Текст книги "Врата ночи"

– Правильно сделал, – лаконично подытожила Катя. А сама подумала: чтобы понять, что с ними произошло, надо хотя бы дать им время протрезвиться. – Он, кажется, вышел наконец из ванной. И кофе уже готов. И вообще, два часа ночи. На сегодня предостаточно. И для тебя, и для него. Завтра успокоится, сам толком объяснит, что он такое там видел и что его так смертельно напугало.

Кравченко глазами указал на дверь. Катя обернулась. Мещерский, вцепившись в дверной косяк, возник на пороге кухни.

– Почему ты решила, что я испугался? – спросил он хрипло. Голос его дрогнул. Катя и Кравченко переглянулись.

ЕСТЬ ДНИ, КОТОРЫЕ ЛУЧШЕ ЗАБЫТЬ . Никита Колосов сто раз был готов подписаться под этой фразой. Но говорить легко. А вся беда как раз и заключалась в том, что, как ни старайся, такие дни просто невозможно вычеркнуть – они врезались в память намертво, причиняя боль.

Этот допрос он охотнее всего перепоручил бы кому-нибудь из своих подчиненных, однако…

– Мы должны четко представлять себе, что видела и слышала Медведева. Я вот протокол ее первоначальных показаний читаю. Местные сотрудники опросили ее впопыхах и очень поверхностно. Не обратили внимания на многие детали, не уточнили, не перепроверили. Я понимаю, она девчонка еще зеленая, в шоке была, плохо ей стало. Но сейчас-то она уже в норме? Ну вот и выясняйте. Это наш единственный свидетель. Необходимо срочно ее передопросить. Ни в коем случае не тяните с этим.

Поручение допросить свидетеля Настю Медведеву тринадцати с половиной лет, учащуюся знаменского художественно-промышленного колледжа, было отдано старшим следователем областной прокуратуры начальнику отдела убийств областного главка Никите Колосову жестким приказным тоном. Но огрызаться Никита не собирался. Следователь был абсолютно прав: там, в Знаменском, местные сыщики просто лопухнулись. И хотя в душе Колосов охотнее всего переадресовал бы проведение этого допроса кому-нибудь из своих в отделе по раскрытию убийств, он знал: как бы ему ни хотелось, так он не поступит. Потому что он сам, как и следователь прокуратуры, хотел знать, что же на самом деле произошло с девочкой, перед тем как она увидела ЭТО и от ужаса лишилась чувств.

Настю Медведеву привезли в управление розыска на Никитский переулок к десяти часам утра. Ее сопровождала мать, но мать попросили подождать в соседнем кабинете. Колосов хотел поговорить с Настей с глазу на глаз.

Девочка вошла, тихо поздоровалась, села на стул. Нескладный, смешной и милый подросток: веснушки, пухлые губки бантиком, ямочки на щеках, русые волосы перетянуты резинкой в хвост, умопомрачительное количество тоненьких металлических колечек на тонких детских пальцах, светлые ресницы и…

Настя подняла глаза, и Колосов почувствовал, как сжалось его сердце – у милых смешных подростков, у этих унизанных «недельками» девчушек не может быть, не должно быть такого испуганного, затравленного взгляда, таких скорбных складок у губ, такого недетского страдания на лице.

– Настя, как ты себя чувствуешь? – спросил он. – Получше?

– Да, – девочка отвечала очень тихо.

– А что врач сказал?

– Сотрясения нет. Ушиб.

– Голова больше не кружится?

– Нет.

– Ты можешь мне рассказать, что произошло?

– Я уже рассказывала.

– Я знаю. Но мне необходимо знать. Понимаешь?

– Да. Понимаю.

Он слушал ее, сверяясь с текстом первоначального опроса, снятого знаменскими оперативниками прямо там, на месте, в присутствии врача «Скорой», вызванной перепуганными пассажирами электрички, нашедшими Настю и поднявшими тревогу.

Итак, согласно показаниям, вчера в половине двенадцатого ночи Настя Медведева вместе с подругами по колледжу на предпоследней вечерней электричке возвращалась в родное Знаменское из Москвы с концерта любимой рок-группы в Лужниках. Девочки так припозднились с разрешения родителей – ведь возвращались они домой большой компанией, да и жили все в соседних домах. От платформы до микрорайона тоже было недалеко: через аллею городского парка, рассеченного улицей Первопроходчиков.

