Текст книги "Лекарство от амнезии"

Я согласно кивнула, хотя это было далеко от того, чего мне хотелось в действительности. Мое самое сокровенное желание никогда не осуществится, сколько бы снежинок я не прятала в ладони, сколько бы не загадывала под бой курантов, чтобы мама и сестра были рядом со мной всегда.

Очищенные от ночного снегопада машины ждут своих пассажиров.

– Так может, Карина останется на пару дней и вы приедете все вместе? Каникулы все-таки, – спрашивает дед с надеждой и мне хочется успокоить его.

– С Кариной невозможно строить планы. Не будем ничего загадывать, – отмахивается папа.

– Все правильно, – говорит дед с торопливым спокойствием.

Мы с Катей, не договариваясь, одновременно прижимаемся к нему с разных боков. Дед прощается так, будто видимся в последний раз.

– Берегите себя, мои родные. Если что, сразу звоните, – сказал дед и так серьезно посмотрел в сторону Кати, что мы переглянулись, не подслушал ли он наш разговор.

– Живите дружно, – сгреб папу, Вику и меня в охапку, – Ты не давай им спуску, – смотрит на Вику, – Построже с ними.

– Надаешь Вике советов, а мне ее потом перевоспитывать, – отшучивается папа, а Вика только молча улыбается.

– Ну, все, мои хорошие. Поезжайте. Осторожнее на дороге. Ни пуха.

– К черту, – прощается отец.

Вика смущенно улыбается. Никак не может привыкнуть к тому, что папа посылает своего отца к черту. Я ободряюще улыбаюсь в ответ. Ничего, привыкнешь. Традиция такая.

***

Дома Вика бросается к приготовлениям. Кружит над поваренной книгой, чтобы удивить Карину чем-нибудь необычным. До приезда сестры считанные минуты, а еще ничего не готово. Она начинает волноваться. И это слышно по усилившемуся топоту ее голых ног, они стучат по полу, звучно сообщая о перемещениях от плиты к столу. Карина – редкая гостья, и Вика старается создать уют и хорошее впечатление, чтобы сестра наведывалась ко мне и папе чаще.

– Женя, ты не хочешь переодеться? – спрашивает Вика, и я недоуменно кошусь в ее сторону.

«А чем мои джинсы плохи?» Ах, да! Как я могла забыть? Как приехала с дачи, так и не переоделась. Принимаюсь искать чистую пару джинсов, и слышу с кухни:

– Вторая полка. Снизу.

Точно. Стягиваю с себя грязную одежду и замечаю белую пластинку с двумя полосками. Тест. Совсем о нем забыла. Так все-таки мы ожидаем пополнения или нет? Задумчиво верчу его в руках и быстро прячу за спину, когда в комнату входит Вика. Она поднимает грязную кучу вещей и уносит в ванну, а я надеваю все чистое и осматриваю комнату – куда же мне спрятать свою находку. Достаю свою записную книжку и закладываю последнюю страницу тестом для беременности. Сюда точно без моего ведома никто не заглянет.

Наверное, было бы здорово иметь младшего в доме. Я могла бы многим поделиться, многое показать. Я потянулась к полке с коллекцией машинок. Мне было бы даже не жалко, если малыш сломает парочку. Они так запылились и заскучали на этой полке без детского внимания. Спустила все модели на пол и выстроила, как в детстве.

– Женька, сколько раз просить тебя? – умоляюще уставилась на меня Вика, – Зачем ты вообще достала эти машинки?

Я не стала посвящать Вику, что готовлю модели для подрастающего в ее животе малыша. Мне самой эта идея казалось глупой и несвоевременной, но я ничего не могла с собой поделать. Меня охватил такой восторг от того, что у меня, возможно, будет маленькая сестричка или брат. Маленький живой человек, который будет жить со мной под одной крышей, спать на соседней кровати, и я буду заботиться и делиться, как настоящая старшая сестра.

– Оставь ее в покое! – бросился мне на защиту отец, хотя Вика была абсолютно права.

Раньше мы убирали с сестрой наперегонки. Получалась веселая непринужденная игра. Сейчас уборка игрушек напоминала мне о том, что сестры нет рядом, поэтому я не спешила с уборкой. Может, игрушки полежат еще, а потом Вика составит мне компанию?

