Текст книги "Созвездие Хаоса"

– А как же тогда удерживают?.. Она же могла сбежать и…

– У Натальи Демьяновой сломаны шейные позвонки, – тихо ответила Мухина. – Два шейных позвонка у основания черепа. Это паралич всего тела. Она была жива, но не могла двигаться. Парализованная от кончиков пальцев ног до шеи. В таком состоянии они и кричать не могут, звать на помощь. Однако живут до тех пор, пока их не задушат до смерти.

Катя ощутила, как сердце ее провалилось куда-то вниз. Она вся покрылась холодным потом – то ли от страха, то ли от стылости стен бункера-морга.

– Они? Вы сказали, что и раньше это случалось… Значит, были и другие жертвы?

– Были и другие, – ответила Мухина.

Она медленно пошла по коридору и толкнула тугую входную дверь. В морг-бункер хлынул солнечный свет октябрьского дня.

Глава 10
Отцы города

В обеденное время ресторан и кафе отеля «Радужный мост» – того самого, что поразил Катю изяществом архитектурных форм, яркими красками и обилием стекла, – пустовали. Впрочем, как и во все иные времена в последние годы.

На открытой веранде кафе, все еще щеголявшего по случаю погожих осенних дней удобной плетеной мебелью, полосатыми тентами и яркими цветами в терракотовых горшках, за столиком расположились двое.

Катя их узнала: сосед космонавта Иван Водопьянов и тот парень, которого она видела в музее, – Дмитрий Ларионов, муж и будущий отец.

Веранда выходила в гостиничный садик, примыкающий к парковой аллее, которая вела к набережной. На клумбе все еще цвели махровые астры и хризантемы. В глубине ресторана тихо звучал рояль – Вагнер, «Вход богов в Валгаллу».

Оба – и Ларионов, и Водопьянов – приехали в отель на велосипедах в свой обеденный перерыв, который, впрочем, оба могли продлить как угодно долго из-за своего весьма и весьма свободного графика. Перед Дмитрием Ларионовым на столике стоял большой прозрачный бокал с ручкой – в нем травяной горячий чай с лимоном и мятой. Иван Водопьянов пил латте и ел морковный торт.

За гостями наблюдали двое официантов, готовые ринуться к столику – обслуживать по первому разряду молодых скромников в серых толстовках.

И неудивительно, ведь «Радужный мост» теперь принадлежал Дмитрию Ларионову, а построил отель его отец.

– Весь город словно с ума сошел, – хмуро сказал Ларионов. – Сижу в лаборатории – врываются ко мне Жуковский из второй химии и лаборантки. Только и разговоров – женщину нашли на остановке убитую. Опять. Еще одна… Сказали – остановка, что у Новых домов. Там полиции полно было.

– И мне наши в офисе сообщили. Я до базы даже не добрался сегодня, – Иван Водопьянов вертел в руках стакан с кофе-латте. – Они в офисе работу бросили, рванули туда. Смотреть. Сказали – жуть. Опять в том же виде… Полиция там все огородила – остановку, место, но все равно ведь такое не спрячешь. В общем-то я чего-то в этом роде ждал, когда узнал, что эта женщина пропала – ну, из булочной… Все дни только и разговоров в городе. Стыдно признаться, наши в офисе ставки делали, тотализатор – сбежала ли она от мужа или же… Ну, это самое… А ее убили. Я десятки раз в эту пекарню заезжал по дороге домой. У них всегда хлеб хороший, свежий.

– И я заезжал, – Дмитрий Ларионов отпил глоток горячего чая. – Василиса там сладости покупала, улитки с корицей. Они у них лучше, чем здесь, у нас в отеле, хотя здесь повар хороший и кондитер. Знаешь, Ваня, я, когда все это началось, ну, когда первую нашли на остановке, подумал – это что-то вроде одной из твоих компьютерных игр. Типа – беги, или умри, или прячься.

– Какая, к черту, компьютерная игра! Город словно шизанутый. Все словно шизанутые. Мы же здесь не дураки, мы все всё отлично понимаем. Когда такое начинает происходить и длится, не заканчивается никак… И полиция ни черта не делает.

