Текст книги "Калейдоскоп (сборник)"

Случай в метро

Пятилетнему нашему сынишке нужно было купить зимние сапоги. Договорились с мужем, что он придет с работы пораньше, и мы все вместе поедем за покупкой. Как говорится: «Одна голова хорошо, а две лучше», то же самое можно сказать, что две пары глаз лучше, чем одна.

Поехали. Походили по магазинам, подобрали сыну обновку, да и решили ехать домой. Со временем мы не угадали. Попали в «час пик». Подошли к входу в метро и… больше себе мы не принадлежали. Нами распоряжалась толпа. Как будто гигантская воронка всосала нас на станцию метро. Пронесла сквозь турникеты, которые едва успевали пропускать народ, и выплеснула прямо к электричке. Видя такое количество народа, мы хотели переждать, пока схлынет основной поток. Но не тут-то было! Нас буквально втянуло в подошедший вагон. Хорошо, что муж успел ребенка взять на руки.

Отчаянно мы старались держаться вместе. Сын, видя, что что-то пошло не так, вцепился в папину шею, как клещ. Я повисла на другой руке мужа. И все же, когда мы обнаружили себя уже внутри вагона, между мной и мужем каким-то образом оказалось несколько человек. Я где-то читала, что у каждого человека есть свое личное пространство, и при вторжении в него чужих людей, он чувствует себя не комфортно. Так вот, – я чувствовала сильный дискомфорт. И это еще мягко сказано. В мое личное пространство впечатались человек пять. В бок мне уперся чей-то острый локоть, в спину в районе лопаток упиралась голова подростка, чуть ниже я ощущала еще одну голову, очевидно, это контактировала со мной сестра подростка. С другого бока, прямо, почти уткнувшись мне в ухо, сопел пожилой мужчина. Сама я «фасадом» была прижата к груди высокого парня, и пуговица на его куртке больно впивалась мне в лицо. На правой моей ноге кто-то топтался, и выдернуть ногу из-под этого топтуна мне не предоставлялось никакой возможности. С этим я смирилась: «Ничего, в тесноте, да не в обиде. Как-нибудь доедем. Зато быстро и дешево». Проехали мы так несколько остановок. Толпа в вагоне не редела, а как бы наоборот. Всем хотелось домой после работы, – в тепло. И желательно, чтобы – побыстрее.

Вдруг, чувствую, что у меня в кармане пальто какое-то шевеление. Мне стало не по себе. С трудом отодрав от поручня руку, с еще большим трудом пропихнула ее в свой карман. И… встретила там чужую мужскую руку, которая тщетно пыталась нащупать там денежки. Я сразу же поняла, что мне «повезло», и я оказалась прижата к карманнику. Вот ему со мной так точно не повезло, карманы-то у меня были пустые. Я не имею такой привычки класть деньги в карманы. Мы стояли настолько плотно, что этот парень не смог сразу же выдернуть свою руку из моего кармана. А я так разозлилась на него, что неожиданно для себя самой сильно ущипнула его, да так и держала. Подняв глаза, встретила его изумленный взгляд. Чего-чего, а этого-то он точно не ожидал. Мы напряженно смотрели друг на друга. Муж, видя, что происходит что-то необычное, спросил меня с тревогой в голосе: «У тебя все в порядке?» «Да, да, в порядке», – ответила я. А что я могла ему сказать? Муж у меня вспыльчивый, мне еще драки в вагоне не хватало!

Тут поезд подошел к очередной станции. Парень рывком выдернул свою руку из моего кармана, одновременно освобождаясь от моего щипка и ломанулся к выходу, сметая всех со своего пути. Вослед ему неслись возмущенные вопли потревоженных людей. Двери электрички с шипением открылись, и мне было видно, как парень вылетел из вагона. Несся он со скоростью, с какой пробка вылетает из теплой бутылки с теплым шампанским, унося на своей руке синий след, оставленный моими пальцами.

