Текст книги "Детектив в Новый год"

Сборник
Детектив в Новый год

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

Александр Руж. Верлиока

– Александр Васильевич, вы в нечистую силу верите? – спросил Вадим Арсеньев своего непосредственного начальника.

Разговор происходил в первых числах января 1925 года, в разгар борьбы с поповщиной и суевериями. Место действия – Главное управление научными учреждениями, сокращенно Главнаука, оплот фундаментальных знаний при Наркомпросе РСФСР. Действующие лица: руководитель особой группы Специального отдела ОГПУ А.В. Барченко и один из его подчиненных, В.С. Арсеньев. Строгое учреждение, серьезные люди. И нелепый вопрос, который Вадим, не получив ответа, озвучил вторично:

– Так верите или нет?

Барченко, сидевший за большим столом орехового дерева, поднял на назойливого сотрудника круглые стеклышки очков, за которыми, сквозь блики, угадывались темные проницательные глаза, и проговорил в свойственной ему манере, доставшейся по наследству от предка-иерея:

– Аз, Вадим Сергеевич, верую в могутность человечьего разума и в победу коммунизма на всей земной тверди.

Выразился вроде бы однозначно, но и тон его, и окружающая обстановка свидетельствовали о том, что заданный Вадимом вопрос вовсе не так нелеп, как могло показаться на первый взгляд.

Начать с того, что особая группа, которую возглавлял Александр Васильевич, занималась изучением явлений, выходящих за рамки обыденности, а сам Барченко слыл в Советской республике наипервейшим оккультистом. И помощников он себе подбирал с той же тщательностью, с какой энтомолог выискивает редчайшие экземпляры для коллекции бабочек. Обыкновенные люди, пусть даже весьма толковые и преисполненные рвения, его не интересовали. А вот когда судьба его сводила с индивидуумом, наделенным уникальными способностями, тут он, что называется, делал стойку, как охотничий пес, почуявший запах куропатки. И не имело значения, каких убеждений придерживался тот или иной уникум, состоял ли в партии и была ли правильной его биография.

Вадим, например, не мог похвастаться пролетарским происхождением, да и в марксистско-ленинской теории откровенно плавал, зато умел видеть в темноте, обладал поистине локаторным слухом, ну и так, по мелочи – мог практически бесшумно передвигаться, перемножать в уме многозначные числа, играть в шахматы вслепую… Прочие члены группы были ему под стать, и Барченко ими по-отечески гордился – считал не столько младшими коллегами, сколько питомцами, требующими заботы и опеки.

Сам он за годы работы с необъяснимым тоже кое-что постиг: еще до революции овладел навыками гипноза, обучился некоторым духовным практикам у тибетских лам. Его кабинету в Главнауке позавидовал бы любой ценитель редкостей. Это был настоящий музей, наполненный предметами, привезенными со всех концов света. Палец Александра Васильевича украшало египетское бронзовое кольцо со скарабеем, свою личную печать он вмонтировал в рукоять кинжала, принадлежавшего когда-то майяскому жрецу, а чернильницей служил найденный на Ближнем Востоке камень с глубоким отпечатком раковины доисторического моллюска-аммонита.

В настоящую минуту Барченко был занят тем, что изучал монографию фольклориста Афанасьева «Языческие предания об острове Буяне», делал в ней пометки и что-то выписывал бисерным почерком на маленькие бумажные листочки. За этими трудами его и застал Вадим, любивший беседовать с шефом неформально, тет-а-тет.

– Присаживайтесь, Вадим Сергеевич. Вкушайте. – Барченко указал на малахитовый столик, где в тарелке, сделанной из нижней половины клюва мадагаскарского эпиорниса, высились горкой кубики рахат-лукума. – Сие лакомство мне намедни товарищ привез. Был в Китае, изучал там предания о драконе, будто бы в Небесном озере обитающем. На обратном пути к османам заехал, хотел на Арарат подняться, дабы Ноев ковчег поискать, но курды едва живота не лишили…

Вадим примостился за столиком и повертел в руке мяклый брусочек лукума. Сегодня он заглянул к начальству не праздно – имелась тема, требовавшая обсуждения.