– Они делают что могут. Наверное. Мне хочется так думать. А то уж если совсем без всякой защиты… Я Василисе позвонил, как узнал – предложил как в прошлый раз.

– А что ты ей предлагал?

– Уехать отсюда. Можно в нашем отеле в Дубне жить. Это же мой гостиничный комплекс. Там я могу любой люкс занять. Все равно сейчас дела не ахти идут в гостиничном бизнесе. На базу в свою лабораторию я бы на тачке ездил – чего тут ехать-то? Так Васька не хочет. Уперлась. Как это мы из своего дома уедем, такого красивого нашего дома… Что это за жизнь в отеле! И что, мол, еще неизвестно, может маньяк из Дубны, а к нам в городок только наведывается от случая к случаю. Отказалась уезжать наотрез.

– В ее положении, Дима… Привыкай. Капризы беременных, и все такое.

– Она и в марте отказалась от переезда. Я тогда предложил в Москве квартиру снять, хоть на Патриарших, хоть где хочет – тоже отказалась. Она любит наш дом. Она столько переделала там, и стало лучше. У Василисы отличный вкус. Я думал, когда мы поженились, – как она впишется? Ну, во все это – наш дом, там ведь столько всего от мамы осталось, от отца. Я боялся контрастов и менять ничего не хотел. Но она вписалась – все оставила и вместе с тем многое поменяла. И теперь это наш с ней дом. Но я как подумаю, что по улицам безнаказанно бродит тот, кто оставляет эту чертовщину на остановках… А Васька там одна в огромном доме, пока я в лаборатории сижу за компом, – меня озноб бьет.

– Что, если нам на паях нанять охрану? – спросил Иван Водопьянов.

– Я ревнивый до невозможности, – Дмитрий Ларионов снова отпил глоток чая с мятой. – Это еще хуже – сидеть на базе и знать, что она дома наедине в каким-то мускулистым Рембо.

– Я шучу насчет охраны, – усмехнулся Иван. – Не поможет секьюрити в городке шизанутых. Но делать что-то нужно.

– В смысле? Что мы можем?

– Многое мы можем, но… Если хорошенько мозгами пораскинуть, мы – ты и я – можем купить весь этот городок с потрохами. Без базы, конечно, – это нам не потянуть. Но инфраструктуру купим легко, и еще бабки останутся. Мы – ты и я – в общем и целом – отцы этого города. Столпы общества.

– Никто об этом даже не думает. Всем плевать. Можем пыжиться сколько угодно – дальше этой веранды, дальше моего отеля наши амбиции, Ваня, увы…

– Конечно, такого влияния, какое было у твоей матери, нам не достичь, – согласился Иван Водопьянов. – Но городской администрации мы можем заявить… Они жопу должны оторвать от стульев наконец-то и задуматься о том, что в городе творится. Спросить с полиции.

– С городской администрацией это у тебя связи, – улыбнулся Ларионов. – Я туда не вхож. Но, по крайней мере, я знаю одну жопу-симпампончик, которая по одному щелчку твоих пальцев, Ваня, от стула оторвется и полетит на крыльях…

– В морду получишь сейчас.

– Дам сдачи.

– Если серьезно…

– Да я серьезно, Ваня. Извини за стеб. Просто так скверно на душе. Никто ничего пока не может сделать. Потому что точно пока никто ничего не знает. Ни мы – никому не нужные отцы города, ни администрация, ни полиция. Одно я вижу отчетливо: город медленно, потихоньку сходит с ума, и это состояние, оно… лишь усугубляется.