Совместили…

Старший сынок родился в непростое для нас время. Мы с мужем заканчивали пятый курс политехнического института. Учились мы на самых престижных, но и самых трудных факультетах. Тогда нам было по неполных двадцать два года. Мы были молоды, переполнены силами, все нам было по плечу. Ребенок, рождение которого ожидалось в марте, был для нас желанным. Мы верили, что справимся со всеми трудностями. Я бодренько ходила на консультации. На вопрос руководителя дипломного проекта: «Когда же вы предполагаете «рассыпаться»? – лихо ответила: «Завтра». Чем чуть не довела своего, убеленного сединами, руководителя до обморока. «Как завтра? Немедленно домой! А вдруг сейчас уже начнется?» – в панике проговорил он.

Я слов на ветер не бросаю. Да и врача своего, который установил дату родов, не хотелось подвести. Сказал, что это должно произойти 18 марта, значит, так тому и быть. Ночью мы с мужем уже не торопясь шли в роддом. Благо, находился он совсем рядом с домом, в котором мы временно проживали. Родился у нас богатырь весом в 4 килограмма 600 грамм. Был он не только велик, но и очень громогласен. Легко перекрывал своим баском плач всех остальных новорожденных. Ко мне были шуточные претензии: «Опять твой парень наших детей разбудит». Все мамы знали звучный голосок нашего сына. Это он в папу. У моего мужа такой басистый и очень громкий голос.

Перед выпиской спрашиваю мужа: «Ты все приготовил для малыша? Пеленки теплые, легкие, марлю для подгузников?» Списку не было конца. «Все приготовил», – отвечает. Вся ответственность за приобретение малышевых вещичек ложилась на мужа, так как, ни на чью помощь мы больше не рассчитывали.

И вот торжественный день наступил. Пока выписывали меня мои врачи, пока выписывали ребенка педиатры (раньше все было очень строго), минул полдень. Радостный и красивый муж встречал нас цветами и улыбками. Сынок был водворен в синего цвета коляску, которую муж приобрел, пока мы с сыном находились в роддоме (цены в 1973 году на коляски были вполне умеренные, не то, что сейчас). Потихоньку побрели домой. Сынок, правда, нас немного конфузил. Орал во всю силу своих легких. Прохожие удивленно оборачивались на нас, родителей, которые не могли успокоить свое чадо. Соску он категорически игнорировал. Нам только и оставалось, что тряски коляску по ходу ее движения, надеясь, что дитя успокоится.

А дома меня ждал большой сюрприз. Кинувшись перепеленать мальчика (перед выпиской нам с мужем показали, как это делается), я спросила: «А где пеленки?» Представляя в своем воображении пару высоких стопок теплых и легких пеленок. В голове у меня помутилось, когда муж показал пару пеленок. «Как? И это все? А где же остальные?» – тихо, еще не веря, спросила я. «Я купил все четко по списку. Список висел в приемной», – ответил мне муж. Я запаниковала. А список – то был только тех вещей, которые необходимы были, чтоб забрать ребенка из роддома. Что делать будем? – вертелось у меня в голове. Магазины уже закрыты. А впереди долгая-долгая ночь без пеленок. Сейчас, вспоминая ту ночь, мы смеемся, а тогда было не до смеха. Как продержаться? В ход пошли все постельные принадлежности, по мере надобности, раздираемые на, необходимого размера, кусочки.

Ранним утром, уже за полчаса до открытия магазина «Ткани», топтался, не спавший ни минуты, муж у его порога. И накупил, в открывшемся, наконец, магазине, много фланели для теплых и ситца для легких пеленок (хорошо, что все стоило копейки и наших стипендий хватило на все покупки). Вопрос с пеленками мы закрыли. На первое место вылез вопрос пеленания малыша. Как – будто мы все делали так, как нам показывали специалисты при выписке из роддома, но у нас почему-то уже через минуту ребенок весело колотил ножками-ручками воздух. Но, как говорится, это дело практики. Сделав эти манипуляции миллион раз, мы научились ловко с этим делом справляться.

