Текст книги "Тамара де Лемпицка"

A как Амбициозность

«The day was too short. Sometimes I went out in the evening and came back at two o’clock in the morning and painted till six».

Tamara de Lempicka

«Дни были слишком короткими. Иногда я уходила вечером и возвращалась в два часа утра, а потом работала до шести».

Тамара де Лемпицка

В октябре 1917 года все резко изменилось.

Большинству жителей нечем обогреть жилище, нечем питаться. Цены бьют все рекорды. Твои близкие в панике покидают город. Ты отвозишь дочь к своей матери в Москву. Все боятся этой новой партии большевиков, во главе которой чрезвычайно решительно настроенный Ленин. Русская империя рушится, как карточный домик. Приходит ужасная новость – твой брат Стасик пропал без вести.

Ты больше не можешь закрывать глаза на происходящее в стране: та последняя ледяная и убийственная зима, та кровавая весна привели к демонстрациям, казням, бунтам и, главное, – к отречению Николая II от престола, а также упразднению монархии.

Дядя с тетушкой готовятся выехать в Данию, они уже перевели туда свои денежные активы. Твоя мать и дочь вскоре к ним присоединятся. Все умоляют тебя отправиться с ними.

Ты же доверяешь мужу и его окружению. Тадеуш уверен, что царь вернется на престол. Он считает, что беспокоиться не о чем. Просто надо переждать кризис.

Ты предпочитаешь остаться в вашей милой квартирке в центре города, на улице Жуковского. Тебе дорого ее убранство, демонстрирующее ваше положение в обществе, – побрякушки, ковры, множество свадебных подарков. Твой дядя проследил за тем, чтобы ты ни в чем не нуждалась.

Но дни идут, и беспокойство нарастает. В двух шагах от вашей квартиры разъяренная толпа разрушила дом приближенной к низложенному царю дамы. На улицах царит террор.

В октябре происходит и то, чего ты страшилась больше всего. Посреди ночи дверь с грохотом выламывают чекисты. Ты рассказываешь, что в тот момент вы занимались любовью. (Упоминать эту пикантную подробность тебе очень нравится.)

Красноармейцы в Петрограде. Октябрь 1917

«В. И. Ленин провозглашает советскую власть» Владимира Серова. 1962

Твоего мужа обвиняют в шпионаже в пользу царя. Солдаты переворачивают вверх дном вашу квартиру, забирают ценные вещи. Ты ничего не можешь предпринять, ты едва одета и смотришь, как Тадеуша уводят со связанными руками. Впервые в жизни тебе страшно.

Когда вести об аресте твоего мужа доходят до близких, семья умоляет тебя выбираться в Копенгаген. Но об отъезде из Петрограда не может быть и речи, пока Тадеуш в заключении. Никто не знает, где именно его держат.

Скромно одетая, что совершенно на тебя не похоже, ты бродишь в поисках по разным адресам. Снег ли, холод, ты сжимаешь зубы и идешь. Ты одна, без семьи, без прислуги, в ледяной квартире, без продуктов, в городе, погруженном в страх.

Главное – найти Тадеуша.

Ты ходишь к посольствам и консульствам рядом с Миллионной улицей. Все эти люди знают тебя, вы с мужем встречали их на балах и званых ужинах. Это было в другой жизни. Ты стучишься в двери, но ответа не получаешь.

Однако находится тот, кто согласился тебе помочь. Консул Швеции. Он тебя внимательно слушает, сам при этом наслаждаясь вкусным обедом, – а ты ведь так голодна! Едва стоишь на ногах, ты уже несколько дней почти ничего не ела. Но держишься прямо, продолжаешь разговор.

Консул тебя разглядывает. Ты – девятнадцатилетняя, божественно свежая, нежная. Все, что ты делаешь, чтобы найти Тадеуша, похвально, очень похвально. Особенно в такое время. Везде подстерегает опасность.