– Одичание, – кивнул Иван Водопьянов. – Какая-то первобытная дикость, что воскресла и лезет из всех щелей в последние годы. Ты не замечаешь? Я еще радовался, что наш городок от этого избавлен. Что дух просвещения все еще теплится здесь, как сальный огарок. А в других местах… Вон, Касперский в парке гик-фестиваль устроил научно-технический как способ глянуть, сколько еще нас осталось… Где мы ютимся – по каким сусекам и закромам. И почему это возвращение к славным традициям прошлого отдает все больше и больше такой архаикой… такой сермяжно-лапотной дикостью, которой и при совке-то не встречалось. Прошлым летом в Ростове-на-Дону хотели провернуть что-то типа фестиваля для косплейщиков, казачков позабавить. Технологии, инновации… А там вырядились все в штаны с лампасами и дремучие папахи. Бабы какие-то пляшут в полушалках, визжат, мужики шашки над головой вертят, удаль показывают. И мух тучи над всей этой тусовкой – мухи с дворов летят, где скотина испражняется. Навоз бы сначала убрали, а потом плясали, шашки вертели. Я на улицу Тверскую давно не ходок – говорят, там лавку открыли какие-то не пойми кто, хвалятся что «хлебушок» то ли «камушками мелят» то ли жопами своими каменными. И объявление с орфографическими ошибками на витрине – типа, мол, «пидарасов в лавку не пущаем». Это на Тверской-то, в центре столицы – эпатаж или угроза? Если они теперь опираются вот на это? На орфографию с ошибками и угрозы? Что делать нам, появившимся на свет в ЭРЕБе – закрытом храме науки, трепетно взращенным нашими просвещенными папами и мамами в мечтах о дальнем космосе и прогрессе науки? Как нам жить дальше в царстве одичалых, бородатых, архаичных жоп?

– Как и жили до нас. – Дмитрий Ларионов смотрел на садик отеля. – Мама обожала фильм «Воспоминания о будущем». В семидесятых вся страна от него балдела, говорят. Я в интернете глянул – так, ничего, забавно. Вроде как для детей про пришельцев. Сказка. Или это мы стали старыми циниками, хоть и молодые снаружи? Сказок уже не сечем? Там, в фильме, одна из идей печальна: никакие инновации, никакой прогресс, даже опередивший нас на многие тысячелетия инопланетный разум, ничего… ничего, ничего не может поделать с архаикой, с мракобесием, с этой нашей первобытной дикостью, которая внутри нас и сочится из всех пор, едва открываются какие-то – не знаю, шлюзы провластные, или небесные врата, или наши сердца – тайна за семью печатями. Ты не переживай по этому поводу, Ваня. Все это так пафосно… А пафос по нынешним временам убогий стал, как новости науки и культуры Яндекса. Реальность же состоит в том, что в нашем городе убивают людей. И нам всем страшно от этого. Потому что мы не понимаем и…

– Потому что вздрагивать стали при каждом ночном шорохе, как чокнутые параноики. – Иван Водопьянов на середине вагнеровского «Входа богов в Валгаллу» кинул крошки морковного торта подскочившим на веранду воробьям. – Когда мне домработница позвонила и сказала, мол, у Чеглакова окно высадили, я по ее тону заполошному понял, что старуха себе вообразила. Что маньяк там, в доме. Что уже в дома начали к нам врываться.

– Вот поэтому я и хочу, чтобы Василиса уехала из города. Она теперь не только за себя в ответе, но и за нашего ребенка. Но она отказалась наотрез. Как мне быть с ней?

– Настаивай на своем как муж, как мужик.

– Она такая самостоятельная.

– Что нам делать с упрямой бабой? – заулыбался теперь Водопьянов, до этого пребывавший в весьма мрачном настроении. – Я тебя предупреждал как другана: не женись.

– Я ее люблю, – сказал Дмитрий Ларионов. – Она все, что у меня есть в жизни. После смерти родителей, считай, она меня спасла.

– Может, все закончится? Сколько же можно… сколько уже женщин, жертв… Хотя вряд ли все это закончится само собой. Не то это дело.

– Ты насчет мастеров спрашивал, стекольщиков – я позвонил в Дубну, в гостиничный комплекс. Завтра приедут – передай Константину, что вся бригада в его распоряжении.

– Ты сам ему позвони и скажи, – ответил Иван. – Он будет рад.

– Я хочу, чтобы он думал, что это твой ему подарок.

Иван Водопьянов глянул на приятеля. Странная улыбка появилась на его красивом лице – немножко кривая, слегка растерянная и полная затаенной надежды.

Он допил свой остывший латте.

Воробьи, чирикая, увлеченно склевывали с пола веранды крошки морковного торта.

Глава 11
Другие

Алла Мухина достала из кармана куртки связку ключей и открыла дверь кабинета, запертого полковником Краповым из министерства.

