Текст книги "Венчание со страхом"

Глава 2 ДВА УБИЙСТВА В ОДНИ СУТКИ

Тот, кому никогда не доводилось выезжать на место происшествия, узрев выражение лица Никиты Колосова, начальника отдела убийств, и услышав его смачные непечатные восклицания в ответ на сообщение дежурного: «В лесном массиве у железнодорожной станции Новоспасское обнаружен труп женщины в возрасте 70 лет», – подумал бы, что перед ним – самый черствый и непробиваемый сыщик на свете. Лицо Колосова выражало крайнее раздражение, а изрекал он мрачные и многообещающие ругательства по неизвестному адресу. Сутки начинались просто ненормально: в 8.30, когда он после дежурства по главку только-только собирался ехать домой, заявили об убийстве мальчика на свалке в Каменске. Теперь же, когда он с ребятами уже подъезжал, пробиваясь через грандиозную пробку на Новом шоссе, к этому подмосковному городку, дежурный по рации передал еще и об убийстве старухи в Новоспасском.

На оба места происшествия Колосову требовалось ехать лично, это было просто необходимо. Убийство в Новоспасском сулило много неприятностей – он уже чувствовал это всеми печенками. Опять чертовщина какая-то. Неужели снова встретимся там с…

Колосов кусал губы, крутил руль, пытаясь втиснуть отделовские «Жигули» в образовавшуюся щель между воняющим соляркой бензовозом и рейсовым «Икарусом». Справа и слева ему возмущенно сигналили. Майор даже не удостоил наглецов взглядом.

А убийство мальчика? Там тоже ситуация аховая, даже те скупые факты, что передал дежурный, говорят о многом. И вот надо быть сразу в двух местах. Обязательно надо. А тут – хоть разорвись! И эта пробка еще…

– Мы почти уже приехали, – подал голос Владислав Коваленко – старший оперуполномоченный Никитиного отдела. Они с Колосовым были одногодки, обоим исполнилось по тридцать четыре года. Оба носили на погонах майорские звезды. А посему считались стариками: более половины сотрудников «убойного», как его называли на главковском сленге, отдела составляли энергичные, настырные и наивные лейтенантики от двадцати двух до двадцати пяти.

– Никит, тут прямым ходом по улице Новаторов пятнадцать минут. Это Шанхай местный, трущобы. Они от шоссе до самой Братеевки тянутся, – пояснил Коваленко. Он был родом из Каменска. – Хочешь, двигай с ребятами на своих двоих, а я машину попытаюсь вытащить из толчеи. Тут мне до моста надо только дотянуть, там поворот под эстакаду. Я к вам подскочу.

Колосов открыл дверь машины, вышел, огляделся. Впереди, сзади, в первом ряду, в третьем – грузовики, легковушки, автобусы. Вон «Скорая» застряла: мигалка светит, а толку! Эх, люди, – «рожденный ползать летать не может».

– Ладно, Слава, мы пошли, – сказал он, – свяжись по рации с Борисовым. Скажи, я закончу здесь и сразу поеду в Новоспасское. Пусть там сами пока работают, но… В общем, скажи: я все равно туда приеду.

– Да тут недалеко, – ободрил Коваленко. – Это ж наше дачное место. Тут езды минут двадцать по шоссе.

– По такому? – спросил Никита мрачно, указав на дорожную пробку, хлопнул дверью «Жигулей» и в сопровождении двух оперативников начал протискиваться между нагретыми солнцем капотами к тротуару автобусной остановки.

Улица Новаторов, заросшая липами и бузиной, вилась по окраине Каменска. С давних пор место это называлось «Шанхай». Здесь доживали свой век старые бревенчатые бараки, некогда предназначенные для пленных немцев, работавших на постройке шлюзов на Московском водоканале.

Сейчас бараки разрушались. Сквозь выбитые в незапамятные времена стекла лезли внутрь сырых сумрачных помещений ветки ольшаника и барбариса, пышно разросшихся в некогда ухоженных и обустроенных военнопленными палисадниках. Дощатые полы прогнили и провалились, сквозь зияющие дыры проросли крапива, лопухи да чертополох.

В стороне от Шанхая, за шоссе располагался микрорайон новостроек. Там кипела жизнь, туда переселился последний обитатель улицы Новаторов. А здесь… здесь все было в прошлом.