Теперь доминирующее место занял вопрос, как укачивать, не желающего спать, ребенка. Наш малыш засыпал только при открытом окне. И мы, несмотря на то, что стоял март, и было довольно холодно, открывали окно. Мое тихое пение его не устраивало, за дело принимался его папа. Оглушительным голосом пел он «Бухенвальдский набат» (именно под эту песня соглашался сын засыпать). Жили мы тогда на улице Бебеля в чисто одесском дворике-колодце, образованном пятиэтажными зданиями. Это в районе всем известной «Канавы». Все многочисленные жильцы нашего двора много-много раз за сутки вынуждены были слушать мужнин вокал, от которого тоненько дребезжали стекла в окнах. Но, претензий никто и ни разу не предъявил. Нравилось, наверное. Или входили в положение.

Наверное, от того, что я сильно волновалась перед защитой диплома, мальчик наш вел себя очень неспокойно. А, ведь, надо было заниматься дипломом. Мне пришлось улучшить свою координацию движений. Левой рукой я почти беспрерывно качала коляску, а правой начисто писала дипломную работу. Еще больше умения требовалось для чертежей. Ногой качалась коляска, а свободные руки быстренько создавали чертеж. На консультации мы бегали по очереди. Все бы хорошо, но опыта ухаживания за дитем нам явно не хватало. Я выбегала во двор к гулявшим там мамочкам и бабушкам и консультировалась. Так и научились мы «смотреть» за ребенком. Спать мне, правда, удавалось лишь час – два в сутки. Так что, защищала свой диплом я ошалевшей от бессонницы. Перед защитой волновалась страшно и ничего с этим поделать не могла. Придя домой после защиты диплома, накормить ребенка я уже не смогла, – у меня враз перегорело молоко. Так что пришлось нашему малышу в трехмесячном возрасте перейти на искусственное вскармливание. За все в жизни приходится платить.

Мы с мужем очень гордились, получив свои дипломы. Получив их, положили их на нашего сына, лежащего в коляске. Синие дипломы в синей коляске. Было красиво. Сын внимательно поглядывал на нас. Он как будто гордился, что у него родители дипломированные специалисты. И что сумели совместить два таких важных дела – получить высшее образование и родить его. Осталось только еще построить дом и посадить дерево. Но, какие были наши годы! У нас все было впереди.

Белое «золото»

По национальности я – русская. Судьбой были занесены мои бабушки и дедушки в Узбекистан. Он и стал моей малой родиной. Те, кто жил еще в Советском Союзе, знают, что Узбекистан обеспечивал всю могучую страну белым «золотом» – хлопком. Хлопчатобумажные ткани и изделия из них поставлялись во все республики бывшего СССР. Климат в Узбекистане идеально подходил для выращивания такой культуры, как хлопчатник. Есть такой детский стишок про Танин сарафанчик:

 
«Далеко в Узбекистане хлопок на полях растет.
Там жара, как-будто в печке.
Спит на солнышке верблюд.
Загорелые узбечки быстро хлопок соберут».
 

Хлопок собирали не только узбечки. Его собирали все. Весь многонациональный народ большой по территории республики, к моменту созревания хлопчатника, выходил на поля. И стар, и млад в прямом смысле этого слова. Нужна была каждая пара рабочих рук. Кидался клич: «Все на уборку хлопка!». Пустели институты, прекращали на время работу многие организации. Все были на полях. Ну, а как же обойтись без многочисленной школьной братии?

Едва проучившись несколько дней в сентябре, школьники ждали, что вот-вот и начнет ходить по классам директор с объявлением, что начинается хлопкоуборочная кампания. И этот момент наступал. Школа гудела, как улей: «Ура! Завтра на хлопок!» Работать в полях должны были школьники с пятого по десятый класс. Пятый, шестой и седьмой классы вывозились ежедневно, а с восьмого по десятый – ехали на два с половиной месяца с проживанием в сельской местности.

