Текст книги "Луна – на память"

Татьяна Шорохова
Луна – на память

© Шорохова (Чичкина) Т. С., тексты, составление, 2021

© ООО «Горизонт», 2021

Татьяна Шорохова (Т.С. Чичкина) – поэт, член Союза писателей России, автор более 10 поэтических сборников. Публикации в журналах «Нева», «Наш современник», «Москва», «Петербургские строфы», «Север» и других авторитетных изданиях вводят их автора в круг известных современных поэтов.

Поэтическому творчеству Татьяны Шороховой посвящены статьи, предисловия к книгам, исследования Алексея Любомудрова, Алексея Ахматова, Александра Бузунова, Марины Матвеевой, Людмилы Русиной, Юрия Ёнова и др.

В числе печатных поэтических книг Татьяны Шороховой «У мира на ладони» (Симферополь, 1999), «В стране потерявшихся детей» (Симферополь, 2006), «До седьмой зари» (Симферополь, 2006), «Фонарик счастья» (Симферополь, 2006), «Выход» (СПб., 2011), «Охапки пряные стихов» (СПб., 2013), «Избранное» (СПб., 2016) «Луна – на память» (Симферополь, 2019), «Ключи» (Симферополь, 2021) и т. д.

Среди иных книг автора, историка по образованию и роду основных занятий, научное исследование «Благотворитель Иннокентий Сибиряков» (СПб., 2005), искусствоведческий альбом «Священный образ Тавриды» (в соавторстве, Симферополь, 2012), историческая повесть для подростков «Поход на Корсунь» (М., 2005), путевые заметки «Узелки на память» (СПб., 2008), автобиографические повествования «Война-спутница» (М., 2015) и др.

Литературное творчество поэтессы отмечено государственными, церковными и общественными наградами. Т.С. Шорохова – лауреат литературных премий: Всероссийских – им. Святого благоверного князя Александра Невского (2006), им. Николая Гумилёва (2019), им. А.К. Толстого (дипломант, 2012); региональных – Государственной премии АР Крым (2013), премии им. Л.Н. Толстого (Севастополь, 2017), Пушкинской премии (Симферополь, 2018) и др.

Татьяна Сергеевна Шорохова родилась в г. Люботин Харьковской обл. в русской семье. Своей малой родиной поэтесса считает Крым, в котором оказалась на десятом году жизни. Несколько лет её судьба была связана с Санкт-Петербургом. В настоящее время живёт в Севастополе.

От автора

Любовь – великая тайна, как и Поэзия, и Красота, да и сама Жизнь. Книга любовной лирики «Луна – на память» – не попытка разгадать тайну Любви, а лишь собрание её глубоко личных преломлений в опыте женского сердца и обстоятельствах моей жизни.

Под одной обложкой оказались стихотворения избранной темы ещё и потому, что именно в любовной лирике наиболее всего проявляется своеобразие авторского почерка поэта.

В годы с привкусом горечи, выпавшие на долю моего поколения, когда в жизни было много драматичного, то и стихи о любви появлялись соответствующие: строки о любви в книге соседствуют с темой разлуки.

Стихотворения по замыслу автора размещены без хронологической последовательности их создания и лишены, за редким исключением, дат написания, чтобы сосредоточить внимание читателя на их содержании, а не на событиях жизни поэтессы. Сюжетные линии от стихотворения к стихотворению не связаны с конкретными жизненными обстоятельствами, а потому их произвольные выявления могут быть только субъективными.

Книга включает несколько циклов в свободном соединении стихотворений и один цикл – «ЛУНА – НА ПАМЯТЬ» – с заданной автором последовательностью.

Циклы любовной лирики публиковались и ранее в ряде сборников, но отдельную книгу, посвящённую этой теме, решилась я издать по запросу читателей моего окружения лишь два года назад (Симферополь, 2019). Отдельные произведения в данном сборнике даны в новой авторской редакции. В электронном варианте книга выходит без цикла «ТЫЯТЫ».

Опыт личной жизни, связанный с чувственной сферой, у каждого человека индивидуален, и тем не менее поэзия, как никакой иной вид искусства, позволяет поделиться таким опытом с другими. Надеюсь, что чувства, пережитые мною и переживаемые теперь, окажутся в какой-то мере близкими читателям.

