Текст книги "Любовь"

Анжелина – Коля к этому времени понял уже, что она была хозяйкой квартиры, а училась на театроведческом факультете – держалась отлично. Выпила лихо, прошептала что-то на ухо Бобровой и, засмеявшись, стала громко рассказывать непристойный анекдот. Для Коли все это давно было не ново и не интересно. Он выглянул из-за могучего Вяткина и позвал:

– Лю!

– Что? – отозвалась она.

– Что ты делаешь?

– Беседую с Васей.

– Где он? Покажи.

– Вот.

Лю слегка отогнулась и Коля увидел Васю – длинноволосого высокого парня с пьяной улыбкой на узком, очень бледном лице.

– Эй, Вася, – обеспокоился Коля. – Тебе не плохо?

– Ему плохо, – за Васю ответила Лю. – Вот я как раз и уговариваю его пойти в туалет, а он не хочет.

– Может, он не уверен, что дойдет, – предположил Коля и поднялся. – Вставай, Вася, я тебе помогу.

Он помог Васе встать и повел его в туалет. Ноги парня заплетались и дважды он едва не упал вместе с Колей, на котором повис всем своим длинным и довольно тяжелым телом. Как только Коля закрыл за ним дверь туалета, он сразу услышал знакомые звуки, понял, что придется подождать, и пошел пока на кухню покурить.

Через полминуты туда же явилась Боброва. Взяв сигарету из пачки, валявшейся на столе, она мрачно воззрилась на Колю.

– Что ты хочешь, Ира?

– Сережу хочу, – тяжело произнесла Боброва.

– Это того младенца?

– Ему уже восемнадцать лет.

– А тебе, милая?

– Никто этого не знает.

– Как же так? – удивился Коля. – А ты-то сама знаешь?

– Догадываюсь, – кивнула Боброва.

– Ну и сколько?

– Около тридцати. Лет двадцать восемь-двадцать девять.

– Не может быть, – не поверил Коля. Боброва выглядела на двадцать, не больше, просто фигурой была крупная и мясистая.

– Коля, я тебе скажу как женщина: возраст – фигня. На другое надо смотреть.

– На что же?

Этого Боброва, видимо, не знала. Она многозначительно улыбнулась, прикрыла глаза и вдруг так резко качнулась, что ударилась о стенку холодильника. Тут Коля догадался, что Боброва пьяна в стельку. Он усадил ее на табурет, прислонил аккуратно к подоконнику и пошел проверять, как там Вася. Вася спал, стоя на коленях перед унитазом. Вытаскивая его, Коля упал и уронил вешалку. Вешалка, падая, разбила зеркало. На шум выскочили Портнов, хозяйка и пара более-менее способных соображать гостей.

– Ну, Коля, – поразился Портнов. – Я тебя таким пьяным еще не видел.

– Я не пьян, – с досадой сказал Коля, пытаясь встать и вытащить из-под обмякшего тела Васи левую ногу. – Меня Вася повалил.

Портнов подхватил Васю и поволок в комнату. Сам он, вроде бы, немного протрезвел, а может, казался протрезвевшим на общем фоне.

Гости удалились следом за Портновым и Васей и вскоре из комнаты раздался дикий хохот. Похоже, у них открылось второе дыхание.

Анжелина молча собирала осколки зеркала в газету. Коля помогал ей, чувствуя себя виноватым. Взяв самый большой осколок, он вдруг увидел в нем отражение чьих-то ног в узких черных брючках. Подняв голову, Коля увидел Лю. Она стояла у двери в комнату и улыбалась, глядя на Колю и Анжелину сверху вниз.

– Хорошенькая картинка, – сказала она мелодичным своим голосом.

– Лучше бы помогла, – проворчала Анжелина.

– Сами справимся. – Коля встал. – Где веник?

– В туалете.

Он сходил за совком и веником, чтобы убрать мелкие осколки. Крупные Анжелина уже заворачивала в газету. Лю исчезла.

– У тебя на пальце кровь, – сказала Анжелина.

– Ерунда. Слегка порезался.

– Я подмету. А ты выброси это в мусоропровод.

Коля отдал Анжелине совок и веник, взял у нее сверток с осколками и пошел к мусоропроводу, который находился на лестнице, между этажами. Возле него сидела толстая белая кошка и умывалась. Снизу доносились раздраженные голоса, все мужские.

