Текст книги "Разрушительница пирамид"

Мама назвала его ангелом, но я с данным определением соглашаться не спешила. Сроду не видела тренера по йоге диковиннее. Килограмм восемьдесят сплошных мышц, мама рядом с ним казалась Дюймовочкой. Длинные волосы цвета пшеницы, очень густые, что блондинам, в общем-то, несвойственно, были заплетены в косу толщиной с мою руку. Косу украшала красная лента, а запястья парня – с десяток фенечек, красная нить и браслет, которые паломники привозят из святых мест. На шее – цепочка со звездой Давида. Стало ясно, в голове у парня каша, а мама вляпалась в очередную неприятность. Убедить родительницу, что ей морочат голову, весьма затруднительно, когда напротив дремлет тип с такой физиономией: открытый лоб, прямой нос, мужественный подбородок, да еще с ямочкой, и губы нежные, как у девчонки. Люди с такими лицами никогда не врут. В общем, передо мной сильный противник.

Я громко откашлялась, раз уж на мое появление упорно не обращали внимания. Парень первым открыл глаза и улыбнулся, а я мысленно застонала. Глаза его отливали небесной синевой и казались прозрачными, а на правой щеке появилась еще одна ямочка. Теперь стало ясно, почему мама назвала его ангелом – он точно был не от мира сего: невероятно красивый, весь словно светящийся изнутри, с такой улыбкой, что хотелось тут же повалиться ему в ноги и каяться во всех грехах. Короче, можно было подписывать акт о капитуляции, не вступая в бой.

– Ева, – произнес он, точно пробуя мое имя на вкус, и улыбнулся шире. – Какая ты красивая!

– Ты тоже ничего, – сказала я, устраиваясь рядом в позе лотоса.

Мамуля очнулась и принялась улыбаться:

– Доча…

– Она самая, – кивнула я.

– Познакомься, это Максик.

Называть здоровенного мужика Максиком – белая горячка, но, взглянув на его сияющую физиономию, я тут же согласилась: это точно про него.

– И сколько стоит это счастье? – перешла я к насущному, не желая впадать в нирвану. Хотя уже тянуло.

– Доча… – укоризненно произнесла мама, косясь на Максика.

– И все же, мамуля, на какой кредит тебя здесь развели?

– Какой еще кредит? – фыркнула она.

– Это меня как раз и интересует. Если ты тут отираешься несколько дней, значит, тебе впарили абонемент, а денег на него у тебя нет. Надеюсь, ты не взяла абонемент на год?

– Да что ты прицепилась со своим абонементом?! – в сердцах воскликнула мама и добавила: – На месяц я взяла, на месяц!

От сердца малость отлегло. Может, обошлось без кредита? У нас уже было два: на телевизор, который никто не смотрел, и на мамину шубу, которую наверняка уже моль приканчивает.

– Максик одолжил мне денег, – счастливо сообщила мама.

– Под процент одолжил? – сурово осведомилась я.

– Нет, – засмеялся Максик моему предположению, точно забавной шутке. – Мама может вообще эти деньги не отдавать. Не проблема.

– Вы сейчас свою маму имеете в виду? Он доверчиво таращился, а я продолжила: – Мама у нас теперь общая?

– Видишь, что творится? – заговорила мамуля, обращаясь к тренеру. – Я же говорила, ей нужна помощь.

– Будем медитировать? – обрадовалась я.

– Прекрати паясничать! – рявкнула мама, и Максик от неожиданности подпрыгнул.

Мамуля тут же расцвела улыбкой и притихла, а я поднялась и сказала:

– Рада, что у вас все хорошо.

– Доча, тебе требуется помощь…

– Это точно, – кивнула я.

– Первое, что ты должна сделать, освободить свое сознание…

– Пойду освобождать. Всего доброго.

Мама неохотно поднялась.

– Довезешь меня до дома? – спросила она.

– На чем? – Свою машину я продала месяц назад, чтобы расплатиться с самыми насущными долгами, но мама успела забыть об этом.

– Ах да…

– Давайте я вас отвезу, – предложил лучезарный Максик.

– А вам не надо еще немного помедитировать? – удивилась я.

– Не надо, – ответил он. – Мой рабочий день уже закончился.