Спуск к водоканалу, некогда укрепленный бетонными блоками, обветшал. Старой искрошившейся от времени лестницей из светлого песчаника давно уже, кроме кошек да воробьев, никто не пользовался. Одни грелись на солнце на старых плитах, другие – чирикали, дрались. И тем, и другим никто не мешал. Старые дуплистые липы скрипели, роняя листву на изъязвленные ямами и выбоинами тротуары.

Улица Новаторов упиралась в овраг, отгораживавший заброшенную свалку и служивший естественной границей старого Каменска. Овраг этот старожилы обходили стороной. Издавна это было любимое место собачьих свадеб. Со всех концов города в определенные дни сюда устремлялись стаи бродячих псов – рылись в отбросах, затевали яростные турниры. Всякий пришелец – будь то человек или животное – встречался ими как кровный враг. Днем собак почти не было видно, зато по ночам, особенно в полнолуние, их вой оглашал пустынную улицу, вгоняя в холодный пот случайно забредших на свалку бомжей и пропойц.

До свалки Колосов и его сотрудники добрались действительно быстро.

– Тебе стометровку бегать, Михалыч, – пыхтел Вася Славянкин – низенький крепыш в пестрой рубахе и черных джинсах. В розыск он пришел из армии и все никак не мог привыкнуть ни к гражданской одежде, ни к бешеному ритму новой службы. – Дай отдышаться.

– Сейчас отдышишься, – пообещал Никита.

Они завернули за угол напрочь сгнившей развалюхи с провалившейся крышей и по крутой тропинке, продираясь сквозь заросли каких-то колючек, спустились в овраг.

– Вон и благородное собрание, – Никита указал направо.

Примерно шагах в двухстах от них на дне оврага стоял канареечный «уазик» с мигалкой – дежурная машина Каменского ОВД. Рядом с ним в кустах бузины приткнулся облупившийся «Урал» с коляской. Мотоцикл этот Колосов узнал бы из тысячи. На нем добрый десяток лет ездил старинный школьный кореш, а ныне старший участковый Каменского ОВД Костя Загурский. За кустами мелькнула его милицейская фуражка. Хозяин «Урала» шел навстречу Колосову.

– Здорово, – он протянул Никите огромную, похожую на совок, ладонь. В Загурском было огромно все – от роскошных «фельдфебельских», как он хвастался, усов до начищенных до зеркального блеска сапог сорок пятого размера.

– Чегой-то вы из кустов к нам подкрадываетесь? – спросил он. – Машина, что ль, заглохла?

– Угадал, – Колосов пожал его «пять» своей левой рукой, правую он держал в кармане куртки. Рядом с гигантом Костей он всегда чувствовал себя так, как та мышь, которая породила гору. – Где?

– Там, – участковый кивнул на кусты, – там всё и все. Полный сбор всех частей. Карпыч приехал с чемоданом, прокуратура. А ты левшой стал, гляжу? Приемчики на ком-то отрабатывал?

Колосов кивнул и двинулся к кустам. Вот уже неделю он предпочитал здороваться именно левой рукой. Правую пришлось облечь в перчатку. На тыльной стороне его кисти внезапно вскочила какая-то гадость: фурункул – не фурункул, язва – не язва. Вид у этой заразы был самый наиотвратительнейший.

«Это у вас экзема, голубчик, – сказала ему пожилая врачиха в главковской медсанчасти. – От нервов все, нервы не бережете, а такой молодой. Насчет заразы не бойтесь, это совсем не опасно. Хотя неприятно… да… вот мазь. Мажьте утром и вечером, но главное – попытайтесь хоть немного эмоционально разрядиться».

Пижонистая кожаная перчатка (это в июле-то месяце!) доводила Колосова до зубовного скрежета – жарко, кожа мокрая, скользкая. А что поделаешь? Он не забыл еще испуганно-брезгливого взгляда молодой женщины в троллейбусе, когда она дала ему талончик, прося пробить, а он пробил и вернул его ей, держа правой рукой без перчатки. Нет уж, подальше от таких взглядов! А то еще в лепрозорий загремишь.