Александр Васильевич первым нарушил повисшее молчание:

– С чего это вы вдруг про нечистую силу вопросили, а? Никак Гоголя на ночь начитались?

– Нет… Просто из Клинского уезда слухи просочились.

Барченко оторвался от чтения, глянул пытливо.

– Это какие ж слухи, позвольте полюбопытствовать?

– Болтают, что в лесу тамошнем бесы завелись. Огни меж деревьев мерцают, тени снуют, звуки непонятные слышатся…

– Может, браконьеры лихоимствуют? – предположил шеф. – Завидовский бор живностью обилен, для дичекрадов самое раздолье.

– Как раз-таки браконьеры этот слух и р-распространили. Они теперь туда носа не суют.

Весть о клинской нежити Вадим получил от знакомого корреспондента газеты «Атеист» Мурина. Тому сплетню принесла кума из деревни Загорье, расположенной к северу от Москвы. Мурин в бесов не поверил, но подумал, что из разоблачения вредных баек получится хороший материал для ближайшего номера. Захватив с собой редакционный фотоаппарат «Лейка», он отправился на место. Переговорил с деревенскими – они наплели ему с три короба о ведьмаках, леших и прочей чертовщине, наводнившей окрестности. Посмеиваясь, Мурин пошел прогуляться.

Он загодя порылся в архивах и установил, что верстах в семи от Загорья, в дубовых и березовых дебрях, находится бывшее барское поместье. Каменный дом о трех этажах был выстроен в густолесье по прихоти статского советника Чучумова, увлекавшегося каббалистикой, ведовством и тому подобными гнусностями, порицаемыми церковью. Чтобы не вступать в конфликт с пастырями, Чучумов и удалился на отшиб, где в уединении, под покровом нависших над домом ветвей, проводил, как доносили случайные очевидцы, колдовские обряды, один поганее другого.

Все это деялось еще при царском режиме. Октябрьский переворот положил конец чучумовским мерзостям. Почуявшее свободу мужичье вооружилось кольями и пошло выгонять мракобеса из имения. Но Чучумов как в воду канул – следов его присутствия нигде не обнаружилось. Загорские бабульки шептались: вот оно, еще одно проявление диавольского начала! Уговаривали земляков не трогать клятое логовище, убраться подобру-поздорову. Но мужики вошли в раж, особняк был разорен и по причине его удаленности от обжитых мест заброшен. Уже восьмой год он стоял, совершенно опустелый и никем не посещаемый. К нему-то и направил свои стопы дотошный репортер Мурин. А куда ж еще? Бабы наперебой твердили, что зло аккурат оттуда, из покинутой домины, и проистекает. А насылает его все тот же Чучумов – в отместку за разбой и поругание.

Дойти до разграбленной усадьбы журналисту не привелось. Примерно в полуверсте от нее он углядел на занесенной снегом опушке чудо-юдо о пяти ногах, но без рук и, что еще страшнее, без головы. Верхняя часть туловища этого монстра представляла собой нечто вроде раздувшегося мешка с одним-единственным глазом, мертвенно поблескивавшим при свете луны. И еще Мурин различил подобие хвоста, тянувшегося за чудищем по рыхлой пороше. Репортера, по его признанию, кинуло в дрожь, он хотел немедля пуститься наутек, но профессиональный долг возобладал. Вскинув фотографический аппарат, Мурин сделал снимок и уже затем, со спокойной совестью, задал стрекача, рассекая снеговые заносы, как эсминец океанские волны. Одноглазый дьявол, по-видимому, его не заметил – по крайней мере, в погоню не устремился.

Вернувшись в Москву, Мурин отчитался об увиденном перед главредом «Атеиста» и предложил направить в колдовские леса полноценную экспедицию, оснащенную научной аппаратурой и для надежности двумя-тремя пулеметами. Редактор обозвал его дураком и строго приказал завязывать с выпивкой, до которой, как ни прискорбно, Мурин действительно был охоч. Пристыженный корреспондент предъявил в свое оправдание сделанную на опушке фотографию. К несчастью, тогда уже сгустились сумерки, а воспользоваться блицем он не рискнул, поэтому фото вышло размытым. Словом, редактор доводам не внял, влепил своему штатнику выговор и запретил упоминать эту бредовую историю не только в печати, но и устно. Мурин приказ проигнорировал и пересказал обстоятельства вояжа в Клинский уезд Вадиму. Он надеялся, что ОГПУ сумеет изловить одноглазого выродка и снять проклятие с заповедных лесов.