– Тебе что сложно самой их подобрать?

– Мне ничего не сложно, – Вика понизила голос и увела отца на кухню.

Я прекрасно знала, что это означает. Они не хотели, чтобы я их слышала. Все повторялось. Развод родителей тоже начинался с подобных ссор. Я прижалась к двери и стала слушать.

– Женя в том возрасте, когда дети сами убирают за собой игрушки, моют посуду и полы. Ничего страшного нет в том, чтобы она приучалась к порядку.

– Если тебе так важен порядок. Занимайся им сама. Для этого ты и сидишь целыми днями дома.

– Да? А я думала, это ты просил меня всегда быть поблизости в случае чего.

– Как ты не можешь понять, что Женя перенесла травму. Не нужно на нее давить. Если она захочет, сама предложит помощь.

– Она не захочет. Потому что не привыкла к этому. И тебе пора понять, что пока ты будешь трястись над ней, считая, что она травмирована. Она так и будет считать себя больной и вести себя соответствующе. Она нормальная девочка, у которой есть все шансы справиться со своими переживаниями. И для этого ей нужно вести образ жизни здорового ребенка. Не ставь на дочери крест.

– Я и не делаю этого. Тебе меня не понять. Это не твой ребенок.

– Я думала, я делаю все, чтобы она им стала. Но, видимо, недостаточно. Чтобы я не делала, тебе никогда не будет достаточно, чтобы сделать меня своей законной женой.

– Я думал, тема закрыта. Я тебе сразу честно сказал, что сыт первым браком по горло и не собираюсь жениться. Ты сама говорила, что тебя не интересует штамп, что замужество – это внутреннее ощущение, а не печать в паспорте.

– Да, говорила. Но теперь мне этого недостаточно. Я устала ждать, когда ты излечишься от своего недуга. Я знаю, что предательство жены и матери подкосило тебя, и ты больше не веришь в брак, как когда-то не верил в развод. Но я больше не в силах терпеть то, что ты мстишь в моем лице другим женщинам.

Вика открыла дверь, а я быстро отскочила на пол, обратно к своим игрушкам. В глазах Вики стояли слезы, когда она тоскливо посмотрела в мою сторону. Ее нога поскользнулась на одной из моих машинок, и она упала, сдавленно вскрикнув.

– Что случилось? – отец выбежал из кухни и протянул Вике руку, чтобы помочь ей подняться.

– Не трогай меня, – она отшатнулась, посмотрела сначала на отца, а потом на меня, – Я же просила.

Я всхлипнула, отец вздрогнул, будто от пощечины, и злобно посмотрел на Вику:

– Вот видишь, что ты натворила?

Вика прикусила трясущиеся губы и бросилась в спальню, не оборачиваясь. Папа обнимал меня и гладил по голове, я указывала в сторону комнаты, где закрылась Вика, чтобы он пошел туда и все уладил, но он не двигался с места, и я разразилась громкими рыданиями. Я винила себя за случившееся. Если бы я убрала машинки, ничего бы не было.

Вика вышла в коридор с сумкой.

– Что ты делаешь?

– Уезжаю.

– Ты! – будто яд выдавил из себя отец, а я громко зарыдала, пытаясь его хоть как-то разжалобить. Мои слезы возымели обратный эффект.

– Еще хуже, чем она. Не могла подождать до окончания праздников? Заставляешь мою дочь снова потерять мать.

Вика покачала головой.

– Ты так ничего и не понял. Это не я, а ты, – и она тихо, как тень, закрыла за собой дверь.

Папа был сердит на Вику, а я на него. За то, что не удержал ее. Если бы он сказал, что любит, что готов жениться, все было бы иначе. Она бы осталась. Я уверенна. Но он боялся. Точно также как я боялась снова испытать ту же боль, и испытала. Боялась потерять и потеряла.

Я думала о Вике, о ее ребенке. Может быть, у нее в животе моя маленькая сестричка. Теперь я никогда этого не узнаю. Она ушла. Ушла, как моя мама, забрав вещи и сестру. И на этот раз мне было даже больнее, чем в прошлый.

Щелкнул замок, и я подбежала к двери.

«Вика?»

– Я во время? Чего такие хмурые?

На пороге стояла бабушка с коробкой пирожков, укутанных в полотенца. Мы с папой как в рот воды набрали.