За кустами бузины пряталась круглая, сплошь заваленная мусором полянка. Чего там только не было! Консервные жестянки, прохудившиеся чугунные ванны, разбитые унитазы, пустые бутылки, тряпки. Словно вырванный зуб великана, белел воткнутый в кучу хлама холодильник с вывороченным нутром. Тут же нашел свой последний покой и остов древнего «Запорожца» – без салона, колес и двигателя – ржавое привидение, порожденное на заре отечественного автомобилестроения.

У «Запорожца» толпился народ. Колосов знал многих. Вон Александр Сергеев – начальник Каменского ОУРа, старичок-судмедэксперт и местный патологоанатом Бодров Лев Карпович, следователь прокуратуры Зайцев, эксперт Сеня Гольцов со вспышкой. Тут же понятые – из дежурных общественных помощников. Толстый рыхлый мужик в спецовке, бледный, потный, потерянный, смотрит куда-то вниз, под несуществующие колеса «Запорожца», второй – парень в спортивном костюме упорно считает травинки у себя под ногами.

Колосов кивнул следователю Сергееву и шагнул вперед. Судмедэксперт Бодров – Карпыч, кряхтя, начал что-то искать в своем заветном чемоданчике. Никита увидел тело. Маленькие ноги-спичечки в синих, измазанных глиной «трениках» и порыжелых кедах. Маленькие тоненькие руки – синюшно-бледные. Под обкусанными детскими ноготками – грязь, травинки. Ладошки, тыльная сторона кистей, предплечья – исцарапанные, изрезанные, что-то бурое засохло на коже.

Бурое, переходящее в темно-багровое, почти черное, – везде: на траве, на консервных банках, на листьях кустов, на железном боку «Запорожца». Колосов опустился на корточки. Теперь он ощупывал взглядом лицо. Восковое, черты заострились. Рот сведен в немом крике. Кончик языка прикушен в непереносимой муке – бурое струйкой засохло на подбородке. Не поймешь: то ли ребенок, то ли старичок, то ли истерзанная мумия.

– Сколько ран? – хрипло спросил Колосов.

– Я насчитал двадцать девять, – ответил Карпыч. – Павел Сергеич, записывайте антропометрические данные. Обмер я закончил, – он протянул следователю листок из блокнота. «Прокуратура» отошла к «уазику» и, положив папку с протоколом на капот, начала сосредоточенно писать.

– Двадцать девять, вот, – Карпыч указал на маленькое тельце, обернув к Никите старое морщинистое усталое лицо. – Шесть проникающих ранений грудной клетки спереди – слева и справа, думаю, повреждены легкие, вилочковая железа, сердечная сумка, сердце, аорта, легочная артерия, – перечислял он глухо. Бодров, проработавший судебным медиком и патологоанатомом Каменской больницы добрых сорок лет, славился среди оперов и следователей тем, что по внешнему виду ранений часто мог весьма точно предсказать их последствия. Первоначальные выводы его почти всегда подтверждались результатами вскрытия. – Три проникающих ранения грудной клетки сзади – слева и справа, думаю, повреждено легкое. Три проникающих ранения живота. Девять колото-резаных ранений мягких тканей поясничной области в районе левого плечевого сустава, правой кисти и в области гребня подвздошной кости справа. Восемь резаных ран в области левого бедра и тазового пояса.

Сзади послышался хриплый вздох. Карпыч осекся. Колосов поднял голову. Толстяк-понятой массировал сердце под рубашкой.

– Такой малыш, такие муки вынес, такие муки… – бормотал он.

Карпыч полез в чемоданчик, достал пластмассовый баллончик – валидол и протянул понятому.

Подошел следователь, отложил протокол, опустился возле трупа на колени.

– Сколько лет? – спросил Никита.

– Приблизительно девять-одиннадцать. Судя по состоянию тела, давность смерти восемь-десять часов. – Карпыч потрогал землю. – Его убили до дождя.

– Дождь под утро лил, – сообщил Загурский. – Я с сабакой выходил в шесть. Он уж кончался. А начался, видно, часа в три ночи.

– Смерть ребенка, думаю, наступила в результате этих вот множественных проникающих ранений грудной клетки и живота, сопровождавшихся обильным как внутренним кровотечением, так и острой кровопотерей, – сказал Карпыч.

– Кровью истек… – Колосов смотрел на лицо мальчика. Оно напоминало белую маску.

