

– Разуваться обязательно, так же, как и мыть руки.

Гость снял свои страшные шкрабы, сверкнув прохудившимися носками. Стянул жуткую ушанку и оказался совсем не старым симпатичным мужчинкой лет сорока.

– Ух, ни фига себе! – потрогал он свисающие с потолка золотые колокольчики. – Красиво жить не запретишь!

Полюбовавшись елочными украшениями и сеткой из крохотных лампочек на окнах, гость приступил к ремонту телевизора.

Инна хлопотала на кухне: раскладывала на блюде бутерброды, украшала петрушкой салаты, резала праздничный пирог.

Дежурившая под столом Фрида на лету хватала все, что случайно падало на пол. Немудрено, хозяйка с гостем, по пьяни, сожрали весь ее «Вискас».

От резкого шума Инна вздрогнула. Это голосами новомодной поп-группы взвыл реанимированный телевизор. Вот что значит – мужик в доме! Сияя от счастья, она вбежала в комнату.

– А ты красивая! – восхитился Олег, складывал инструменты в чемоданчик.

Инна покраснела, она совсем отвыкла от комплиментов.

– Через пять минут стол будет накрыт, – протараторила женщина смущенно. – Садись на диван, смотри концерт.

Вернувшись в кухню, она достала из шкафчика зеркало и косметичку, подкрасила губы и ресницы. Немного подумав, нанесла на веки тени. Потом переоделась в, так и не понятое немцами, вечернее бархатное платье.

«Теперь можно праздновать!» – решила Инна, направляясь с подносом в гостиную.

Сделав несколько шагов, она озадаченно остановилась посреди комнаты. На новом, еще не выплаченном ею диване, свернувшись калачиком, мирно похрапывал… ее «рождественский подарок».

Иерихонская роза

Розе Анатольевне Воскресенской исполнилось пятьдесят лет. Ужасная для женщины дата. Особенно для женщины одинокой, у которой – ни мужа, ни детей, ни внуков. Даже кошки у Розы не было. Зато были классное руководство, куча тетрадок с сочинениями балбесов, педсоветы и родительские собрания. Замуж она не сходила ни разу. Не потому, что не хотела – не брали. Думаете, она уродлива, толста, неряшлива? Ничего подобного! Вполне себе симпатичная, ухоженная женщина с неплохой фигурой.

Все дело в том, что Воскресенская была «правильной», одно слово – учительница. Пока ее подруги методом проб и ошибок нащупывали «своего» мужчину, выходили замуж, рожали детей, разводились, проклинали супругов бывших и знакомились с будущими, ругали своих бестолковых отпрысков и заводили новых, Роза Анатольевна не могла себе позволить ни пофлиртовать, ни пококетничать. Она боялась потерять лицо и унизиться, «предложив себя» на сайтах знакомств. Как и героиня известного романа Чернышевского, Воскресенская придерживалась правила: «Умри, но не давай поцелуя без любви». А последняя все не являлась и не являлась, даже вспышкой – на короткое мгновение.

Во время своих любовных неурядиц подруги шли к Розе за советом, как к мудрой Сове. Она говорила им правильные вещи, почерпнутые из классической литературы, но сама представления не имела о нюансах отношений с противоположным полом. Воскресенская жила в ожидании любви, даже не любви, а идеального мужчины, в которого стоило бы влюбиться. Учитывая ситуацию на брачном рынке России, поиски идеала привели женщину к печальному результату – одиночеству.

В сорок лет Воскресенская окончательно махнула рукой на создание семьи, считая, что с женщинами ее возраста мужчины знакомятся исключительно для того, чтобы впутать их в финансовую аферу. Из имущества у нее была лишь однокомнатная квартира на окраине города, доставшаяся ей в наследство от родителей, но и на эти семнадцать квадратов «мог позариться какой-нибудь проходимец». Поэтому вопрос брака она для себя закрыла. Так и жила, проверяя тетрадки да гоняя чаи с зашедшими в гости подружками.

Отмечать свой полувековой юбилей Роза не собиралась. «Тоже мне праздник! – рассудила она. – Пятьдесят лет – это тот возраст, когда

 
Пора снимать янтарь,
Пора менять словарь,
Пора гасить фонарь
Наддверный11
  Марина Цветаева


[Закрыть]».
 

В гости она никого не приглашала, но, на всякий случай, купила низкокалорийный торт и бутылку своего любимого вина «Букет Молдавии» – вдруг Маринка с Катькой заявятся.

И они заявились, шумные, хохочущие, оживленно жестикулирующие. Обе уже были бабушками, но все еще крутили романы, страдали от неразделенной любви, искали «настоящего полковника». Они принесли в подарок подруге роскошную кашемировую шаль, а, вместо цветов, какой-то странный крупный орех.