Они с Катей вернулись в отдел полиции. Крапов остался в боксе-прозекторской с патологоанатомом.

Катя до самого конца, до дверей кабинета, сомневалась, что Мухина покажет ей других. Но Алла Мухина явно использовала отсутствие куратора из министерства для расширения поля собственных действий и возможностей. Может, в ней говорила профессиональная ревность, но скорее профессиональная злость: что же ты такой министерский, умный и скрытный, а вот не помог нам ничем. Ты так же бессилен и беспомощен, как и мы, кто колупается здесь, в отделе, «на земле».

В кабинете – стойкий, не выветрившийся запах табака. Два стола – оба завалены кипами папок и бумаг. На стене доска – та самая. И на доске – множество фотографий.

У Кати перехватило дыхание от одного взгляда на эту доску.

Мухи…

Мухи, мухи, мухи…

Казалось, они облепили все, каждый квадратный сантиметр.

Эти снимки…

И лишь подойдя ближе к доске, Катя поняла, что эти многочисленные фото – лишь разные ракурсы – тех, кто был обнаружен на местах происшествий.

Крылья из прозрачного пластика, черные мешки с приклеенными кругами блестящей пленки, имитирующей глаза насекомого…

Голые женские тела…

Головы, повернутые в каких-то невообразимых ракурсах, словно у женщин-насекомых, у трупов-инсталляций, не было костей.

– Сколько же их всего, Алла Викторовна? – спросила Катя.

– Четыре, считая с Натальей Демьяновой.

– Четыре жертвы?! Но здесь… я думала их больше.

– Это просто фото. Эксперты старались как могли. Для наглядности. – Мухина подошла к доске. – Здесь все поделено на сектора – первый, второй, третий. В четвертом пока только вот это, – она указала на увеличенную фотографию явно из семейного альбома.

Со снимка с насмешливым задорным вызовом смотрела темноволосая женщина лет за сорок – на круглых щеках ямочки, глаза и губы густо накрашены.

Кате вспомнилось сине-багровое от удушья лицо, когда там, на остановке, эксперт разрезал и снял с головы Натальи Демьяновой мешок с кругами. Вытаращенные глаза, светлые патлы крашеных волос, прикушенный язык. Никакого сходства… Мертвые, покалеченные не похожи на живых.

Катя разглядывала снимки – нет, без пояснений не понять.

Мухина указала на фотографии справа. Чудовищный труп, остановка автобуса. Кругом сугробы.

– Первая жертва – Саломея Шульц, – сказала она. – Двадцать девять лет. Профессиональный музыкант. Ее нашли на остановке напротив автобусной станции. Это случилось два года назад, в январе, на новогодние праздники. Она пропала пятого января. Нашли ее вот в таком виде девятого января.

– Она местная?

– Нет, из Дубны. Работала аккомпаниатором любительского симфонического оркестра – в Дубне есть такой, – физики сами себя развлекают, играют классику и джаз, и наших там тоже немало музыкантов-любителей. Но пятого января оркестр не собирался, у нее был здесь, в городе, сольный концерт. Она пропала после него. Нам сообщил о пропаже ее приятель.

Катя слушала внимательно.

– Мы в первый раз даже и не поняли, с чем имеем дело. Посчитали это какой-то пьяной выходкой, надругательством над телом – ну, пьяницы, наркоманы… Это же было сразу после новогодних праздников, хотя у нас здесь ничем диким, экстраординарным праздники никогда не были отмечены. – Мухина указала на фотографию внизу: – Это Саломея Шульц… живая.

Миловидная темноволосая девушка за роялем. Короткая стрижка, улыбка. На рояле – ноты. Вокруг – пустые пюпитры, стулья.

Репетиция любительского оркестра Дубны, где играют физики-лирики.

– Больше года все было тихо-спокойно, – продолжала Мухина. – А потом, двадцать пятого января, на остановке было найдено тело Евгении Бахрушиной. – Она указала на новый снимок.

Остановка автобуса, сугробы вокруг. И женщина-насекомое. Крылья, жуткого вида глаза-плошки. Та же непотребная поза, что и у тела Натальи Демьяновой: труп лежит на спине на обледенелом полу остановки. Крылья из пленки, голые ноги задраны и прислонены к железной скамейке, раздвинуты так широко, словно женщина-насекомое готова к половому акту.