– Подобные повреждения сопровождались сильными болевыми ощущениями. Сильными, да-с… – старик кашлянул и отвернулся.

– А это? – Колосов пристально осматривал тело.

– На первый взгляд признаков насильственного полового контакта нет. Но надо будет окончательно убедиться.

– Загурский, так он точно не с вашего участка? – спросил следователь.

– Точно. Я своих всех знаю, – забасил участковый, – у нас тут с Братеевки, с района новостроек пацаны. Из Лихонина тоже приходят. Этот либо из Заводского района, либо пришлый – с той стороны канала.

– Бродяжка? – Колосов нахмурился. Он разглядывал грязные «треники», старые кеды, клетчатую, превратившуюся в кровавые лохмотья рубашонку. Ну что ж… Мальчик, значит. Худенький. Очень худенький. Давно не стрижен. Белье – он оттянул «треники» и осмотрел трусики и майку – ветхое, стираное, чиненое-перечиненое. Руки – как воробьиные лапки, – шершавые, с цыпками и заусенцами. Нестриженые волосы и руки говорят за бродяжку, а вот белье – против.

– По всем без вести пропавшим проверять немедленно, – распоряжался следователь. Начальник ОУРа Сергеев – смуглый, кряжистый, похожий на боксера, только кивал: знаем, мол, сами, не учи ученых.

– Следы-то, – шепнул он, склонившись к Никите, – ливень смыл все. А ведь были следы, место тут топкое, вязкое. Не по воздуху же ОН летал, сволочь!

– Он? Один? – Колосов встал, отряхнул коленки.

Сергеев неопределенно пожал плечами. Колосов знал: во всем, что касается организации первоначальных оперативно-розыскных мероприятий, на Сергеева можно было целиком положиться. Самое важное узнать, кто такой этот убитый мальчик. Как он попал на свалку? И Сашка узнает, его действительно учить не надо.

Сверху, оттуда, где в овраг упиралась улица Новаторов, резко просигналила машина. Это Коваленко наконец-то выбрался из автомобильной пробки.

– Ты куда, в Новоспасское сейчас? – спросил Сергеев. – Утром сегодня Соловьев звонил. Тоже «обрадовал». Два таких подарочка, а? А говорим – провинция, дачи. Чтоб их! Там что, опять то самое?

– То самое. Вроде бы, – Колосов аккуратно очищал грязь с перчатки. За его спиной Загурский и один из каменских оперативников осторожно завертывали тело мальчика в брезент.

– Эх, – Сергеев закусил губу. – Два ведь теперь, Никита, слышь? Ей-Богу, ДВА. Я зря не скажу. Тот-то точно. А вот наш…

– Значит, думаешь, опять у нас ОН? Новый?

– Да ты на раны-то посмотри! На раны только. Он его ж ножом всего исполосовал, кровища хлестала, как тогда… Ей-Богу, Никита, если б тот, – Сергеев понизил голос до шепота, – не сидел там, откуда не сбегают, я б на него подумал. Почерк один к одному.

– Головкин приговора ждет, Саша. Сам же знаешь.

– Значит, мы получили нового и… и… – Сергеев запнулся. – Вам-то наверху, конечно, виднее: мол, первый пока случай в области, но… я по почерку сужу: ЭТОТ на одном не остановится. Этому мало будет. А значит, Никита, надо нам…

– Ну что? – Колосов уже двинулся к машине.

– «Удава-2» запускать, вот что, – выпалил Сергеев. – Не то дождемся. Всего дождемся.

– Ладно. Вернусь – потолкуем. Я с места в морг поеду, потом сюда. Постарайся, чтобы новости хоть какие-то были, хорошо? Я своих ребят тебе в помощь оставлю. Мы со Славкой там справимся.

Как они ни торопились, а в Новоспасское прибыли к шапочному разбору. Осмотр места происшествия почти закончился. Тело уже увезли.

– Ну и денек сегодня, – посетовал Юрий Соловьев – майор милиции, начальник Спасского ОВД. Каменский и Спасский районы граничили по речке Разлетайке, а дачный поселок Новоспасское был любимым местом отдыха их жителей.

– Личность мы уже установили: Калязина Серафима Павловна. Она, видимо, шла на станцию. Одна. Он ее в кустах вон на той тропинке подкараулил.