– Карина не приедет? – пытала нас бабуля.

– Как не приедет? Я уже тут, – сказала сестра, и заставила меня на время забыть обо всем, кроме своего появления.

***

«Даже не верю, что ты приехала», – я обхватила сестру, которая казалась деревянной куклой, твердой и неподвижной, с не сгибающимися руками и туловищем.

– Аккуратнее, у меня цепочка тонкая, можешь порвать своими тисками, – Карина расцепила мои руки, обнимавшие ее, и отошла к зеркалу, чтобы поправить платье и прическу, – Ну, рассказывай. Что хорошего? – сказала она непринужденным тоном, будто забыла, что я не могу.

«Ты!» – я глупо улыбалась, указывая на нее пальцем. Это и есть самое хорошее и интересное.

– С тобой все понятно, – Карина плюхнулась на кровать.

Одна нога в блестящем сапоге на тонюсенькой спице с яркими огненными языками пламени на черной коже свисала с кровати. Я молчала. У нас непринято ходить в уличной обуви, и я точно помнила, как папа попросил Карину переобуться. Но разве стоят полы радости встречи с сестрой?

– Спать хочу, умираю. Легла сегодня в три ночи. Никак не могли расстаться с Дэном. Всю ночь асились, хоть оба знаем, что рано вставать и пилить через весь город в школу. Весь прикол в том, что Дэн живет через одну стенку со мной, и мы могли бы перестукиваться, подавая друг другу сигналы. Но это было прикольно, лет сто назад. Сейчас есть скайп и контакт. Кинул всем рассылку – и все в курсах, у кого хата свободна, кто бахло подвезет, с кого курево. На прошлой неделе у Натахи отжигали. Ее предки тоже в разводе. Вот Натаха и доит отца, как может. Он даже не в курсах на что его деньги пошли, хотя по-моему ему по барабану. Он, вроде как, и сам не прочь оттянуться, судя по Наткиным рассказам. На жратву и выпивку никогда не скупится.

«Как мама?» – пишу маркером на специальной доске.

– Да что с ней станет? Все ОК. Я ее редко вижу. Они почти все время заграницу катаются. Раньше меня тоже брали, но щас мне не до того стало.

«Уроки? Девятый класс?»

– Ты что смеешься? – Карина хватается за живот, а потом делает знак тихо, хотя я и без того не произвожу никакого звука, – Алло. Да, ма.

«Мама?» – я показала пальцем на себя и сделала умоляющий жест руками, чтобы Карина передала мне трубку. Так хотелось получить весточку от мамы.

– Доехала. Все в порядке. Когда, когда? Когда надоест. Пока, – Карина недовольно буркнула, – Задалбывает меня даже по телефону. Считай, что ты везунчик, что с отцом живешь. Прикинь, посадила меня на домашний арест. Вообще тю-тю. Я ей сказала: «будешь себя так вести, укачу к папе». Вот она струхнула. Каждые пять минут звонит, спрашивает, когда домой вернусь.

«Так ты к нам надолго?»

– О чем я там тебе рассказывала? А, вспомнила. Короче, встречаюсь с парнем.

«Да? Я тоже».

– Я девушка видная, они вокруг меня вечно вьются, но я же не шалава какая-нибудь, с кем попало не стану встречаться. Выбрала себе двоих, самых нормальных из компании: Пашу и Диму. По темпераменту я в отца. Он же тоже у нас был полигамный, это мама всю жизнь любила одного Валентина.

«А папа?» – удивилась я.

– Это ошибка молодости. И вообще речь не о маме, а обо мне. Вечно ты меня своими вопросами сбиваешь. Ты хочешь узнать о моей жизни или тебе все по барабану, как и нашему отцу.

«Хочу».

Я отошла от доски и села рядом, не сбивая Карину и давая ей выговориться.

– Димка сначала с Натахой мутил, но это пока со мной не познакомился. Я его быстро к рукам прибрала.

Сестра достала из сумки шоколадку и стала хрустеть фальгой и чавкать, облизывая губы. Она ела так аппетитно, что пересыхали губы. В «чемоданчике» Карины обнаружился и холодный чай. Она отхлебнула и, наконец, продолжила рассказ.