– Могу ли я узреть оный фотоэтюд? – Барченко протянул руку, и Вадим передал ему полученный от Мурина снимок.

Изображение являло собой грязно-серое пятно. Мало того что не хватало света, так еще и снимал Мурин без штатива, руки тряслись, и картинка получилась смазанной. При наличии богатого воображения трактовать ее можно было как угодно.

Разглядывая фото, Барченко вещал с ухваткой завзятого проповедника:

– Ко всякой непознанной вещи, Вадим Сергеевич, надобно относиться вельми придирчиво. И прежде чем приписывать ей сущность сверхъестественную, надлежит поперед умишком пораскинуть: а вдруг сей феномен вполне себе земное толкование имеет?

– Как же так, Александр Васильевич? – допытывался Вадим. – Вы двадцать лет паранормальные явления изучаете и при этом не допускаете их наличия?

– Паранормальное паранормальному рознь, – изрек шеф и поморгал натруженными глазами. – Воля ваша, но в означенной абстракции ничего явственного разглядеть не могу… Разве что лупу взять?

Лупа в металлической оправе лежала на полке шкафа, далековато от орехового стола. Вадим приподнялся, чтобы помочь Александру Васильевичу, но тот опередил его: взял двумя руками мрачного вида фолиант в аспидно-черной кожаной обложке, выставил его перед собой, как икону, провел пальцем по корешку, и – что за диво! – лупа сама спрыгнула с полки, пролетела добрых полтора метра и шмякнулась о переплет, повисела чуток и отвалилась.

Вадим протер глаза.

– А… Александр Васильевич, как это?.. Вы подчинили себе гравитацию!

– Бросьте! – Шеф задрал очки на лоб, вооружился прыткой лупой и, склонившись над столом, стал изучать муринский фотодокумент. – Это спецы из Остехбюро соорудили. Мощный электромагнит направленного действия, сухая углеродная батарея, чтобы за нужными приспособлениями не тянуться. Нажимаешь кнопочку – и милости просим… Прислали для испытаний. А в кожу это уж я сам его облек – чтоб из антуража не выбивался.

– И как? Удобная штука?

– Ничуть. Мороки с ней… Чаешь, к примеру, циркуль подцепить, а к тебе нож перочинный летит. Или того хуже – гвоздей целая стая… Словом, недомыслили они что-то с направленностью. Да и ни к чему эти финтифанты. Серьезным делом заниматься надо, а не растрачивать себя на разную чепуховину.

Вадим чувствовал, что критические стрелы направлены не только в спецов из Остехбюро, но и в него самого. Слишком уж недоверчиво взирал Барченко на блеклый фотоснимок Мурина, водя над ним кругляшом пятикратной линзы. И чем дольше продолжался этот процесс, тем больше скептических складок собиралось на покатом челе шефа. Наконец он отбросил лупу на край стола, а фотографию брезгливо поднял за краешек и пихнул в огонек свечи, горевшей в шандале из слоновой кости. Пламя жадно побежало по бумаге, она пожелтела и стала скукоживаться.

Вадим понял: это приговор.

– По-вашему, враки? – спросил, упорствуя скорее по инерции.

– А вы как думаете? – Барченко укоризненно покачал головой. – Образованный человек, в университете обучались, а туда же – за чернью неразумной безлепицу повторяете. А этому вашему писаке из «Атеиста» я бы курс антиалкогольного лечения прописал. В Кабарду его, на воды! Пусть с месяцок нарзану попьет вместо горькой – авось перестанет ересь городить и людей смущать…

– А мне кажется, что-то во всем этом есть, – гнул свое Вадим и тут же был осажен.