Ты расплатишься запахом яблок

«He сердцем если, так умом…»

 
He сердцем если, так умом,
в сомнениях кипящим,
мы все на старости поймём
всю ненадёжность счастья.
И в лоне сморщенной зимы
лишь те припомним были,
когда душой страдали мы
за всех, кого любили.
 

«Пучки причудливых лучей…»

 
Пучки причудливых лучей
топорщит небо. Новолунье.
Урчит прирученный ручей
под алычою в новой лунке.
Черешни тучные цветут.
Поштучны чудные нарциссы.
И кажется, что где-то ждут
тебя певцы и живописцы!..
В шестнадцать ли не помечтать,
когда к себе пахучей шкурой
весна – и мне не устоять —
манит, дразня литературой?
А завязь персиков уже
в пушке, и в чарах мир окольный.
И так мечтается душе,
что сердцу радостно и… больно!
 

* * *

Кизил в расщелинах ютился.

Орлы парили в вышине.

Родник стекал, родник змеился

по белой мраморной стене.

Орешки с буков осыпались

и намокали у воды.

А мы, счастливые, смеялись,

ещё не чувствуя беды…

Первая любовь

А. Ч.

 
Как могла я не волноваться? —
ты, встречая, с цветами стоял…
Мне – шестнадцать, тебе – девятнадцать.
Ленинграда Московский вокзал.
Безошибочно шёл по следу
моему ты, не укротим.
Ты по Крыму мне был соседом,
в Питер загодя укатив.
 
 
…Нет могущественнее силы
той, что бродит бальзамом в крови.
Лет шестнадцать я проносила
перлы первой своей любви.
Не согреться, а лишь – обжечься…
Перекрыт целый мир тобой —
в слишком юном вскипела сердце
опьяняющая любовь.
 

Запах яблок

 
Ты расплатишься запахом яблок
за мою огрубевшую грусть,
за несносное право – заплакать,
за бесправье – последней уснуть.
За Адамову древнюю слабость
и соблазна вселенский вопрос
ты расплатишься запахом яблок,
что в авоське с базара принёс…
 

«Отступил, убежал, затаился……»

 
Отступил, убежал, затаился…
Ты со мной, но тебя не найти.
Отчужденья сквозняк зазмеился,
и не видно ни зги на пути.
А глаза твои зрячие – слепы —
с колкой свежестью ранней росы,
словно ясное, чистое небо
с постоянной угрозой грозы…
 

«Как трудно встретиться с тобой…»

 
Как трудно встретиться с тобой,
лицом к лицу столкнувшись в буднях!
И вновь непониманья боль
и неизбывна, и подсудна.
И этикета трафарет
саднит, напяленный на чувства.
В нём правды нет и жизни нет,
хотя есть что-то от искусства…
 

«Среди несбывшихся галактик…»

 
Среди несбывшихся галактик
прошу – не принимай всерьёз
мой неулыбчивый характер,
способный хохотать до слёз.
Припомнив тайну скарабея,
замри с вопросом невпопад —
зачем в петлице орхидея,
когда на платье сто заплат?
Так помолчим без многоточий —
молчание всегда в цене.
Но плод раздора спел и сочен
и снова предназначен мне…
 

«Осенние поблёкшие цветы…»

 
Осенние поблёкшие цветы
я принимаю в их неброском виде,
но огорчаюсь, коль спокоен ты
и радуюсь, когда ты ненавидишь.
А небо льёт на землю грустный свет.
Скрипят на тропах мёртвые ракушки.
И знаю я – и знаю много лет! —
что, как они, ты станешь равнодушным.
 

«Из незаметных превращений…»

 
Из незаметных превращений
проступит тот внезапный срок,
когда по запаху солений
зима восходит на порог.
И снова будет править холод,
построив замки изо льда,
а у меня найдётся повод
тебя оставить навсегда.
 

Как простить?

 
…И оказалось, в том я не права,
что понадеялась – простить сумею
слова твои любые. Но слова
что поползли, ужалив, словно змеи —
не понесла, прощавшая тебя.
Теперь с собою не могу поладить.
Боюсь, напрасно ангелы трубят,
пытаясь мне напомнить о пощаде.
Не знаю я, как сохранить свой дом?..
Как всепрощенья теплотой согреться?..
Ошеломлённо думаю о том,
моё ль оно – отравленное сердце?..
 