– Все было клево, до Наташкиной вечеринки. Тогда я так перебрала, что потеряла контроль. Подозреваю, Наташкиных рук дело. Подмешала мне чего-то. Дима надулся, как пузырь. И все из-за чего? Подумаешь, поцеловалась с Пашей. Конечно, надо было подождать, пока он свалит домой или убедится, что нас не запалят. Хорошо, что он еще не в курсе, что мы потом чудили, когда он свалил. Пашке из-за условки пришлось тоже линять пораньше. Короче, я осталась сразу без обоих ухажеров. Туса зачахла. Пьянская Наташка задрыхла на унитазе, и мы с тремя парнями устроили бар в родительской койке. Обычный сценарий – выпивка, резня подушками, несколько затягов на балконе, слова за слово, и я уже в одном белье. Мы поклялись никому ничего не рассказывать. С тех пор называем этот день черной пятницей и храним эту тайну на глубине могилы. Но тебе я рассказала, ты все равно никому не проболтаешься.

«Не скучная у тебя жизнь», – написала я сестре, не найдя более подходящих слов.

– И не говори. Полна событиями, – сестра перевернулась на живот и стала болтать сапогами.

Новое сообщение вызвало у нее широкую улыбку, и она погрузилась в телефон. Я присела рядом. Мобильный Карины был похож на мини-версию компьютера.

Подняла большой палец вверх. «Здорово».

– Еще бы. Последняя версия.

Я наклонилась, чтобы рассмотреть, что производило на Карину такое сильное впечатление.

– Что никогда такого не видела?

Я замотала головой: «Никогда. У меня вот, что есть», – я принесла со стола свой мобильник и положила рядом, как когда-то игрушки, чтобы играть вместе.

– Уф. Какое старье. Спрячь и не позорься.

Убрала телефон и достала диски.

«Хочешь послушать?»

Сестра едва взглянула:

– Мне такой музыки и в музыкалке достаточно. Я от нее засыпаю, – и Карина включила какую-то незнакомую песню, которая напоминала звуки ремонтной бригады за стеной.

Сестра качала головой в такт стукам и напевала, какие-то сложные для поиска смысла строчки. Когда я снова уселась рядом и стала смотреть, что она делает, Карина отодвинулась к стене и закрыла рукой экран телефона:

– Тебе никто не говорил, что чужие письма читать не вежливо? Не люблю, когда ко мне лезут.

«Хочешь, расскажу про своего парня», – я тронула сестру за плечо и показала на доску, чтобы она прочла.

– Я же просила, – заворчала сестра, закрываясь от меня обеими руками, – Неужели так сложно оставить меня в покое на пять минут?

Я отошла от нее и села к столу. Пять минут? Совсем, не сложно. Когда видишь человека каждый день или хотя бы по пять часов, а когда ты приезжаешь на час раз в полгода и просишь оставить тебя в покое. Это странно.

В комнату вошла бабушка и тронула Карину за плечо.

– Давайте за стол, болтушки.

Сестра недовольно дернулась и встала, пряча телефон в сумку.

– Мойте руки живее. Нам сегодня еще на дачу ехать, – мягко напомнила бабуля.

– В это захолустье? У вас же даже туалет на улице. Не человеческие условия, – Карина стряхнула с одежды невидимый мусор, – Я не привыкла к такой жизни.

Она никогда и не пыталась пожить по-другому. Как разжиревший таракан, не хотела покидать безопасный шкаф с едой, в котором ее никто не трогал, и сидела в нем, не двигаясь с места. Не видела дальше своего носа, дальше большого шкафа, а снаружи ждал огромный мир. Не такой простой и не такой сытный – другой.

В ванной Карина не смогла пересилить себя и наморщила нос, когда взяла кусок мыла двумя пальцами:

– А жидкого нет?

Я отрицательно покачала головой. У Вики аллергия на жидкое мыло, и мы пользуемся только детским кусковым. При воспоминаниях о ссоре меня охватила грусть. Вике удавалось найти общий язык даже с Кариной. Как мне сейчас ее не хватало.

– В лесу можно подцепить всякую заразу, а мы с мамой планируем слетать на Бали. Не очень-то хочется вместо отдыха валяться в больнице, – Карина подержала мыло в руках и быстро смыла водой, – Позвоню водителю, чтобы забрал меня после обеда, – сказала она.