– Настя, когда ты с девочками шла по аллее, вы кого-нибудь видели? Ты вот говорила, вроде заметила что-то? – спросил Никита.

– Я видела автомобильные фары в конце аллеи, на перекрестке.

– Машина проезжала или стояла?

– Проезжала. Фары нас ослепили.

– Ты не заметила, какая это была машина?

– По-моему, большая, грузовая. Гудела так… с напрягом. Но было темно. А когда мы дошли до перекрестка, ее уже там не было.

– Там ты и рассталась с подружками?

– Да, они в семнадцатом доме живут, а я в двенадцатом.

– Блочный, десятиэтажка. И как раз на перекрестке улицы Первопроходчиков и улицы Южной. Когда ты шла к дому, что ты видела и слышала?

– Это не совсем у моего дома, это было ближе к аллее. – Настя сглотнула. – Я в первом подъезде живу, если идти по Южной, то мне чуть ли не весь дом обходить нужно. Я и свернула – там дорожка асфальтовая к гаражам. Так ближе.

Колосов увидел, как глаза ее вдруг наполнились слезами.

– Я шла, услышала позади шум мотора. Ехала машина. Там лужа большая, я сошла на обочину, повернулась спиной.

– К идущему транспорту спиной поворачиваться нельзя, Настя.

– Там лужа была, как море. После дождя. Я испугалась – брюки мне забрызгает новые, белые, свитер новый. Мамка бы за свитер мне голову снесла. – Она судорожно начала всхлипывать.

Колосов налил ей стакан воды из электрочайника.

– На, попей… Значит, ты и на этот раз саму машину не разглядела?

– Нет. Только свет фар. Желтый, яркий.

– Но по звуку мотора – это была та же машина, что ты слышала на аллее?

Настя неопределенно пожала плечами.

– Машина ехала на скорости? Быстро, медленно, как? – продолжал Колосов.

– Приближалась быстро. Потом поехала медленно мимо меня. Потом… я ждала, как она проедет. А она вдруг затормозила. И я услышала, что-то вдруг шлепнулось в лужу передо мной, меня грязью всю обрызгало. Я хотела крикнуть…

Никита слушал: из проезжающей машины неизвестной марки было что-то на ходу выброшено. Один предмет угодил прямо в лужу. А второй…

– Я хотела крикнуть, но тут вдруг что-то сильно ударило меня по ногам. Из машины в меня чем-то бросили. – Настя, всхлипывая, глотала воду, закашлялась. – Я на брюки глянула, а они в чем-то красном. А на земле, на тротуаре…

Девочка нагнулась, чтобы рассмотреть ЭТО и… от ужаса потеряла сознание. Там, у гаражей на Южной улице, буквально в двух шагах от ее дома, спустя полчаса ее и обнаружили пассажиры последней электрички. Девочка лежала в луже. Без сознания. Одежда ее была в крови. А возле нее валялась отрубленная человеческая кисть. Левая. Правую обнаружили в луже спешно вызванные на место сотрудники знаменской милиции. Для Насти же вызвали «Скорую»: насмерть перепуганные прохожие подумали, что это девочка ранена, изуродована таким жутким способом. Но это была не ее кровь. Рухнув без памяти, Настя, с размаха ударившись головой об асфальт, отделалась ушибом.

– Настя, а вот как ты думаешь, водитель машины видел тебя? – спросил Колосов, когда девочка немного успокоилась.

– Конечно, видел. Эти фары такие яркие. Он видел всю дорогу, гаражи и меня.

– И, по-твоему, он сделал это нарочно? Настя, человек из машины сделал это специально?

– Я его не видела.

– Я знаю. Ты его не видела. И ты очень испугалась. Очень. – Никита встал, обошел стол, низко наклонился к девочке. Она сидела, опустив голову. – И я понимаю, как тебе мучительно все это вспоминать. Но, Настя, я не просто из любопытства тебя спрашиваю. Мне очень важно твое мнение. Понимаешь? Он сделал это специально – затормозил и швырнул этим в тебя?

Настя сидела сгорбившись. Потом словно бы нехотя кивнула. Перетянутый резинкой хвостик подпрыгнул на худеньких плечах.

Никита открыл дверь и позвал в кабинет мать девочки. Увидел, насколько похожи мать и дочь. Извинился за то, что вынужден был подвергнуть Настю новому испытанию – допросу. Медведева-старшая ответила, что дочка только-только немножко оправилась от пережитого шока. С места жуткой находки «Скорая» отвезла ее в больницу, туда вызвали по телефону и родителей. Врачи сначала подозревали сотрясение мозга, но потом сказали, нет, просто ушиб. И родители забрали перепуганную девочку домой.