Об одиночестве

 
В таких ухоженных,
уютных комнатах
опять я, сильная,
тобой не понята.
 
 
Шальной экран поёт
цыганским табором,
а я лежу-реву —
такая слабая!
 
 
И края снова нет
у виноватости.
И ни к чему они —
земные радости.
 

«Обиды хлебнув без меры…»

 
Обиды хлебнув без меры,
над нею подняться силясь,
я – жрицею тайной веры —
венчаю тебя на милость.
 
 
Ткань будущего сминая,
взлелеяв разлуки пламя,
небесная и земная —
венчаю тебя на память.
 
 
С судьбою уже не споря,
твоей оставаясь частью,
приговорённая к горю, —
венчаю тебя на счастье.
 

«И – вдаль. И – навсегда…»

 
И – вдаль. И – навсегда.
                И – от тебя. Навеки —
за исцелением души,
разменянной с тобою на гроши,
пролившейся слезами в жизни реку, —
но уходящей всё же! Гнёт оков,
как давний свой позор, я позабуду.
Всё колдовство искусств,
                         искусство мудрецов
я приложу к душе – и верить буду.
И возрождаться, воскресать,
и – может быть – ещё собою стать
                                                     посмею.
Посмею жить и заново мечтать
и просветлею поновленной душой,
которой ты – чужой, чужой…
 

Цена свободы

 
Мои пространства вписаны в тупик
сегодняшнего дня.
Его невнятность
проступила утром
в намёке сновидений
и нарастала час от часу,
сгущаясь и роясь
в пределах сизых комнат,
в пределах мелкотемья.
И вот уже они сошлись к глазку —
пространства – к ёмкой точке.
За дверью – ты.
Звонок острее правды!
День превратился в каменный мешок,
и выхода моим пространствам нет!
…Иначе нет,
как разметать нас
снова!
 

«Зима. Снега. Холмы. Деревья…»

 
Зима. Снега. Холмы. Деревья.
И серый фон, и серый блик.
Весь мир – застывшее безверье,
и только неба слабый вскрик
в том месте, где мерцает солнце
дрожащей капелькой огня
моей надежды! У меня
ещё не раз слеза прольётся,
Ещё не раз…
Но, Боже мой,
пусть плачет сердце над собой!
 

«А где-то даль. А где-то близость…»

 
А где-то даль. А где-то близость.
А у меня
дымок от кофеварки сизый
в обрывке дня
и пустота. Ни слова рядом
и ни тепла.
Никто ручным не встретит взглядом:
– Ну, как дела?
И не войдёт. Так трудно выпасть
из суеты.
А где-то даль. А где-то близость.
А где-то – ты.
 

«Когда я пытаюсь…»

 
Когда я пытаюсь
представить твой голос,
я слышу, как медная монета
падает на дно моей памяти…
 
 
Когда я пытаюсь вспомнить
любимое лицо,
я вижу акварели,
размытые ливнем…
 
 
Неужели этот слабый звон
и бесцветные пятна
и есть
воспоминания о тебе?..
 

«На что надеюсь я, когда тебя зову…»

 
На что надеюсь я, когда тебя зову,
однажды потеряв на людном перекрёстке?
Мы балаганный фарс играли наяву,
раскрасив тротуар в фальшивые подмостки.
Так подбирали в лад прощальные слова,
так умудрённо мы не подавали вида,
что материк души уже на острова
расколот навсегда поспешностью обиды.
Но безнадёжный шанс, доверенный судьбой,
состарился, как фильм забытых кинохроник
с обидой заодно. И личной жизни сбой
переселился в быт на узкий подоконник.
 

Мои планеты

 
Нас только двое – я и Я —
на затаившейся планете.
Мой дом – простенок двух столетий
над речкой Слёзывтриручья.
 
 
Нас только двое – я и ты —
на неудавшейся планете.
Там бесконечный чёрный ветер
от маеты до маеты.
 
 
Нас только двое – я и сын —
на постигаемой планете,
здесь дни подчас – в старинном свете,
а ночь – пристанище былин.
 
 
Но усомнившись сотни раз,
я верю, следуя завету,
что у меня остался шанс
на неоткрытую планету.
 