– Счастье какое, тогда везите.

– Кошмарный характер, – прокомментировала мама. – Ослиное упрямство… Отцовские гены.

– Да, все плохое у меня от папы.

Я направилась к двери, а Максик спросил:

– У тебя неприятности?

– У меня хренова туча неприятностей. Боюсь, не рассосется, даже если сутками освобождать свое сознание.

– Ты разозлилась, что я о Константинове забыла? – вздохнула мама, сворачивая свой коврик. – Ну, извини, увлеклась. Как там старикан, живой?

– Надеюсь.

Очень захотелось сказать маме про картину, не только ей меня радовать, но при Максике делать этого уж точно не стоило. И я спешно покинула зал, а потом и фитнес-центр, ругаясь сквозь зубы.

До дома я добиралась довольно долго, а, оказавшись возле своего подъезда, на скамейке обнаружила Максика. На сей раз он был не в шортах и носках, а в джинсах и белоснежном пуловере, и я подумала, не хватает только крыльев и нимба над головой.

– Маму я отвез, – сообщил он застенчиво.

– Ты брачный аферист? Или тебе просто жить негде?

– У меня квартира в центре, а твоя мама – хороший человек и нуждается в помощи. Она очень несчастна.

– И что мешает ей быть счастливой? – вздохнула я.

– Отсутствие любви.

– Ну, теперь-то, как я понимаю, с этим порядок.

Он весело засмеялся.

– Она вовсе не влюблена в меня, как ты, наверное, решила, – вдоволь насмеявшись, заявил он.

– Ага, вы просто родственные души.

– Лучше не скажешь. Не так часто встретишь человека, с которым даже помолчать приятно… Такими людьми надо дорожить.

– Ага. А здесь-то ты с какой стати устроился?

– Мама беспокоится. Ей кажется, у тебя неприятности.

– Кажется? Передай маме, со вчерашнего дня мало что изменилось.

– Я знаю о ваших трудностях. Мама мне все рассказала. Вы можете на меня рассчитывать.

– В смысле – вместе ограбим банк?

– Это противозаконно. Совершать противозаконные поступки – значит…

– …послать свою карму на фиг, – подхватила я.

– Ну, можно и так сказать, – пожал плечами он. – А что у тебя в пакете?

Должно быть, парень решил сменить тему, но весьма неудачно. При упоминании о пакете меня заметно перекосило.

– Портрет, – ответила я.

– Твой?

– Нет, одного малопривлекательного дяди. Между прочим, его обессмертил Пикассо.

– Типа у тебя в пакете картина Пикассо?

– Типа да.

– Прикольно.

– Не факт. Ладно, маму будем спасать завтра. Я, так и быть, спасусь сама. Всего доброго.

– Рад был познакомиться, – сказал Максик, протягивая мне руку.

– А уж я как рада.

Он аккуратно пожал мою ладонь и зашагал к машине, старенькому «Ленд Крузеру», что притулился на въезде во двор.

– Охренеть, – пробормотала я, подводя итог этого дня.

Полночи я не могла уснуть. Ожидала то звонка от Верки, то появления полиции с ордером на арест.

Вскочила в семь. С трудом дождалась восьми утра и поехала к Константинову. К девяти должна была вернуться Светлана. Если повезет, Верка дом тут же покинет и я наконец избавлюсь от Пикассо.

Еще только свернув в переулок, я поняла: дело плохо. Точнее, я знала это с того момента, когда вчера вечером не смогла попасть в дом. Теперь самые жуткие опасения материализовались в виде сразу трех полицейских машин, стоявших у ворот.

– Пикассо… – простонала я, в том смысле, что меньше трех машин ему уж точно не полагается, и притормозила.

Первым побуждением было идти в дом и сдаваться. Объясню, как все было, позора не избежать, но посадить вроде не должны, раз сама пришла и картину вернула. Хотя… тут же потянуло бежать отсюда со всех ног… Это-то я могу, а с картиной что делать? Спрятать где-нибудь, а когда все уляжется, каким-то образом незаметно вернуть. Подозревать первым делом начнут меня и Светлану Петровну. А тут еще мой поспешный уход вчера…

Я топталась на месте, понимая, что пора решаться. Чертыхнулась и зашагала в супермаркет по соседству. Сунула пакет в ящик для хранения вещей на входе, для вида прошлась по магазину и отправилась к дому Константинова.