– Пенсионерка? – осведомился Колосов.

– Нет, представь себе, несмотря на возраст, работала.

– Где?

– Не поверишь. На зообазе нашей. Вернее, это я по наиву своему считал, что это просто зообаза, – пояснил Соловьев. – Думал, ну, зверюшки разные для продажи, ну, серпентарий – гадюки там у нас однажды по всей территории расползлись. А это, оказывается, отделение «зоо-био» какое-то при НИИ изучения человека. Потерпевшая там старшей лаборанткой работала. У них дежурства ночные при зверях. Обезьяны там, изучают их, опыты проводят. Ну, Калязина после смены возвращалась домой. А ОН, видимо, у платформы караулил. Как тогда…

– Ладно. Пойдем на место взглянем.

Они шли по узкому бетонному шоссе. Справа и слева от него высились корабельные сосны и ели.

– Поселок расположен в полукилометре от станции. База чуть ближе. Мы туда подскочим потом, там вся территория забором обнесена, пропускной режим, – рассказывал Соловьев. – Она, видно, торопилась на электричку 9.20. Тут в это время как раз безлюдно. Дачники на работу восьмичасовыми едут. А отпускники дрыхнут еще. Утром по бетонке вообще мало кто ездит. И магазины все в поселке, и лавка молочная, а тут – жилья нет до самой Братеевки. Она, значит, шла одна. Вот здесь, смотри, – Соловьев указал на едва заметную лесную тропку, ведущую в тенистый ельник, – если здесь свернуть, можно выйти на станцию прямо к первому вагону – к Москве. Калязина не хотела там по вокзальному перрону путешествовать, решила время себе здесь сэкономить. Вот и сэкономила. Тут она шла. Мы ее следы сфотографировали. Земля-то влажная после ливня. А вот здесь все и произошло.

Впереди на тропинке стоял милиционер в бронежилете из патрульного взвода. Их подняли по тревоге для прочесывания местности.

– Камень нашли, – сообщил он. – В лужу его зашвырнули.

Чуть поодаль кучковались члены опергруппы. Слишком молодой для своей профессии прокурорский следователь, больше смахивающий на студента-первокурсника, паковал в целлофан ребристый заостренный булыжник внушительных размеров. Колосов подошел к нему. Поздоровался.

– Разрешите взглянуть. – Взял камень в руки, взвесил. На кило потянет.

Черт! Снова этот камень. Грубо обколотые края. Кровь, прилипшие волосы…

– Здесь поблизости можно такой найти? – спросил он у Соловьева.

– Вполне. Там, у самой станции, насыпь укрепляют. И щебенку привезли, и шлакобетон.

– Но это не щебенка и не бетон, – заметил следователь. – Это настоящий булыжник.

– Участок со следами вон там впереди, – Соловьев повел Никиту дальше. – Это ее следы. Босоножки, размер тридцать пятый, старушка маленькая была. Здесь она чуть в грязи не увязла. А он ждал ее в кустах. Там осока по колено, примял траву. Видимо, пропустил ее и напал сзади.

– Значит, его следов нет? – Никита хмурился. – Никаких?

Вместо ответа Соловьев повел его по скользкой траве.

– Вот отсюда он сделал прыжок к ней. Тоже поскользнулся, видимо, поскользнулся. Слепок уже есть. Гипс вот только что-то некачественный попался.

Колосов смотрел на влажную темную землю у себя под ногами: перед ним был смазанный, наполненный выступившей дождевой водой отпечаток БОСОЙ ступни.

Глава 3 ЦАРСТВО ОБЕЗЬЯН

– Обнаружили ее поссажиры электрички. Как раз в 9.55 московская прибыла. Дачники и наткнулись на тело, – рассказывал Соловьев, пока Никита осматривал вещи Калязиной. – Позвонил нам станционный сторож. Мы роту подняли по тревоге, лес начали прочесывать. У этого ублюдка было в запасе минут сорок между электричками, вот и получается, что…

– Что получается? – спросил Колосов с плохо скрытым раздражением.

– Что путей отхода у него могло быть только два: либо он сел на ту самую электричку 9.20, на которую так торопилась Калязина, и сразу же укатил в Москву, либо побежал в поселок. Если принять за основу вторую версию – он наш, местный: или дачник, или кто-то с зообазы. И находится до сих пор здесь.