Лучше тебе уехать, говорит он, покинуть Петроград. Он сам отыщет твоего супруга. А ты поезжай на поезде в Финляндию, где будешь в безопасности. Консул оформит тебе поддельный шведский паспорт. В поезде ни по-русски, ни по-польски говорить нельзя. Только по-французски. Муж воссоединится с тобой позже.

Ты последовала советам этого мужчины. Он взялся тебе помочь, но ты начинаешь понимать.

За все надо платить.

За все.

И за свободу Тадеуша придется расплачиваться – собой.

* * *

Твоя жизнь, Тамара, настоящий роман.

Ничего не надо придумывать, приукрашать. Ничего.

Я представляю себе, как ты провела несколько ночей с консулом Швеции, чтобы добиться освобождения мужа.

Скомканные простыни. Чужое тело. Твое отвращение. Но ты не намерена отступать.

Потом путешествие в медленно идущем поезде.

В поезде, в вагонах которого можно увидеть устрашающий символ – серп и молот.

В поезде холодно телу – и тяжело на сердце.

Заснеженные пейзажи, серые, ледяные.

Чеканный шаг красноармейцев – на каждом полустанке, на каждом вокзале.

Из Финляндии тебе еще нужно добираться на корабле до Копенгагена, где тебя ждут родные. Ты предпочитаешь не рассказывать, каким образом тебе удалось вырваться из Петрограда. Ты ждешь новостей о муже. Консул Швеции сдержит слово.

Когда несколько месяцев спустя ты наконец воссоединяешься с Тадеушем, то обнаруживаешь, как сильно он изменился.

Это уже не тот элегантный молодой красавец, который кружил тебя, нарядно одетую, в танце. Нет, это новый Тадеуш – скучный, молчаливый, желчный. Он слишком много пьет. Иногда выходит из себя, бывает жесток. Ты не готова с этим мириться. Ты столько для него сделала, ты тоже пострадала! Он тебя разочаровывает, ты им больше не восхищаешься. Он кажется тебе жалким. Что-то в тебе оборвалось.

Твои дядя и тетушка, как и большинство их друзей, уверены, что жизнь скоро наладится, станет роскошной и приятной, как прежде. Им кажется, что их пребывание на чужбине не будет долгим, что скоро они вернутся домой. Они поднимают на смех коммунистов, захвативших страну: «Да это же горстка уродцев! Им не удержать власть!»

Но ты более осторожна. Ты не забыла увиденного в Петрограде. Страдания, голод, варварство. Ты предпочитаешь смотреть только вперед. И задаешься вопросом: как выжить в этом новом враждебном мире?

Весной 1918 года дяде Морису приходится пересмотреть свои планы. Возвращаться в Россию или Польшу все еще слишком рискованно. Он думает, что Париж может быть хорошим временным решением. Все вернется в старое русло, пока же следует заняться подготовкой к переезду.

Но едва вы приезжаете во Францию, как на вас обрушивается ужасная новость.

В Екатеринбурге в ночь с 16 на 17 июля 1918 года убит царь со всей своей семьей. По приказу местного ЧК в подвале дома Ипатьева расстреляли Николая II, его супругу, четырех дочерей, сына, врача и прислугу. За этот год для тебя изменилось все. Твоя похожая на сказку жизнь перестала быть таковой.

Чтобы выжить, на близких рассчитывать больше нельзя. Тебе придется полагаться только на себя.

Но этого, Тамара, ты еще не знаешь.

Тамара и Тадеуш Лемпицкие. Ок. 1924

«Рабочий уголок». Ок. 1924

* * *

Приезд в Париж оказался новым унижением. Тебе с мужем и ребенком приходится ютиться в крохотной комнатушке без удобств, под самой крышей. Теснота, духота.

Биографы не называют точного адреса вашего жалкого жилища, но речь, безусловно, не идет о районах, которые тебе по душе. Ты, вероятно, ужасно страдаешь, ведь ты привыкла к роскоши.