«Уже?» – быстро написала я на зеркале пальцем.

Как так? Она же говорила, что никуда не спешит, я думала останется на пару дней. Мы же ничего не успели: не поговорили, ни во что не сыграли. У меня даже времени не было про Ромку рассказать. А так хотелось поделиться.

– Мать описалась. Отменила свое наказание и согласилась на любые вечеринки. Нельзя упускать такой шанс. Мне же надо с Димкой проблему решать, сама понимаешь, это важнее, скучных обедов у деда с бабкой.

Я не понимала, но кивнула.

– Женя, к тебе Ромка пришел, – донеслось из коридора.

И я ничего не смогла с собой поделать, уголки рта сами расползлись в разные стороны.

– А Ромка – это кто? – спросила сестра, выгнув брови вопросительным знаком такого размера, что было видно, она считает невероятным наличие у меня личной жизни.

Мы вместе вышли в коридор. Карина приступила к детальному изучению, будто корзину с фруктами перебирала на предмет, хороших и гнилых. Спортивное тело – в плюсы, изуродованное лицо – в минусы. Она подбоченилась и говорила на лисий манер. Мне стало не по себе.

– Привет, Карина.

– Привет, – Рома смотрел то на меня, то на сестру.

Я знала, что он видит: меня и улучшенную версию, последнюю модель. Грудь обтянута черным карсетом поверх красной рубашки, крошечная юбка-пояс. Глаза покрашены так, что ресницы взмывают до самых бровей. Губы призывно блестят. Все покрашено и припудрено, уложено и подчеркнуто, выставлено на показ.

– Вы близнецы? – он все еще не верил.

Карина покрутилась, демонстрируя себя со всех сторон:

– Если бы я натянула такую одежду и не покрасилась, ты бы нас не отличил.

– Это вряд ли.

Рома протянул папе руку и спросил:

– Я хотел пригласить Женю погулять, не знал, что у вас будут гости. Можно подожду в комнате?

Все время обеда бабушка очень волновалась, прыгала, как кузнечик со своего места к плите и обратно, предлагала Карине разные блюда, приготовленные Викой. Сестра игнорировала еду и не отрывалась от ярко-накрашенных ногтей, которым вдруг срочно потребовался маникюр.

– Ты ничего не ешь. Совсем прозрачная стала. Женя у нас вон как хорошо питается.

– Но я же не хочу быть, как Женя, – Карина провела руками по изгибам тела от груди до талии, – Мне нужно быть в хорошей форме.

– Для выставки в анатомическом музее? Собираешься скелетом позировать? Ешь давай, – буркнул отец и зачерпнул полную ложку супа, я последовала его примеру.

Карину было не переубедить. В этом она была абсолютной копией отца.

– Что скажешь о моей новой прическе? – спросила сестра у отца.

– У тебя новая прическа? – папа покосился куда-то чуть выше головы сестры.

– Ты вообще хоть что-то замечаешь? Иногда мне кажется ты слепой.

Я закашлялась, пытаясь освободить дыхательные пути от хлебных крошек, которые запрыгнули туда от негодования.

– В этой комнате один слепой. И это не я.

Бабушка поднесла руку к волосам сестры и потрогала волнистый завиток:

– Замечательная прическа.

Сестра дернулась:

– Терпеть не могу, когда к моим волосам прикасаются.

– Тебе так идет новый имидж, – сделала новую попытку бабуля, – В последний раз ты была блондинкой.

– Это сейчас не модно, – отрезала Карина.

– А красные пряди и черные волосы – это модно? – спросил папа, копируя голос и манеру сестры.

– Среди нас вампиров да.

– Кого, кого?

Тут даже бабушка поперхнулась чаем и будто святой водой окропила «вампиршу». Карина обмакнула лицо салфеткой, прикладывая ее к лицу, как подушечку с пудрой.

– Понятно, почему ты не ешь. Питаешься одной кровью, – заметил отец.

В последнее время характер его разговоров с Кариной всегда сводился к ироническим насмешкам. Он будто перестал воспринимать ее всерьез. И я его понимала. Иногда мне казалось, что у Карины вместо головы на плечах дамская сумочка.

– Моя подруга вообще оборотень и ничего.