«Проступает…»

 
Проступает
            сквозь медленный выход рассвета
нестерпимое, недостижимое… Помню
до сих пор, до изнанки, до проблесков света
принадлежность твою и касанье ладони —
совладелицы ласки моей; совпаденье
наших выкроек тел с перегибами ночи.
И уменье твоё и моё неуменье
принимать всё буквально и без многоточий.
Осязание – мера любви в той же мере,
что и радость беспечно кружиться по свету
то клубком, то волчком, то листом,
                                                           то планетой,
то двойною звездой под единою сферой.
И не надо о том, что звезда раскололась:
умирает зерно – поднимается колос.
Но колония – сердце,
                                           митрополия – разум.
И глубокие чувства – уже по заказу.
Только вдруг на рассвете,
                            на матовом фоне —
проникающее воспоминанье ладони…
 

Августовский ветер

 
Голос с хрипотцой, с лёгким песочком,
шёпот спешащих на помощь.
Приглушённый голос деда
над ложем внука,
слушающего – нет, не сказку! —
летопись шумной битвы!!!
В августе – ветер строже,
а мелодии его песен – грустнее.
Кто слышит песни августовского ветра?
Кто любит их слушать?
Кто вспоминает их в мае?
Кто напевает под вечер?
Щемящее очарование шуршания…
Шершавые вздохи жизни…
О! Это песни зрелости!
Песни достигших цели!
Песни разбивших сердце…
Голос августовского ветра —
окрепший голос журавушки,
разучивающего
                      прощальное «курлы».
Жалоба лета
на шалости
                             малышки-осени.
 

«Я жду тебя всегда…»

 
Я жду тебя всегда, —
но можешь и не верить, —
не оттого ль теперь
читаю по ночам?
Тоски в помине нет,
но в доме плачут двери,
а то уйдут в себя
и замкнуто молчат.
И ведь не в том беда,
что на дорогах – вьюга,
не в том, что тяжек груз,
а ниточка – тонка,
а в том, что, и любя,
не понимать друг друга,
да так, как будто мы
в разладе на века.
Но принимаю всё,
что мне даётся свыше,
и не мечтаю, нет,
о счастье про запас.
Лишь грустно мне порой,
что от чужих услышим
о том, что в мир иной
ушёл один из нас.
Остаток наших дней
уйдёт на проволочку
каких-то странных чувств
в мелеющей крови.
Но на тебе, не жди,
я не поставлю точку.
У жизни точки есть,
и нет их у любви.
 

Младшей сестре

 
О чём ты хочешь знать? —
как я – и так бывало —
искавшая любви,
лишь ненависть внушала?
Быть может, мой багаж
в пути тебе поможет,
да только я боюсь
за твой мороз по коже.
Могу лишь дать совет:
храни своё начало.
…Что я вольна сказать,
я всё уже сказала.
 

Ветер

 
Что-то начинается на свете…
Словно за обиды всех – сдачу —
мне в лицо бросает пыль ветер! —
ссорится со мной он первый начал.
По глазам стегает, что есть мочи!
Как безумный, рвёт на мне платье!..
Что мне этим он сказать хочет?
Мстит за что, чумной?! —
                       Нет, не понять мне, —
только б вихри пережить стойко,
воздух режущие, как свёрла…
Но в лицо несётся пыль колко!
…Чья-то боль хрипит его горлом.
 

На знаменитом мосту

 
Где люди в восторге
от мёртвых коней,
где дух сигаретный
речного сильней,
где новым героям
фанфары трубят,
я вспомню.
Зачем-то я вспомню тебя.
Зачем-то помыслю
у тёмной воды,
что ангел спускается к нам
с высоты.
И к горлу внезапно
подкатится ком.
И вздох долетит:
– Ты опять не о том.
Сегодня, не плачь,
разразилась беда —
не встретиться нам
на земле никогда…
Вода дождевая
плеснёт по камням…
Зачем она им —
неподвижным коням?
 

Памяти Александра

А. Ч.

 
Когда земля твой прах покрыла
от суматохи в стороне,
великим таинством могила
тебя приблизила ко мне.
И сквозь удар внезапной вести
молитва о тебе взошла.
И нет помех побыть нам вместе
и всё простить, не помня зла.
Среди июльской знойной сини,
в которой ты навеки стих,
мне важно знать: с тобой мы в сыне
неразделимы ни на миг.
И в мире неземных восходов,
где нет болезней, лет и зим,
теперь душа твоя свободна
дарить себя и нам двоим.
 