– Вам бы лучше уехать на несколько дней и Настю увезти. Обстановку сменить. Сейчас лето, каникулы, – хмуро заметил Колосов.

– Да я и сама хочу. Бог с ними, с деньгами. Отпуск с отцом возьмем, уедем куда-нибудь в Феодосию, в Анапу, жилье снимем дикарем. – Мать обняла Настю за плечи. – Что же это у нас такое происходит, молодой человек? Что же это за кошмар?! За ужас такой?

Никита молчал. Мать и дочь смотрели на него, ждали ответа, но…

– Настя, – окликнул он девочку, когда они уже, взявшись за руки, пошли к двери. – Самое последнее, самое яркое, что ты запомнила, перед тем как тебе стало плохо? Ты увидела это, ты увидела кровь, а что еще? Ведь еще что-то было, правда?

Настя замерла. Впилась в руку матери.

– Красные огоньки. Машина проехала мимо. И он швырнул этим в меня… А потом я увидела красные огоньки на его багажнике. Они смотрели, как два глаза из тьмы.

Красные огоньки…

Колосов смотрел в окно, как внизу, у подъезда ГУВД, Медведевы садятся в машину розыска. Поручение следователя прокуратуры было выполнено, но… Он взглянул на часы: на двенадцать назначена встреча с судмедэкспертом. И ее бы он тоже охотнее всего кому-нибудь перепоручил. Но кто в здравом уме и твердой памяти согласится поменяться с ним, начальником отдела убийств, местами?

По дороге в анатомический зал он пытался думать о чем угодно, только не о том, что ждало его там, аккуратно разложенным, препарированным на оцинкованном столе. Включив магнитолу, шарил по радиоэфиру. Хотелось окунуть мозги во что-нибудь оглушающе громкое: рев футбольных трибун, лязг металл-рока, неистовые ритмы диско. Музыка, новости, реклама, снова музыка…

Какофония радиошумов. Он ни на чем не мог сосредоточиться, а музыки не слышал, как глухой. Красные огни в темноте… Настя Медведева словно продолжала незримо присутствовать рядом, тихо рассказывая о том, как в свои тринадцать с половиной лет узнала, как выглядят окровавленные человеческие останки, истекающие кровью, выброшенные в придорожную грязь… Итак, с начала марта это был уже третий случай. Отчлененные части – кисти рук – обнаруживались в разных районах области. Всегда на обочинах проезжих дорог. Первые два случая произошли в начале и в конце марта. Третий, очевидцем которого стала Настя, – вчера. Первые случаи еще как-то укладывались в привычную версию избавления от улик, целенаправленного вывоза останков, но происшествие в Знаменском… Колосов выключил радио. Лучше дорожный шум, а не эта какофония.

Итак, ОН увидел на дороге девчонку в белых брючках – белый цвет ведь так отчетливо виден в свете фар даже в ночи. Он увидел ребенка на обочине и решился на открытую демонстрацию. Намеренно швырнул в девочку обрубком человеческой плоти.

Господи, с кем же на этот раз мы имеем дело? Что же это за тварь?

В марте он так еще не наглел. Еще осторожничал. Все безнаказанно сошло с рук, и вот он начал разворачиваться в полную силу. Никита поймал себя на мысли, что думает об этом существе как об одиночке. Одиночка… Скорее всего, да. Хотя никто не сказал, что в той машине не сидело двое или трое – девочка-то все равно никого не видела. Только красные огоньки.

А что же все-таки так настораживает следователя прокуратуры в показаниях Насти? На что он надеялся, приказывая как можно скорее передопросить ее? На то, что девочка, оправившись от шока, назовет марку машины, врезавшиеся в память цифры номера, опишет приметы той твари за рулем?

Так бывает только в детективах. Там всегда сыщик получает отправную точку для поиска. Получает тоненькую нить. А тут ни ниточки, ни нити. Ничего. Красные огни, кровь на белых детских брючках – их изъяли у Насти, отправили на биологическое исследование. Кровь оказалась второй группы. Да еще смутные отголоски ночи в Настиных воспоминаниях, так похожих на элементы кошмара: гудок электрички, шум мотора машины-невидимки, проезжающей мимо парковой аллеи, слепящие желтые фары, тени на асфальте. Была ли там, в аллее, та самая машина, которая нагнала Настю на Южной улице? Настя вспоминает, что в аллее слышала вроде бы шум грузового мотора. Так ли это? Настиных подружек уже опросили. Но про машину в аллее, кроме Насти, не вспомнил никто. Не вспомнила бы и Медведева, если бы….