Вернувшись в квартиру, Коля внезапно вспомнил, что Вяткин должен был ехать на вокзал встречать посылку.

– Анжел, присмотри там за Бобровой, – сказал он Анжелине, махнув в сторону кухни.

И пошел в комнату.

Вяткин мирно спал, развалившись на стуле и сложив руки на коленях. Коля потряс его за плечо.

– Саня! Саня! Проснись! Посылка!

– Посылка… – прошелестел Портнов, возникая за Колиной спиной.

– Саня!

Вяткин очнулся, чуть приоткрыл тяжелые как у Вия веки.

– Тушенка, шпроты… – шепотом сказал он.

– Да, тушенка, шпроты. Беги на вокзал. Опоздаешь!

Взгляд Вяткина прояснился.

– Опоздаю? Я?

Он вдруг вскочил и побежал прочь из комнаты, в дверях едва не сбив с ног Анжелину.

– Тушенка… – повторил тоскливо Портнов. – Шпроты… Килька в томате…

– Ты что, голодный? – мрачно спросил Коля, усаживаясь на свое место.

– Да, – подтвердил Портнов. – Я жрать хочу.

– Полный стол еды, а он жрать хочет, – раздраженно сказала Анжелина. – Вот салат с кальмарами, возьми, пожалуйста.

– Членистоногих не употребляю, – с гримасой отвращения отверг салат Портнов.

– Ах, какие мы нежные, – фыркнула Анжелина и отвернулась.

Настроение ее видимо испортилось. Разбитое зеркало, загаженный Васей туалет, пьяная подруга Ира Боброва были тому причиной. Коля мог понять чувства хозяйки. Поэтому он хлопнул Портнова по плечу и предложил отправляться домой.

– А что мы там забыли? – вскинулся Портнов.

– Ничего, Андрюша, – ответил Коля. – Просто пора уже.

– Не путай мне карты, брателла. Я здесь ночевать останусь.

Коля посмотрел на Анжелину. Он явно слышала Портновское заявление и никак на него не отреагировала. Коля понял. Налив себе сразу полстакана, он выпил, закусил салатом с кальмарами, и встал.

* * *

Коля трясся в последнем троллейбусе и думал, как странно, что Лю не оказалось в комнате, когда он пришел туда будить Вяткина. Коля точно помнил, что она исчезла в тот момент, когда он пошел за веником, значит, и в туалете ее не было. Из квартиры она не выходила. Оставались ванная и кухня…

«Надо было найти ее и проводить», – запоздало сообразил Коля. Но тут вспомнил, что с ней был Вася – а Вася наверняка был с ней – и решил, что все получилось так, как и должно было.

Ночной город, весь в больших и маленьких огоньках, показался сейчас Коле особенно красивым. Край огромного черного неба был серо-белым; яркие звезды образовывали причудливый узор, и Коля, мысленно соединив точки, нарисовал сначала жирафа, потом корабль с парусом, потом птицу.

В душе его разрасталось странное, полузабытое уже чувство тоски, или, вернее, сплина, потому что это слово точнее обозначало Колино ощущение, если, конечно, словарь не врал. Коля не знал, откуда взялся сплин. Ничего не случилось, никого он не обидел и его никто не обидел, захмелел он совсем немного…

«Недопил», – сделал Коля единственно возможный вывод и прикрыл глаза. Он очень хотел спать.

Хорошо, что Портнов остался у Анжелины. Иногда Коля мечтал об одиночестве. Может быть, именно поэтому и прогуливал иной раз институт, чтобы хоть несколько часов побыть в комнате одному.

Вернувшись в общежитие, он взял в комнате полотенце, мыльницу и зубную щетку, и пошел в душ. А еще минут через двадцать уже лег спать.

Всю ночь ему снилась девушка с короткими русыми волосами. Она тихо смеялась и отворачивала лицо. Но даже во сне Коля не хотел узнать, кто она.

II

Утром, когда Коля завтракал, пришел Портнов.

Он явился как призрак, неожиданно, бесшумно. Он был зелен, помят и всклокочен. Покачиваясь, Портнов молча смотрел на Колю затуманенным взором. Потом просипел: «Ну, Коля, ты даешь». После чего подошел к своей кровати, свалился на нее кулем и почти сразу же захрапел.