Нежность

 
О любви грустить не внове —
той, что не добыть…
Мне ли, дравшейся до крови,
нежною не быть?
Как же нежность я скрывала!
Прятала в суму!
Вот она и запоздала
к другу моему.
Ни к руке не прикоснуться…
Ни поцеловать…
Друг лежит, где ветры вьются:
что им не гулять!..
 

Ива

 
Не забава —
отрада тайная
зачарованного ручья.
Чья-то жалоба
изначальная,
но неведомо только —
чья.
В силуэте —
тоска нездешняя,
как несметная
боль Дали.
Бессловесная,
безутешная
ива – плакальщица земли.
 

«…Как долгожданное письмо…»

 
…Как долгожданное письмо
миндальный цвет,
как радость
         в застарелом неустройстве…
Есть у природы
              правильное свойство —
вслед за закатом
                   зажигать рассвет
и солнце отражать
в ознобе снежных луж,
как миг любви – в заснеженности душ.
 

Час затишья

 
Цветёт, почти звенит укромный колокольчик.
Смотрю в него, схожу на дно его глубин.
Ночь движется, но я не покидаю ночи,
где белая луна за росписью рябин.
И, может, не к добру у мира на ладони
ценить спокойный час затишья, не огня,
и быт не замечать, и пребывать в бездонном
согласии со всем, что явственней меня.
Но пестует листву дремотная аллея,
но трели берегут до срока соловьи.
И в гнёздышке цветка я всё ещё лелею
надежду на рассвет в святилище Любви…
 

Утрата обретенья

Молитва о любви

 
Под покровом лачуг и церквей,
на изрытых и гладких дорогах,
среди торга, в тисках площадей
сокрушённо прошу я у Бога:
 
 
– Во дворцах, в теремах, в шалаше
пусть коснётся земных постояльцев
та любовь, что навеки – в душе,
и до смерти – в подушечках пальцев.
 

«Часы отдавая вечернему чаю…»

 
Часы отдавая вечернему чаю,
врачуя простуду,
Я тихо на кухне сегодня скучаю,
я мою посуду.
Сосна на пригорке. Закат за окошком —
и лад между ними.
Ромашки в стакане, в ведёрке картошка
с глазками большими…
Простые заботы. Привычки простые.
На сердце – разлады.
Пустынно за дверью и в доме пустынно,
лишь тени – косматы.
И хочется помнить, и хочется видеть,
и хочется верить,
что смирными станут, притихнут обиды,
как сытые звери.
Что с новым рассветом улыбка вернётся,
тоску отстраняя.
Как мало я знаю о полном колодце,
о высохшем – знаю…
 

«В доме, где пахнет лекарством…»

 
В доме, где пахнет лекарством
                             и старым укладом,
как в сундуке, я скрываюсь
                        ненайденным кладом.
Солнце сочится ко мне через узкие щели.
Кладоискатель, почувствуй удачу
                                                             у цели.
Перехитри этот образ убогого дома —
он только с виду, как старый
                                     и скучный знакомый.
Не пропусти, не пройди,
                                       не уйди без оглядки
по мелочам, что разбросаны здесь
                                                  в беспорядке.
Не потому, что я маюсь
                                      в застенках забвенья.
Не потому, что тебе
                                       не хватило терпенья.
Просто – и солнце садится,
                                и сумерки тают…
Клады, как люди, —
                       и тоже они умирают…
 

Одинокое счастье

 
Не говоря постороннему «здрасте!»,
где-то живёт одинокое счастье
и, отвергая любое родство,
не подпускает к себе никого.
Вы потревожить его не пытайтесь —
проще цветы развести на асфальте,
чем оказаться у счастья в дому —
не доверяет оно никому.
Не пожелать себе дочки и сына
у одинокого счастья причина
видно весомая. Но никогда
вам не откроется счастья беда.
Если получится так в одночасье,
что одинокое счастье в несчастье
вдруг попадёт, кто же сможет помочь?
Кто прилетит к нему в тёмную ночь?
Но почему меня это тревожит,
что одиночество счастью дороже,
чем окруженье, общенье, семья?..
В счастье таком утонула и я.
 

«…А в этом доме человека ждали…»

 
…А в этом доме человека ждали
и были рады – принимать с душой.
Он был другой. Был из нездешней стаи —
хотел войти, помедлил и… прошёл.
А небо – хмуро, небо серо, блёкло!..
Внутри – светло и тёплая вода.
И снег летит, заглядывая в окна,
но попроситься не рискнёт сюда.
 