Чем ближе я к нему подходила, тем очевиднее становилась вся глупость моего вчерашнего поведения. Надо было дождаться Верку, а потом хоть оглушить ее, тем самым ненадолго избавившись, и вернуть портрет на законное место.

Я уже подходила к калитке, когда услышала голос Светланы Петровны:

– Евочка!

Я повернулась и увидела, что сиделка бегом меня догоняет, развив весьма приличную скорость, и это при больных коленях, на которые она вечно жаловалась.

– Доброе утро, – поприветствовала ее я, с опозданием сообразив, что звучит это как-то издевательски.

– Доброе? – поравнявшись со мной и пытаясь отдышаться, пробормотала она. – Ты что, не видишь? У нас полиция. Ох, чуяло мое сердце… Стерва Верка не пришла, и с этим старым хмырем что-то приключилось.

– Что вашему хмырю сделается?

– А чего тогда полиция?

Мы ускорились и вошли в калитку, которую Светлана открыла своим ключом. Когда мы поднимались по лестнице, входная дверь распахнулась, и мы увидели мужчину лет сорока в джинсах и белой рубашке навыпуск.

– Светлана Петровна? – спросил он, обращаясь к сиделке.

– Да, – прошептала она.

– А вы? – повернулся он ко мне.

– Я… я здесь убираюсь.

– Ева Рогужанская? – уточнил он, я молча кивнула, и мужчина сказал: – Проходите.

На негнущихся ногах я вошла в холл, следом двигалась Светлана, бормоча под нос:

– Господи, господи…

Очам моим вскоре предстала довольно странная картина: человек пять мужчин передвигались по первому этажу, невероятно деятельные и явно чем-то занятые, правда, непонятно чем. Взгляд мой замер на ближайшем ко мне упитанном дяде хорошо за пятьдесят, и до меня вдруг дошло: отпечатки пальцев снимает, по крайней мере, очень на это похоже.

Тут взгляд мой переместился в гостиную (двустворчатые двери были распахнуты), и я увидела рыдающую Верку, которой один из мужчин сунул в руку стакан воды. Рядом бегал Олег и горестно вопрошал:

– Что ты натворила…

В этот момент он заметил нас и кинулся навстречу. Я испугалась, решив, он ко мне так торопится с намерением уточнить в грубой форме, где портрет, но рвался он, как выяснилось, к Светлане Петровне.

– Как вы могли?! – заголосил он.

«Неужто он ее подозревает?» – испуганно подумала я, а Олег продолжил, окончательно все запутав:

– Оставить больного человека… одного… вы… вы за это ответите! – погрозил он пальцем.

– Так это… я же… батюшки светы, да что случилось?

– Я добьюсь, чтобы вас наказали по всей строгости! – кричал Олег, а Верка, отставив в сторону пустой стакан, сказала:

– Ночью в дом влезли. И дядю убили.

Услышав это, Светлана Петровна повалилась в ближайшее кресло, мне кресла не досталось, и я продолжала стоять, открыв рот.

– Как убили? – с трудом спросила я. Мужчина, находившийся рядом, пожал плечами.

– Каминными щипцами. Два удара по голове.

– Оказывается, дядюшка мог передвигаться самостоятельно, – нервно хмыкнула Верка. – Грабители бродили в доме, а он, должно быть, что-то услышал и пошел проверить. Не лежалось ему…

– Ты думаешь, несчастного старика не тронули бы, останься он в спальне?! – рявкнул Олег. – Если бы ты вела себя как нормальный человек и пришла вовремя…

– Меня бы замочили вместе с ним. Спасибо, братик.

Олег досадливо махнул рукой и вновь повернулся к Светлане, которая копалась в сумке в поисках корвалола, воды ей уже принесли. Я продолжала пребывать в прострации, пока один из мужчин, кивнув в сторону кухни, не сказал:

– Пройдемте, пожалуйста, наш коллега задаст вам несколько вопросов.