Коля не знал, что Портнов имел в виду, и не собирался выяснять. У него болела голова – верный признак того, что вчера он все-таки выпил изрядно. Но из-за такой ерунды не стоило пропускать институт.

Помыв за собой посуду, Коля собрал рюкзак, оделся и вышел из комнаты, закрыв дверь на ключ, чтобы Портнова никто не беспокоил.

Дорога длиной в сорок пять минут – от общежития до источника знаний – очень утомила Колю. Он даже чуть не повернул назад. И повернул бы, наверное, но у «Макдональдса» его догнал свежий как только что сорванный огурец Саня Вяткин. По его довольной широкой физиономии можно было легко догадаться, что посылку он вчера получил, и уже успел распробовать то, что в ней содержалось.

– Как Портнов? – весело спросил Саня. – Живой?

Коля кивнул, будучи не в силах говорить.

– А ты? Ну, вижу сам. Держись, друг мой Коля. И прибавь шагу, не то опоздаем.

Коля прибавил.

– А в посылочке-то бабушкиной… О-о-о… И консервочки, и сальце, и наливочка собственного изготовления!

Коля почувствовал, что его сейчас вырвет.

– Заходи вечерком, угощу.

Этот вечер у Коли был уже распланирован: он собирался тихо умереть. Да и можно ли выжить с такой головной болью? С такой тоскливой долгой нотой, звенящей в мозгу и отдающей куда-то под сердце?

Он покосился на болтливого Вяткина, вздохнул, и ничего не сказал. Слов не было. Была лишь головная боль, и тоскливая нота, и что-то еще. Коля мог, конечно, по примеру опытного Портнова остановиться у ларька и купить бутылку пива или банку джин-тоника, если б не понимал каким-то шестым чувством, что дело не только и не столько в похмелье. Он прекрасно помнил вчерашний сплин, и был абсолютно уверен, что нынешнее состояние связано более с ним, чем с выпитой водкой.

На подходе к институту Коля явственно ощутил, что его сильно раздражает этот особняк, эти ворота, эти студенты, включая Саню Вяткина, который вышагивал рядом. И снова возникла мысль о психотерапевте, а лучше психиатре. «Что с вами, молодой человек?». «У меня апатия, перемешанная с депрессией, с добавлением похмелья, плюс свежая идея о полной абсурдности мира и моего существования в частности». «Санитары! Сюда!» Вот так это и закончится. Нет, психиатр подождет.

На первой же лекции Коля попытался взять себя в руки. Нельзя же, в конце концов, быть такой амебой. К тому же, что еще хуже – чувствительной амебой. Ведь что, собственно, произошло? Жизнь идет как по маслу. Коля – студент Литературного института. Это раз. Два – он имеет комнату в общежитии с довеском в виде отличного соседа, и еще собственную квартиру в Москве. Три, и это самое главное, у Коли есть мама, папа, старший брат, а в скором времени к их большой дружной семье прибавятся еще Надя и Надины родители. Плохо? Хорошо. Хорошо, конечно.

Однако напрасно Коля уговаривал свою тонкую натуру успокоиться и вести себя прилично. Душа болела. Мозги работали тяжело, со скрипом, и Коля, вместо того, чтобы слушать преподавателя, тупо представлял себе свою голову в виде теремка, на первом этаже которого мышь грызет зерно, на втором заяц стучит лапками по столу, а вокруг с противным жужжанием вьется комар. Психиатры, где вы, ау!

В перерыве к Коле подошел студент второго курса Володя Лапшенников. Он писал стихи, которые хвалили все без исключения. Лапшенников считался молодым дарованием, хотя по возрасту годился Коле в отцы. Он был невысок, коренаст, и внешне скорее походил на сельского учителя, нежели на поэта.

– Портнов где? – забыв поздороваться, спросил он.

– А тебе зачем?

– Он мне денег должен.

– Много?

– Сотню.

– Разве это деньги… Подождешь.

– Коля, ты не понял. Он мне в долг обещал дать.

– Ну вот. А говоришь, «должен».

– Да, должен дать.

– Так и сказал бы, что должен дать. А ты сказал просто: «должен».

– Какой ты язвительный, – обиделся Лапшенников.

– Извини, Володя. Перепил вчера, кажется. А Портнов в общаге, спит.

– Когда же он даст мне сотню?

– Зайди вечером.