– Это – иерихонская роза или селагинелла чешуелистная, – с заговорщицким видом сообщила юбилярше Катька. – Растет в пустынях Центральной Америки. В сухой сезон ее клетки теряют влагу, роза высыхает и выглядит, как коричневый шарик. В таком виде она ждет дождя, пусть даже несколько лет. Когда на растение попадает вода, оно зеленеет и расправляется – оживает. Клетки впитывают влагу так эффективно, что роза «воскресает» прямо на глазах. В засушенном виде селагинелла не гниет. И если поместить ее в емкость с водой, то уже минут через тридцать она распускается, а если ее снова засушить, то опять сворачивается в небольшой шарик. Поэтому ее продают по всему миру как олицетворение воскрешения. Неси сюда вазу!

После водружения растения в воду слово взяла Маринка.

– Думаю, Воскресенская, ты уже догадалась, что иерихонская роза – олицетворение тебя. Стоит тебе попасть в надежные мужские руки, и ты возродишься к жизни, как эта селагинелла. Встряхнешься, расцветешь и запахнешь французскими духами. К тому же, считается, что дом, где живет это растение, становится благословленным. Короче, с праздником тебя, наша дорогая подружка!

– Есть только дни рождения у женщин, годов рождения у женщин нет! – выкрикнула Катька, и гостьи бросились целовать именинницу.

– Ой, девчонки, спасибо вам, – расчувствовалась Роза. – Да только где эти надежные руки взять? Мужчины нашего возраста стадами уходят в «могилевскую губернию». Короток век мужика русского. Да и я уже далеко не персик.

– Пусть не персик, но еще-таки не курага, – заметила Марина. – Нам ровно столько лет, насколько у нас наглости хватает. Кстати, Роз, у моего Саныча приятель один возник из небытия. Пока – наездами, в командировки, но в перспективе намерен перебраться в наш славный город. На свои пятьдесят пять выглядит шикарно – ни лысины, ни пуза и все зубы – свои.

– Женат, небось, как и твой Саныч, – усмехнулась Воскресенская.

– Спорт зарядке не помеха, – согласилась женщина с предположением подруги. – Но… во-первых, жена – не стена, может и подвинуться. Во-вторых, живет она за тридевять земель и, по словам Саныча, с такой каргой давно пора гарем заиметь. А, в-третьих, тебе что, детей с ним крестить? Пусть поухаживает, подарит цветы, поводит по ресторанам. Какое-никакое разнообразие, почувствуешь себя прекрасной дамой, а не забитой жизнью училкой. Вот что ты в своей жизни видишь, кроме стопок тетрадей?

– Мариш, не беси меня, хотя бы в день праздника, – зазвучал металлом голос Воскресенской. – Мое отношение к прелюбодеям ты знаешь.

– Тут ты, Розочка, таки не права, – мягко заметила Катька, таращась на уже начинающую зеленеть селагинеллу чешуелистную. – Непьющих, зарабатывающих и сексуально активных среди холостяков нашего возраста нет вообще. Отбрасываем психически ненормальных, зеков и голубых. Остаются женатые. По статистике, сорок процентов незамужних женщин именно с ними и крутят романы. Лучше чужой, чем совсем никакого.

– Крутить роман с женатым – все равно, что надевать на себя чужое нижнее белье, – резюмировала Роза Анатольевна. – Тема с повестки дня снимается, идем пить чай. Мне мои дети на День учителя, чудный чай подарили.

Этой ночью Розе не спалось. В голове все время вертелась фраза, брошенная Катькой: «Лучше чужой, чем совсем никакого». Согласиться с этим она, конечно, не могла, но желание «побыть прекрасной дамой, а не забитой жизнью училкой» покоя не давало. Женщина стала внимательно присматриваться к окружающим ее мужчинам. Вдруг, и правда, ее сердце еще может пронзить стрела Амура, а жизнь засверкать новыми красками?

Поскольку нигде, кроме школы, Воскресенская не бывала, предметом ее внимания стали отцы ее учеников и коллеги. Что касается первых, то на родительские собрания приходили исключительно мамы и бабушки, а среди тех нескольких папаш, которые раз в год появлялись в школе, вдовцов и разведенных не наблюдалось. Впрочем, даже если б они и были, им бы и в голову не пришло приударить за пятидесятилетней училкой своего отпрыска. Родители побаивались Розу Анатольевну не меньше, чем их наследники.

Если же говорить о коллегах, то мужчин среди педагогов было критично мало: пьющий трудовик пенсионного возраста, дурковатый балагур-физкультурник, странный и очень неопрятный физик, информатик-молокосос, англичанин со всеми признаками голубизны и глубоко женатый историк, он же директор.

И тут Воскресенская увидела школьного завхоза, лысоватого, слегка прихрамывающего мужчину ее возраста со смешной фамилией Добрыйвечер. От пристального взгляда филологини завхоз споткнулся и едва не растянулся на бетонном полу школьного коридора.