Ночью сразу же после выезда милиции в Знаменском был введен план «Перехват». На постах останавливали все подозрительные машины. И хотя сотрудникам милиции не была известна ни марка, ни номер, но инспектора ГИБДД весьма четко представляли себе, что же на этот раз они ищут в первую очередь: следы крови в салоне.

ОН швырнул в Настю отрубленные кисти, которые сочились кровью. Он не мог этого сделать, не закапав кровью и салон своей чертовой тачки. Или же следов как-то удалось избежать? Как?

Колосов остановился у здания Первой градской больницы. Кафедра судебной медицины находилась в одном из ее флигелей. Патологоанатом Евгений Грачкин уже ждал его в третьей анатомической лаборатории. И когда Никита перешагнул через ее порог, ему почудилось, что он обратился за консультацией не к Женьке Грачкину, которого знал сто лет, а к новоявленному Франкенштейну, только-только приступившему к очередному эксперименту.

На столе перед Грачкиным выстроились в ряд шесть одинаковых стеклянных колб с притертыми крышками. И в каждой в спирту и в формалине плавала отчлененная человеческая кисть. Зрелище было странным: колыхаясь в растворе, руки, казалось, вяло шевелились, словно салютуя начальнику отдела убийств в жутком безмолвном приветствии.

Из высокого двустворчатого окна падали на колбы прямые солнечные лучи. Колосов приблизился к столу – проклятые колбы словно светились изнутри. Грачкин быстро наклонился и зажег настольную лампу. Никита был ему благодарен: электрический свет разрушил фантасмагорию, сразу поставив все на свои места.

– Начнем? – сухо осведомился Грачкин. Неприветливый тон его так непохож был на обычную манеру общаться, что Никита сразу понял: Женька потерпел фиаско. Его исследования ничего обнадеживающего не принесли.

– С последней пары? – спросил Грачкин, указывая на колбы.

Колосов кивнул. Грачкин подвинул ему стул. Потом открыл притертые крышки и специальными щипцами извлек кисти и выложил их на фаянсовый лоток.

– Новых данных с момента первоначального осмотра получено немного, – сказал он. – Отчлененные части тела, судя по форме и конфигурации кистей, принадлежат мужчине возраста примерно от двадцати до сорока лет. На обеих кистях в области лучезапястного сустава рубленые раны, причиненные тяжелым и острым предметом. Исследования крови и состояние кожных покровов свидетельствуют, что отчленение производилось уже после гибели жертвы. Как видишь, кисти удлиненной формы, пальцы худые. Вообще, даже визуально обращаешь внимание на довольно хрупкие очертания руки. – Грачкин надел очки и повернул одну из кистей на фаянсовом лотке ладонью вверх.

Никита увидел на ладони…

– Погоди, до этого сейчас дойдем, – Грачкин опередил его вопрос, – я хочу сначала обратить твое внимание на кое-что иное.

– На что?

– На расположение мозолей. На левой руке имеется весьма ощутимое мозольное образование на подушечке указательного пальца. На правой руке тоже мозоль. Только уже на второй фаланге указательного пальца, ближе к тыльной стороне. – Грачкин показал расположение мозолей на «исследуемых образцах» и для наглядности, взяв Никиту за запястье, на его собственных руках. – Вот здесь и здесь.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил Колосов. – Профессиональная принадлежность жертвы?

– Это руки не работяги, а интеллигента. С первого взгляда ясно. – Грачкин потыкал пальцем в перчатке «образец». – И расположение мозолей – а они весьма натруженные – необычное.

Никита посмотрел на свои руки. Когда-то давно, когда по молодости лет перебарщивал с боксом и с новомодными тогда еще восточными единоборствами, натруженные мозоли были и у него на костяшках пальцев. Руки кулачного бойца, ссадины и шрамы. А эти обрубки…

– Теперь я перехожу к тому, что мы с тобой уже видели, что нам уже знакомо, – Грачкин повернул и второй «образец» ладонью вверх.