Лапшенников отошел. А возле Колиного стола нарисовался прозаик Саша Гопкало, красивый в анфас и некрасивый в профиль.

– Пойдешь завтра в ЦДЛ?

– Что я там не видел?

– У Чичерина день рождения. Просил передать, что в шесть ждет у входа тебя, Портнова, Вяткина и Лапшенникова с Ильенко.

– Так вот зачем Лапшенникову деньги нужны.

– Ну, пойдешь?

– Нет, не пойду.

– Зря. Будут Леонтьевы, Ларка с Игорем Бортниковым, Валька Кутиков, Ванюша Смирнов… Еще пара бардов, фамилий не помню.

– Спасибо за приглашение. Не пойду, Саша.

– Зачем же ты спрашивал, кто там будет?

– Я не спрашивал, ты сам сказал. А Портнову я передам, не беспокойся.

Гопкало недовольно хмыкнул, развернулся и ушел. Наверняка скажет Чичерину, что Коля стал слишком гордый, чтобы сидеть за одним столом со старыми алкоголиками.

На очереди была Боброва. Пока Коля разговаривал с Гопкало, она стояла в стороне, из вежливости делая вид, что ничего не слышит, хотя, конечно, слышала все. Коля заметил, что ее трясло. Еще бы, вчера она напилась до потери сознания.

– Коля, как я себя вела?

– Когда?

– Вчера.

– Очень хорошо.

– Я серьезно спрашиваю.

– А я серьезно отвечаю. Для девушки, пьяной в сосиску, ты вела себя просто идеально.

– Вот ты какой, Коля, оказывается, – оскорбилась Боброва и на ее полных бледных щеках расцвели красные пятна. – А я-то Анжелине сказала, что ты добрый.

Коля промолчал. Он почувствовал, что если произнесет еще хоть слово, то может запросто упасть в обморок. Поэтому Бобровой пришлось уйти, не услышав его извинений.

На семинаре по текущей литературе, который вел Колин любимый преподаватель Ромашинский, Коля совсем было раскис, но тут речь пошла о повести одного русского писателя-эмигранта. В этой повести рассказывалось о женщине, аристократке по происхождению. Она очень любила своего мужа, генерала, и когда в тридцать восьмом году его посадили, выстаивала огромные очереди, чтоб только передать ему посылочку. Но однажды ей сказали, что отныне ему передачи запрещены. Бедная, обезумевшая от горя женщина, готовая на все ради мужа, предложила охраннику себя, лишь бы он взял у нее эту злосчастную посылочку и отдал генералу…

Произведение эмигранта неожиданно вызвало горячий спор среди третьекурсников, обычно равнодушных ко всякому почти литературному творчеству кроме своего собственного. Громче всех вопила поэтесса Светка Галушкина, провокатор с ангельским, но слишком накрашенным лицом («И красивы вы некстати, и умны вы невпопад», – сказал однажды про нее Портнов). «Как она могла! Она же женщина! – восклицала Светка, возмущенная столь легкомысленным поведением героини повести. – Как она потом будет смотреть в глаза мужу?»

– Дура, – громко, неожиданно для себя самого, сказал Коля и покраснел. – Ну ты и дура.

Светка ахнула и замолчала.

– Коля… – укоризненно произнес Ромашинский, покачав головой.

Как ни странно, Коле не было стыдно. Было только немного неприятно, что не сдержался, а больше ничего.

Он отвернулся к окну и до конца семинара не проронил ни слова.

Когда он выходил из аудитории, Ромашинский задержал его.

– Коля, – сказал он, заглядывая Коле в глаза. – Пойми, они еще молодые. Они так это понимают. Нельзя наклеивать ярлыки. Я думал, тебе не надо объяснять такие простые вещи.

Коля молчал.

– Ну, иди, – отпустил его Ромашинский.

И Коля ушел.

Он был польщен, что Ромашинский, сказав «они еще молодые», Колю автоматически причислил к людям взрослым, однако ему все же хотелось бы, чтоб преподаватель поддержал его, одернул Светку, растолковал ей, что почем. Ведь не в молодости же суть, в самом деле. Ведь надо же чувствовать другого человека, стараться понять его поступки.

Но все это Коля не сказал Ромашинскому, и не мог сказать, потому что мысль не оформилась, а обрывками какими-то маячила в его сознании.