Оборотень – от слова оборачиваться кем-то или становиться чем-то? Тоже самое я могла сказать о сестре, она постоянно становилась кем-то еще, вместо того, чтобы быть собой. Недавно она была ЭМО, теперь стала «вампиром». И это было грустно. Мы любили ее настоящую, а не те костюмы и образы, которые она на себя примеряла.

– Страус – вампир – впервые такое слышу, – подшутил отец.

– Почему ты все время передергиваешь? ЭМО – это такое направление.

– Ах, да. Как я мог забыть? Мозг не так устроен. Отказывается запоминать всякий бред.

– Просто тебе на меня наплевать! – Карина перешла на крик и ее напомаженные губки затряслись, будто она была готова расплакаться, – Тебе все равно, кто твоя дочь и что происходит в ее личной жизни.

– Нет, знаешь ли, мне не все равно, что моя дочь – кровопийца. Узнать такое не самое приятное для отца. Впредь буду осторожнее. После полуночи буду держаться от тебя подальше и осиновый прутик приготовлю. Может, если им молодых вампиров шлепать, они становятся людьми.

– Вампир уже никогда не станет человеком, – просветила нашу безграмотность Карина, – а осина не поможет. Старые методы. У меня к ней иммунитет выработался. Ничего кроме серебра меня не проймет.

– И, наверное, еще бриллианты помогают, да?

– Лекарство от всех болезней, – в тон отцу ответила сестра.

Будь здесь Вика, она бы нейтрализовала их нападки и хотя бы полчаса мы провели, как нормальная семья.

– Давайте сменим тему, – попросила бабушка и многозначительно посмотрела на папу.

Тот насуплено сдвинул брови и молча заработал ложкой. Карина со скрежетом отодвинула стул и застучала каблуками в сторону моей комнаты. На кухню она вернулась с меховым шарфом на шее. Причем гигантская шерстяная колбаса имела красные глаза и длинный розовый хвост.

– Рэт проголодался, – сестра разломила хлеб и стала кормить свою крысу с ладони и поить изо рта в рот слюной, отчего у меня суп чуть не выплеснулся обратно в тарелку.

Как только Карине хватило мозгов притащить к нам домой своего питомца? И где она его держала все это время? Прятала в своем дамском чемоданчике?

– У меня обман зрения, – папа демонстративно поправил очки, – или ты притащила в мой дом эту тварь? – он с грохотом бросил ложку в тарелку и отодвинул ее от себя. У него пропал аппетит.

– Это не тварь. А мой любимчик – Рэт.

– Тебе не мешало бы любить людей. Завела бы себе парня, это было бы куда приличнее в твоем возрасте.

– Мужчины – существа ненадежные. Они бросают и изменяют. Не отвечают взаимностью. Чего не скажешь о животных.

– Крысам в моем доме не место.

– Рэт недавно потерял любимую.

– Проблемы этого грызуна меня мало интересуют.

– Какой ты жестокий. Ничего не понимаешь. Я чувствую себя виноватой перед ним.

– Тебе не мешало бы не размениваться своими чувствами на крыс. А обратить внимание на людей.

– Я уснула и придушила Поли, жену Рэта, во сне.

– Ты меня сейчас пыталась разжалобить? Сама купила. Сама придавила. Ты прямо Тарас Бульба. «Я тебя породил, я тебя и убью».

– Что еще за Бульба? Это кличка вашей собаки?

Мы с бабушкой закашлялись и переглянулись. Искренне надеясь, что она пошутила.

– Его зовут Боб. А Бульба – имя героя Гоголя. В школу ходить надо.

– У нас не принято сидеть с животными за столом, – встала на сторону отца бабушка.

И это прямо сказать удивительно, обычно она проявляет сдержанность в отношении Карины, обхаживает ее, будто пытается заменить армию слуг.

– Когда мы ужинаем, он всегда сидит со мной. Рэт – член семьи.

Я порадовалась, что дедушка на даче и не присутствует при этом кошмаре. Первое детское воспоминание у него связано с крысами.

«Я долго тогда пытался понять, почему, нам не дали собрать игрушки, разбудили среди ночи и погрузили в машину? Мне было пять, сестре два – но мы были счастливчиками. Нас всего лишь сослали.