Утром ученики пятых – седьмых классов уже толпились у школы возле автобусов. Каждый держал в руках сумочку с обедом. Разобравшись по классам, набивались в автобусы и отправлялись в близлежащие колхозы. По прибытию на место, определялся фронт работ. Самых маленьких, пятиклассников, вводили в курс дела. Ребятам демонстрировался квадратный кусок бязи с тесемками на концах – верхняя пара завязывалась на шее, а нижняя охватывала талию. Таким образом получался своеобразный фартучек, в который и надо было складывать собранный хлопок. Назывался этот кусочек материи – пешкир. Школьник ставился в междурядье, и процесс можно было начинать.

Хлопчатник – однолетняя культура. Выглядит он так: прямой стебель высотой где-то с полметра покрытый листьями, среди которых прячутся коробочки с хлопком внутри. Коробочки похожи на небольшое яйцо и к моменту созревания лопаются, раскрываясь на четыре части, из которых торчат пушистые валики, их-то и нужно собирать. Лопнувшими «яйцами» покрыт весь стебель снизу доверху. Кончики этих сухих коробочек торчат острыми шипами и, как только начинаешь сбор хлопка, сразу же руки покрываются царапинами и заусенцами. Сбор хлопка необходимо производить обеими руками одновременно. Обобрав по одному стеблю с каждой стороны, надо передвинуться к следующему. И так, бесконечное количество раз наклонившись, пройти до конца поля и, встав на другой рядок, вернуться назад.

Наполнив пешкиры, ребята становились похожими на каких-то неуклюжих переевших насекомых с большими брюшками. Собранное нужно было взвесить. Учитель записывал вес принесенного хлопка в тетрадь учета, так как, по окончанию сезона производилась оплата. За один килограмм причиталось получить 7 копеек. Таким образом, набегала приличная сумма. За день все обязаны были собрать положенную норму. Она устанавливалась в зависимости от возраста детей. От 30–40 килограмм для младших, до 60 – для старших. Это – много-много полных пешкиров. Сначала работа шла споро, но с каждым часом становилось все труднее нагибаться, доставая очередную коробочку. Некоторые, не выдержав наклонов, передвигались поначалу на коленях. Сильно болела с непривычки поясница. Хотелось отдохнуть, но не позволялось. Только – в обед.

Кстати, работать одновременно двумя руками не каждый мог, но если такая способность есть, можно было достичь хороших результатов. У меня всегда была хорошая координация движений. Поэтому скорость собирания хлопка была высокой. Узбеки, которые всегда быстро работали, называли меня «хлопкоуборочной машиной». Были такие комбайны, собирающие хлопок на, так называемых, машинных полях. Поля эти предварительно обрабатывались с воздуха «кукурузниками». Самолеты сельскохозяйственного назначения сбрасывали дефолианты, такие химические вещества, от которых растения сбрасывали листья, оставались только стебли с открытыми коробочками. И комбайнам легко было собирать хлопок. Поскольку я работала очень быстро, мне часто удавалось собрать вместо одной нормы – две. Но, до корейцев, которых у нас в классе было трое, мне было не дотянуться. Эти выдавали и по три нормы в день.