Да, день выдался тяжелый. На Колю обиделись решительно все, кому сегодня выпала удача с ним пообщаться. Лапшенников, Гопкало, Боброва, Галушкина, и даже, может быть, Ромашинский. «Что ж, бывает, – философски рассудил Коля. – Такова жизнь. Однако надо уходить отсюда. От греха подальше».

На данный момент он решил поставить точку в своем образовании. Завтра он снова пойдет на занятия и постарается вести себя смирно, как и полагается примерному студенту. А сейчас лучше уйти.

И он с облегчением покинул институт.

* * *

Войдя в общежитие, Коля проверил ячейку на букву «П» и нашел письмо от родителей. Он развернул его прямо в лифте. Улыбка сама собой появилась на губах, хотя он не успел еще прочитать ни слова.

Как обычно, мама сначала перечисляла новости семейные и соседские, потом политические, потом Алешины, что всегда удивляло и умиляло Колю. Он ведь жил в одном городе с Алешей, тогда как родители – в шестистах с лишком километрах. Он не раз говорил это маме, и все без толку. Вот и сейчас: она писала об Алешином начальнике Суслове, про которого брат несколько дней назад рассказал Коле. Суслова уволили на прошлой неделе и на его место поставили самого Алешу. Не зная об этом, мама истратила две страницы на сетования по поводу несчастного своего старшего сына, вынужденного терпеть козни вредного и злобного шефа.

«Недаром, – заключала мама, – он похож на Дзержинского. Съест он твоего брата, и не поморщится. Говорила я Алеше, увольняйся, не послушал, и вот тебе результат».

Портнова в комнате не было. Коля присел у стола, еще раз перечитал письмо и спрятал его. Тут и пришел Портнов. Выглядел он лучше, чем утром, но настроение его было таким мрачным, что Коля не решился заговорить с ним, хотя должен был передать приглашение Чичерина.

Портнов тоже не имел желания разговаривать. Он даже не посмотрел на Колю. Взяв из своей тумбочки полиэтиленовый мешочек с туалетными принадлежностями, он перекинул через плечо большое банное полотенце и отправился в душ. А Коля лег спать.

* * *

Проснулся он уже к вечеру. Портнов сидел у стола и что-то писал.

– Андрей, Чичерин приглашает тебя на день рождения, – вспомнил Коля.

– Когда? Где? – безразлично спросил Портнов, не оборачиваясь.

– Завтра, в ЦДЛ.

– Спасибо, я приду.

– Пожалуйста, – удивился Коля.

Он сел на кровати, задумался на минуту, припоминая, не обидел ли вчера чем-нибудь Портнова, и ничего такого не припомнил. «Злой с похмелья», – решил он и пошел в гости к Вяткину – очень хотелось есть.

Вяткин жил как король, один в комнате. Коле он был рад.

– Тушенку или колбасу? – спросил он.

– И шпроты, – сказал Коля.

Добрый Саня выложил на стол все яства, полученные от бабушки, а в середину поставил бутылку наливки. В ней оставалось меньше половины.

– Выпьем?

– Не могу, Саня, – покачал головой Коля. – С души воротит. Даже видеть не могу. Убери ее, пожалуйста.

– Хорошо, – согласился Саня и убрал бутылку.

Пока Коля ел, Вяткин рассказывал ему содержание своей новой пьесы. Сюжет был такой: молодой парень, студент медицинского института, на одной вечеринке встречает случайно оказавшуюся там девушку. Так, ничего особенного, но что-то в ней настолько его привлекает, что он теряет покой и сон. Настроение его становится тяжелым, а легкий прежде нрав до того раздражительным, что парень ругается с родителями, с друзьями, со знакомыми, и наконец остается совершенно один. Никто его не понимает. Да и как понять, если он никому ничего не рассказывает. А девушку ту он ищет по всему городу как умалишенный. Но – не зная фамилии, даты рождения – не может найти. Он знает только ее имя – Елена. Имя красивое, но нельзя сказать, чтобы редкое. И все же удача улыбнулась ему, один-единственный раз. Он увидел свою любовь на улице, побежал за ней, а она затерялась в толпе возле метро и пропала. Теперь, видимо, навсегда. Кончалась пьеса трагически: парень совершал попытку покончить жизнь самоубийством, его спасала мать, которая, как тут же выяснялось, была смертельно больна. У парня наступает переоценка ценностей и тому подобное.