Я пошла. Тут взгляд мой задержался на кровавом пятне на полу, неподалеку от двери в комнату Константинова. Я издала слабый писк, но на ногах удержалась. Выходит, труп уже увезли. И слава богу. То есть слава богу, что хотя бы видеть его не пришлось.

Мы устроились в кухне, и я подробно рассказала о вчерашнем вечере молодому мужчине, назвавшемуся Юрием Дмитриевичем Кочановым, о картине трусливо умолчав.

– У вас был ключ от дома? – задал очередной вопрос Юрий Дмитриевич.

– Нет. В этом не было необходимости. В доме всегда находилась сиделка или кто-то из родственников.

– А у сиделок ключи были?

– Не знаю.

– Ева Станиславовна, – улыбнулся он, – я вот смотрю на вас и гадаю: почему такая красавица, к тому же с образованием, судя по вашей речи, работает уборщицей? Что, очень хорошо платили? Или была еще причина?

«Упс, – подумала я с большой опаской. – Меня подозревают в сговоре с убийцей. Устроилась к старику, все тут разнюхала, еще и ключи свистнула».

– Платили немного, – стараясь не впадать в панику, ответила я. – Вообще-то здесь работает моя мама, а я ее иногда подменяю.

– Мама приболела? – сочувственно спросил он, должно быть, мнил себя большим хитрецом. Очень захотелось дать ему в нос, то есть дать в нос кому-либо тянуло с раннего утра, а этот просто нарывался, но я, само собой, сдержалась.

– Можно сказать и так… Мама иногда выпивает, – добавила я со вздохом. – Не то чтобы часто, но… с работой проблемы. Это место ей нашла соседка, и я им дорожу хотя бы потому, что могу маму подменять, если что. Далеко не везде это возможно.

– Вот оно что, – сочувственно покивал он. – А вы где работаете?

– До недавнего времени в фирме «Взаимовыручка», – с большой неохотой ответила я. – Сейчас работаю дистанционно, сотрудничаю с несколькими фирмами. Налоги плачу, – добавила на всякий случай.

Стоило мне упомянуть «Взаимовыручку», как Кочанов помрачнел. И неудивительно. Небось тут же записал меня в злостные жулики, а если он на этой «Взаимовыручке» погорел, то мне не позавидуешь. Дело в том, что развод родителей и мамина тяга к нирване – далеко не единственное мрачное пятно в моей жизни. У меня этих пятен как грязи по осени, и «Взаимовыручка» – одно из самых жирных и больших. Устроилась я в фирму после института, и счастью моему не было границ. С работой в городе не особо, а тут еще и платят прилично. Точнее, поначалу я устроилась в строительную фирму «Вертикаль», трудилась не покладая рук, выросла до начальника отдела, была замечена и через три года переведена в головной офис. Как раз к тому моменту на местном телевидении начали крутить рекламу «Взаимовыручки», нашего дочернего предприятия, о чем бодрым голосом сообщал ведущий. По сути это была очередная пирамида, которую худо-бедно прикрывали вполне благополучные фирмы, та же «Вертикаль», к примеру, или колбасный цех. Наш хозяин мог жить припеваючи, развиваться и дальше, богатея в почете и уважухе. Но идея, как оказалось, была в другом: урвать сразу много и смыться. Идея не нова, но обычно ею увлечены люди, у которых нет ни «Вертикали», ни мясных цехов, а есть только желание отхватить кусок побольше. У моего хозяина было много чего, оттого некоторое время я пребывала в уверенности, что все нормально и начальство знает волшебную формулу, как из ста рублей сделать сто тысяч. Я вновь была замечена и повышена, и вскоре сомнения меня оставили: флагман областного бизнеса, благодаря которому мы впереди прочих регионов по экономическому развитию, – обычная пирамида и долго не протянет. Денежки граждане отдавали нам весьма охотно, еще бы, ведь из каждого утюга доносились призывы нести свои сбережения во «Взаимовыручку», на благо развития региона, а не хранить их в прочих местах под ничтожный процент или вовсе без оного.

Для начала я поговорила с мамой. Она пришла в ужас и посоветовала никуда не соваться. Папа поохал, поругал страну и поспешил забрать триста тысяч, которые успел отнести во «Взаимовыручку». Я поговорила со своим непосредственным начальником, он взглянул из-под очков, вздохнул и доверительно шепнул, придвинувшись ко мне поближе:

– Помалкивай об этом, ок? Год как минимум мы еще протянем. Наша с тобой задача какая? Вовремя соскочить.