– Экий вы упрямец! – Барченко начал раздражаться. – Я вам со всей ответственностью заявляю: присутствие нечистой силы в природе научно не доказано. Ежели и господствует под небесами нечто потустороннее, то зримых обличий оно не имеет, даже высокоточными приборами не всегда уловляется. Затем и создана наша группа, чтобы правду от вымысла, как зерна от плевел, отделить, и все надмирное на службу народу поставить… А в Лихо Одноглазое и кикимор болотных я, милостивый государь, не верю и вам не советую. Посему взываю к вашему благоразумию и по праву начальствующего налагаю на вас епитимью: будете завтра весь день мою картотеку европейских чернокнижников в порядок приводить. Давно хотел этим заняться, да руки не доходят…

Из кабинета Александра Васильевича Вадим вылетел пробкой – покуда осерчавший шеф не придумал еще какого-нибудь наказания – и спустился в буфет Главнауки. Там сидел, дожидаясь, Макар Чубатюк, шофер особой группы, бывший матрос, рубаха-парень. Он сжимал коряжистой лапищей подстаканник и цедил горячий чай.

– Что, не поверил? – пробасил Макар, увидев унылую физиономию приятеля.

– Не поверил… – Огорченный Вадим сел напротив. – Еще и картотекой завтра заниматься заставил.

– Едят тебя мухи! Видать, допек ты Силича, раз он так вызверился. А я тебе говорил: не лезь в пузырь! Заройся в мох и плюйся клюквой.

– Да как же не лезть, Макар? – Вадим грохнул кулаком по замасленной столешнице. – Я нутром чую – Мурин не врет. Представь себе: вдруг там, под Загорьем, и вправду аномальная зона? Ее исследовать надо, уровень опасности для населения определить… А я тут буду над средневековыми шарлатанами корпеть?

Макар отхлебнул еще чайку. На его великанской руке, державшей подстаканник, виднелась наколотая надпись «Все там будем», рядом с которой синело изображение, очертаниями напоминающее ленинский Мавзолей.

– Мурин твой – хомяк небритый. Кефиром надышался и пошел пустыню пропалывать… А ты и уши развесил.

– Ясно. – Выведенный из себя нахлобучкой шефа, а теперь еще и шуточками друга, Вадим встал из-за стола. – Не хочешь помогать, перебьюсь.

Он повернулся, чтобы уйти, но Макар, чуток приподнявшись, дотянулся до его плеча своей граблей:

– Эх ты, дичь покорябанная… Не шевели мозгами – перемешаются. Харэ воздух пинать, говори, что делать.

Вылазку в лес, где завелась нечисть, наметили на послезавтра. Весь следующий день Вадим добросовестно глотал пыль, рассортировывая завалы картонных квадратиков, испещренных каракулями шефа и сваленных как попало в ящичках старомодного бюро. О вчерашнем он не заговорил ни разу, сделав вид, будто внял увещеваниям и выкинул вздор из головы. Провозился почти до полуночи. Александр Васильевич выполненным заданием остался доволен и, когда Вадим попросил выходной, возражать не стал.

Под разными предлогами отпросились еще трое: Макар, доктор-мануал Готлиб Фризе и Пафнутий Поликарпов по прозвищу Гудини, славившийся умением высвобождаться из любых оков и герметически закрытых вместилищ. Все они влились в особую группу еще до Вадима и отлично себя зарекомендовали. На предложение произвести разведку в подмосковных рощах и вывести нелюдей на чистую воду откликнулись с готовностью, хотя выразили сомнение относительно законности такой экспедиции.

– От Алексан Василича нагоняй потом получим мы, – поскреб окладистую бороду Пафнутий.

Он происходил из семьи новгородских сектантов-отшельников, исповедовавших какую-то диковинную религию, и изъяснялся иногда довольно экзотично, расставляя слова в обратном порядке.

– Зер шен, герр Арсеньефф… но я полагайт, что не есть гут уходить без ведом герр Барченко, – выразил свое мнение Фризе.

– Знаю, что «не есть гут», – огрызнулся Вадим, – но если мы поставим его в известность, то, р-ручаюсь, он никуда нас не отпустит.