О тайном

 
Однажды… – стану ли словами
лохматить сполохи огня? —
твоими чистыми глазами
взглянуло небо на меня.
 
 
Мне этого хватает взгляда,
чтоб дальше, не печалясь, жить.
И больше ничего не надо,
чтоб тайного – не заглушить.
 

«Для кого стелила гладко…»

 
Для кого стелила гладко,
часто мучая до зла,
откровенною загадкой
я на свете прожила.
 
 
От кого в тени таилась
ящеркой пещерных скал,
он меня – и это милость, —
раз увидев, разгадал.
 

Платоническая любовь
(встреча и разлука)

По древнему преданию, люди,

разрубленные Зевсом пополам,

ищут в мире свою половинку.

 
…И всплеск мифологической тоски!
И глаз твоих-моих-твоих метанье!
И зов неприкасаемой руки!
И узнаванье с первого дыханья
нам подсказали тайное родство,
свидетельские выявили знаки,
запретом пломбируя естество —
синхронных душ тюремные бараки!
 
 
…У пленников захватывает дух
прозреньем ослеплённого мгновенья,
и близится неумолимый круг
к пронзительной утрате обретенья!
И вопль моей обугленной крови
на расставанье не даёт согласья!
Смотри! Посмертной маскою любви
Луна восходит над погостом счастья!!!
Свидание окончено. Спиной
мы отступаем в будущие были…
 
 
Не ис-че-зай! Ты чувствуешь, родной?!
Нас, кажется, ещё раз разрубили…
 

1992

«Тепло обмануто дождями…»

 
Тепло обмануто дождями,
размыто над Невой…
Моя обласканная память —
с волненьем голос твой.
Не столько слышать, сколько слушать —
и радоваться сметь,
где зыбко ухватились души
за крохотную твердь.
Моя нечаянная плата —
судьбы кириллица —
зов телефона-автомата
с талантом вклиниться
тропою до варяг – из греков
в твои высочества,
в забытый голос человека
из одиночества.
 

«Необъяснимо остекленело…»

 
Необъяснимо остекленело
море сегодня у древних развалин.
И на ладони долины замшелой
я оказалась в тревожном начале
губ, у которых в привычке апрели,
маи, июни и сок земляники,
вздохи кизиловой тонкой свирели,
тёплые, влажные лунные блики.
Море застыло. Прилёгшие ветры
так непритворны в минутной надежде,
что я тебя не забуду до смерти,
что ты со мной
не расстанешься прежде…
 

Середина лета

 
День переспел до зноя, до зенита,
до лиц, сродни распахнутым верандам,
до пряного вмешательства самшита
в благоуханье роз и олеандров.
Он вызревал из солнечных усилий,
усилий камня, воздуха, растений,
которые на кожу наносили
едва заметный след прикосновений.
Цикадным звоном, привкусом цукатным
лучи скрывали жизни скоротечность,
стекали к морю кровельным каскадом,
смещаясь постепенно в бесконечность
по испареньям хвои и магнолий,
по кромкам тел, растопленных до лени,
до пепси-колы, до загарной боли,
до вожделенья выхоленной тени.
 
 
А в дымке, где заканчивался город,
и можжевельник рос, прижавшись к лесу,
за мысом, что, казалось, был отпорот,
как воротник, от рубища прогресса,
где исчезала вычурная плотность
из аромата, линии и цвета —
легко переходила в мимолетность
назначенная середина лета,
ещё не совпадавшая с часами —
об этом знало море в клочьях пены,
да почему-то с влажными глазами
седой фотограф уходил со смены.
 
 
…А бухта щеголяла парусами,
и город хорохорился, как будто
ему под золотыми небесами
отпущены бессрочные минуты.
И я, беспечность юга разделяя,
вдруг уловила жилкой менестреля,
как лето, крутизну одолевая,
сорвалось вниз на солнечных качелях.
Как встрепенулись у кустов сирени
листы и встрепенулись у акаций.
Как осень приглушила светотени,
разлуки обострив у автостанций.
Но, обретая прежнюю причастность,
и втягиваясь в собственное устье,
крепчал июль, настроенный на счастье,
и не давал мне повода для грусти.