Тадеуш не работает, пьет, часто выходит из себя. У него начинается депрессия.

Кажется, Париж трещит по швам от множества беженцев, отчаявшихся, потерянных, покинувших свою разоренную страну, но они все еще непоколебимо верят в то, что им положены привилегии, что они сохранят свои традиции.

Вы живете на деньги от продажи драгоценностей, которые удалось привезти с собой, спрятать, зашив в тряпичные куклы.

Тетушка Стефа продала украшения, чтобы помочь твоей матери Мальвине и твоей сестре Адриенне найти жилье на улице Поля Соньера в шестнадцатом округе около улицы Пасси. Твоя мать не может прийти в себя после исчезновения сына, чье тело так и не нашли. Адриенна же учится в Академии художеств. Она много занимается, хочет стать архитектором, поступить в престижную Парижскую специальную архитектурную школу на бульваре Распай. По сравнению с тобой сестра куда спокойнее и рассудительнее. Она не ищет славы, признания. Ты сестрой восхищаешься. Прислушиваешься к ней. Может быть, только ее мнение и важно для тебя.

Франция все еще в состоянии войны, перемирие будет подписано только 11 ноября 1918-го. На улицах полно солдат, ночью завывают сирены, и твоя двухлетняя дочь Кизетта плачет от страха.

«Беженцы». 1931

Ты неплохо говоришь по-французски, хотя славянский акцент выдает твое происхождение. Твои родные тоже хорошо владеют французским языком. Полезный навык в столь непростые времена.

Постепенно, благодаря грамотным вложениям, в том числе в банк «Лионский кредит», дяде Морису удается воссоздать в Париже семейное гнездо, достойное былой роскоши. В просторной квартире на Елисейских Полях собираются все белые эмигранты столицы. Это еще не петербургский размах, но и до него недалеко.

Конечно, ты любишь приходить на чай и коктейли к тетушке, но предпочитаешь отправляться на левый берег Сены и гулять по оживленным улицам. Идти надо на пересечение бульваров Монпарнас и Распай. Именно здесь находятся модные кафе, где собираются популярные художники. После заключенного наконец перемирия 1919 год полон радужных надежд. В Париже на Монпарнасе ощущается некое движение, и ты каждый раз дрожишь от возбуждения, оказываясь в этом районе.

Что ты предчувствуешь? Ты бы не смогла точно ответить. Обещание всего на свете, счастливый случай, открывающиеся возможности.

Этот ветер свободы тебе по душе.

Елисейские Поля. Машины с продовольствием отправляются на фронт. Апрель 1915

Портрет Тамары. Фото Марио Камуцци. 1931

Нет, ты не хочешь сидеть в комнатенке и слушать, как хнычет малышка и ноет муж. Ты предпочитаешь интересные встречи на перекрестке Вавен, свободных и смешливых людей, которым, как и тебе, нравится развлекаться.

Кажется, что Париж наводнили молодые женщины твоего возраста, они курят, танцуют, дурачатся и хотят стать художницами. Почему бы и тебе не быть такой?

Приходит весна, ты продаешь кольцо с крупным изумрудом – одно из последних твоих украшений, и отправляешься с Кизеттой на Лазурный Берег, оставив мужа дома. Ты объясняешь ему, что тебе нужно развеяться, отдохнуть. Он лишает тебя сил, потому что ничего не делает, жалуется и пьет. Ты не представляешь, как вы будете сводить концы с концами, но вы садитесь в поезд и едете в Ниццу в поисках тепла. И не важно, что поселиться приходится в дешевой гостинице, где нашли приют и другие обнищавшие русские эмигранты. Ты на солнце и возвращаешься к жизни.