Да, это было им уже знакомо: впервые они столкнулись с этим в марте, во время выезда на 84-й километр Минского шоссе. И потом видели это на многочисленных фотографиях, иллюстрировавших уголовные и розыскные дела. На ладонях отрубленных рук ясно проступали багровые пятна круглой формы.

– Как и в прежних случаях – прижизненный ожог второй степени, – сказал Грачкин. – К ладоням прикладывали какой-то предмет круглой формы. Достаточно сильно накаленный на огне. Причем структура ожога тоже необычна. Я исследовал кожные покровы. Весьма неоднороден рельеф. А это может означать только одно: предмет, которым прижигали руки, тоже неоднороден по своему рельефу. Либо же имеет деформированную поверхность.

– А на что он может быть похож? – спросил Колосов, разглядывая ожоги.

– Что-то круглое с устойчивым основанием.

– Вроде клейма, что ли?

– Нет, на клеймо не похоже. И потом вряд ли это ожог от раскаленного металла.

– Тогда что же это?

Грачкин поднял брови – спроси что полегче, коллега.

– На руках прежних жертв такие же ожоги? – спросил Никита.

– Совершенно такие же. И тоже прижизненные. Практически идентичные.

– Нечто вроде метки? – Никита склонился к колбам, помеченным датой на скотче – «30 марта».

– Что-то вроде. – Грачкин указал на колбы. – На этих образцах, кроме прижизненных ожогов и того, что мы с тобой установили из первичного осмотра, я больше ничего не мог выжать. Руки, судя по форме, принадлежат тоже мужчине средних лет. Каких-либо особых примет нет. Отчленение производилось уже после смерти. А вот на этой паре, – он придвинул к себе две оставшиеся колбы, – во-первых, тут группа крови четвертая, а во-вторых, на левой кисти в области первого межпальцевого промежутка… Ну, проще говоря, на тыльной стороне между большим и указательным пальцами тот шрам в виде латинской «V», который я хотел детально исследовать. Так вот это действительно шрам хирургического происхождения. Имеются фрагменты наложения шва. Жертва несколько лет назад чем-то глубоко поранила руку, и рана была обработана и зашита. Эти останки, помеченные у нас 13 марта, – с Минского, а останки от 30 марта в Ларино обнаружили на шоссе у водоканала?

Колосов кивнул. В Ларино выезжал он лично вместе со следователем и как раз перед отпуском. А вышел из отпуска – и вот новый сюрпризик. Тогда в Ларино они сразу связали этот случай с недавней находкой на Минском шоссе, когда двое водителей-транзитников обнаружили в сугробе подобную же «мини-расчлененку». На два месяца все вроде затихло, и вот 5 июня к этому прибавилось и происшествие в Знаменском.

– Три жертвы. – Грачкин нахмурился. – Точнее, у нас от них пока лишь жалкие фрагменты. И налицо ярко выраженный, я бы сказал, уже хорошо отрепетированный механизм нанесения повреждений: ожоги ладоней, затем умерщвление жертвы – каким способом, это пока неизвестно, – затем аккуратное отчленение кистей. Куда он девает тела? Тоже выбрасывает где-то? Но ведь пока ни одного случая не зафиксировано такой вот необычной расчлененки?

Никита смотрел на колбы. Тел они не находили. А отрубленные руки ОН словно сам выкладывал на всеобщее обозрение на проезжую дорогу. Раз за разом. Больше всего настораживало то, что последнюю «кровянку» ОН уже не просто тайком выбросил на обочину, а практически открыто, демонстративно швырнул… Никите вспомнилось лицо Насти Медведевой.

– По последнему случаю срок давности наступления смерти какой примерно? – спросил он.

– Два-три дня.

– Но когда он бросил этим в девочку, ту всю кровью обрызгало.

– Два-три дня, Никита, я не ошибаюсь. Он мог хранить части трупа в какой-то емкости, туда и натекла кровь. И вообще у него в машине холодильник мог быть переносной, знаешь, сейчас сумки такие продают. Прогресс.

Они помолчали. Потом Грачкин спросил:

– Девочка совсем ничего не помнит?

– Почти ничего.

– Я так и думал. – Грачкин тяжко вздохнул. – А ОН только начал входить во вкус, Никита. Он только еще начинает развлекаться. Что дальше-то будет? Копию заключения тебе?

Никита кивнул. Копия заключения судебно-медицинской экспертизы. Оригинал пойдет в дело следователю. Кроме бумажек и этих колб с их жутким содержимым, по этому делу у них не было ничего.