– Саня, ты гений, – искренне сказал Коля и отодвинул тарелку.

– Ты правда так думаешь? – порозовел от радости Вяткин.

– Конечно. Простая история, но какая проникновенная, светлая. Безусловно, ты гений.

– Вот спасибо, друг. Хочешь еще тушенки?

– Нет, Саня, я и так уже еле дышу. Расскажи еще что-нибудь.

– С удовольствием.

И Вяткин принялся пересказывать Коле сюжеты своих и чужих пьес.

На втором рассказе Коля встал из-за стола, подошел к Саниному дивану и прилег.

– Коля, ты не уснешь? – встревожился Вяткин.

– Конечно, нет, Саня. Мне очень интересно. Рассказывай, будь добр.

* * *

От Вяткина, уже в первом часу ночи, Коля переместился в комнату Лапшенникова и его соседа, Миши Ильенко. Оба они поддерживали в своем жилище удивительный порядок. По слухам, они даже пыль вытирали два раза в день, уже не говоря о ежедневной влажной уборке.

Лапшенникова в комнате не было, а Миша был. Он приветствовал Колю веселой улыбкой и сообщением о том, что Лапшенников отправился к Портнову за деньгами.

– Портнов злой как собака, – добавил Миша. – Я заходил к нему полчаса назад, так он меня послал по матушке, представляешь?

– Представляю, – кивнул Коля. – Я сам боюсь к себе идти. Вот, решил пересидеть у друзей. Сначала у Сани Вяткина был, теперь к вам зашел.

– Саня посылку съел?

– Нет еще.

– Что-то Володьки нет долго. Уж не убил ли его Портнов?

– Портнов – Раскольников наоборот. Убивает Лапшенникова, чтобы не давать ему в долг, – засмеялся Коля.

– Пойти, что ли, помочь… – задумчиво произнес Миша.

– Кому помочь? Лапшенникову или Портнову?

– Вяткину. Посылку съесть.

– Я уже помог.

– Много съел?

– Немного. Полбанки шпрот, полбанки тушенки и два бутерброда с колбасой.

– Ладно, это ничего, – милостиво сказал Миша. – Если Вяткин сам до завтра все не сожрет, значит, и на мою долю останется.

– Конечно, останется, – успокоил Мишу Коля. – Там полный ящик консервов. Как Санина бабушка донесла его до вокзала?

– Ну, если она такой же комплекции, как внучок, то я не удивляюсь. Преспокойно донесла. Но где же Лапшенников?

* * *

От Миши Коля ушел в три. Лапшенников так и не появился, и Коля, входя в свою комнату, уже воображал, как Портнов прячет его труп под кровать.

Но ни Портнова, ни Лапшенникова, живого или мертвого, в комнате не оказалось. Зато там сидел очень хмурый Саша Гопкало. Он был москвич, но иногда по нескольку дней гостил в общежитии у приятелей.

– Где Портнов? – спросил он.

– Не знаю, – ответил Коля. – Я давно его не видел. Чай будешь?

– Буду водку.

– Водки нет.

– А покурить?

– Вот, возьми.

– «Ява»? Пфе. Я такие не курю.

Тем не менее Гопкало вытянул из пачки сигарету и закурил. Коля хотел ему сказать, что они с Портновым курят только в коридоре, но поленился. Саша в таком настроении, что, конечно, начнет спорить и упорствовать, а Коля порядком устал от разговоров.

– Колян, так ты пойдешь завтра на день рождения к Чичерину?

– Не пойду.

– Чревато. Чичерин обидится.

– И что с того?

Гопкало вскинул одну бровь, якобы сильно удивляясь.

– Значит, тебе наплевать на Чичерина? – медленно проговорил он.

– Я не сказал, что мне наплевать на Чичерина. Я просто не хочу идти на день рождения.

– Почему не хочешь?

– Саша, отвянь.

– Не любишь ты Чичерина, – горько усмехнулся Гопкало. – А вот он тебя любит. Передай, говорит, Коле Полякову, что я его жду на своем дне рождения. Не каждый же день человеку исполняется тридцать восемь. Мог бы и уважить старика…

– Чичерину тридцать восемь? – поразился Коля. – Ему больше тридцати трех не дашь.