Я смотрю на фотографию, где вы с Кизеттой прогуливаетесь по Английской набережной. Ты в широкополой шляпе, с радостной улыбкой на лице. Ты кажешься счастливой. Ты не похожа на ту, какой скоро станешь, – вычурной, холодной, позирующей с мундштуком в обтянутой перчаткой руке.

Тамара и Кизетта в Ницце. Английская набережная. 1919

Я вижу улыбающуюся жизни молодую сияющую мать.

Радость оказалась недолгой. По возвращении тебе предстоит ужасная сцена с мужем. Нет, он не хочет работать! Он благородного происхождения и напоминает тебе, что никогда не работал. И начинать не собирается. Он поднимает на тебя руку, и уже не в первый раз. Чаша терпения переполнилась.

Идет время, ничего не налаживается. Ты больше не выносишь мужа и эту жизнь. Кажется, ты сходишь с ума.

Наконец, как-то, в 1920 году, ты все рассказываешь сестре. Ты без сил. Ты больше так не можешь. Муж пьет и бьет тебя. У вас ни гроша. Это невыносимо.

Адриенна мягко тебя успокаивает.

(Я спрашиваю себя, где происходит эта сцена, которая перевернет всю твою жизнь? За ужином? В кафе на бульваре Сен-Жермен? На Монпарнасе?)

Адриенна Гурвич-Горска. Ок. 1920

Сестра гладит тебя по щеке, кладет руку на плечо.

И потом шепотом произносит слова, которые изменят все:

«Но ты должна работать, Тамара. Надо зарабатывать на жизнь. Посмотри на меня, я учусь, чтобы стать архитектором».

Ты удивленно глядишь на сестру. Работать? А кем? Ты ничего не умеешь! Какая муха укусила твою сестру?

Адриенна совершенно спокойна. Она говорит, что ты можешь брать уроки рисования в одной из художественных студий на Монпарнасе. Это бесплатно. Она говорит, что ты ужасно талантлива. Просто надо заняться этим всерьез. Год-два занятий – и ты сможешь зарабатывать на жизнь искусством.

Ты в изумлении смотришь на нее.

Тебя как током ударило. А вдруг сестра права?

Ты начинаешь размышлять. Если бы не революция, не война, если б твой муж унаследовал состояние, то ты, вероятно, осталась бы избалованной богачкой. Но сейчас все иначе.

Ты слишком давно живешь чуждой тебе жизнью. Твой брак, дочь, муж больше не приоритет для тебя.

Твой приоритет – стать художницей, настоящей, зарабатывать искусством на жизнь.

Ты ведь этого хотела, когда была ребенком, когда одевалась, как гранд-дама. Ты хотела, чтобы все взоры были устремлены лишь на тебя. Но не только потому, что ты их притягивала, что обладала «изюминкой». Нет, вспомни, ты ведь всегда хотела блистать.

Всегда-всегда мечтала стать всемирно известной.

Больше никогда ни в чем не нуждаться. Больше не жить в тесной комнатушке с общим умывальником на лестнице. Больше не носить дешевые платья.

Ты бросаешься к парикмахеру, остригаешь волосы. Делаешь короткую стрижку, как у красивых эмансипированных девиц с бульвара Монпарнас, танцующих ночи напролет.

Из зеркала на тебя смотрит другая женщина – современная, чувственная. И свободная.

Это ты. На пути к славе.

В этот день ты даешь себе обещание – ты будешь бороться за успех и победишь. Ты жаждешь этого.

И эта жажда никогда тебя не покинет.

* * *

Господи, как ты амбициозна! Движешься, как паровой каток! Ничто тебя не останавливает.

Ты приняла решение и устремилась вперед на огромной скорости: дочерью занимаются мать и сестра, муж предоставлен себе.

С 1921 года вы обосновались на площади Ваграм в доме номер 1 на последнем, шестом этаже великолепного османовского здания в семнадцатом округе. Это квартирка-студия, и не очень большая, но все же лучше, чем ужасная каморка под крышей, и район престижный.