Сидим в кабине. Окно грузовика опущено, и ветер врывается внутрь, заставляя плотнее прижиматься друг к другу. Мне хочется, чтобы мама обняла меня покрепче и успокоила, но ее руки заняты. Она держит кисти отца и пытается их согреть. Озябшие, онемевшие пальцы застыли на стекле. Что если у него кончатся силы? Он едет на подножке полуторки уже несколько часов. Мест в кузове и кабине нет. Все щели грузовика утрамбованы зэками, будто вывозят испорченное мясо.

Нас выгружают из машины в холодный сарай. В нем зимой даже скот не держат. Сквозь дырявый потолок падают хлопья снега и укрывают нас, вместо одеяла. Стены трясутся и качаются при каждом порыве ветра, издавая страшный скрип. Но и он не может заглушить стоны. Связанные одной веревкой зэки падают на пол. На полу негде супить, негде лечь. Вонь от тел стоит такая, будто нос обложили со всех сторон носками месячной давности. Родители держат нас с сестрой на руках и стоят спиной друг к другу, чтобы хоть как-то согреться. Папа не может обнять маму, потому что он всматривается в темноту и следит за крысами, которые то и дело бросаются на его ноги и пытаются прокусить сквозь ботинок. Крысиная охота длится все пять часов, отведенные нам на отдых. И все эти долгие часы папа с мамой пытаются уберечь нас, пытаются дать нам возможность поспать, но я не могу. Я слышу стоны и писк. Тихий крысиный писк, от которого закладывает уши. Маленькие твари бросаются на людей, у которых нет сил сопротивляться, вгрызаются в лицо, объедают пальцы.

Наконец шаги. Я радуюсь приходу людей с автоматами, радуюсь возможности сесть в обледенелый грузовик и унестись подальше от серых людоедов. Гирлянду из людей поднимают на ноги и осматривают на предмет испорченных. Еще не остывшие трупы как белье срывают с веревки и бросают на пол, оставляя на десерт крысам их же объедки»

– Значит так, Шапокляк. Дома со своей семьей, – отец сделал ударение на двух последних словах, – будешь из ложки свою крысу поить, памперсы ей менять. Здесь другие правила. Крысе за моим столом не место.

– Мы с Рэтом тебя в комнате подождем, – сказала Карина недовольно, и буркнула себе под нос так, чтобы все услышали, – Знала, что не надо приезжать.

Сестра положила крысу на плечо, и, непрерывно поглаживая ее, пошла в комнату, где меня ждал Рома.

– Тебе говорили, что ты похож на Рэда Батлера? – спросила она, усевшись рядом с ним на кровать, – Знаешь, такого?

Роме не раз это говорили, но люди, которых интересовало его сходство со звездой, абсолютно его не интересовали.

– И что такой парень делает рядом с невзрачной серой мышкой? – Карина взяла Рэта с плеча и стала поить его слюной изо рта в рот.

– Не один я общаюсь с невзрачной серой мышкой, – ухмылка тронула уголки его губ.

– Это не мышь, а крыса, – обиделась за грызуна Карина.

– Тем хуже.

– Не понимаю я тебя. Женька ни рыба, ни мясо.

– А я ее кушать не собираюсь.

– Ты понимаешь, что я имею в виду.

– К сожалению, да, – Рома понимал, что сестра Жени ему категорически не нравилась, – Мы с Женей – идеально друг другу подходим. О ней тоже можно сказать – «человек в маске».

– Это еще почему?

– Дюма почитай, – Рома пожал плечами, – или попробуй обзавестись последней моделью головного мозга. А то у тебя голова выполняет функцию прически – и он повернулся к двери.

В голосе Ромы было такое отчуждение и холодность, что Карина почувствовала злобу. Какое он имеет право ни во что меня не ставить? Ладно бы был красавец, так ведь на пол лица уродливые шрамы, а строит из себя гордеца, не подойди.

– Грубиян. У меня парни сотнями в ногах валяются, мне не нужно внимание какого-то, – она многозначительно посмотрела на шрамы на его лице, процедив, – урода.

– Взаимно, – спокойно ответил Рома, отвернувшись от нее и встав с дивана.

Возмущение подкинуло Карину следом, и она загородила ему проход.

– Знаешь, я поняла, что вы нашли друг в друге. Вы оба дефективные. Женька немая, а у тебя изуродовано лицо.