Они подискутировали с четверть часа и сошлись во мнении, что ничего криминального в задуманной поездке нет. Подумаешь, выбрались компанией отдохнуть от столичной суеты! Попадется вражья погань – обезвредят, как велит служебный долг. Не попадется – скоротают свободный денек в собственное удовольствие. Пафнутий захватил удочки, наживку и топор – прорубать во льду лунки. Он был заядлым рыбаком и утверждал, что в Сенежском озере, на берегу которого стоит Загорье, можно наловить знатных окуньков.

Почему Вадим отобрал для предстоящего похода именно этих троих? Кандидатура Макара не подлежала сомнению. Титан с геркулесовой силой, механик-виртуоз, человек-кремень – с таким хоть в огонь, хоть в воду. Пафнутий мог пригодиться при обследовании чучумовских хором. Они, вернее всего, обветшали, да и народец постарался – поломал, покорежил. Возможно, понадобится пробираться сквозь завалы и узкие щели. Гуттаперчевый новгородец будет очень кстати. Что до угрюмого Фризе, то его дурной характер компенсировался врачебной одаренностью. Вадим не старался внушить себе и тем более друзьям, что экспедиция сопряжена с риском, однако осторожность никогда не помешает. И справный медик должен быть под рукой.

Утром 6 января сели в почтово-багажный поезд, шедший в сторону Ленинграда, и доехали до станции Подсолнечная. Для соблюдения конспирации нарядились в штатское и прихватили с собой ящик «Столового» пива. Всю дорогу они пили эту темную бурду, произведенную Тулспирттрестом, заедали сушеной воблой и травили анекдоты. Ни дать ни взять бездельники, привыкшие транжирить драгоценное время.

В поселке Солнечная Гора ушлый Макар ухитрился раздобыть аэросани «Бе-Ка», хранившиеся в сарае у одного запасливого дядьки еще со времен Гражданской. Макар взял их напрокат, пообещав вернуть в целости. По зимнему бездорожью этот «лыжный автомобиль», как его называли до революции, был незаменим.

Чубатюк сел за руль. Затарахтел бензиновый двигатель, завертелся огромный винт, и моторизованные санки за считаные минуты домчали всю четверку до Загорья, отстоявшего от Солнечной Горы всего на пять верст. Здесь немного передохнули, дожевали воблу. Оставшееся пиво Вадим безжалостно вылил на снег.

– Головы нам нужны трезвые. А то скажут, что мы, как Мурин, бельмы залили и нам черт-те что привиделось.

Макар с Пафнутием высказали сожаление по поводу загубленного добра, на что баварец Фризе презрительно хмыкнул:

– Это не есть добро. Это есть фу! Приезжайт Мюнхен, пить настоящий пиво… Дас вундершен!

– Помолчал бы уж, ешкин дрын! – патриотично срезал его Чубатюк. – Навидался я на войне этих ваших колдырей! Вылакает граммульку, и рожа – как у китайца-пчеловода… А туда же – нация культурных алконавтов! Не умеешь пить – не хрюкай, едрить твою горбушку!

Вадим поспешил прекратить назревавший межнациональный конфликт. Оставив Макара с Пафнутием сторожить аэросани, он вместе с недовольно сопящим немцем направился к черневшим поблизости избам.

Диалог с сельчанами не заладился. Они выглядели напуганными, на заезжих смотрели с подозрением. Вадим подумал, что виной тому «Бе-Ка» – дымящая и грохочущая повозка, нарушившая патриархальную тишину Загорья. Но вскоре ему стало казаться, что всеобщая боязнь в деревне зародилась не сегодня и достигла уже хронической стадии.

Чтобы сподвигнуть загорцев на разговорчивость, Вадим щедро совал чумазым детишкам медяки, а взрослым сулил премию в червонцах, если кто покажет гостям места на озере, где можно рассчитывать на богатый улов. От рыбалки плавно перешли к охоте. И тут Вадим пустил пробный шар – прикинулся дуриком и как бы невзначай упомянул обобранный лесной дворец. Дескать, толкуют, будто Чучумову удалось своими обрядами зверье приворожить, да так крепко, что оно и по сей день не уходит, шастает вокруг пустого дома. Как бы туда подобраться? Коли сыщется проводник – ему наивысшая награда. И цифру огласил такую, что у деревенских должно было дух захватить. С их доходами эдаких деньжищ и в полгода не увидишь, а тут в одночасье…

Однако реакция вышла обратная. Прознав, что чужаков манит треклятая усадьба, загорцы накинулись на них с дубьем. Вадим с Фризе насилу ноги унесли, отделавшись всего двумя-тремя ссадинами, что следовало признать удачей.