С того времени площадь Ваграм не особенно изменилась. Дом под номером 1 из тесаного камня по-прежнему гордо возвышается среди других зданий. Я стою на тротуаре и смотрю на люкарны шестого этажа. Ты жила здесь. Не знаю, выходило ли окно на бульвар Мальзерб или на авеню Ваграм, и сейчас этого уже не выяснить. Не знаю, твое ли окно то, что выступает на фасаде с небольшим каменным фронтоном. Но знаю, что ты открывала эту тяжелую деревянную входную дверь, и мне нравится идти по твоим следам, даже если это просто игра воображения.

Проходит всего два года, а ты уже делаешь удивительные успехи. Сначала ты записываешься в Академию Рансона на улице Жозефа Бара в шестом округе, которую возглавляет вдова Поля Рансона, художника-фовиста, умершего в 1909 году. Там преподают Морис Дени и Поль Серюзье, известные художники группы «Наби» («пророки» или «богоизбранные»). По их мнению, живопись призвана, отдалившись от природы, предложить в цвете ее изысканный эквивалент.

Но потом ты скажешь, что занималась у Мориса Дени лишь несколько недель и что искала «свои собственные идеи». Его идеи тебе не по душе. Ты уже чувствуешь, что ты – иная, другая. И речи быть не может, чтобы кто-то указывал тебе, что следует делать. Дени – учитель непреклонный, методичный. Это тебе тоже не нравится. Но ты подчиняешься, потому что хочешь выучиться. Он заставляет тебя прорабатывать рисунок, писать натюрморт, осознанно выбирать цвет. Ты обязана ему больше, чем готова признать.

Французский художник Морис Дени (1870–1943)

Чтобы попасть на занятия, ты каждый день садишься в метро и едешь от «Ваграма» до «Вавена», делая пересадку на вокзале Сен-Лазар.

Ты уже в совершенстве освоила рисунок. Твои линии выверены до миллиметра. Ты овладела техникой натюрморта. И теперь ты учишься писать обнаженные тела. В Академию постоянно приходят натурщики: садятся, ложатся, изгибаются. В классе вас примерно двадцать человек, все в рабочих блузах, за мольбертами. Ты любишь запах растворителя и краски, любишь царящую в этом месте безмолвную сосредоточенность.

Как только у тебя выдается свободная минута, вместо того чтобы идти с новыми друзьями в кафе, ты отправляешься в Лувр изучать картины фламандских и итальянских мастеров, положение рук, поворот головы. Тебе не дает покоя игра светотени, как тогда, в детстве, когда тебя вела за руку бабушка.

Ты хочешь проникнуть в тайну великих мастеров. Хочешь использовать цвет именно так, как это делали они, – его блеск, его сияние. Ты проводишь часы перед картинами Энгра, поглощенная роскошной передачей плоти и бесконечными нюансами мастерства. Сезанн и его зеленовато-коричневатая палитра тебе не нравятся совершенно. Ты жаждешь быть современной и дерзкой, но с оглядкой на свод правил художников прошлого.

«Портрет молодого человека с лютней» Бронзино. Ок. 1530–1540

«Большая одалиска» Энгра. 1814, фрагмент

«Собор» Альбера Глеза. 1912

Ты все фиксируешь в блокноте для рисования. Изо дня в день ты возвращаешься в Лувр, все делаешь и делаешь наброски. Охранники уже узнают высокую блондинку с хорошей фигурой, ее манеру садиться перед каждым полотном так, будто она хочет с ним слиться. Ты кажешься им чрезвычайно целеустремленной, и какой удивительный у тебя взгляд!

Ты долго изучаешь портрет молодого человека кисти Бронзино. Отмечаешь элегантную позу, положение рук, изысканность длинного черного сюртука.

Твой взор вновь и вновь скользит по «Большой одалиске» Энгра, наслаждаясь изгибом ее спины, молочной белизной кожи, чувственными округлостями бедер.