– Легкий путь, Юра.

– Легкий, да, – Соловьев тяжко вдохнул. – Это как в сказке. Но… ты как хочешь, Никита, но не могу я его представить босого, перемазанного грязью, а может, и чем похуже, в электричке! Не могу, понимаешь? Это ж полный дурдом. И вообще, – он помолчал. – За каким чертом он разувается перед этим? В Брянцеве он тоже босым бегал, да?

– Он… – Колосов вертел в руках связку ключей, извлеченных из сумки Калязиной. – Я сегодня это слово слышу в двадцатый раз. Никаких ассоциаций, усек? Никакого воображения у меня уже не осталось. Я не знаю, для чего он это делает. Не зна-ю.

Он молча осматривал сумку: недавно купленная, вместительная, из пестрой плащевки на «молнии» (такие старухи почему-то особенно любят). В сумке – две газеты: «Аргументы и факты» и «Вечерка», старый перетянутый резинкой зонтик, стираные гольфы в пластиковом мешочке, пакетик с лекарствами: валидол, глазные капли, очечник (она постоянно носила очки, они упали в траву, когда ОН сбил ее с ног) и видавшая виды косметичка – бархатная, расшитая бисером. Никита раскрыл ее. Косметичка, как и все в этой сумке, хранила запах хозяйки: смесь валерьянки, мяты, нафталина, крепких дешевых духов – все, чем пахнут молодящиеся старушки.

Одну за другой он вынимал вещи: проездной «сезонка», картонный пропуск в НИИ, огрызок черного карандаша для подводки бровей, остатки польской помады коричневого цвета. В кошельке обнаружились деньги: купюра в пятьдесят тысяч и гремучая тяжеловесная мелочь, пластиковые жетоны на метро…

– Значит, полтинник внимания его не привлек. – Соловьев взял у Никиты пропуск, посмотрел фото Калязиной – кругленькая очкастенькая аккуратная старушка. – Равно как и ее сережки с фианитом, у моей бабки, кстати, такие же были, и колечко с синим камушком неизвестного происхождения. Дешевка, конечно, но если бы это был просто бродяга, бомж – не побрезговал, забрал бы все подчистую. Этот же не грабил, он… Он и прежде ведь не грабил, а?

Колосов положил вещи в сумку. Вместо ответа спросил сам:

– Сколько времени он, по-твоему, находился возле нее?

Соловьев, прищурясь, посмотрел на солнце, пробивающееся сквозь плотную листву нависшей над тропинкой липы.

– Достаточно, чтобы снять с себя и с нее штаны. Минут семь-десять. Однако этот оригинал белья не трогал. А вот что он делал…

Ей было нанесено четыре удара. Медик сказал, двумя он оглушил ее, сбил с ног, затем бил уже лежачую. Потом зачем-то поволок тело вперед, не в кусты, заметь, а, наоборот, – из кустов, на видное, солнечное место. И тут снова ударил. Я думаю, он как-то манипулировал с ее телом – может, ощупывал, гладил. Эти, с завихрениями насчет стариков, часто так поступают. Однако вступить в половой контакт не пытался. Ее одежда на этот счет – в порядке. Потом он ударил ее еще раз.

– Значит, всего было шесть ударов? И все по голове?

– Эксперт так сказал, следователь записал. Других повреждений на теле вроде нет. А эти по брызгам крови на кустах установили, по частицам мозгового вещества. – Соловьев сморщился, приподнял фуражку и вытер лицо платком. – В общем, он обращался с ее головой, точно с орехом. Грецким. Долбил, долбил. И все камнем, все камнем… Видишь, там след волочения на земле? Он тащил ее за кофту, а сам шел все время по траве: примял ее здесь и здесь. А след оставил нам только один. Тот, что ты видел только что. Визитную карточку свою – лапу заднюю. Дерьмовый след, Никита. Никакой идентификации там не получится. Я хоть не эксперт, а сразу скажу – в пролете мы снова.

Колосов молчал. Потом спросил:

– Проческа дала что-нибудь?

– Нет. Впрочем, когда она давала? – Соловьев криво усмехнулся. – Дирижабль улетел – ту-ту. Наши сейчас поселок трясут. Бродяг ищут в лопухах, нарушителей паспортно-визового – ну, все как обычно в таких случаях. Только даже если они притащат мне сейчас за шкирман синяка без алиби – я все равно не поверю, что это ОН. Понимаешь, Никита? Не поверю я в это!