– Ты права. Но с нашими дефектами можно жить, а вот каково тебе?

Карина услышала шорох за спиной и обернулась.

Я пятилась от сестры, будто напоролась в темной подворотне на острый нож. Живот прорезала острая боль. Меня мутило. Что она такое говорит?

– Рэт, нет! – выкрикнула сестра.

Крысеныш, воспользовавшись всеобщим замешательством, спрыгнул с плеча и шмыгнул в подъезд следом за отцом, который вышел курить. Любимый питомец сестры исчез в бетонной серости подъезда. За такой короткий срок потерять обоих своих любимцев: и Поли, и Рэта. Это доконало ее, и сестра, пустив одинокую горькую слезу, бросилась следом за тем, кого она так любила.

***

Отец был темнее тучи, и я впервые ощутила, что такое, отсутствие громоотвода. Все вокруг вдруг стало не идеальным. Он огрызался на каждую мелочь. То у пирожков дно пригорело, то в доме недостаточно натоплено и его знобит. Мы косились на папу и старались обходить его за полметра, чтобы не вызвать очередную вспышку. Он, как порох, моментально выстреливал в нас своим недовольством.

– Пойди и позвони, – не выдержала бабушка, которая не являлась поклонницей Вики, и всегда отзывалась о моей маме как об идеальной партии для отца.

Впервые папа не стал спорить со своей мамой и моментально послушался.

– Привет. Когда ты заберешь остальные вещи? – спросил он, и мы удрученно опустили головы. Что он делает?!

– Ты о чем-то кроме вещей хочешь поговорить? – спросила Вика.

– О чем? Ты же ушла. Большего и не скажешь.

– Я не ушла, а уехала в больницу, – поправила его Вика, терпеливо.

– Если ты не уходила, это все меняет, – он опять не слушал, и я покачала головой.

Люди, у которых работают все органы и чувства, часто пользуются ими механически. Когда у меня отключилась опция голоса, я стала слышать и воспринимать гораздо больше, чем раньше. Пока выводила буквы на бумаге, успевала многое передумать и взвесить.

– Что ты только что сказала? В какой ты больнице? – волновался папа. Он вышел на улицу, долго не мог справиться с пачкой сигарет, уронил зажигалку в снег. Я смотрела на него через стекло и молила, чтобы с Викой не было ничего серьезного, а малыш, если он в животе, был крепкий и здоровый.

Почему-то вспомнились слова Кати: «Мать не та, кто родила, а та кто любит и заботится». Кто был рядом, когда я сломала руку, когда по утрам ноги сводило судорогой? На все эти вопросы был один ответ.

«Мама?» На экране моего телефона была редкая надпись. Почему сейчас? Так часто я ждала, и так нечасто высвечивались на дисплее четыре важные буквы.

Боб заливисто лаял и просился на улицу, будто носом учуял опасность. Дед открыл дверь и выпустил пса, который не давал слушать и говорить. Нажала «прием» и подошла к окну, где связь была лучше. Мама всхлипывала в трубку, но я не могла разобрать слова. На подъезде к нашему дома показался гигантский гроб на колесиках – большой черный внедорожник.

Как и семь лет назад на дорогу выползли абсолютно идентичные, на мой взгляд, черные удавы. Я не знаю, менялись ли мамины охранники или нет, но отличить их было невозможно. Квадратные морды, лысые бошки, лица кирпичом, сломанные ни по одному разы носы. Они производили впечатление геометрических человечков, собранных из лего.

Что опять им понадобилось?

Наконец, я расслышал, что говорила мама.

– Ты должна сесть в машину.

Машинные, неживые голоса требовали выдать меня.

– Она никуда не поедет, – стоял на своем отец, – я уже сказал, и повторять не собираюсь.

– Посмотрим, – под пиджаком угрожающе темнела рукоятью пистолета.

Боб перемахнул через забор, не дожидаясь, команды. Он был как ракета, я даже рот разинула, а потом услышала громкий хлопок и вздрогнула. Пес приземлился на машину, оставив на ней гигантскую вмятину, в его зубах торчала рука угрожавшего гориллы, а пистолет валялся в ногах отца, прижатый носком его ботинка. Танк, поджав хвост, дал задний ход.