– Мы не знали, что она пропала. И родственники оказались не в курсе. Никто ее не искал. Она была в недельном отпуске – работала старшим библиотекарем-хранителем в городской библиотеке. Здесь у нас солидное собрание, еще академик Вяткин заложил его основу, другие пополняли. Она собиралась на пять дней в Петербург, у нее имелся билет на поезд из Москвы. Но до Москвы Бахрушина не доехала. Родственница недоумевала, почему она не звонит и на звонки по мобильному не отвечает, но дальше недоумения дело не пошло, грешили на сбой мобильной связи. Что она по Питеру гуляет. А ее двадцать пятого января нашли здесь, в городе, на остановке автобуса. Здесь снимки с места происшествия. Крупный план странгуляционных борозд на шее. А это как она выглядела в жизни.

Увеличенное фото из паспорта. Темноволосая, чуть полноватая женщина лет сорока.

– Ну, конечно, это убийство заставило нас уже на всю ситуацию взглянуть по-иному, – продолжала Мухина. – Сами понимаете. Крапов приехал из ГУУР. Мы уже осознали, что имеем дело не с обдолбанным наркоманом или свихнувшимся пьянчугой, а с более серьезным типом. По городу сразу поползли слухи. Все моментально вспомнили прошлогоднее новогоднее убийство Саломеи Шульц. Город встревожился, испугался. А в марте, снова на автобусной остановке, нашли тело Марии Гальпериной.

Новое фото. Остановка автобуса. Асфальт чисто убран. У дорожного бордюра – замерзшие лужицы льда. Женщина-насекомое валяется, как тюк, на асфальте у остановки, голова обращена к проезжей части. Крылья из пленки широко распахнуты ветром, и видно голое тело. Полные груди, темный лобок.

Рядом – фотографии прижизненные. На них Мария Гальперина – тоже женщина лет сорока, темная шатенка – снята в полный рост, в резиновых сапогах, с садовой лопатой в руках. Улыбается. На другом снимке тоже улыбается – на диване с пультом в руках. На третьем она же – тоже на диване, а рядом мальчики лет по шестнадцать – близнецы.

– Ее сыновья, – пояснила Мухина. – Саломея Шульц и Евгения Бахрушина были обе не замужем, работали. А это замужняя женщина, домохозяйка. Не работала ни дня нигде. Ее муж – совладелец фирмы стройматериалов, бизнесмен. Она поехала к матери в Дубну и не вернулась домой, и в Дубне ее не оказалось. Это случилось девятого марта – сразу после праздника. Муж всполошился, когда она не приехала вечером. Сообщил в полицию. Мы сразу начали поиски. А двенадцатого марта ее тело было брошено на автобусной остановке напротив магазина стройматериалов, которым ее муж владеет. Это на окраине города, в Новых домах. Недалеко от этого места, там же, в Новых домах, на следующей остановке, мы сегодня нашли тело Натальи Демьяновой.

Катя смотрела на женщин ЭРЕБа. Какими они были при жизни. И что с ними сделал убийца.

– Шульц молодая, – сказала она. – Все остальные намного старше.

– Библиотекарше Бахрушиной тридцать семь было. Это она просто так выглядит на фото. Марии Гальпериной сорок три, Наталье Демьяновой – сорок пять… Баба ягодка опять.

Мухина устало опустилась на стул. Катя оглядывала доску, переходила от снимка к снимку.

– Три темноволосые, лишь Наталья Демьянова блондинка.

– У нее по жизни тоже темные волосы. Она покрасилась пару недель назад. Мы проверили в салоне красоты.

– Сменила имидж, – кивнула Катя. – Ради булочника своего. Или чего-то испугалась?

– Вряд ли она о чем-то таком помышляла, хотя сейчас весь город настороже. Но… нет, не думаю, что она сменила цвет волос с перепугу. Просто хотела выглядеть моложе. Я ведь тоже крашусь. – Мухина провела ладонью по волосам. – К полтиннику мы все – платиновые блондинки.

– Все они были задушены?