– Миша, – возразила я, – они же народ дурят! К нам из соседних областей люди деньги везут.

– Ты что, прокурор? – нахмурился Миша. – Кстати, не удивлюсь, если он в доле… Короче иди работай и не забивай голову всякой хренью.

В своем кабинете я выпила водички и задумалась. Представлять, что будет через год, когда пирамида рухнет, даже не хотелось. Я пыталась относиться к происходящему как Мишка: главное – соскочить вовремя и все такое. Но как Мишка не получалось, и, когда я смотрела на радостных пенсионеров, толкущихся возле офисов «Взаимовыручки», мне, как маме сейчас, хотелось в нирвану.

В конце концов я решила бороться и развила прямо-таки бурную деятельность. Намек Мишки на прокурора впечатление произвел, и я, проигнорировав местную власть, сразу подалась в Москву. Больших чинов побеспокоила, в высоких кабинетах побывала. Случилось это незадолго до выборов, когда власть, как известно, становится податливее. Меня приняли, выслушали и обещали разобраться. Добилась я одного: пирамида рухнула куда быстрее. Хозяин сбежать за границу не успел, но никого я этим не спасла. То есть моральное удовлетворение при виде новоявленного олигарха за решеткой граждане, может, и получат, а вот денежки свои – нет. Мне же досталось весьма крепко! Осмолов Петр Витальевич, недавний небожитель, друг губернатора и хозяин этой самой «Взаимовыручки», обвинял меня во всех смертных грехах, от рейдерского захвата до попытки отравления. Учитывая, что мы ни разу не встречались, последнее выглядело особенно смешно. Но смеяться я перестала довольно быстро. Обманутые вкладчики куда охотнее растерзали бы меня, а вовсе не жулика Осмолова. Тот, кстати, пригрозил, что жить мне осталось совсем ничего, и это тоже не радовало. Последней каплей или, лучше сказать, последним гвоздем в крышку гроба явилось известие, что мама отнесла во «Взаимовыручку» свои сбережения, которых в принципе быть не могло. Если совсем просто: мама взяла кредит в трех банках в надежде быстро разбогатеть. И не стала забирать деньги даже после разговора со мной.

«Как велика в людях жажда обогащения!» – могла бы я воскликнуть философски, будь у меня на это силы. В общем, я оказалась в долгах как в шелках, с перспективой ранней кончины и с «добрыми» пожеланиями от граждан, к которым даже мама присоединилась. Конечно, оторвать мне руки-ноги она не грозила, но горестно вздыхала:

– В кого ты у меня такая! Другая бы… – Тут она обычно махала рукой. – Еще когда ты в четыре года притащила домой кошку со сломанной лапой, надо было насторожиться. А теперь все одно к одному…

Кроме кошки, мама еще много чего припомнила, складывалось впечатление, что существо я злокозненное, людям от меня одна погибель, большая загадка, как меня вообще земля носит.

Именно эта мысль отчетливо читалась сейчас на физиономии Кочанова.

– Так вы та самая Рогужанская… – произнес он и невольно скривился.

– Та самая, – кивнула я. – Так что с работой у меня туго.

– Еще бы, – хмыкнул он. – Мне, кстати, трех недель не хватило, чтоб вклад получить.

– Моей мамуле тоже.

– Серьезно?

– А то. Халява – верный путь к разочарованию, – мстительно добавила я.

– И как вам сейчас живется? Чувствуете себя героиней?

– Ага, особенно со шваброй в руках.

– А чего не уедете?

– Не могу. Следствие еще не закончено.

– Ах, ну да… – покивал он, глядя на меня со смешанным чувством печали и жалости. Не ясно, к чему эта жалость относилась. К невозможности мне голову оторвать или естественному сочувствию к убогим. И то и другое совсем не радовало.

Тут Кочанов тряхнул головой, словно освобождаясь от лишних мыслей, и спросил:

– Что можете сказать о хозяине?

– Да ничего, – пожала плечами я. – Довольно вредный старик. О покойниках плохо не говорят, но ничего хорошего мне о нем неизвестно.