– Когда сердце нежно и дух молод… – начал Гопкало, но тут же замолчал – дверь открылась и в комнату вошел Портнов.

Портнов посмотрел на Гопкало тяжелым взглядом. Саша вскочил, пряча сигарету за спину.

– Андрей, привет! А я тут на минутку забежал к вам, сказать про Чичеринский день рождения.

– Ну? – буркнул Портнов, снимая куртку.

– Ты придешь?

– Да.

– Отлично. Я тогда пойду. Я только насчет дня рождения…

И Гопкало ретировался.

– Интересное кино, – сказал Коля. – Меня он полчаса мучил, а ты пришел – и он удрал.

– А ты поживи с мое, – сказал Портнов, – и не тому научишься.

– А куда ты Лапшенникова дел?

– Он за водкой пошел.

– Когда?

– Давно. Часа два назад, наверное.

– А ты где был?

– Ходил его искать.

– Нашел?

– Нет. Только водки купил.

– Ты собираешься пить?

– Нет. Я для Миши Ильенко. Он просил. Пойду, отнесу…

– Миша спать собирался.

– Ничего, проснется…

Исчезновение Лапшенникова начало тревожить Колю. Он решил, когда вернется Портнов, предложить ему пойти и вместе поискать заблудшего поэта. В воображении он рисовал себе ужасные картины того, что могло случиться с Лапшенниковым глубокой ночью, в мрачном районе общежития, и наконец так распереживался, что усталость как рукой сняло. Он встал, прошелся по комнате, и, не имея более терпения, чтобы дождаться соседа, схватил свою куртку и вышел.

* * *

Ночь была темная, холодная, но почти что безветреная. Дул легкий сквознячок, от которого даже не шевелились тяжелые, намокшие за день от сырости ветви деревьев. Тусклые звезды, окружавшие луну со всех сторон, мерцали и гасли одна за другой. Меньше их от этого не становилось.

Коля вдохнул ночного прохладного воздуха, постоял немного у входа в общежитие, и, оглядевшись и не увидев ни единой фигуры или тени, пошел направо, к остановке.

Была у Лапшенникова такая блажь: напившись, сесть на скамейку у остановки и плакать горькими слезами по загубленной спокойной жизни в своем далеком захолустном городке. Коля, однажды наблюдавший эту сцену, про себя поражался Лапшенникову. В его плаче не было ни чуть фальши; он искренне горевал по родине, где ему явно было хорошо, покойно, даже счастливо, наверное. Зачем же он в своем не самом юном уже возрасте променял все это на суету большого города, общежития, набитого полупьяными, пьяными и собиравшимися выпить студентами? Что ему в институте, который он вполне мог закончить заочно, если так уж хотелось?

Этого Коля не понимал. Тем не менее кроме Лапшенникова мог перечислить с десяток таких же как он. Их тянуло в Москву как магнитом, многие оставляли дома семьи, работу, а потом тосковали и скучали, потерявшиеся в людском круговороте, никому не нужные, не востребованные.

Портнов объяснял Коле так: человеку свойственно стремиться к еще непознанному. Это – аксиома. Одно из ее составляющих – желание перемен. Вот почему срываются с насиженного места люди, не только юные, но и взрослые. Конечно, не все. Большинство продолжает жить как прежде, глуша в себе инстинкт движения вперед и перемены мест. Но некоторые… Творческие личности, говорил Портнов, пусть даже не обладающие талантами, и есть эти самые некоторые. В них инстинкты развиты куда сильнее, чем у прочих. Да, плачут, не находят себя, теряются, и все равно желают изведать другую жизнь, хоть это и дается им дорогой ценой.

Коле было всего девятнадцать лет, рассудком он не понимал пока теории Портнова, но зато умел почувствовать истину. А в отношении Лапшенникова просто признавал – все возможно. Лапшенников – талант, ему, как считал Коля, позволено многое. Вот что тут делает…

Что тут делает Чертков?

Коля насторожился. Навстречу ему, втянув голову в плечи то ли от холода, то ли по иной причине, ежесекундно оглядываясь, быстро шел Чертков, прозаик с Портновского курса. Ему было около сорока, и именно о нем подумал Коля мгновение назад, когда размышлял о неисповедимых путях человека.

– Женя! – окликнул его Коля.

Чертков вздрогнул, остановился. Только сейчас он заметил Колю, который шел в черной тени толстых деревьев.