Вернувшись вечером домой, несмотря на боль в спине от работы, ты тщательно копируешь картины из книг по искусству. Ты уже выкуриваешь по пятьдесят сигарет в день. Тебе никогда не избавиться от этой привычки. Чтобы успокоить нервы и наладить сон, ты злоупотребляешь валерьянкой.

Тебя интересуют работы французских кубистов, особенно Альбера Глеза, который на своих полотнах изображает ультрасовременные нью-йоркские здания. Позже и ты будешь так делать, за твоими натурщицами также будут возвышаться небоскребы.

Но больше всего на тебя повлиял, как ты сама это признаешь, художник-кубист Андре Лот. В 1922 году на несколько месяцев он взял тебя под крыло. Тебе нравится с ним работать. Каждый день ты отправляешься к нему в мастерскую на улицу Одессы в районе Монпарнас. Тебя вдохновляют его взгляд, его портреты, его видение перспективы.

Именно он обучает тебя технике живописи. Лота считают основателем нового кубизма, он дает уроки артистично, и тебе это нравится. Его ученики, в их числе и ты, собираются на галерее вокруг большой центральной комнаты. Снизу хозяин мастерской обращается к вам, как актер со сцены. Он позволяет тебе искать собственный путь. Он не заставляет тебя делать так, как все. Ты это ценишь.

Твой преподаватель начисто лишен педантизма. Он самоучка, действует по наитию. Для него учить означает что-то открывать для себя и для других. Не преподавать.

Именно у Лота ты наконец начинаешь нащупывать свой путь – по-новому трактованный кубизм, в который ты привносишь личное видение неоклассицизма; ты, как и Лот, вдохновляешься ню Энгра, а также художниками эпохи Возрождения – они околдовали тебя еще в детстве.

Ты идешь той же дорогой, что и он, – работаешь в квазиклассической манере, с налетом дерзкой и холодной чувственности, как будто сохраняешь дистанцию между собой и своими моделями.

Я смотрю на картину «Поцелуй», написанную тобой в 1922 году. Здесь ощутимо влияние учителя – мудреная геометрия, треугольники, городской фон. На мужчине цилиндр, шарф цвета слоновой кости, женщина в экстазе закрыла глаза. Ее красные губы приоткрыты, видны белые зубы.

Да, это портреты. Но не абы кого! Людей красивых, людей богатых. Сильных мира сего. Кисть, безусловно, современная, но ты никогда не отказываешься от наследия классиков, от их заветов.

«Вакханка» Андре Лота. 1910; «Поцелуй» Тамары де Лемпицка. Ок. 1922

* * *

В одном с тобой доме на площади Ваграм, но на другом этаже, живет молодая привлекательная женщина, рыжеватая кареглазая брюнетка. С очень длинными ресницами. Ты часто сталкиваешься с ней на лестнице.

Она мила. Ее зовут Ира Перро. Она живет в относительной роскоши.

Иногда позирует для художников, это ей нравится.

Однажды утром ты предлагаешь написать ее портрет. Она согласна.

Ты рисуешь ее в милом синем платье, обнажающем одно плечо. Кажется, что волосы Иры в некотором беспорядке, словно кто-то их растрепал в порыве чувств.

Я спрашиваю себя, кто из вас сделал первый шаг?

Какая разница?

Так начинается эта история тайной страсти. Никто ничего не знает. Ни муж, ни твое окружение.

Кто бы мог что-то заподозрить?

Ира везет тебя в Италию вновь взглянуть на картины, которые ты так любила и которыми восхищаешься и сейчас, но иначе, ведь теперь каждый твой день посвящен живописи.

С Ирой ты обнаруживаешь, что тебе нравится заниматься любовью не только с мужчинами, но и с женщинами. Тебе не стыдно, но свою интимную жизнь ты держишь в тайне.