Кочанов усмехнулся.

– Вредный? Что это значит?

– Любил говорить гадости и пакостил в меру сил, особых возможностей для этого не было, но он старался.

– Он вам не нравился?

– Я с ним практически не общалась. Доставалось в основном сиделкам, их и расспросите.

– А враги у него были?

– Это уж к родне… – усмехнулась я.

– Сиделки часто менялись?

– Я знаю трех, последнее время Светлану Петровну видела чаще других. Но я бываю здесь от случая к случаю.

– А у Светланы Петровны какие были с ним отношения?

– Она сиделка и, насколько мне известно, свою работу выполняла хорошо. А об отношениях надо ее спрашивать.

– Спросим, – вздохнул Кочанов. – Работу выполняла хорошо, но старика одного оставила…

Я решила, что мои комментарии не требуются, и промолчала, а Кочанов вновь задал вопрос:

– Старик ведь человек состоятельный?

– Откуда мне знать? – удивилась я.

– Как же… вы в доме убираете, многое видите…

– Я в шкафы не заглядываю, а так особых богатств незаметно. Часы из бронзы, посуда и мебель старая… Может, все это денег стоит, но я в этом не разбираюсь.

– Родня говорит, вскрыт сейф, в котором были деньги, похищены золотые украшения покойной супруги и картины.

При этих словах сердце у меня заныло.

– Картины? – машинально переспросила я.

– В гостиной из рам вырезали три холста.

Картины в гостиной я отлично помнила. Не раз, протирая рамы, смогла их как следует рассмотреть. Два сельских пейзажа и один морской. Подписи на всех трех неразборчивые. Картины особенного впечатления не произвели, о чем я Кочанову и сообщила, добавив, что в живописи тоже не сильна.

– Одна из похищенных картин стоит целого состояния, – продолжил он, сердце вновь заныло, а Кочанов перешел на шепот: – В доме, оказывается, был портрет работы Пикассо.

– Это тот, что на втором этаже висит? – спросила я.

– Висел, – поправил Кочанов. – Вы знали, кто автор портрета?

– Олег как-то сказал, но я, если честно, не поверила. Думала, прикалывается.

– Почему?

– Да он вообще приврать любит, ну а потом… Откуда у нас мог Пикассо взяться?

– Да уж… – согласился Кочанов. – О портрете вы кому-нибудь рассказывали?

– Нет, – твердо ответила я. – Я вообще не придала словам Олега значения.

В тот момент я исходила нервной дрожью, все больше погружаясь в бездну отчаяния. Какого лешего я сразу не сказала, что портрет стащила? В смысле, вынесла из дома, чтобы заменить стекло. Соврала с перепуга, и вроде даже против воли, а теперь гадала, как это исправить. Если бы не история с пирамидой, я бы обо всем честно рассказала, лишь только вошла в дом. И портрет не стала бы прятать. Однако из недавнего опыта следовало: далеко не всеми и не всегда честность приветствуется. Бывает, за нее охотно могут голову оторвать (что мне, собственно, и пообещал Осмолов), а тут еще убийство.

Картину можно вернуть иначе, к примеру, подбросить или указать ее местонахождение, анонимно позвонив по телефону. Согласна, звучит довольно глупо, но иметь дело с полицией мне совершенно не хотелось. Я вспомнила вчерашнего дядьку в мастерской. Черт дернул меня про Пикассо сказать! Если он узнает о краже в доме старика, наверняка позвонит в полицию. Или не позвонит, решив, что разумнее в стороне остаться? Все это требовалось хорошенько обдумать в спокойной обстановке, а сейчас я продолжала врать без зазрения совести, подозревая, что это выйдет мне боком. И правильно. Бабушка всегда повторяла: вранье – кратчайшая дорога к каторге. Бабушка – шутница, вокруг врут все кому не лень и сидят не на каторге, а в кабинетах с видом на Кремль.

Тут мне стало совсем грустно, но в намерении врать и дальше я лишь укрепилась.

– Со Светланой Петровной у вас какие отношения? – задал очередной вопрос Кочанов.

– Нормальные. У нее своя работа, у меня своя.