– У всех причина смерти – механическая асфиксия.

– А шейные позвонки?

– Как я и сказала, им ломали два шейных позвонка, что влекло паралич, и в таком беспомощном состоянии они находились от трех до четырех дней… где-то. В это время с ними проводились, так сказать, манипуляции… Их душили – каждый раз разным способом и не до конца, не до смерти. Использовались жгут, веревка, проволока и руки… Их душили руками тоже. Никаких следов ДНК ни на телах, ни на костюмах, в которые убийца их переодевал, мы не нашли. Все всегда было тщательно обработано либо автомобильным лаком, либо…

– Чем? – спросила Катя.

– Аэрозолью от насекомых. От мух, – начальница ОВД смотрела на доску с фотографиями. – Наверху снимки тела Марии Гальпериной, той, что пропала и была убита в марте.

Катя глянула на верхние снимки, и сердце ее ушло в пятки.

Это были крупные планы, сделанные экспертами: голова женщины уже после того, как с нее сняли жуткий мешок, имитирующий голову насекомого.

Но голова Марии Гальпериной пугала и своим обычным видом – создавалось впечатление, что она почти оторвана от тела. На одном снимке она завалилась, опрокинулась назад так, что темные волосы почти касались спины, укрытой пластиком.

– Когда она лежала на остановке с задранными ногами, все выглядело, как и у двух предыдущих жертв, – пояснила Мухина. – Когда же мы стали тело осматривать, передвигать, переворачивать, обнаружилось, что у нее шея сломана в пяти местах.

Катя ощутила, что у нее темнеет в глазах.

Она отошла от доски и тоже села на стул.

– Значит, четыре жертвы за два года, – она удивилась, как хрипло звучит ее голос в этом прокуренном, пропахшем кислым мужским потом кабинете розыска, где сами стены давили, а доска с фотографиями казалась чем-то нереальным, ненастоящим, словно кадром из фильма-кошмара.

– Для города это небывалое явление. Шок. Для нас, полиции, – нечто, с чем мы никогда не сталкивались. За все годы существования базы… Здесь произошло всего несколько убийств, и все на бытовой почве. При моем отце – два и несчастный случай на производстве. И при мне одно убийство – бытовуха пьяная, и то это гастарбайтеры у дачников. И два трупа на реке – утонувшие. И все. И вдруг это. В городе всего две с половиной тысячи жителей. Правда, в летний период население утраивается за счет дачников, но дачные поселки расположены ближе к Дубне. Здесь кругом террасный заповедник, охраняемая природная зона, строительство запрещено. И женщины пропадали не летом, а зимой, весной и осенью. Когда дачников и туристов нет. Когда здесь только местные. Наш город настолько мал, что почти все друг друга знают. Пятьсот человек работают на базе. Половина – научный персонал, другая половина – обслуживающий персонал и охрана. Тысяча человек – это члены семей сотрудников базы. Другая тысяча – это полиция, пожарная часть, администрация, учреждения культуры, мелкий городской бизнес, учителя школ, пенсионеры, городские дурачки… Да-да, у нас высокий процент инвалидности. Дауны, аутисты. Такой процент инвалидности высок и в Дубне, и в Королеве, и в Звездном городке. С этим ничего не поделаешь. Об этом говорить не любят, но мы-то, полиция, знаем.

– Детали убийств свидетельствуют больше об извращенном уме, чем о психической болезни или врожденном отклонении от нормы, – заметила Катя. – Я у вас человек новый. Все то, что вы мне показали, я вряд ли забуду до конца моих дней. Но хотите знать мое мнение – человека со стороны? Который только что все это увидел? Знаете, что первое приходит на ум, когда видишь все эти снимки?

– Интересно было бы послушать. – Мухина сложила руки на груди.

Но по ее лицу Катя видела – нет, она обманывает.

Ей неинтересно, что думает Катя – приезжая выскочка, залетная пташка из гнезда глупой репортерской стаи.

Все, наверное, уже давно говорено-переговорено, все это обсуждалось миллионы раз на оперативках и совещаниях.

Нет ничего нового под солнцем в ЭРЕБе…

И тем не менее из врожденного репортерского упрямства Катя решила попробовать.