– Ладно. Верю – не верю, как на ромашке. Пойдем переговорим с теми, кто ее обнаружил, потом на зообазу заглянем, – сказал Никита.

– Двоих свидетелей из дачников мы опросили и уже отпустили. Сейчас можно со сторожем побеседовать и с мужем кассирши станционной. Их дом прямо рядом с путями. Он со смены из Москвы возвращался. Считай, первый Калязину и увидел. Хороший мужик, я его знаю.

Колосов поднял бровь.

– Хороший? Он точно на той электричке ехал?

– Точно, – Соловьев снова усмехнулся. Теперь как-то печально. – Другие пассажиры это подтвердили железно.

До станции они дошли тем самым путем, который выбрала для себя Калязина, – миновали сырой душный тоннель, проложенный в зарослях бузины, орешника и крапивы, и вышли к перрону к «головному» вагону в сторону Москвы. Здесь к старой развесистой березе на лужайке одуванчиков лепилась бревенчатая будочка, где коротали время станционный смотритель и кассирша.

Сторож-смотритель – седоусый краснолицый старик в тельняшке и защитных диагоналевых брюках – сразу видно, отставник армейский, рассказывал взволнованно, но лаконично:

– Пассажиры с ясногорской электрички сошли, ну и в лес, к дачам своим врассыпную шуганули. Потом, гляжу – двое назад бегут: Васильич – муж Ольги нашей – и какой-то в очках с рюкзаком. Женщина убитая, кричат, звони в милицию. Вы к Васильичу непременно идите. Я-то с их слов знаю, а он об нее, сердешную, споткнулся.

– В промежутке между московской и ясногорской электричками никто из лесу не появлялся, не заметили? – Никита спросил это чисто машинально, для порядка.

На то, что бдительный свидетель тут же выложит ему приметы подозрительного субъекта, привлекшего его внимание странным поведением, он перестал надеяться уже на второй месяц службы, когда схлынул тот детективный восторг, который окрыляет новоиспеченного опера – бывшего курсанта Высшей школы милиции, когда ему дают первое самостоятельное дело (для Никиты это было добрых двенадцать лет назад – словно в небывалой, сказочной жизни, называемой юностью).

– Да я, товарищ родной, будку красил. Трансформатор видите? – сторож ткнул обкуренным пальцем куда-то за сторожку. – Краску ацетоном разводил, потом бордюр от лопухов очищал – на карачках елозил. За перроном-то я и не следил. И какие в это время пассажиры? Наши все до восьми еще уехали, кто на работу. А для дачников рановато.

– А народ с зообазы когда начинает подтягиваться?

– Да когда как, – сторож пожал плечами. – А если по правде, тот народ мало на электричках ездит. У них машина из Москвы ходит со жратвой для живности. Ну, все к ней и пристраиваются. Какие там работают, те вообще редко ездят, живут при зверях своих. Да и народу там с гулькин нос осталось. Вы вон к Васильичу идите, он кой-кого на базе знает. Сено им в прошлом году возил и в этот раз вроде подрядился.

Васильич – муж кассирши Ольги – щуплый, сожженный солнцем мужик – колол во дворе дома дрова. Увидев Соловьева, он отпер калитку, загнал в будку рвавшуюся с цепи здоровенную кавказскую овчарку, впустил гостей в заросший яблонями и вишнями садик.

– Юрий Иванович, приветствую. Заходи, присядь в холодке.

– Здравствуй, Петр Васильевич. Это вот товарищ из главка нашего, будь добр, перескажи ему, как ты эту старушку обнаружил. – Соловьев сел на врытую под яблоней скамейку. А Колосов прислонился к стволу яблони: прямо перед его лицом висели на склоненных ветвях зеленые неспелые плоды. Васильич отложил топор.

– Ну, сошел я, значит, с ясногорской. Народ кругом. Пути перешли и…

– А чего ты не домой, а на тропинку вместе с дачниками отправился? – спросил Соловьев быстро.

– Деркуну не доложишь?

– Могила – ты меня знаешь. Деркун – это наш лесничий, – пояснил Соловьев Колосову.