– А матушка ваша…

Вопросы о матушке мне совсем не понравились. Понятно, куда ветер дует. Мама подружилась с зеленым змием, лишилась приличной работы и пошла в уборщицы, следовательно, в деньгах нуждается, а ее социальная сознательность под воздействием алкоголя уверенно стремится к нулю. Говоря проще, запросто могла связаться с сомнительными личностями и навести убийц на этот мирный дом.

Я отвечала максимально доверительно, пытаясь убедить Кочанова, что мама сомнительных личностей не жалует. Говорили мы долго. У меня разболелась голова, очень хотелось в туалет, о чем я стеснялась сказать, но между делом кое-что выяснила. В дом вломились после полуночи, грабителей, скорее всего, было двое. Лев Сергеевич, услышав шум, вышел из спальни. Следователя сей факт удивил, а меня не очень. Я и раньше подозревала, что не так уж он и плох, но помалкивала, раз уж не мое дело. Была еще версия: грабители вытащили Константинова из постели, чтобы устроить допрос. По мне так, глупость: отчего бы этот допрос не устроить в спальне, тем более что сейф, как выяснилось, находится там, под неусыпным оком старика?

В общем, ясной картины не наблюдалось ни у следователя, ни тем более у меня. Одно хорошо, мне сказали, что я могу идти, и я поспешно покинула дом, перед этим забежав в туалет. В гостиной сидела нахохлившаяся Верка, в комнате старика всхлипывала Светлана Петровна.

Я вышла на крыльцо, следом за мной появился Олег, нервно закурил. Я сказала:

– До свидания.

– Подожди. – Он глубоко затянулся, а я ждала, что будет дальше, ничего хорошего от судьбы не ожидая. – Ты чего сегодня пришла? – спросил Олег.

– Вчера не успела до конца убраться, – вяло отозвалась я, игра в вопросы и ответы изрядно надоела. – Сбежала пораньше, чтобы за Светлану не оставаться.

Он сверлил меня взглядом, я поняла, что мой ответ кажется ему подозрительным. И мысленно вздохнула.

– Я не верю, что Петровна как-то причастна… – начал он, я поспешно кивнула:

– Ага. На всякий случай, я здесь тоже ни при чем.

– Ну, на тебя вряд ли кто подумает, учитывая твою репутацию. – Тут он кисло улыбнулся, а я нахмурилась.

– Репутацию? – переспросила, не очень-то понимая, куда он клонит.

– Ты ведь девушка на удивление честная. Могла бы счет открыть в Швейцарском банке, а вместо этого полы намываешь. Так что вряд ли тебя заподозрят.

– И правильно, – буркнула я. – С какой стати меня подозревать?

Судя по взгляду Олега, он в этом вовсе не был уверен, и я поспешно с ним простилась. Вообще-то, его слова должны были успокоить. В самом деле, если меня в Москву носило за правдой, вряд ли я войду в преступный сговор с грабителями. Но Олег в этом как будто сомневался. Смотрел на меня с подозрением, или у меня глюки на нервной почве? Насчет швейцарского банка он дал маху, зарплату я получала приличную, но вряд ли бы она заинтересовала тамошних банкиров. Все денежки стекались к Осмолову и его приближенным.

Я ненадолго заглянула в супермаркет, взяла портрет и немного постояла, пялясь на людей в торговом зале. Требовалось срочно решить, что делать дальше. Самый простой выход – оставить картину здесь и позвонить в полицию. Я избавлюсь от Пикассо, что значительно облегчит мне жизнь. Выход самый простой, но не самый умный. Здесь наверняка есть видеокамеры, и меня вычислят на раз. Можно позвонить не в полицию, а Олегу. Вдруг он на радостях про камеры не вспомнит? Он-то, может, и не вспомнит, но появление картины ему объяснить придется, следовательно, второй вариант не лучше первого.

Я побрела к выходу, чувствуя, что в настоящий момент ничего толкового придумать не в состоянии. Пакет оттягивал руку, напоминая о шаткости моего положения. Держать его дома совершенно не хотелось. А ну как явятся с обыском? У мамы тем более прятать нельзя. Остаются Олеська и Кирюха. Ну и папа. А если к ним тоже нагрянут? Может быть такое? Вообще-то, для этого нужны основания, но впутывать в свои проблемы близких очень не хотелось. Вскоре стало ясно: одна я точно ничего не решу, требуется совет, желательно гениальный.