Так как, часов, кроме учителя, ни у кого не было, время определяли, как и все местные жители, – по реву ишаков, которые вдруг одновременно начинали издавать оглушительные звуки. Ишаки кричали ровно через каждые 15 минут. Мы спрашивали у учителя время, потом, после крика ишака, добавляли каждый раз 15 минут, и таким образом знали, который час. Ну, еще надо было смотреть на солнце. Если оно стояло над головой, значит скоро обед. Обычно обедали «общим столом». На земле расстилались те же фартуки, на них стелились газеты, и уж потом выкладывалась снедь. Кто какую привез. У кого побогаче: котлетки, сдоба всякая, у кого – победнее: вареная картошка, вареные яйца, овощи, лук. В Узбекистане проживали люди очень многих национальностей. Вот и по выложенным продуктам можно было определить, кто же учился с нами в классе. Рядом с татарскими и башкирскими беляшами, и чебуреками лежали узбекские лепешки, немного поодаль русские пельмени, пироги и с различными начинками пирожки. Но, все же, интереснее всех были продукты у корейцев. Они выкладывали обычно свою знаменитую капусту. Называлась она «Чим-чи». Готовилась из особого сорта капусты, росшей не кочаном, как наша белокочанная, а вилком, корейская, так называемая, капуста. Солилась она с огромным, по нашим меркам, количеством острого перца. Людям, не привыкшим к острому, трудно было ее есть, так как, во рту начинался «пожар». В капусту добавлялось много чеснока. Была она исключительно вкусной, но запах… Запах был ужасный. Нас, конечно, это не останавливало от ее поглощения. И, если полакомиться капусткой хотели все, то пробовать рыбу, которую корейцы называли «хе», – никто не хотел. Уж очень это блюдо казалось экзотическим. Готовилась она из сырой рыбы, заправленной, как обычно, большим количеством острого перца, а также чеснока и уксуса.

После трапезы немного отдыхали и опять шли на поле. К вечеру подъезжали автобусы и отвозили уставших, но веселых детей обратно в школу, а уж оттуда каждый добирался до дому сам. Полевые работы продолжались два месяца. В последний день пребывания в колхозе происходила выплата заработанных денег, награждение особо отличившихся различными подарками. Приятно было получить заработанные нелегким трудом денежки и потратить их на свое усмотрение.

У старших школьников, к которым относились учащиеся 8–10 классов, хлопкоуборочная кампания проходила иначе. Наутро, после объявления о прекращении занятий, к школе подъезжали грузовые машины. Затем начинали подтягиваться и школьники. Они напоминали муравьев, несущих на себе груз чуть ли не вдвое превышающий собственный вес. На плечах неслись свернутые в тугие рулоны матрасы, в руке чемодан с вещами, под мышкой рулон с одеялом, подушкой и постельными принадлежностями. Школьный двор напоминал цыганский табор, который снимался с насиженного места. Сходство дополняли громкий смех, оживленные разговоры, – дети были возбуждены предстоящей поездкой. После переклички каждый класс, вместе со своим барахлом грузился в машины. И вот караван машин потихоньку трогался с места, отправляясь в дальние колхозы.

Для жилья колхозное начальство выделяло помещения. Одно – для мальчиков, другое – для девочек. Помещение, должное служить жилищем, представляло собой пустую комнату. Прямо на помытый пол стелились матрасы, один впритык к другому. Посредине комнаты – свободная дорожка, по другую сторону от которой опять шла череда матрасов. Сразу же составлялся график кухонного дежурства. Готовить пищу должны были сами учащиеся. Обычно в дежурные попадал один мальчик для тяжелых работ, и девочка, собственно для приготовления пищи. Поблажек ни для кого не было. Поэтому, в зависимости от того, могла ли дежурившая девочка готовить хоть какую-то еду, пища была, то съедобной, то не очень.

К концу сезона все особи женского пола умели более – менее готовить. Продукты, завозились приезжавшей раз в несколько дней, машиной. Дежурные по кухне должны были вставать еще затемно, ни свет, ни заря. Ведь надо было разжечь костер, на котором и должна была готовиться еда, натаскать воду в титан и вскипятить воду для чая. К обеду необходимо было успеть сварить суп, кашу и опять приготовить чай. Ну, и на ужин тоже что-то приготовить. Приходилось крутиться, чтоб все успеть. А ну-ка начисть картошки на тридцать человек, чтобы сварить суп. Остальные ребята просыпались чуть позже, – с рассветом. Быстренько приведя себя в порядок, завтракали и шли на поле. В определенное для обеда время дежурные громко стучали в металлический тазик, чтобы находящиеся на отдаленных полях собиратели хлопка услышали сигнал на обед. Кушали быстро и с удовольствием, так как, свежий воздух хорошо нагонял аппетит. После небольшого отдыха шли работать до заката солнца.