– Что случилось, Роза Анатольевна? Опять карниз упал или мел закончился? – поинтересовался заместитель директора по хозяйственной части, как он сам себя называл.

– Нет-нет, в кабинете все в порядке, – замотала головой Воскресенская. – У меня дома проблема – треснуло стекло в окне. Я в подобных вопросах совершенно беспомощна… Не знаю, где можно новое купить и кого попросить его поставить. Вот вас увидела и решила проконсультироваться.

Олег Петрович выдохнул с облегчением. Вопросы, входящие в его компетенцию, мужчину не напрягали. Он боялся, что его, недавно брошенного женой, сердобольные училки начнут пристраивать к своим одиноким родственницам и подругам, а новый брак – последнее, что было нужно ему на данном жизненном этапе.

– Не вопрос, Роза Анатольевна! – вынул завхоз руки из карманов своего синего рабочего халата. – Давайте после уроков зайдем к вам и произведем замеры. А завтра… хотя нет, послезавтра вечером я заскочу к вам и поставлю новое стекло.

– Почему вечером? – насторожилась вдруг Вокресенская.

– Потому что стекло – казенное, и тащить его со склада к автомобилю на глазах у второй смены – поступок опрометчивый.

– Конечно-конечно! – поспешно согласилась женщина. – Спасибо вам, Олег Петрович. Вы – очень отзывчивый человек.

Машина у завхоза была не новая, но вполне приличная и очень ухоженная. Садиться в нее Розе Анатольевне было приятно, тем более что Добрыйвечер предупредительно открыл перед ней дверцу. Еще больше Вокресенская удивилась, когда он стал поддерживать ее за локоть, когда они поднимались по скользкой после дождя лестнице, ведущей к ее подъезду. Это было какое-то новое ощущение – не привыкла она к вниманию мужчин.

– Я думал, сейчас уже во всех домах – стеклопакеты, – задумчиво произнес Олег Петрович, делая рулеткой замеры.

– Какое там! – вздохнула женщина. – Домишко еще сталинской постройки, балкон вот-вот рухнет – на одном честном слове держится, устала уже сигнализировать. Зашевелятся только тогда, когда он обвалится и убьет кого-нибудь из прохожих.

Добрыйвечер сочувственно вздохнул. Помочь Воскресенской с ремонтом балкона он точно не мог.

– Какое интересное растение у вас на подоконнике, – заметил он вдруг. – Я раньше такого никогда не видел.

– Это – иерихонская роза, символ воскрешения, возрождения жизни. Мне ее вчера подруги подарили на ю… день рождения. Решили, что это – моя тезка. Кстати, у меня остался кусок очень вкусного торта. Давайте пить чай.

– Ой, неудобно как! – застеснялся завхоз. – Знал бы, что вы – именинница, обязательно купил бы цветы.

– Никаких церемоний! – произнесла Роза тоном, не терпящим возражений. – Садитесь за стол. Мы с вами уже столько лет работаем в одном учреждении, а до сих пор даже сто грамм вместе не выпили.

– Не, ребята-демократы, только чай! – выставил перед собой руку Добрыйвечер. – Когда я за рулем, я не употребляю даже наперстка пива. Жизненный принцип.

Воскресенская уважала чужие принципы и настаивать не стала. Пили ароматный чай с тортом и беседовали о жизни. Олег Петрович рассказал Розе, что год назад его бросила жена – влюбилась в финна, приезжавшего в город по делам своей фирмы, и укатила вместе с ним в Турку.

– Я ее понимаю. Рыба ищет, где глубже, а человек – где лучше. Детей у нас нет. Любви особой тоже не было. Ленке нужна была прописка – она из Тверской области сюда приехала. Вот я в ее сети и попался со своей двушкой в центре города. Спасибо, хоть квартиру мою делить не стала, а ведь могла бы. Сейчас таких историй – тьма тьмущая. Так что, Роза Ан…

– Давай просто Роза, – предложила мужчине Вокресенская.

– Давайте… давай, – согласился Олег Петрович. – Так вот, Роза, не везет мне с женщинами. Хронически. Ленка – уже третья жена, которая от меня сбегает. Первая влюбилась в кавказца и усвистала к нему в Тбилиси. Я с ней всего год прожил в студенческие годы.

– У тебя есть высшее образование?

– Ну да. Я после службы в армии педагогический закончил, факультет общетехнических дисциплин. Одно время работал учителем труда. Второй моей жене это не нравилось. Она считала, что настоящий мужик не может работать в школе и получать копейки. Говорила, что ей стыдно кому-нибудь признаться, что ее муж – трудовик. Сама она была главным бухгалтером в крупной строительной фирме. Хотела и меня туда пристроить, но передумала, так как закрутила роман со своим шефом. Я об этом узнал и развелся с ней. Три года зализывал раны. Потом опять женился. И снова – не слава богу. Видно, проклял меня кто-то. Не суждено мне быть семейным человеком. Я притягиваю к себе женщин определенного типа…