Пока в тайне. Придет время, когда тебе станет все равно, что думают люди.

Ира Перро вдохновляет тебя, и это вдохновение – не только плотское.

Ира принесет тебе удачу: благодаря одному из ее портретов, тому самому, в синем платье, на тебя впервые обратят внимание во время Осеннего салона 1922 года. Это престижная художественная выставка, которая с 1903 года ежегодно проходит в парижском Большом дворце. Ты участвуешь в ней впервые, по протекции Мориса Дени, твоего бывшего учителя, и сестры Адриенны, которая вот-вот станет известным архитектором (они заседают в жюри по отбору произведений).

«Портрет Иры Перро». 1922

Ты сделаешь еще несколько портретов Иры, и вы на долгие годы останетесь близкими подругами.

«Портрет молодой женщины в синем платье». 1922

Тамара в берете от Розы Дека. Фото ателье Мадам д’Ора. Ок. 1932

* * *

Барон и баронесса де Лемпицка. 5, улица Ги де Мопассана, Париж, 16 округ.

Производит впечатление, не так ли? Звучит шикарно. Это не левый берег Сены, берег художников, конечно, но какая разница!

Твой муж, которого, без сомнения, вдохновило упорство, с которым ты с 1919 года строила карьеру художницы, нашел наконец работу в «Банк де Коммерс». Он не зарабатывает огромных денег, но его настроение улучшается, и ты смотришь на него с меньшей неприязнью. Хорошая новость в том, что вы наконец-то можете переехать из студии на площади Ваграм в более просторную квартиру. Тебе важно жить в месте, достойном тебя и твоего искусства.

Ты выбираешь милую трехкомнатную квартиру на небольшой тихой улочке рядом с проспектом Поля Думера. Твои мать с сестрой живут в двух шагах на улице Поля Соньера. Ты беззастенчиво флиртуешь с хозяином квартиры, чтобы тот отделался от прежнего квартиросъемщика и сдал ее тебе. «От вашей жены было не отбиться», – признается позже хозяин квартиры твоему мужу.

Улица Ги де Мопассана, вероятно, все такая же тихая, как в 1923–1930 годах, когда ты тут жила.

Определенно, мне нравится идти по твоим следам. Это странно, но я ощущаю твое присутствие.

Именно ты выкрасила гостиную в серый цвет, а комнату Кизетты – в розовый. Ты работаешь в гостиной, и это идеальное место – окна выходят на север. Ты выбираешь мебель элегантную, современную.

Каждый день лихорадочно творишь. Время ученичества прошло. Ты встала на крыло. С занятиями в художественных мастерских покончено.

«Сидящая обнаженная». 1923

«Уснувшая женщина». 1923

Ты погружаешься в написание серии портретов. Вначале пишешь людей неизвестных. Вдохновляешься случайными встречами, рисуешь благородных итальянцев, китайца, семью испанцев. Пишешь портрет ливанской художницы Биби Зогбе, тебя заинтересовало ее круглое лицо и глаза навыкате. Иру в черном платье с красной книгой. Пишешь нагих женщин: спящую или сидящую на стуле. Пишешь группу обнаженных музицирующих женщин с красными губами.

В огромных количествах ты создаешь натюрморты. Твоя сосредоточенность на работе потрясает. Ты воспроизводишь милую картину художественной мастерской – стены мансарды, световое окно, сквозь которое видны серые крыши Парижа и хмурое небо, полки над синим шкафом, подсвечник, бутылку вина, несколько книг.

Однажды ты не утерпела и съела пирожные, которые купила, чтобы нарисовать. Ты жадно проглотила их одно за другим. Сдерживаться ты не любишь.

«Ритм». 1924

«Розовый фон (Портрет Биби Зогбе)». 1923

«Мандарины». 1925

В твоих работах заметно влияние кубизма. Постепенно формируется твой стиль – еще не тот, что принесет тебе славу, но уже многообещающий.