К товарищам вернулись несолоно хлебавши. За околицей им повстречался паренек лет четырнадцати, в больших сапогах, в полушубке овчинном. Он вел под уздцы сивую лошадку, которая тащила с недальней вырубки хворосту воз. Паренек оказался единственным из деревенских, кто не отпрянул в ужасе при упоминании Чучумова. Напротив, очевидно было, что он и сам проявляет интерес к данному вопросу – шепнул доверительно, что обучен грамоте, запоем прочел книжку про графа Дракулу и страсть как хотел бы воочию посмотреть на вурдалачью обитель.

– Р-разве Чучумов – вурдалак? – уточнил Вадим. – Нам говорили, что он волшбой занимался, но касательно кровопийства – нет…

Паренек посмотрел на него, как на невежду, и снисходительно пояснил, что все колдуны – суть кровопийцы. Это он узнал еще раньше, благодаря обрывкам готического романа, спасенным из соседского уличного сортира.

– Эх ты, сельдерей ушастый! – пожурил его Чубатюк. – Читал бы лучше Чуковского…

Подросток набычился, но Вадим сделал Макару упреждающий жест и достал из кармана гривенник. Поощренный таким образом недоросль лезть в бутылку не стал и разразился длинным монологом о чудесах, которые наблюдал в примыкавших к Загорью лесных массивах. В поисках тропы к чучумовскому логову он исходил немало верст, бесстрашно пробирался через буреломы и пару раз становился свидетелем непознанного. Видел мельтешащие за деревьями огоньки, людей, которые вели по просеке подводы, груженные черными гробами. Слышал наводившие жуть завывания, доносившиеся из сердцевины леса. А с недавних пор на озеро повадилась прилетать ночами невиданных размеров птица. Рассмотреть ее в деталях не представлялось возможным, так как являлась она всегда в самое темное время суток и садилась на воду далеко от берега. Паренек божился, что величиной она в разы превосходит все известные ему разновидности пернатых и в полете издает утробный рык.

– Случайно, не аэроплан ли? – высказал догадку Пафнутий.

Паренек снова оскорбился, заявив, что аэропланы он знает. Они выглядят совсем по-другому, и для них нужны аэродромы, которых близ Сенежского озера в помине нет. И еще. Одержимый искательским зудом, он облазил все прибрежье и нигде не видел следов от шасси. А крылатая тварь продолжает периодически наведываться, в последний раз прилетала накануне. Деревенская ворожея баба Марфа, по многочисленным просьбам общественности, проводила сеансы черной и белой магии, сыпала на воду пепел, бубнила заговоры, жгла куриный помет, но не помогло – к жалким знахаркиным чарам сатанинская птица оказалась невосприимчива.

– Так, значит, дорогу к дому Чучумова ты не знаешь? – прервал Вадим словоизлияния, грозившие затянуться до вечера.

Парнишка сконфуженно признал, что до вожделенной цели так и не добрался. Попытки вызнать дорогу у деревенских промысловиков неизменно натыкались на сокрушительный отпор и оборачивались для просителя порцией березовых розог. Отрок заверил, что и пришлым никто ничего не подскажет. Расспросы о Чучумове ввергают всех в трясучку и могут привести к непредсказуемым последствиям.

В подтверждение этих слов с вырубки выбежали трое бугаев, один из которых сжимал в руках охотничью берданку, а двое других потрясали колунами. Увидев их, малец струхнул, рванул лошадь под уздцы и засеменил прочь так шустро, что хромоногая кляча едва за ним поспевала.

Бугаи свернули к аэросаням с явным намерением разнести их в щепы, а группку любопытствующих превратить в винегрет. Макар не прочь был схлестнуться с ними, но Вадим отговорил. Вступать в свары с туземцами – себе дороже.