Ужинали, кое-как смывали себя пыль и сразу же ложились спать, чтоб хоть немного дать отдохнуть натруженной спине. В таком ритме работали два с половиной месяца. Через каждые три недели нас вывозили домой на пару дней: помыться, как следует, вывести насекомых, которые неизменно появлялись в головах детей. Спали-то вповалку, санитарные условия, прямо скажем, оставляли желать лучшего, вот паразиты и не терялись – переползай себе с одной головы на другие, особо-то и стараться не надо. Должна сказать, к моей великой радости, вши меня не уважали. Потому, что волосы у меня всегда были жиденькие или по какой – то другой неведомой мне причине, у меня ни разу не появились в голове эти омерзительные насекомые, несмотря на то, что их мне даже подбрасывали потихоньку. У меня они просто не приживались. Поэтому я с интересом наблюдала за своими старшими сестрами, когда мы с ними встречались в помывочные дни дома, бегавшими из комнаты в комнату, наполняя весь дом запахом керосина, которым намазывали их головы. Керосин использовался как средство уничтожения этой пакости. А бегали сестры потому, что от керосина метались по голове насекомые, причиняя моим сестрам неудобства. Насекомые не хотели покидать освоенных ими территорий.

Когда весь хлопок в колхозе уже был собран, и наступали первые утренние заморозки, приходила пора собирать нераскрывшиеся или не полностью раскрывшиеся бутоны хлопчатника, так называемый, курак. Курак собирать было относительно легко. Он не ранил руки, был тяжел, то есть норму можно было выполнить легче, чем собирая хлопок. Были и свои, но большие минусы. Во-первых, курак был покрыт с утра изморозью, пешкир и, следовательно, одежда под ним сразу же намокала. Во-вторых, килограмм курака стоил всего 2 копейки. За день изнурительного труда выходило совсем немного в пересчете на деньги. «Нырнув» с утра в посеребренные легким заморозком поля, срывали мы руками, на которых были одеты перчатки без пальцев, для удобства сбора, тугие бутоны. Пальцы тотчас же краснели и немели от холода, мы то и дело дули на них, пытаясь как-то согреть. Брюки и обувь тоже становились мокрыми. Когда выходило солнышко, становилось легче. На полях ничего не должно было остаться. Все использовалось в дело. Из курака, пропущенного через специальную технику, получали низкосортный хлопок, который тоже был нужен. Использовались даже голые сухие стебли хлопчатника, они прекрасно горели. С каждым днем все сильнее ощущалось наступление осени. Часто моросил холодный нудный дождь, и мы оставались в помещении, радуясь передышке. Уже хотелось домой, хотелось быть чистой, хотелось в тепло. Мы устали бороться с простудами, ангинами и чирьями.

И вот долгожданный день наступал. С утра самое приятное, – выдавали заработанные нами деньги. Кто славно потрудился, тому и сумма побольше. И подарки от руководства колхоза. В восьмом классе я получила солидную сумму денег, на них мне купили отрез шерстяной ткани оливкового цвета. Из него был пошит костюмчик. И я пошла на первый «взрослый» вечер в школе (мелюзга до седьмого класса туда не допускалась) в новом наряде.

Следуя одна за другой, вереница грузовых машин везла нас домой. Впереди нас ждало наверстывание учебной программы, по 7 уроков ежедневно, укороченные каникулы.

Но, наступал следующий сентябрь, и опять мы с восторгом воспринимали известие о начале хлопкоуборочной кампании.