Первым делом я подумала о папе. Хотя его образ с гениальностью в моем сознании точно никак не связан. Однако я помнила папины слова: «Девочка моя, ты можешь прийти ко мне с любой проблемой. Папа всегда поможет».

Похоже, сейчас такой случай. И я отправилась к папе. Дверь мне открыла Раиса, в фартуке с рюшами, пахнувшая пирогами, с широкой улыбкой и святой верой в безоблачное счастье. Эта самая вера здорово бесила, наверное, потому, что мое счастье где-то загуляло.

– Евочка! – запричитала она, втягивая меня в прихожую. – Папы нет, он в магазин пошел, а я тебя пока пирогами накормлю.

Своих детей у Раисы не было, рожать ей, пожалуй, поздновато, хотя кто ж знает… Но, пока их не было, она решила удочерить меня, то есть всячески демонстрировала большую любовь и желание жить душа в душу. На самом деле я была не против, уж если папу угораздило в нее влюбиться… Но в редкие наши встречи я чувствовала себя ужасно виноватой, так что пироги и плюшки поперек горла вставали, ибо маме наша дружба точно бы не понравилась, а маму огорчать не хотелось.

Я устроилась за столом и принялась жевать, прихлебывая чай из чашки, которую Раиса считала моей. Чашка была пузатенькой, с портретом толстощекой красотки с цветочком в руках. Раиса то ли свято верила, будто все дети до пенсии остаются детьми, то ли просто считала, что мое развитие успешно завершилось годам к одиннадцати, но подарки неизменно дарила такие, точно я еще в начальной школе. Подарки, кстати, она делать любила. Папа то щеголял в носках ярко-оранжевого цвета, то в командирских часах, то в кепке с надписью «Секьюрити». Но все это их безоблачного счастья не нарушало. Каждый раз, сидя напротив Раисы, я думала: конечно, мамуля не подарок, но папа мог выбрать кого-то посерьезнее, что ли. Мама, само собой, заявляла, что папуля тоже без царя в голове, и мстительно добавляла: «За пироги продался». Последнее казалось мне куда более вероятным. Пироги у Раисы знатные.

– Как твои дела, солнышко?

У нее все были солнышками, зайчиками, а папа – котиком.

«Неужто и я буду своего мужа так называть?» – с тоской подумала я.

«Ты для начала замуж выйди, – ехидно отозвался внутренний голос, как всегда некстати. – Похоже, тебе ничего не светит, кроме тюремного заключения».

– Нормально, – ответила я, невольно хмурясь. Мысль о портрете аппетит изрядно портила.

– Как мама?

– Тоже нормально.

– Работает?

– Да.

– У меня подруга… в общем, им бухгалтер нужен. Может, мама…

Идея сообщить маме, что Раиса проявляет заботу и собирается ее трудоустроить, у меня восторга не вызвала. Мамуля разгневается и, вполне возможно, лишится нынешней работы, потому что гнев ее заканчивался весьма предсказуемо, ибо пожар в душе простая вода не потушит, разве что сорокаградусная.

Тут я довольно громко скрипнула зубами, с опозданием сообразив: мамуля работы почти наверняка лишилась. Или лишится вот-вот. Дом наследники продадут. К тому же маме предстоит встреча со следователем, и, возможно, не одна. И что им наговорит мама, большой вопрос. Поговорить она, в общем-то, любила. И кстати, до сих пор не знает всех обстоятельств, потому что любимая дочь забыла сообщить ей об этом.

– Спасибо, – промямлила я, добавила: – Я сейчас, – и кинулась на балкон звонить маме.

Слава богу, трубку она взяла сразу и, судя по голосу, была трезва.

– Мама, у меня плохие вести. – Я не стала ходить вокруг да около.

– Неужто старик помер?

– Не помер, убили.

– Да ладно. – Мама завозилась, чем-то грохнула и продолжила: – Как это?

– Тебя что конкретно интересует?

– Все. Давай ко мне. Расскажешь. Что, правда, убили?

Я поспешила проститься, решив, что при Раисе, которая маячила за дверью, продолжать не стоит.