Ты охотно приглашаешь в свою гостиную-мастерскую друзей-художников, любопытных зрителей, поклонников. Ты заметила: чем более ты элегантна, холодна, неприступна, чем светлее твои волосы, тем большее впечатление ты производишь. Смелости тебе не занимать. Отправляясь с написанными портретами в модные художественные галереи квартала Сен-Жермен-де-Пре, ты очень продуманно одета. На тебе маленький берет, приталенный костюм, ты на каблуках. Ты с улыбкой представляешься:

«Здравствуйте, я начинающая художница, меня еще не знают, но я хотела бы показать вам свои работы».

И, не дожидаясь ответа, разворачиваешь один из холстов.

Это срабатывает через раз, картину у тебя берут. Разве можно тебе противостоять? Тебя спрашивают: есть ли еще работы, быстро ли ты пишешь? Ты отвечаешь: да, и снова – да.

Ты очень гордишься происшествием в одной из галерей, где согласились принять твои работы. Ты как раз беседовала с владелицей, когда пришла семейная пара.

Посетители спросили, располагает ли галерея работами Мари Лорансен. Секундное замешательство.

Потом владелица говорит, не глядя на тебя:

«Нет, Мари Лорансен у меня нет, но есть Тамара де Лемпицка».

Она ставит на мольберт два созданных тобой портрета.

Ты замерла, наблюдая за парой, которая оценивает твои картины.

Они взяли обе работы и никогда не узнают, что начинающая художница была рядом с ними.

За каждую пару проданных картин ты в качестве награды покупаешь себе браслет. И тебе хочется, чтобы ряд золотых браслетов как можно быстрее достиг локтя.

* * *

Я еще кое в чем тебе признаюсь, Тамара.

Мой дедушка, как и ты, был художником.

Его звали Гаэтан де Ронэ. Он был супругом Наташи, моей бабушки с русскими корнями.

Родился он в 1912 году на Маврикии. В 1930 году записался в мастерскую Поля Колена, автора знаменитых афиш для «Ревю нэгр» и Жозефины Бейкер. Там он, как и ты, встретил художников со всего мира. Позднее, после Освобождения, он подружится с группой молодых современных художников. С Грюбером, Монтанэ, Вердье, Айзпири, Савари. Он принадлежит к послевоенному художественному течению «мизерабилизм», в которое входят такие художники, как, например, Жан Жансем, Мишель де Галлар и Бернар Бюффе. Они показывают мир суровым, лишенным иллюзий, несколько безнадежным. Позднее мой дедушка найдет свой путь к цвету, осветившему его полотна.

В детстве я после обеда иногда спала в комнате, служившей ему мастерской. Я очень четко помню специфический запах скипидара.

Больше всего мне нравилось смотреть, как дед работает. Шуметь было нельзя.

Он всегда писал во второй половине дня после короткого послеобеденного отдыха. Надевал широкий фартук, очки съезжали на кончик носа. Из старенького радио звучала классическая музыка.

Иногда дед просто стоял и долго рассматривал полотно. Я всегда спрашивала себя: что он видит? Должно быть, он постигал ведомые только ему формы.

Начало работы завораживало меня больше всего. Он рисовал углем – и проявлялись то лицо, то пейзаж. Его движения были уверенными, жесты живыми, он никогда не медлил.

«Автопортрет» Гаэтана де Ронэ. 1955

«Трубочисты» (1950)

«Молодая пара» (1954) Гаэтана де Роне

Но интереснее всего было наблюдать за тем, как он работает с цветом. Маленькими мазками он накладывал краску, создавал на полотне некий рельеф.

Ты, конечно, работала иначе, но твоя дочь Кизетта, должно быть, жила в тех же запахах и видела, как ты трудишься столь же целеустремленно. Чтобы проникнуть в другой мир.

В тот художественный мир, что принадлежит только вам и от которого у нас нет ключей.`