Они погрузились и отъехали подале, не теряя, однако, деревни из виду. У поваленной осины приостановились и стали держать совет.

– Дас ист унмеклихь! – бурчал оскорбленный немец. – Варвар… Ми ничего не сделайт, они нас колотить… За что?

– Вот же вареники контуженные! – в кои-то веки поддержал его Макар. – Чтоб их в толчок мочалкой засосало… В какую сторону нам теперь помидорами ворочать? Лес вокруг – на сотни десятин!

Вадим собирался с мыслями, но откуда ни возьмись появился невысокий сутулый старик – внезапно как из-под земли вырос. И до чего чудной! Шапчонка круглая, как шляпка гриба. Из-под нее волнами седые волосы выбиваются. Борода тоже седая, с прозеленью, точно лишайник в нее вплелся. Глаза подслеповатые, прижмуренные, кожа вокруг них белая и с крапинками, словно береста на березе. Из одежи – длинная, до пят, шубейка, расшитые узорами рукавицы, лапти. В правой руке – батог, окованный понизу железом, чтобы не скользить. Короче говоря, не человек, а иллюстрация к сборнику русских народных сказок.

– Эй, папаша, ты че, от Мейерхольда сбежал? – спросил его вместо приветствия не очень-то галантный Чубатюк.

– Странник я… по свету хаживаю, людей уму-разуму учу, – прожурчал старик распевно, с пришепетыванием.

– Научить нас можешь ты чему? – поинтересовался Пафнутий, озадаченно оглядывая незнакомца.

Старичок подмигнул ему, осклабился.

– Слушок до меня дошел, что вы дорогу к чучумовской заимке шукаете. Могу подсказать.

– Серьезно? – Вадим расцвел и нацелился в порыве благодарности заключить доброхота в объятия, но остерегся. – И проводить можешь?

– А не испужаетесь? – вопросом на вопрос ответствовал старик, и его по-азиатски сощуренные глазки под белесыми бровями сжались в совсем узенькие щелочки.

– Бояться нам чего? – фыркнул Пафнутий с пренебрежением. – Люди пуганые мы.

Вадим сообразил, на что намекает престарелый бродяга, и взялся живо расспрашивать:

– Неужели все эти басни про нечистую силу – правда? Ты сам что-нибудь видел? Р-расскажи!

– Басни? – Старик затрясся в мелком беззвучном смехе. – Басни у Крылова были, а я вам истину глаголю. Про лоскотух слыхали? Они возле озер живут, таких как это… – Он указал скрюченным пальцем на Сенежский водоем. – Оглянуться на успеешь, как до смерти защекочут… А еще волколаки рыскают. С ними и вовсе беда: смотришь – был человек, а стал волк. Ну, про Огненного Змея вы, чай, и без меня знаете…

Издевается? Или сумасшедший? Вадим буравил глазами старикашку, который, как заметил Макар, смахивал на актера, сбежавшего из театра. Залезть бы ему в голову! Но старичок оказался гипнотически неподатливым – балагурил себе как ни в чем не бывало, сыпал персонажами из славянской мифологии.

– А еще мавки здесь водятся. Это тоже навроде русалок, но злющие – спасу нет! Они из заложных покойников выходят…

– Из кого? – переспросил Пафнутий.

– Из тех, что не своей смертью померли: самоубийц, пьянчуг, утопленников…

– Слухай, папаша, – подал голос Чубатюк, которому надоела затянувшаяся лекция. – Зачехли насос и громоздись сюда. – Он хлопнул заскорузлой ладонью по корпусу аэросаней. – А то наваял тут сорок бочек арестантов, у меня от твоего базара уже унты всмятку…

Старик был, судя по всему, не из робкого десятка – он не заставил себя упрашивать и с помощью все того же Макара угнездился на переднем сиденье, сбоку от руля. Самое удобное место для штурмана. Прочие тоже расселись, Чубатюк завел мотор, и ревущая повозка углубилась в лес.