– Березу я себе одну облюбовал, Юрий Ваныч. О-он там, – Васильич мотнул головой в сторону леса. – Подгнила она, все равно до первой бури стоит. Ну и хотел пойти прикинуть, с какой стороны лучше валить. Березовые дрова у меня кончились. А без них как? И банька не та, парок не ароматен. И шашлычки, и печка… В печке еловые-то стреляют, опять же – искры. А березовые ровно горят. Уголь от них хороший, зола – огород удобрять, словом, нужна береза мне. Ну, пошел я, значит, по тропе. Гляжу – впереди пестрое что-то. Ба-атюшки, женщина лежит в грязи. Думал сначала – пьяная или плохо стало. Подскочил – а ейная голова вся в лепешку расплющена. Кровищи!

– Вы тело не трогали? Не перемещали его? – спросил Никита.

– Ни-ни, что вы! Дачники, что сзади шли, подоспели. Ну, крик, шум. Звонить побежали в милицию.

– Среди этих дачников босых не было? – задал новый вопрос Колосов. – Ну, может, кто купаться шел – ребята, молодежь?

– Нет. Да что в нашем лесу босому делать? – удивился Васильич. – Эвон крапива какая. Сучья опять же. В сапогах шли резиновых – видел, а босых – нет.

– Так, выяснили. Вы, говорят, на зообазу сено поставляете. Там у них стадо, что ли? Коровы? Кому сено-то заготавливают?

Васильич ухмыльнулся.

– Корова-то у меня. Личная буренка. А у них там полезного скота – кошка да собака. Остальные экзотические. А сено для обезьян.

– Едят, что ли, они его? – спросил Соловьев с удивлением.

– Фиг их знает. Может, и едят. Вроде на подстилку – утеплять, а там – неизвестно. Я привезу на тачке – завхозу ихнему сдам и не интересуюсь – что, как.

– А кроме завхоза, вы кого-нибудь там знаете? – Колосов протянул руку, влекомый желанием сорвать яблоко, но сдержался. – У вас вот сад хороший… С базы никто фрукты-овощи не покупает?

– Им моих овощей не требуется, – Васильич поддернул штаны. – Им машинами это добро привозят. Опять же для обезьян. Нешто там учтут, сколько те съедят, сколько эти.

– Кто те и эти? – переспросил Никита.

– Ну, волосатые в клетках и эти в белых халатах – хозяева ихние. Обезьяна – она и есть обезьяна, рази скажет, сколько яблок да огурцов ей положили? Ну, значит, умные люди и пользуются. Берут себе. А со змеями вообще просто. Они ж твари молчаливые. Пить-есть не просят. Так что, – Васильич усмехался во весь рот, – мои овощи и мое молочко на базе не надобно. Я вон дачников отовариваю.

Молочком от «личной буренки» он их угостил напоследок. Парное, пахнущее духом июльских трав, отменное молочко. Колосов не пил такого с «Вышки» – курсантами они каждое лето работали в подмосковных колхозах, помогали с грехом пополам, а потом барствовали на колхозной ферме.

– Березе, Васильич, дай все же упасть, – сказал Соловьев на прощание. – Не конфликтуй с лесничим, нечего вам делить. Гроза будет – разживешься буреломом, и проблем никаких.

Муж кассирши выслушал совет милиции, намотал на ус, но остался при своем мнении.

К воротам базы они подошли в начале третьего часа. Солнце пекло немилосердно. Колосов взмок. Перед ними высились массивные ворота – железные, выкрашенные зеленой краской. Забор бетонный, наверху – колючая проволока. Базе, как пояснил Соловьев, принадлежала территория в несколько гектаров. Только небольшую часть ее занимали постройки, остальное был лес и лес.

Начальник Спасского ОВД по-хозяйски громыхнул кулаком в ворота, пробурчав комично звучащую в его устах бессмертную фразу Винни-Пуха: «Сова, открывай, медведь пришел». После короткого разговора со сторожем (или кто он там был) одна из створок бесшумно приоткрылась. Их впустили. Открывал ворота молодой парень в пестрых шортах до колен и майке «Монтана». Выглядел он растерянным: круглые очки его в тонкой серебристой оправе запотели. На курносом носу тоже, словно бисеринки, поблескивали влажные капельки.