– Это ты, Коля? – неуверенно проговорил он, вытягивая шею и всматриваясь в темноту.

– Я.

Чертков приблизился. Вид его был столь жалок и в то же время подозрителен, что Колин взгляд сам собою стал строгим.

– А… Ты куда так поздно? – спросил Чертков.

– Лапшенникова ищу. Не встречал?

– Нет, откуда же…

Не вынимая рук из карманов, Коля взирал на Черткова сверху вниз и молчал – он ему не верил. Услышав фамилию Лапшенников, Чертков как-то странно отвел глаза и даже хихикнул, что вообще в данных обстоятельствах было неуместно.

– Женя, – тихо, ласково сказал Коля. – Где Лапшенников?

– Не знаю.

– А если я сейчас убью тебя?

Отступив на два шага, Чертков помотал головой и застонал.

От дурного предчувствия Колино сердце дрогнуло. Он уже вынул руку из кармана, чтобы ударить Черткова – несильно, для острастки только – и снова задать вопрос о Лапшенникове, как тут Чертков решился.

– Он там, там, – быстро заговорил он. – Я его видел. Он лежит у дороги. Но не ходи туда, Коля. Лучше милицию вызвать.

– Что с ним?

– Да не знаю же! Я увидел его издалека, узнал по пальто, подошел и успел только наклониться над ним… Меня пнули сзади, я отлетел, потом побежал… Они смеялись. Но они не гнались за мной.

Коля обошел его и зашагал вперед. Он был зол, но не на Черткова, который просто струсил, и это Коля мог понять. Он был зол на Портнова, который наверняка вместо серьезных поисков Лапшенникова пошел в рабочее общежитие, где торговали дешевой водкой, и там просидел все это время. Пил или не пил – не имеет значения. Значение имеет лишь то, что он не почувствовал ситуации и не произвел необходимых действий.

«Не произвел необходимых действий, гад», – вот все, что крутилось в голове у Коли, когда он шел спасать Лапшенникова. Он ни на миг не подумал о таинственных личностях, так напугавших Черткова. Сейчас для него существовало три мира – его личный, Лапшенниковский и Портновский. И уже заметив темно-желтое пятно у дороги – явно беднягу Лапшенникова, – решил, что с Портновым нужно будет побеседовать на эту тему, а потом простить, потому что, в сущности, Андрею совсем несвойственно бросать человека в беде. И если уж так случилось, то по одной простой причине – слишком был погружен в себя. Бывает. И с Колей могло быть.

* * *

Самое главное, что Лапшенников был жив. Он лежал без движения, лицо разбито, пальто заляпано грязью. Водкой от него несло за несколько шагов. Но он был жив.

Врагов Коля не увидел. Он и вспомнил-то о них тогда лишь, когда склонился над Лапшенниковым и на ум ему пришли слова Черткова: «… пнули сзади…». Коля резко выпрямился, оглянулся. Никого. Очень далеко кто-то пьяно смеялся, но были это обидчики Черткова и Лапшенникова или другие люди, Коля, конечно же, знать не мог.

Он присел на корточки и всмотрелся в лицо поверженного в лужу поэта. Под слабым светом фонаря нос несчастного отливал черным, багровым и красным, щеки – красным и фиолетовым, губы просто были черными. Лапшенников то ли спал, то ли был без сознания, Коля сейчас не собирался устанавливать истину. Он не без труда приподнял Лапшенникова и, кряхтя, взвалил его себе на плечи. Потом сделал первый шаг и чуть не уронил его. Вцепившись одной рукой в отворот грязно-желтого (когда-то красивого и модного) пальто Лапшенникова, а другой в его руку, Коля понес его к общежитию. Поэт был тяжел как свинья. Коля вдруг представил себе, что подобное несчастье произошло не с Лапшенниковым, который был хоть и плотен, но невысок, а с Вяткиным, и ему стало смешно. Вот уж Вяткина ему пришлось бы тащить волоком по земле, за полу пальто, как раненого комиссара.

Почему комиссара?

Несмотря на ночь, плохое настроение, раздражение против Портнова и, в меньшей степени, Черткова, а впридачу полумертвого Лапшенникова на спине, Коля вдруг развеселился и начал смеяться, отчего несколько раз едва не упал вместе со своей ношей.