Был день, до наступления темноты оставалось часа три. Вадим рассчитывал за это время доехать до анафемского поместья, пошерудить там и возвратиться в деревню. Чем больше заливал старик, тем прочнее становилась уверенность, что никаких мавок и волколаков в здешних лесных угодьях не существует. Прав Александр Васильевич: враки это. Вредоносные предрассудки, специально пущенные в народ, чтобы смутить несознательные массы, вызвать брожения, а то и спровоцировать беспорядки. Не иначе это хитроумный план, сработанный в западной империалистической среде. А разносят ахинею такие вот благообразные калики, которым низшие слои особенно доверяют. Потому и глядится этот бородач таким неестественным, что никакой он не странник, а засланный белоэмигрантский шпион.

Вадим принял решение дождаться конца пути, посмотреть, какие доказательства приведет аксакал в подтверждение своих бредней, а там уж задержать его и доставить на Лубянку – пусть разбираются. Не исключено, что потянется от него ниточка, которая позволит вскрыть опасный заговор. Вот и будет оправдание сегодняшнему отгулу. А все потому, что тов. Арсеньев революционную бдительность проявил, не отмахнулся от досужих россказней, самолично все проверил.

«А как же Мурин?» – пискнул внутренний голос. Его-то к несознательным никак не отнесешь: учился в Казани в одни годы с Владимиром Ильичом, философскую брошюру написал… Но Вадим не стал затевать спор со своим альтер эго. Объяснений при желании найдется сотня. Злоупотребление алкоголем – самое простое, что приходит на ум. А если копнуть глубже? Кто поручится, что Мурин не вступил в сговор со смутьянами? Может, и его тоже используют для одурманивания советских граждан? «Атеист» – издание авторитетное, его собкорам доверяют, к их мнению прислушиваются…

– Не лучший вы денек выбрали, чтобы к Чучумову скиту идти, – разглагольствовал между тем словоохотливый старик, перекрикивая шум двигателя.

– Не лучший почему же? – не согласился Пафнутий. – Сносный с утра морозец, нет почти ветра, солнышко…

– Солнышко опосля обеда закатится. А ветер и мороз… Не в них дело. Нониче Сочельник, завтра Рождество. Столько всякой пакости в мир выползет – не сосчитаешь! Упыри, вештицы, водяные… Для них Святочные деньки – самое раздолье! Вы хлеб с чесноком захватили?

– Нихт хабэ… Я не голодайт, – пожал плечами Фризе, сидевший позади старика. – И я не кушать вюрцигерс… острое… Оно вредит желудок.

– Я не про еду. Хлеб с чесноком на нитку нижут и вместо бус вешают, чтобы нежить близко не подходила, – просветил германца мнимый странник. – Правда, от Верлиоки этим не спастись. Его даже серебряная пуля не берет.

– Верлиока? Кто это?

– Как? – подивился старец. – В заколдованный лес едете, а про Верлиоку не слыхивали? Это наиглавнейшее зло… Ежели в натуральном виде вам явится, вы его сразу узнаете. Нос крючком, борода клочком, усы в пол-аршина, на голове щетина. Об одном глазе и костылем подпирается. Но в том и закавыка, что он в любую личину умеет рядиться. Захочет – красной девицей обернется, захочет – дитятей, а захочет – статным молодцем или ветхой старухой. Умеет и в зверей оборачиваться, и в птиц. Поди уследи!

– Грозен он чем же? – полюбопытствовал Пафнутий, который единственный из всех слушал старикову бредятину с неослабным вниманием.

– А это уж от его настроения зависит, – откликнулся рассказчик и погладил мшистую бороду. – Может и с миром отпустить, а может в гущу заманить, да так, что будешь в трех соснах плутать и не выберешься…

Бреши-бреши, думал Вадим. Быть тебе сегодня же в кутузке за антиматериалистическую пропаганду. В ОГПУ вызнают, от кого ты этой галиматьи набрался и под чью дудку пляшешь!

Лес вокруг становился плотнее. Макар проявлял всю свою водительскую сноровку, лавируя между тесно стоящими деревьями.

– Ист дас вайт? – спросил Фризе, обеспокоенно крутя головой. – Далеко еще ехаль?